#стихи
Хопкинс
Пестрая красота
Славен Господь, сотворивший столько пестрых вещей:
Небо синее в пежинах белых; форелей в ручье
С розоватыми родинками вдоль спины; лошадиные масти,
Россыпь конских каштанов в траве; луг, рябой от цветов;
Поле черно-зеленое, сшитое из лоскутов;
Для работ и охот всевозможных орудья и снасти.
Все такое причудное, разное, странное, Боже ты мой! —
Все веснущато-крапчатое вперемешку и одновременно —
Плавно-быстрое, сладко-соленое, с блеском и тьмой, —
Что рождает бессменно тот, чья красота неизменна:
Славен, славен Господь.
пер. Г.Кружкова
Хопкинс
Пестрая красота
Славен Господь, сотворивший столько пестрых вещей:
Небо синее в пежинах белых; форелей в ручье
С розоватыми родинками вдоль спины; лошадиные масти,
Россыпь конских каштанов в траве; луг, рябой от цветов;
Поле черно-зеленое, сшитое из лоскутов;
Для работ и охот всевозможных орудья и снасти.
Все такое причудное, разное, странное, Боже ты мой! —
Все веснущато-крапчатое вперемешку и одновременно —
Плавно-быстрое, сладко-соленое, с блеском и тьмой, —
Что рождает бессменно тот, чья красота неизменна:
Славен, славен Господь.
пер. Г.Кружкова
#стихи
Хопкинс
Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя
Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя;
В ущелье — камня раздается крик;
Колокола хотят, чтоб за язык
Тянули их, — зовя колоколами;
Всяк просит имени и роли в драме,
Красуясь напоказ и напрямик,
И, как разносчик или зеленщик,
Кричит: вот я! вот мой товар пред вами!
Но тот, на ком особый знак Творца,
Молчит; ему не нужно очевидца,
Чтоб быть собой; он ясен до конца:
Христос играет в нем и веселится.
И проступают вдруг черты Отца
Сквозь дни земные и людские лица.
пер. Г.Кружкова
Хопкинс
Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя
Щеглы искрят, стрекозы мечут пламя;
В ущелье — камня раздается крик;
Колокола хотят, чтоб за язык
Тянули их, — зовя колоколами;
Всяк просит имени и роли в драме,
Красуясь напоказ и напрямик,
И, как разносчик или зеленщик,
Кричит: вот я! вот мой товар пред вами!
Но тот, на ком особый знак Творца,
Молчит; ему не нужно очевидца,
Чтоб быть собой; он ясен до конца:
Христос играет в нем и веселится.
И проступают вдруг черты Отца
Сквозь дни земные и людские лица.
пер. Г.Кружкова
Очередной ребрендинг. Этот канал окончательно становится моим личным - авторским, как говорят. Стержнем по прежнему останутся: книги и чтение, но будет и другое. Из КДневник (который будет пока заморожен) сюда переедут рубрики #проповедь #просветительское #стихи #АП, может что-то ещё. Описание канала: Читаю, слушаю, смотрю, рефлексирую, записываю. (Экс "Кружок любителей смыслов").
Спасибо, что вы здесь.
Спасибо, что вы здесь.
Теговодитель по каналу:
#ХартКрасота (Харт. Красота Бесконечного. Эстетика христианской истины)
#ХартTheExperienceOfGOD (Харт. Бог: новые ответы у границ разума (современная наука, философия, религия, психология о божественном))
#НиколайЦитата (св.Николай Японский. Дневник. Письма)
#ПавелWright (Райт. Апостол Павел и верность Бога)
#ПрощальнаяБеседа (Сильченков. Прощальная беседа Спасителя с учениками)
#Вивель (Вивель. Тайная вечеря. Путешествие среди выживших христиан в арабском мире)
#Сторки (Сторки. Иисус и политика. Противостояние властей)
#ИЛРХт1 (Морескини, Норелли. История литературы раннего христианства, т1)
#Обитель (прот.П.Ходзинский. Незримая обитель)
#Отголоски (Хейз. Отголоски Писания в Посланиях Павла)
#Кассия (Т.Сенина. Св.Кассия Константинопольская)
#Пеликан (Пеликан. Кому принадлежит Библия? Краткая история Писания)
#ХартЦунами (Харт. Врата моря. Где был Бог во время цунами?)
#Розанов (Разное)
#Шмеман (Дневники)
#БиблияРБО (Библия. Современный русский перевод. Учебное издание. РБО 2017)
#ФЗ («Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия». Феофан Затворник)
#БальтазарХристианин (Ганс Урс фон Бальтазар. Верую. Кто такой христианин? ББИ 2009)
#проповедь
#СынЧеловеческий
#изо
#просветительское
#АП
#стихи
#ПротГеннадийНефедов
#реклама
#книжнаяполка
#чтениедня
(список дополняется...)
#ХартКрасота (Харт. Красота Бесконечного. Эстетика христианской истины)
#ХартTheExperienceOfGOD (Харт. Бог: новые ответы у границ разума (современная наука, философия, религия, психология о божественном))
#НиколайЦитата (св.Николай Японский. Дневник. Письма)
#ПавелWright (Райт. Апостол Павел и верность Бога)
#ПрощальнаяБеседа (Сильченков. Прощальная беседа Спасителя с учениками)
#Вивель (Вивель. Тайная вечеря. Путешествие среди выживших христиан в арабском мире)
#Сторки (Сторки. Иисус и политика. Противостояние властей)
#ИЛРХт1 (Морескини, Норелли. История литературы раннего христианства, т1)
#Обитель (прот.П.Ходзинский. Незримая обитель)
#Отголоски (Хейз. Отголоски Писания в Посланиях Павла)
#Кассия (Т.Сенина. Св.Кассия Константинопольская)
#Пеликан (Пеликан. Кому принадлежит Библия? Краткая история Писания)
#ХартЦунами (Харт. Врата моря. Где был Бог во время цунами?)
#Розанов (Разное)
#Шмеман (Дневники)
#БиблияРБО (Библия. Современный русский перевод. Учебное издание. РБО 2017)
#ФЗ («Мысли на каждый день года по церковным чтениям из Слова Божия». Феофан Затворник)
#БальтазарХристианин (Ганс Урс фон Бальтазар. Верую. Кто такой христианин? ББИ 2009)
#проповедь
#СынЧеловеческий
#изо
#просветительское
#АП
#стихи
#ПротГеннадийНефедов
#реклама
#книжнаяполка
#чтениедня
(список дополняется...)
Почти пасхальное:
#стихи
Мандельштам
Вот дароносица, как солнце золотое,
Повисла в воздухе – великолепный миг.
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
Взят в руки целый мир, как яблоко простое.
Богослужения торжественный зенит,
Свет в круглой храмине под куполом в июле,
Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули
О луговине той, где время не бежит.
И Евхаристия, как вечный полдень, длится –
Все причащаются, играют и поют,
И на виду у всех божественный сосуд
Неисчерпаемым веселием струится.
1915
#стихи
Мандельштам
Вот дароносица, как солнце золотое,
Повисла в воздухе – великолепный миг.
Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:
Взят в руки целый мир, как яблоко простое.
Богослужения торжественный зенит,
Свет в круглой храмине под куполом в июле,
Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули
О луговине той, где время не бежит.
И Евхаристия, как вечный полдень, длится –
Все причащаются, играют и поют,
И на виду у всех божественный сосуд
Неисчерпаемым веселием струится.
1915
#стихи
Иван Бунин
Зачем пленяет старая могила
Блаженными мечтами о былом?
Зачем зеленым клонится челом
Та ива, что могилу осенила,
Так горестно, так нежно и светло,
Как будто все, что было и прошло,
Уже познало радость воскресенья
И в лоне всепрощения, забвенья
Небесными цветами поросло?
1922 г.
Иван Бунин
Зачем пленяет старая могила
Блаженными мечтами о былом?
Зачем зеленым клонится челом
Та ива, что могилу осенила,
Так горестно, так нежно и светло,
Как будто все, что было и прошло,
Уже познало радость воскресенья
И в лоне всепрощения, забвенья
Небесными цветами поросло?
1922 г.
#стихи
Перевод Арсений Тарковский
Геворг Эмин
Первый бой
Свои цигарки в кулаки
От смерти прятали солдаты,
И звёздочками — огоньки
Едва светились, красноваты.
Глядел я молча на друзей
И угадать хотел черёд —
Какая звёздочка скорей
На землю с неба упадёт.
А ночь была темным-темна,
Лил дождь, и чуть ли не по шею
В воде сидели мы без сна
И дожидались дня в траншее,
И, книгу Керчи приоткрыв
На строчках крови и побед,
Снаряда первого разрыв
Полнеба обнял, как рассвет.
И если бы попал он в дом,
Свалила б стены эта сила,
Низину вскинула б холмом,
Лес бы до края проредила…
Но по сердцам хлестнул разрыв,
А гнев народный горделив:
Гаси его, воспламенив, —
И под землёй он будет жив.
До первых подвигов ещё
Мы были в эту ночь — герои.
Когда по коже горячо
Прошёл внезапно ветер боя,
Со смертью рядом жизнь вдвойне
Прекрасной показалась нам,
К ней мы тянулись на войне,
А страх неведом был сердцам.
Лишь на полотнищах знамён
Мы прежде знали цвет кровавый,
Как зримый след былых времён,
Наследие отцовской славы.
Мы не могли бы, кончив бой,
Понять их святость до конца,
Своею кровью молодой
Не окропив их багреца.
А ночь лежала на горах
С кипучим морем в изголовьи,
И поле боя нам впотьмах
Ещё казалось морем крови.
Мы думали, что нам рассвет
Смерть иль победу принесёт
И что история вослед
Идёт по морю крови вброд.
Хоть мало было нас числом,
Но воля силы умножала.
И ночь была, и враг кругом,
И всё-таки нас было мало.
Рождалась смерть и гибла жизнь,
Редел, но шёл за рядом ряд,
Живые, падая, рвались
Вперёд, на выстрел наугад.
Мы научились воевать,
И только лентой пулемёта
Мы стали время измерять,
Хоть и сбивались мы со счёта.
День для налитых кровью глаз
Чуть брезжил, как туман вдали,
И грохот боя стал для нас
Как шёпот на краю земли.
Когда б осколок не подшиб
Той ветки с влажными цветами,
Мы даже вспомнить не могли б,
Что есть весна ещё над нами,
Что мир был полон птиц и звёзд,
Что солнце днём светило нам,
Что мы ходили в полный рост,
Любили и дружили там…
Перевод Арсений Тарковский
Геворг Эмин
Первый бой
Свои цигарки в кулаки
От смерти прятали солдаты,
И звёздочками — огоньки
Едва светились, красноваты.
Глядел я молча на друзей
И угадать хотел черёд —
Какая звёздочка скорей
На землю с неба упадёт.
А ночь была темным-темна,
Лил дождь, и чуть ли не по шею
В воде сидели мы без сна
И дожидались дня в траншее,
И, книгу Керчи приоткрыв
На строчках крови и побед,
Снаряда первого разрыв
Полнеба обнял, как рассвет.
И если бы попал он в дом,
Свалила б стены эта сила,
Низину вскинула б холмом,
Лес бы до края проредила…
Но по сердцам хлестнул разрыв,
А гнев народный горделив:
Гаси его, воспламенив, —
И под землёй он будет жив.
До первых подвигов ещё
Мы были в эту ночь — герои.
Когда по коже горячо
Прошёл внезапно ветер боя,
Со смертью рядом жизнь вдвойне
Прекрасной показалась нам,
К ней мы тянулись на войне,
А страх неведом был сердцам.
Лишь на полотнищах знамён
Мы прежде знали цвет кровавый,
Как зримый след былых времён,
Наследие отцовской славы.
Мы не могли бы, кончив бой,
Понять их святость до конца,
Своею кровью молодой
Не окропив их багреца.
А ночь лежала на горах
С кипучим морем в изголовьи,
И поле боя нам впотьмах
Ещё казалось морем крови.
Мы думали, что нам рассвет
Смерть иль победу принесёт
И что история вослед
Идёт по морю крови вброд.
Хоть мало было нас числом,
Но воля силы умножала.
И ночь была, и враг кругом,
И всё-таки нас было мало.
Рождалась смерть и гибла жизнь,
Редел, но шёл за рядом ряд,
Живые, падая, рвались
Вперёд, на выстрел наугад.
Мы научились воевать,
И только лентой пулемёта
Мы стали время измерять,
Хоть и сбивались мы со счёта.
День для налитых кровью глаз
Чуть брезжил, как туман вдали,
И грохот боя стал для нас
Как шёпот на краю земли.
Когда б осколок не подшиб
Той ветки с влажными цветами,
Мы даже вспомнить не могли б,
Что есть весна ещё над нами,
Что мир был полон птиц и звёзд,
Что солнце днём светило нам,
Что мы ходили в полный рост,
Любили и дружили там…
#стихи
«Небесные гончие» Фрэнсиса Томпсона (1893), английского poete maudit — хрестоматийный образец той викторианской (или антивикторианской) религиозной поэзии, которая теперь и в Англии мало кем читается. Кажется, на русский язык эти стихи не переводились (АП: есть ещё переводы). Номера строк … в «Небесных гончих» стоят гуще, чем в подлиннике: перевод конспективнее и на треть короче, но я настаиваю, что ни один образ в нем не потерян: экономия — только за счет соединительной ткани. (Михаил Гаспаров)
Фрэнсис Томпсон
НЕБЕСНЫЕ ГОНЧИЕ
Я бежал от Него
сквозь ночи и дни, под сводами лет,
в лабиринтах мозга, за мглою слез,
на раскатывающийся смех, —
и рушился
в зияющие мраки ужаса
от шагов Погони —
неторопких, спокойных, величавых,
и шаги били в слух, но сильней бил Глас:
«Кто предал Меня, того всё предаст».
Я оправдывался пред Ним,
прикрывал мой дух клочьями добрых дел,
но Страх меня гнал, а Любовь за мной гналась,
и я знал, она — Любовь, но было тяжко
обрести Его и лишиться всего.
Я скрывался — Он ввивался в щель,
и мой страх был быстр, но Любовь Его — быстрей;
я стучался, где кончается свет,
в золотые ворота звезд и в серебряные — лун,
и заре говорил: «спеши!», и вечеру: «скорей!»,
в синий луг небес я закутывался от грозной Любви,
я молил Его слуг,
но их верность была мне отказ.
Я хватался за гривы всех ветров,
но и в синих степях,
но и в черном плеске молний вкруг громовых осей
Страх меня гнал, а Любовь за мной гналась,
и все тот же шаг, и все тот же Глас:
«Кто в себе Меня не скрыл, тот не скроется никем».
Я не смел вскинуть взор во взор
мужей и жен, —
но в младенческих лучистых очах,
мне казалось, светится мне ответ.
Я вникал,
но их ангел, вцепясь в льняные кудри, взносил их прочь.
Я вскричал: Мать Природа,
дай мне долю меж твоих чад:
губы в губы, руки в руки, кудри в кудри,
в четырех ветрах твоих стен,
под лазорью прозрачного шатра —
причаститься чаше
светлых слез вселенской Весны!
И стало так:
сын Природы, я врос в ее таинства,
разумел, как морщится небо,
как над морем пенятся облака —
с ними я рождался и умирал,
и со мной они радовались и печалились.
Я смеялся утром, ликовал в полдень,
я был тяжек Истиною,
когда свечи звезд мерцали у гроба дня;
в сладких ливнях была соль моих слез;
я вжимался сердцем
в жар и трепет красных закатов, —
но не легче было тоске.
По седым щекам небес засыхали
мои слезы — мы не знали друг друга:
Мачеха Природа,
ее звук не шевелил мне ума,
я кричал, а она была нема.
В синей ткани стыли ее сосцы,
и ни капли иссыхавшему горлу.
А Погоня — тот же шаг, тот же Гром:
«Ничто — для тебя, если ты не для Меня!»
Голый,
брошенный на колени,
трепетал я бича Твоей любви.
В похоти силы моей
я сотряс столпы своих дней, —
и вся жизнь моя рухнула мне на темя:
годы — в груды, юность — прах меж развалин,
всходит дым из расселин дней,
больше нет
снов сновидцу, струн песнетворцу:
рвется цепь цветов,
безделушкой качавшая на запястье
земной шар, слишком тяжкий горем.
Ах, Твоя ли любовь — как стебель
красноцвета, где нет места иным цветам?
О, Чертежник Бескрайности,
Ты заране ль жжешь стволы на уголь черте?
Сердце мое — болото
слез, что каплют с плакучих ив ума.
Так — днесь; что — впредь?
Мякоть — горечь, какова ж скорлупа?
Дни мои — туман,
лишь гремит труба с оплотов Вечности,
и туман, колыхнув, мелькает башнею.
Но я внял трубе и познал Трубящего,
лишь узрев его, высящегося ввысь,
в темном пурпуре, в кипарисном венце.
Ах, наши ли жизни — Твоя Жатва?
Наша ль смерть — перегной Твоим полям?
И гнавшийся за мной
грянул Голос разом со всех сторон:
«Где твоя земля?
Эти ли она дребезги и черепья?
Вот: всё бежит тебя, как ты бежишь Меня!
Бренный, жалкий, всечуждый,
в ком ты ждешь, — он сказал, — любви?
Людская любовь — от людских заслуг:
в чем заслуга твоя,
меж глиняных комьев самый грязный ком?
Кто полюбит тебя, ничтожного,
кроме Меня?
Я брал у тебя —
чтобы взятое нашел ты в Моей руке;
ты ли нищ,
коль добро твое в Моих закромах?
Вот тебе Рука Моя: встань!»
Шаг смолк.
Этот мрак —
от ласкающе ль простертой Руки?
«Самый малый, самый темный, самый милый,
Это Я — кого ты искал!
Тот гонит Любовь, кто гонит Меня».
«Небесные гончие» Фрэнсиса Томпсона (1893), английского poete maudit — хрестоматийный образец той викторианской (или антивикторианской) религиозной поэзии, которая теперь и в Англии мало кем читается. Кажется, на русский язык эти стихи не переводились (АП: есть ещё переводы). Номера строк … в «Небесных гончих» стоят гуще, чем в подлиннике: перевод конспективнее и на треть короче, но я настаиваю, что ни один образ в нем не потерян: экономия — только за счет соединительной ткани. (Михаил Гаспаров)
Фрэнсис Томпсон
НЕБЕСНЫЕ ГОНЧИЕ
Я бежал от Него
сквозь ночи и дни, под сводами лет,
в лабиринтах мозга, за мглою слез,
на раскатывающийся смех, —
и рушился
в зияющие мраки ужаса
от шагов Погони —
неторопких, спокойных, величавых,
и шаги били в слух, но сильней бил Глас:
«Кто предал Меня, того всё предаст».
Я оправдывался пред Ним,
прикрывал мой дух клочьями добрых дел,
но Страх меня гнал, а Любовь за мной гналась,
и я знал, она — Любовь, но было тяжко
обрести Его и лишиться всего.
Я скрывался — Он ввивался в щель,
и мой страх был быстр, но Любовь Его — быстрей;
я стучался, где кончается свет,
в золотые ворота звезд и в серебряные — лун,
и заре говорил: «спеши!», и вечеру: «скорей!»,
в синий луг небес я закутывался от грозной Любви,
я молил Его слуг,
но их верность была мне отказ.
Я хватался за гривы всех ветров,
но и в синих степях,
но и в черном плеске молний вкруг громовых осей
Страх меня гнал, а Любовь за мной гналась,
и все тот же шаг, и все тот же Глас:
«Кто в себе Меня не скрыл, тот не скроется никем».
Я не смел вскинуть взор во взор
мужей и жен, —
но в младенческих лучистых очах,
мне казалось, светится мне ответ.
Я вникал,
но их ангел, вцепясь в льняные кудри, взносил их прочь.
Я вскричал: Мать Природа,
дай мне долю меж твоих чад:
губы в губы, руки в руки, кудри в кудри,
в четырех ветрах твоих стен,
под лазорью прозрачного шатра —
причаститься чаше
светлых слез вселенской Весны!
И стало так:
сын Природы, я врос в ее таинства,
разумел, как морщится небо,
как над морем пенятся облака —
с ними я рождался и умирал,
и со мной они радовались и печалились.
Я смеялся утром, ликовал в полдень,
я был тяжек Истиною,
когда свечи звезд мерцали у гроба дня;
в сладких ливнях была соль моих слез;
я вжимался сердцем
в жар и трепет красных закатов, —
но не легче было тоске.
По седым щекам небес засыхали
мои слезы — мы не знали друг друга:
Мачеха Природа,
ее звук не шевелил мне ума,
я кричал, а она была нема.
В синей ткани стыли ее сосцы,
и ни капли иссыхавшему горлу.
А Погоня — тот же шаг, тот же Гром:
«Ничто — для тебя, если ты не для Меня!»
Голый,
брошенный на колени,
трепетал я бича Твоей любви.
В похоти силы моей
я сотряс столпы своих дней, —
и вся жизнь моя рухнула мне на темя:
годы — в груды, юность — прах меж развалин,
всходит дым из расселин дней,
больше нет
снов сновидцу, струн песнетворцу:
рвется цепь цветов,
безделушкой качавшая на запястье
земной шар, слишком тяжкий горем.
Ах, Твоя ли любовь — как стебель
красноцвета, где нет места иным цветам?
О, Чертежник Бескрайности,
Ты заране ль жжешь стволы на уголь черте?
Сердце мое — болото
слез, что каплют с плакучих ив ума.
Так — днесь; что — впредь?
Мякоть — горечь, какова ж скорлупа?
Дни мои — туман,
лишь гремит труба с оплотов Вечности,
и туман, колыхнув, мелькает башнею.
Но я внял трубе и познал Трубящего,
лишь узрев его, высящегося ввысь,
в темном пурпуре, в кипарисном венце.
Ах, наши ли жизни — Твоя Жатва?
Наша ль смерть — перегной Твоим полям?
И гнавшийся за мной
грянул Голос разом со всех сторон:
«Где твоя земля?
Эти ли она дребезги и черепья?
Вот: всё бежит тебя, как ты бежишь Меня!
Бренный, жалкий, всечуждый,
в ком ты ждешь, — он сказал, — любви?
Людская любовь — от людских заслуг:
в чем заслуга твоя,
меж глиняных комьев самый грязный ком?
Кто полюбит тебя, ничтожного,
кроме Меня?
Я брал у тебя —
чтобы взятое нашел ты в Моей руке;
ты ли нищ,
коль добро твое в Моих закромах?
Вот тебе Рука Моя: встань!»
Шаг смолк.
Этот мрак —
от ласкающе ль простертой Руки?
«Самый малый, самый темный, самый милый,
Это Я — кого ты искал!
Тот гонит Любовь, кто гонит Меня».
#тотальное
#чтениедня - Лк 10:25-37 Урок чтения от Иисуса Сегодня урок чтения... от Иисуса. Лука рассказывает нам, как читает закон творец закона. Но сначала о том, как читаем его мы. Читая двуединую заповедь о любви, мы делаем (правильный) вывод, что любовь - это самое…
Хотя эпиграфом к этому стихотворению служит другое евангельское место, но также это прекрасная реплика и к Милосердному Самарянину (ну и есть перекличка с тем #чтениедня ):
С.Аверинцев. Другие - это ад.
«Другие — это ад»; так правду ада
Ад исповедал. Ум, пойми: в другом,
Во всяком, — другой, во всяком — кто
Не я, меня встречает непреложно
Единый и Единственный — услышь,
Израиль! — и отходит вновь и вновь
К Его единству, и превыше всех
Обособлений, разделений — то,
Что отдано другому: хлеб и камень,
Любовь — и нелюбовь. И пусть их тьмы
Неисчислимые и толпы, этих
Других; и пусть земному чувству близость
Есть теснота, и мука тесноты, —
Себя отречься Он не может: другу —
И Друг, и Дружество; для нелюбви —
Воистину Другой. Любовь сама —
Неотразимый, нестерпимый огнь,
Томящий преисподнюю. Затвор
Блаженной неразлучности — геенне
Есть теснота, и мука тесноты.
Другой — иль Друг; любой — или Любимый;
Враг — или Бог. Не может Бог не быть,
И все в огне Его любви, и огнь
Один для всех; но аду Бог есть ад.
#стихи
С.Аверинцев. Другие - это ад.
«Другие — это ад»; так правду ада
Ад исповедал. Ум, пойми: в другом,
Во всяком, — другой, во всяком — кто
Не я, меня встречает непреложно
Единый и Единственный — услышь,
Израиль! — и отходит вновь и вновь
К Его единству, и превыше всех
Обособлений, разделений — то,
Что отдано другому: хлеб и камень,
Любовь — и нелюбовь. И пусть их тьмы
Неисчислимые и толпы, этих
Других; и пусть земному чувству близость
Есть теснота, и мука тесноты, —
Себя отречься Он не может: другу —
И Друг, и Дружество; для нелюбви —
Воистину Другой. Любовь сама —
Неотразимый, нестерпимый огнь,
Томящий преисподнюю. Затвор
Блаженной неразлучности — геенне
Есть теснота, и мука тесноты.
Другой — иль Друг; любой — или Любимый;
Враг — или Бог. Не может Бог не быть,
И все в огне Его любви, и огнь
Один для всех; но аду Бог есть ад.
#стихи
Итоги Кружка за 2022:
Читал и делился #ХартЦунами (Харт. Врата моря. Где был Бог во время цунами?)
Поздравлял с Рождеством
Прочитал (пока один) #БиблияРБО за год
Вместе прочитали избранные письма Николая Японского (в 110 год по его кончине) #НиколайЦитата
Прочитали много перлов #Розанов (Разное)
Читали любопытное из #Шмеман (Дневники) (я так их пока и не дочитал)
Случился очередной ребрендинг: Кружок окончательно стал моим личным - авторским, как говорят. Стержень остался прежнем: книги и чтение, но в планах и кое-что другое. Из КДневник в Кружок переехали рубрики #проповедь #просветительское #стихи #АП
Познакомились с творчеством самой знаменитой песнописицы в истории Церкви #Кассия (Т.Сенина. Св.Кассия Константинопольская)
Был начат и завершен проект #ПротГеннадийНефедов
Появилась новая рубрика #КнижнаяПолка
Немного почитали #Пеликан (Пеликан. Кому принадлежит Библия? Краткая история Писания)
Летом - почти трёхмесячная хандра, после которой родилась новая, важная для автора, рубрика #чтениедня
Читал и делился #ХартЦунами (Харт. Врата моря. Где был Бог во время цунами?)
Поздравлял с Рождеством
Прочитал (пока один) #БиблияРБО за год
Вместе прочитали избранные письма Николая Японского (в 110 год по его кончине) #НиколайЦитата
Прочитали много перлов #Розанов (Разное)
Читали любопытное из #Шмеман (Дневники) (я так их пока и не дочитал)
Случился очередной ребрендинг: Кружок окончательно стал моим личным - авторским, как говорят. Стержень остался прежнем: книги и чтение, но в планах и кое-что другое. Из КДневник в Кружок переехали рубрики #проповедь #просветительское #стихи #АП
Познакомились с творчеством самой знаменитой песнописицы в истории Церкви #Кассия (Т.Сенина. Св.Кассия Константинопольская)
Был начат и завершен проект #ПротГеннадийНефедов
Появилась новая рубрика #КнижнаяПолка
Немного почитали #Пеликан (Пеликан. Кому принадлежит Библия? Краткая история Писания)
Летом - почти трёхмесячная хандра, после которой родилась новая, важная для автора, рубрика #чтениедня
#стихи
Джерард Мэнли Хопкинс
Gerard Manley Hopkins
1844–1889
Фонарь на дороге
Бывает, ночью привлечет наш взгляд
Фонарь, проплывший по дороге мимо,
И думаешь: какого пилигрима
Обет иль долг в такую тьму манят?
Так проплывают люди — целый ряд
Волшебных лиц — безмолвной пантомимой,
Расплескивая свет неповторимый,
Пока их смерть и даль не поглотят.
Смерть или даль их поглощают. Тщетно
Я вглядываюсь в мглу и ветер. С глаз
Долой, из сердца вон. Роптать — запретно.
Христос о них печется каждый час,
Как страж, вослед ступает незаметно —
Их друг, их выкуп, милосердный Спас.
Джерард Мэнли Хопкинс
Gerard Manley Hopkins
1844–1889
Фонарь на дороге
Бывает, ночью привлечет наш взгляд
Фонарь, проплывший по дороге мимо,
И думаешь: какого пилигрима
Обет иль долг в такую тьму манят?
Так проплывают люди — целый ряд
Волшебных лиц — безмолвной пантомимой,
Расплескивая свет неповторимый,
Пока их смерть и даль не поглотят.
Смерть или даль их поглощают. Тщетно
Я вглядываюсь в мглу и ветер. С глаз
Долой, из сердца вон. Роптать — запретно.
Христос о них печется каждый час,
Как страж, вослед ступает незаметно —
Их друг, их выкуп, милосердный Спас.
Forwarded from АП
Почти пасхальное
#стихи
Тед Хьюз
Ted Hughes
1930–1998
Допрос у выхода из чрева
Чьи это слабые костлявые ножки? Смерти.
Чья это красная мордочка, как от ожога? Смерти.
Чей это насосик легких? Смерти.
Чей это комбинзончик мускулов? Смерти.
Чьи это мерзкие потроха? Смерти.
Чьи это сомнительные мозги? Смерти.
Чья это путаница артерий и вен? Смерти.
Чьи это подслеповатые глазки? Смерти.
Этот проказливый язычок? Смерти.
Эти просыпания по ночам? Смерти.
Дар это или добыча или безнадежная тяжба? Тяжба.
Чья это каменистая, поливаемая дождями земля? Смерти.
Эта бездна вверху? Смерти.
Кто сильнее надежды? Смерть.
Кто сильнее желанья? Смерть.
Сильнее любви? Смерть.
Сильнее жизни? Смерть.
А кто сильнее самой смерти?
— Ну, конечно, я.
Проходи, Вороненок.
#стихи
Тед Хьюз
Ted Hughes
1930–1998
Допрос у выхода из чрева
Чьи это слабые костлявые ножки? Смерти.
Чья это красная мордочка, как от ожога? Смерти.
Чей это насосик легких? Смерти.
Чей это комбинзончик мускулов? Смерти.
Чьи это мерзкие потроха? Смерти.
Чьи это сомнительные мозги? Смерти.
Чья это путаница артерий и вен? Смерти.
Чьи это подслеповатые глазки? Смерти.
Этот проказливый язычок? Смерти.
Эти просыпания по ночам? Смерти.
Дар это или добыча или безнадежная тяжба? Тяжба.
Чья это каменистая, поливаемая дождями земля? Смерти.
Эта бездна вверху? Смерти.
Кто сильнее надежды? Смерть.
Кто сильнее желанья? Смерть.
Сильнее любви? Смерть.
Сильнее жизни? Смерть.
А кто сильнее самой смерти?
— Ну, конечно, я.
Проходи, Вороненок.
#стихи
(Так это и работает, не говоря уж о том, что это просто превосходная поэзия - такая, как я люблю)
Тед Хьюз
Мысль-лисица
(Хотя я бы назвал: лисица-мысль - АП)
Я представляю полночь, глушь лесов —
И тьму… Но что-то в этой тьме таится,
Помимо одиночества часов
И пальцев, движущихся по странице.
Ни звездочки не видно из окна,
В квадратной раме — темнота колодца,
Но потревоженная глубина
Живет. В ней что-то движется. Крадется.
В заснеженных потемках лисий нос
Коснется веточки, листа сухого —
И двинется вперед в обход берез:
Шагнет — замрет, еще шагнет — и снова
Замрет. И отпечатки черных лап
Цепочкой четкой на пороше лягут
Вокруг пенька, и вбок через ухаб,
И дальше напрямик через поляну
Открытую; скользящие шажки
Нырнут в кусты и развернутся круто;
Волшебные зеленые зрачки
Сверкнут — и в ту же самую минуту
Внезапным, острым запахом обдав,
В нору ума пролезет мысль-лисица.
В окне по-прежнему темно. Часы стучат.
Дописана страница.
перевод Григория Кружкова
(Так это и работает, не говоря уж о том, что это просто превосходная поэзия - такая, как я люблю)
Тед Хьюз
Мысль-лисица
(Хотя я бы назвал: лисица-мысль - АП)
Я представляю полночь, глушь лесов —
И тьму… Но что-то в этой тьме таится,
Помимо одиночества часов
И пальцев, движущихся по странице.
Ни звездочки не видно из окна,
В квадратной раме — темнота колодца,
Но потревоженная глубина
Живет. В ней что-то движется. Крадется.
В заснеженных потемках лисий нос
Коснется веточки, листа сухого —
И двинется вперед в обход берез:
Шагнет — замрет, еще шагнет — и снова
Замрет. И отпечатки черных лап
Цепочкой четкой на пороше лягут
Вокруг пенька, и вбок через ухаб,
И дальше напрямик через поляну
Открытую; скользящие шажки
Нырнут в кусты и развернутся круто;
Волшебные зеленые зрачки
Сверкнут — и в ту же самую минуту
Внезапным, острым запахом обдав,
В нору ума пролезет мысль-лисица.
В окне по-прежнему темно. Часы стучат.
Дописана страница.
перевод Григория Кружкова
Сегодня, кстати, день рождения Кружкова. Он прежде всего знаменит своими переводами, но он ещё и первоклассный поэт (а ещё исследователь литературы, эссеист и для детей писал). Григорий Михайлович очень хорош - если есть поклонники его творчества, поделитесь вашим любимым в комментариях.
#стихи
#стихи
Я так не мОгу, а некоторые могут. "Нравственное богословие" в рифмах. (Название, как я понимаю, - привет ирландцу).
)
#стихи
Огден Нэш
Портрет художника
в преждевременной старости
Общеизвестно среди бакалавров искусств и простого народа,
Что все грехи разделяются на два рода.
Грех первого рода называется грехом совершения, и суть его ясна всем от шута
до Отелло:
Это — то, что вы делаете, когда вы делаете недостойное делло.
Грех второй называется грехом упущения, и он одинаково мерзок в глазах всего
здравомыслящего населения Северного полушария и Южного:
Это — то, что вы делаете, когда вы не делаете чего-нибудь нужного.
Я бы так рассудил относительно этих двух видов греха, если бы их сопоставить
решили:
Не беспокойтесь о грехах совершения, даже грешных весьма, ибо было в них, вероятно,
что-то приятное, раз уж вы их совершили.
Но грехи упущения с памятью их многоразовой —
Вот что жалит, свербит и становится не заживаемой язвой.
Самые жгучие вам причиняют страдания
Ненаписанные письма, неоплаченные чеки, пропущенные по каким-то нелепым
причинам свидания.
Также с чисто эстетической точки зрения, эффект этих двух видов греха неодинаков:
Например: сколько б вы не волынили дело, к вам не явится среди ночи огненная рука
и не начертит на стене таинственных знаков.
И вы никогда не испытаете сладкой дрожи преступающего запрет,
Обходя стороной побирушку на улице или просто забывая уплатить за свет.
И ни разу ни в пивной, ни в баре вы не хлопнете по спине соседа и не закричите:
«Эй, братцы,
Давайте-ка еще по одному не напишем письму, прежде чем по домам разбегаться!»
Нет, ни малейшей радости вы не извлекли из того,
Что из того, что надо, не сделали ничего.
И нет вам в собственных ваших глазах никаких оправданий,
Ибо от несовершенных вами достойных деяний вышло больше вреда,
чем от совершенных вами недостойных деяний.
Итак, мораль в том, что, по-видимому, лучше совсем не грешить,
но если для вас эта жертва чрезмерно большая,
То уж лучше грехи совершать, что-нибудь совершая, чем не совершая.
)
#стихи
Огден Нэш
Портрет художника
в преждевременной старости
Общеизвестно среди бакалавров искусств и простого народа,
Что все грехи разделяются на два рода.
Грех первого рода называется грехом совершения, и суть его ясна всем от шута
до Отелло:
Это — то, что вы делаете, когда вы делаете недостойное делло.
Грех второй называется грехом упущения, и он одинаково мерзок в глазах всего
здравомыслящего населения Северного полушария и Южного:
Это — то, что вы делаете, когда вы не делаете чего-нибудь нужного.
Я бы так рассудил относительно этих двух видов греха, если бы их сопоставить
решили:
Не беспокойтесь о грехах совершения, даже грешных весьма, ибо было в них, вероятно,
что-то приятное, раз уж вы их совершили.
Но грехи упущения с памятью их многоразовой —
Вот что жалит, свербит и становится не заживаемой язвой.
Самые жгучие вам причиняют страдания
Ненаписанные письма, неоплаченные чеки, пропущенные по каким-то нелепым
причинам свидания.
Также с чисто эстетической точки зрения, эффект этих двух видов греха неодинаков:
Например: сколько б вы не волынили дело, к вам не явится среди ночи огненная рука
и не начертит на стене таинственных знаков.
И вы никогда не испытаете сладкой дрожи преступающего запрет,
Обходя стороной побирушку на улице или просто забывая уплатить за свет.
И ни разу ни в пивной, ни в баре вы не хлопнете по спине соседа и не закричите:
«Эй, братцы,
Давайте-ка еще по одному не напишем письму, прежде чем по домам разбегаться!»
Нет, ни малейшей радости вы не извлекли из того,
Что из того, что надо, не сделали ничего.
И нет вам в собственных ваших глазах никаких оправданий,
Ибо от несовершенных вами достойных деяний вышло больше вреда,
чем от совершенных вами недостойных деяний.
Итак, мораль в том, что, по-видимому, лучше совсем не грешить,
но если для вас эта жертва чрезмерно большая,
То уж лучше грехи совершать, что-нибудь совершая, чем не совершая.
#стихи
Патрик Каванах
Patrick Kavanagh
1904–1967
Памяти отца
Любого встречного старика
Я сравниваю с отцом, —
Когда он со смертью крутил роман
В ту осень, перед концом.
Я помню бродягу на Гарднер-стрит,
Взор синий в сетке морщин;
Он так обиженно посмотрел,
Как будто я — его сын.
Какой-то нищий, седой скрипач
Под лондонским фонарем
Всю душу вывернул из меня
Дрожащим свои смычком.
И каждый встреченный мной старик,
Бредущий сквозь листопад,
Мне кажется, шепчет: «Я был твоим
Отцом — много лет назад».
Патрик Каванах
Patrick Kavanagh
1904–1967
Памяти отца
Любого встречного старика
Я сравниваю с отцом, —
Когда он со смертью крутил роман
В ту осень, перед концом.
Я помню бродягу на Гарднер-стрит,
Взор синий в сетке морщин;
Он так обиженно посмотрел,
Как будто я — его сын.
Какой-то нищий, седой скрипач
Под лондонским фонарем
Всю душу вывернул из меня
Дрожащим свои смычком.
И каждый встреченный мной старик,
Бредущий сквозь листопад,
Мне кажется, шепчет: «Я был твоим
Отцом — много лет назад».
Постовое :)
#стихи
Эмиль Виктор Рью
Emile Victor Rieu
1890–1972
Размышления черепахи,
дремлющей под кустом роз
неподалеку от пчелиного улья
в полуденный час,
когда собака рыщет вокруг
и кукушка кукует
в дальнем лесу
С какого ни посмотришь бока —
Я в мире очень одинока!
Монолог черепахи,
вновь посетившей грядку с салатом,
хотя ей уже давно было пора
вкушать послеобеденный сон
на клумбе среди голубых незабудок
Растительная пища —
Такая вкуснотища!
Ночные мысли черепахи,
страдающей от бессонницы
на подстриженном газоне
Земля, конечно, плоская;
Притом ужасно жесткая!
#стихи
Эмиль Виктор Рью
Emile Victor Rieu
1890–1972
Размышления черепахи,
дремлющей под кустом роз
неподалеку от пчелиного улья
в полуденный час,
когда собака рыщет вокруг
и кукушка кукует
в дальнем лесу
С какого ни посмотришь бока —
Я в мире очень одинока!
Монолог черепахи,
вновь посетившей грядку с салатом,
хотя ей уже давно было пора
вкушать послеобеденный сон
на клумбе среди голубых незабудок
Растительная пища —
Такая вкуснотища!
Ночные мысли черепахи,
страдающей от бессонницы
на подстриженном газоне
Земля, конечно, плоская;
Притом ужасно жесткая!
#стихи
Элизабет Бишоп
Elizabeth Bishop
1911–1979
Посещение больницы Св. Елизаветы
Вот дом, который зовут Бедлам.
А это бедняга,
который посажен в этот Бедлам.
А это срок,
который должен мотать этот тип,
который посажен в этот Бедлам.
А это часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать старикан,
который посажен в этот Бедлам.
А это моряк,
который носит в кармане часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать горлопан,
который посажен в этот Бедлам.
А это деревянный причал,
куда пришвартовался моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать господин,
который посажен в этот Бедлам.
А это годы и бури и стены тюрьмы,
и море и деревянный причал,
куда пришвартовался моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать дуралей,
который посажен в этот Бедлам.
А это еврей в колпаке из газет,
который плачет и пляшет вокруг тюрьмы,
пока прибой ударяет в причал
и смотрит оцепенелый моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать негодяй,
который посажен в этот Бедлам.
А это лишившийся смысла мир,
где плачет еврей в колпаке из газет,
и, плача, пляшет вокруг тюрьмы,
пока прибой штурмует причал
и смотрит ошеломленный моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать гнусный тип,
который посажен в этот Бедлам.
А это малыш, открывающий дверь,
который хочет понять этот мир,
где плачет еврей в колпаке из газет
и, радуясь, пляшет вокруг тюрьмы,
пока прибой разбивает причал
и смотрит, ополоумев, моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать стихоплет,
который посажен в этот Бедлам.
А это солдат, пришедший с войны,
увидевший вновь того малыша,
который хочет понять этот мир,
где плачет еврей в колпаке из газет,
и пляшет устало вокруг тюрьмы,
пока скрипит досками причал
и смотрит оцепенелый моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать этот псих,
который посажен в этот Бедлам.
Элизабет Бишоп
Elizabeth Bishop
1911–1979
Посещение больницы Св. Елизаветы
Вот дом, который зовут Бедлам.
А это бедняга,
который посажен в этот Бедлам.
А это срок,
который должен мотать этот тип,
который посажен в этот Бедлам.
А это часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать старикан,
который посажен в этот Бедлам.
А это моряк,
который носит в кармане часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать горлопан,
который посажен в этот Бедлам.
А это деревянный причал,
куда пришвартовался моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать господин,
который посажен в этот Бедлам.
А это годы и бури и стены тюрьмы,
и море и деревянный причал,
куда пришвартовался моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать дуралей,
который посажен в этот Бедлам.
А это еврей в колпаке из газет,
который плачет и пляшет вокруг тюрьмы,
пока прибой ударяет в причал
и смотрит оцепенелый моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать негодяй,
который посажен в этот Бедлам.
А это лишившийся смысла мир,
где плачет еврей в колпаке из газет,
и, плача, пляшет вокруг тюрьмы,
пока прибой штурмует причал
и смотрит ошеломленный моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать гнусный тип,
который посажен в этот Бедлам.
А это малыш, открывающий дверь,
который хочет понять этот мир,
где плачет еврей в колпаке из газет
и, радуясь, пляшет вокруг тюрьмы,
пока прибой разбивает причал
и смотрит, ополоумев, моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать стихоплет,
который посажен в этот Бедлам.
А это солдат, пришедший с войны,
увидевший вновь того малыша,
который хочет понять этот мир,
где плачет еврей в колпаке из газет,
и пляшет устало вокруг тюрьмы,
пока скрипит досками причал
и смотрит оцепенелый моряк,
который носит эти часы,
которые тикают, меря срок,
который должен мотать этот псих,
который посажен в этот Бедлам.
#стихи
Борис Пастернак
В больнице
Стояли как перед витриной,
Почти запрудив тротуар.
Носилки втолкнули в машину.
В кабину вскочил санитар.
И скорая помощь, минуя
Панели, подъезды, зевак,
Сумятицу улиц ночную,
Нырнула огнями во мрак.
Милиция, улицы, лица
Мелькали в свету фонаря.
Покачивалась фельдшерица
Со склянкою нашатыря.
Шел дождь, и в приемном покое
Уныло шумел водосток,
Меж тем как строка за строкою
Марали опросный листок.
Его положили у входа.
Все в корпусе было полно.
Разило парами иода,
И с улицы дуло в окно.
Окно обнимало квадратом
Часть сада и неба клочок.
К палатам, полам и халатам
Присматривался новичок.
Как вдруг из расспросов сиделки,
Покачивавшей головой,
Он понял, что из переделки
Едва ли он выйдет живой.
Тогда он взглянул благодарно
В окно, за которым стена
Была точно искрой пожарной
Из города озарена.
Там в зареве рдела застава,
И, в отсвете города, клен
Отвешивал веткой корявой
Больному прощальный поклон.
«О господи, как совершенны
Дела твои,— думал больной,—
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя.
О боже, волнения слезы
Мешают мне видеть тебя.
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать.
Кончаясь в больничной постели,
Я чувствую рук твоих жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр».
Борис Пастернак
В больнице
Стояли как перед витриной,
Почти запрудив тротуар.
Носилки втолкнули в машину.
В кабину вскочил санитар.
И скорая помощь, минуя
Панели, подъезды, зевак,
Сумятицу улиц ночную,
Нырнула огнями во мрак.
Милиция, улицы, лица
Мелькали в свету фонаря.
Покачивалась фельдшерица
Со склянкою нашатыря.
Шел дождь, и в приемном покое
Уныло шумел водосток,
Меж тем как строка за строкою
Марали опросный листок.
Его положили у входа.
Все в корпусе было полно.
Разило парами иода,
И с улицы дуло в окно.
Окно обнимало квадратом
Часть сада и неба клочок.
К палатам, полам и халатам
Присматривался новичок.
Как вдруг из расспросов сиделки,
Покачивавшей головой,
Он понял, что из переделки
Едва ли он выйдет живой.
Тогда он взглянул благодарно
В окно, за которым стена
Была точно искрой пожарной
Из города озарена.
Там в зареве рдела застава,
И, в отсвете города, клен
Отвешивал веткой корявой
Больному прощальный поклон.
«О господи, как совершенны
Дела твои,— думал больной,—
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя.
О боже, волнения слезы
Мешают мне видеть тебя.
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать.
Кончаясь в больничной постели,
Я чувствую рук твоих жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр».
#тотальноеслово
#тотальноеПисание
В День переводчика - стихотворная пауза.
У Джона Донна (1572–1631) есть диптих: "Шторм" и "Штиль" - два отличных образца его поэзии. Предлагаю оценить (смайликами) и насладиться двумя переводами Шторма (а кому по зубам - и оригиналом).
#стихи
#тотальноеПисание
В День переводчика - стихотворная пауза.
У Джона Донна (1572–1631) есть диптих: "Шторм" и "Штиль" - два отличных образца его поэзии. Предлагаю оценить (смайликами) и насладиться двумя переводами Шторма (а кому по зубам - и оригиналом).
#стихи