"Расстрел повстанцев 3 мая 1808 года в Мадриде"
1814 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Произведения художника, посвященные восстанию 1808 в Мадриде, которое ему довелось пережить, разительно отличаются от исторических картин романтиков. Они характеризуют живописца-патриота, призывающего к борьбе, как гуманиста, осуждающего войну.
Ночью при свете фонаря у холма на окраине города солдаты расстреливают повстанцев. Лиц солдат не видно, композиционный центр произведения - осужденный молодой крестьянин в белой рубахе, широко раскинувший руки. Удивительно правдиво передано поведение всех действующих лиц: одни с вызовом сморят в глаза палачам, другие покорно склонили голову, третьи закрыли руками лицо. Полотно пронизано страстью личного переживания, темный пейзаж усиливает ощущение неминуемой трагедии. Художник не только запечатлел страшное историческое событие, но также показал нравственность и героизм испанского народа.
#ФрансискоГойя #ИсторическаяCцена #Романтизм
1814 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Произведения художника, посвященные восстанию 1808 в Мадриде, которое ему довелось пережить, разительно отличаются от исторических картин романтиков. Они характеризуют живописца-патриота, призывающего к борьбе, как гуманиста, осуждающего войну.
Ночью при свете фонаря у холма на окраине города солдаты расстреливают повстанцев. Лиц солдат не видно, композиционный центр произведения - осужденный молодой крестьянин в белой рубахе, широко раскинувший руки. Удивительно правдиво передано поведение всех действующих лиц: одни с вызовом сморят в глаза палачам, другие покорно склонили голову, третьи закрыли руками лицо. Полотно пронизано страстью личного переживания, темный пейзаж усиливает ощущение неминуемой трагедии. Художник не только запечатлел страшное историческое событие, но также показал нравственность и героизм испанского народа.
#ФрансискоГойя #ИсторическаяCцена #Романтизм
"Шабаш ведьм"
1798 г.
Франсиско Гойя
Музей Лазаро Гальдиано, Мадрид.
Это одна из шести картин, созданных по заказу герцога Осуна для украшения его имения. В центре полотна – мистический и пугающий образ дьявола в виде огромного козла в окружении женщин с уродливыми лицами. Ведьмы угодливо предлагают в жертву дьяволу двух младенцев.
Возможно, таким метафоричным образом Гойя выразил свое негодование по поводу суеверий необразованного общества. Согбенные позы изображенных подле козла указывают на поклонение сатане – абсурдной становится жизнь людей, если они готовы расстаться со своим потомством. Нет ничего страшнее, чем порабощенный человеческий разум.
#ФрансискоГойя #ЖанроваяCцена #Романтизм
1798 г.
Франсиско Гойя
Музей Лазаро Гальдиано, Мадрид.
Это одна из шести картин, созданных по заказу герцога Осуна для украшения его имения. В центре полотна – мистический и пугающий образ дьявола в виде огромного козла в окружении женщин с уродливыми лицами. Ведьмы угодливо предлагают в жертву дьяволу двух младенцев.
Возможно, таким метафоричным образом Гойя выразил свое негодование по поводу суеверий необразованного общества. Согбенные позы изображенных подле козла указывают на поклонение сатане – абсурдной становится жизнь людей, если они готовы расстаться со своим потомством. Нет ничего страшнее, чем порабощенный человеческий разум.
#ФрансискоГойя #ЖанроваяCцена #Романтизм
"Расстрел повстанцев 3 мая 1808 года в Мадриде"
1814 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Эта картина – не только шедевр Гойи, но и одно из высших достижений европейской исторической живописи, ее парадигма. В ней воссоздано реальное событие. После сражения на Пуэрто-дель-Соль оставшиеся в живых испанцы были казнены в ночь на 3 мая у холма Принчипе-Пио.
Но безусловная достоверность исторического факта претворена в общезначимый символ героики и страдания, мужественного противостояния слепой и жестокой силе. Силе, лишенной индивидуальности, ибо цепь французских солдат анонимна – мы не видим их лица.
В группе же испанцев индивидуален каждый образ, каждый несет в себе целый мир, трагический и обреченный. В картине навечно зафиксировано мгновение перед выстрелом, оно обретает здесь длительность, мучительную и бесконечную.
Стоящий на земле фонарь разделяет обе группы, так что фигуры французских солдат воспринимаются как темные силуэты, а яркий беспощадный свет озаряет испанских патриотов, живых и умирающих, поток крови, расстекающийся по земле, трупы и тех, кто сейчас будет столь же недвижим. Но пока эти люди, прижатые невидимой и беспощадной силой к склону холма, исполнены высочайшего напряжения чувств.
Оно достигает предела в центральной фигуре могучего испанца, бросающего в лицо солдатам слова гнева или проклятия. Жест его высоко вскинутых рук, вызывающий ассоциации с распятием, осеняет всю группу обреченных, а яркая вспышка белого пятна его рубахи, спорящая с холодным светом фонаря, озаряет их последние мгновения. За ними высится пустынный холм, и далее, в глубине, на фоне темного неба видны очертания мадридских зданий и церкви – немых и безучастных свидетелей человеческой драмы.
#ФрансискоГойя #ИсторическаяСцена #Романтизм
1814 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Эта картина – не только шедевр Гойи, но и одно из высших достижений европейской исторической живописи, ее парадигма. В ней воссоздано реальное событие. После сражения на Пуэрто-дель-Соль оставшиеся в живых испанцы были казнены в ночь на 3 мая у холма Принчипе-Пио.
Но безусловная достоверность исторического факта претворена в общезначимый символ героики и страдания, мужественного противостояния слепой и жестокой силе. Силе, лишенной индивидуальности, ибо цепь французских солдат анонимна – мы не видим их лица.
В группе же испанцев индивидуален каждый образ, каждый несет в себе целый мир, трагический и обреченный. В картине навечно зафиксировано мгновение перед выстрелом, оно обретает здесь длительность, мучительную и бесконечную.
Стоящий на земле фонарь разделяет обе группы, так что фигуры французских солдат воспринимаются как темные силуэты, а яркий беспощадный свет озаряет испанских патриотов, живых и умирающих, поток крови, расстекающийся по земле, трупы и тех, кто сейчас будет столь же недвижим. Но пока эти люди, прижатые невидимой и беспощадной силой к склону холма, исполнены высочайшего напряжения чувств.
Оно достигает предела в центральной фигуре могучего испанца, бросающего в лицо солдатам слова гнева или проклятия. Жест его высоко вскинутых рук, вызывающий ассоциации с распятием, осеняет всю группу обреченных, а яркая вспышка белого пятна его рубахи, спорящая с холодным светом фонаря, озаряет их последние мгновения. За ними высится пустынный холм, и далее, в глубине, на фоне темного неба видны очертания мадридских зданий и церкви – немых и безучастных свидетелей человеческой драмы.
#ФрансискоГойя #ИсторическаяСцена #Романтизм
"Шабаш ведьм"
1798 г.
Франсиско Гойя
Музей Лазаро Гальдиано, Мадрид.
Это одна из шести картин, созданных по заказу герцога Осуна для украшения его имения. В центре полотна – мистический и пугающий образ дьявола в виде огромного козла в окружении женщин с уродливыми лицами. Ведьмы угодливо предлагают в жертву дьяволу двух младенцев.
Возможно, таким метафоричным образом Гойя выразил свое негодование по поводу суеверий необразованного общества. Согбенные позы изображенных подле козла указывают на поклонение сатане – абсурдной становится жизнь людей, если они готовы расстаться со своим потомством. Нет ничего страшнее, чем порабощенный человеческий разум.
#ФрансискоГойя #МифологическаяCцена #Романтизм
1798 г.
Франсиско Гойя
Музей Лазаро Гальдиано, Мадрид.
Это одна из шести картин, созданных по заказу герцога Осуна для украшения его имения. В центре полотна – мистический и пугающий образ дьявола в виде огромного козла в окружении женщин с уродливыми лицами. Ведьмы угодливо предлагают в жертву дьяволу двух младенцев.
Возможно, таким метафоричным образом Гойя выразил свое негодование по поводу суеверий необразованного общества. Согбенные позы изображенных подле козла указывают на поклонение сатане – абсурдной становится жизнь людей, если они готовы расстаться со своим потомством. Нет ничего страшнее, чем порабощенный человеческий разум.
#ФрансискоГойя #МифологическаяCцена #Романтизм
"Молочница из Бордо"
1827 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
История создания, гонения, побег во Францию
С начала XIX века родину Гойи сотрясали войны и политические катаклизмы. В 1808-м войска Наполеона вторглись в Испанию, испанское народное сопротивление было подавлено, Бонапарт посадил на испанский трон своего брата Жозефа. Но и при французах Гойя, отличавшийся талантом политического лавирования, сумел сохранить своё положение придворного художника. В 1812-м умерла жена Гойи Хосефа, а с 1819-го он отошёл от дел, поселившись в загородном имении Кинта дель Сордо. В начале 1820-х годов испанцы возвращают себе корону: на трон восходит Фердинанд VII, который начинает с репрессий либералов. Вольнодумному престарелому Гойе, писавшему еще его деда Карла III и отца Карла IV и дружившему с либералами-просветителями Ховеляносом и Компаманесом, новый монарх прямо заявляет: «Вы достойны петли!» Работами Гойи тут же начинает живо интересоваться восстановленная после французского упразднения инквизиция. Опасаясь гонений, Гойя уезжает во Францию и поселяется в городе Бордо. С ним вместе в качестве компаньонки едет молодая женщина по имени Леокадия Вейс – последняя любовь в жизни Гойи. Не испугавшись разницы лет, Леокадия бросила состоятельного мужа, чтобы быть опорой овдовевшему старому и глухому, но безусловно гениальному художнику. Вернуться на родину Гойе не удалось. Последние годы его жизни прошли в Бордо. Именно там написана «Молочница».
Высказывались сомнения в авторстве Гойи, хотя манера мастера и узнаваема, и характерна. Предполагали, что «Молочницу из Бордо» под руководством Гойи могла написать его и Леокадии незаконнорожденная дочка-подросток, Мария дель Росарио. Потерявший множество детей от своего брака с Хосефой Байеу, Гойя очень любил Росариту, своё позднее счастье, тем более, девочка унаследовала некоторые художественные способности. В каком-то смысле Гойя сам дал повод приписывать картину дочке – он свято уверовал, что его художественный гений перевоплотился в дочь. С восторгом Гойя писал одному из друзей: «Этот удивительный ребёнок и миниатюрный живописец хочет учиться, и я хочу также, так как это то, что осуществится с возрастом, и, может быть, даст миру великий феномен». Ослепление любящего отца объяснимо. Так же как объяснимо желание исследователей установить работы «миниатюрного живописца» Марии дель Росарио: полный грациозного смирения образ «Молочницы из Бордо» вполне подходил на эту роль.
Как бы там ни было, картина, безусловно, родилась в доме Гойи в Бордо, а после его смерти даже стала предметом имущественного спора между Леокадией, последней спутницей жизни Гойи, и его сыном и законным наследником Хавьером, алчным человеком, который очень боялся, как бы наследство отца не пришлось делить с кем-то еще.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
1827 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
История создания, гонения, побег во Францию
С начала XIX века родину Гойи сотрясали войны и политические катаклизмы. В 1808-м войска Наполеона вторглись в Испанию, испанское народное сопротивление было подавлено, Бонапарт посадил на испанский трон своего брата Жозефа. Но и при французах Гойя, отличавшийся талантом политического лавирования, сумел сохранить своё положение придворного художника. В 1812-м умерла жена Гойи Хосефа, а с 1819-го он отошёл от дел, поселившись в загородном имении Кинта дель Сордо. В начале 1820-х годов испанцы возвращают себе корону: на трон восходит Фердинанд VII, который начинает с репрессий либералов. Вольнодумному престарелому Гойе, писавшему еще его деда Карла III и отца Карла IV и дружившему с либералами-просветителями Ховеляносом и Компаманесом, новый монарх прямо заявляет: «Вы достойны петли!» Работами Гойи тут же начинает живо интересоваться восстановленная после французского упразднения инквизиция. Опасаясь гонений, Гойя уезжает во Францию и поселяется в городе Бордо. С ним вместе в качестве компаньонки едет молодая женщина по имени Леокадия Вейс – последняя любовь в жизни Гойи. Не испугавшись разницы лет, Леокадия бросила состоятельного мужа, чтобы быть опорой овдовевшему старому и глухому, но безусловно гениальному художнику. Вернуться на родину Гойе не удалось. Последние годы его жизни прошли в Бордо. Именно там написана «Молочница».
Высказывались сомнения в авторстве Гойи, хотя манера мастера и узнаваема, и характерна. Предполагали, что «Молочницу из Бордо» под руководством Гойи могла написать его и Леокадии незаконнорожденная дочка-подросток, Мария дель Росарио. Потерявший множество детей от своего брака с Хосефой Байеу, Гойя очень любил Росариту, своё позднее счастье, тем более, девочка унаследовала некоторые художественные способности. В каком-то смысле Гойя сам дал повод приписывать картину дочке – он свято уверовал, что его художественный гений перевоплотился в дочь. С восторгом Гойя писал одному из друзей: «Этот удивительный ребёнок и миниатюрный живописец хочет учиться, и я хочу также, так как это то, что осуществится с возрастом, и, может быть, даст миру великий феномен». Ослепление любящего отца объяснимо. Так же как объяснимо желание исследователей установить работы «миниатюрного живописца» Марии дель Росарио: полный грациозного смирения образ «Молочницы из Бордо» вполне подходил на эту роль.
Как бы там ни было, картина, безусловно, родилась в доме Гойи в Бордо, а после его смерти даже стала предметом имущественного спора между Леокадией, последней спутницей жизни Гойи, и его сыном и законным наследником Хавьером, алчным человеком, который очень боялся, как бы наследство отца не пришлось делить с кем-то еще.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
"Похороны сардинки"
1810-е
Франсиско Гойя
Королевская академия изящных искусств Сан-Фернандо, Мадрид.
Франсиско Гойя – специалист по жутким историям и непростым для понимания сюжетам. Его «Капричос» даже сопровождались подписями, без которых сложно, а иногда и совсем невозможно понять замысел Гойи. Но картина, о которой пойдёт речь, не вписывается в этот ряд персональных фантазий Гойи. «Похороны сардинки» – это не произвол авторской фантазии, а реально существовавший в Испании ритуал с лёгким привкусом абсурда.
Зачем испанцам хоронить сардину?
В пепельную среду – день, предшествующий началу Великого Поста, жители Мадрида и других городов Испании, а также испанских колоний в Латинской Америке, шумной толпой высыпали на улицы. Многолюдная процессия несла впереди себя большую рыбу (сделанную из подручных материалов). Со всех сторон раздавались притворные рыдания и громкий потешный плач. Ближе всех к безвременно почившей рыбе располагались громко стенающие «вдовы» с черными усами – группа ряженых испанских мужчин. Все идущие изображали безутешную скорбь, неизбежно переходящую в народные гуляния с песнями и плясками. Задача похорон сардины та же, что у любого карнавала: повеселиться и покуражиться так, чтобы хватило на все семь недель предстоящего поста. В конце праздника чучело рыбы сжигали (совсем как чучело Масленицы во время аналогичного праздника), а пепел бросали в воду.
В наше время этот обычай с соблюдением всех установленных ритуалов лучше всего сохранился на острове Тенерифе – самом большом из островов Канарского Архипелага, бывшей испанской колонии. Пиренейские конквистадоры в XVI веке экспортировали на Тенерифе из Испании не только грипп и оспу, но также католическую религию и сопутствующие ей ритуалы вроде потешных похорон мёртвой рыбы, нашедших отражение в известной картине Франсиско Гойи.
Версии происхождения «Похорон сардинки»
Похороны мёртвой рыбы бессмысленны только на взгляд рационалиста. Но в карнавальном сознании, переворачивающем мир вверх ногами и предпочитающем порядку – весёлый хаос, ничего невозможного не существует. По одной из версий, похороны сардины – это трансформация другого карнавального ритуала, еще более древнего. Когда-то в Испании накануне поста принято было погребать специально для этой цели заколотого поросёнка. Название такого жертвоприношения – cerdna – было созвучно слову «сардина», так что со временем и хоронить стали её: чем абсурднее, тем веселее!
Другая версия приурочивает ритуал как раз к эпохе Гойи: якобы при короле Карлосе III, первом покровителе художника, народ во время карнавала угостили протухшими сардинками. Но угощение сопровождалось таким количеством вина, что подданные Карлоса III не обиделись, а решили учредить торжественные похороны безвременно усопшей рыбы.
Место картины в творчестве Франсиско Гойи
Фред Лихт, специалист по творчеству Гойи, пишет: «Похороны сардинки» – одно из самых удивительных и виртуозных из дошедших до нас произведений кисти Гойи. Редко кто достигал такой решительности и смелости мазка. Каждый мазок является каллиграфическим чудом и в то же время с виртуозной точность живописует выражения лиц и эмоциональный заряд каждой позы или жеста. Глядя на картину, мы оказываемся где-то посередине, в идеальной точке равновесия между гобеленами Гойи и его «черными картинами». Буйное народное веселье первых постепенно сменяется тревожностью последних. В потемнении колорита, в неоднозначной маске на стяге и особенно в избыточности жестов и движений зритель начинает смутно ощущать беспокоящий подтекст массовой истерии, лежащей в основе фиесты».
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
1810-е
Франсиско Гойя
Королевская академия изящных искусств Сан-Фернандо, Мадрид.
Франсиско Гойя – специалист по жутким историям и непростым для понимания сюжетам. Его «Капричос» даже сопровождались подписями, без которых сложно, а иногда и совсем невозможно понять замысел Гойи. Но картина, о которой пойдёт речь, не вписывается в этот ряд персональных фантазий Гойи. «Похороны сардинки» – это не произвол авторской фантазии, а реально существовавший в Испании ритуал с лёгким привкусом абсурда.
Зачем испанцам хоронить сардину?
В пепельную среду – день, предшествующий началу Великого Поста, жители Мадрида и других городов Испании, а также испанских колоний в Латинской Америке, шумной толпой высыпали на улицы. Многолюдная процессия несла впереди себя большую рыбу (сделанную из подручных материалов). Со всех сторон раздавались притворные рыдания и громкий потешный плач. Ближе всех к безвременно почившей рыбе располагались громко стенающие «вдовы» с черными усами – группа ряженых испанских мужчин. Все идущие изображали безутешную скорбь, неизбежно переходящую в народные гуляния с песнями и плясками. Задача похорон сардины та же, что у любого карнавала: повеселиться и покуражиться так, чтобы хватило на все семь недель предстоящего поста. В конце праздника чучело рыбы сжигали (совсем как чучело Масленицы во время аналогичного праздника), а пепел бросали в воду.
В наше время этот обычай с соблюдением всех установленных ритуалов лучше всего сохранился на острове Тенерифе – самом большом из островов Канарского Архипелага, бывшей испанской колонии. Пиренейские конквистадоры в XVI веке экспортировали на Тенерифе из Испании не только грипп и оспу, но также католическую религию и сопутствующие ей ритуалы вроде потешных похорон мёртвой рыбы, нашедших отражение в известной картине Франсиско Гойи.
Версии происхождения «Похорон сардинки»
Похороны мёртвой рыбы бессмысленны только на взгляд рационалиста. Но в карнавальном сознании, переворачивающем мир вверх ногами и предпочитающем порядку – весёлый хаос, ничего невозможного не существует. По одной из версий, похороны сардины – это трансформация другого карнавального ритуала, еще более древнего. Когда-то в Испании накануне поста принято было погребать специально для этой цели заколотого поросёнка. Название такого жертвоприношения – cerdna – было созвучно слову «сардина», так что со временем и хоронить стали её: чем абсурднее, тем веселее!
Другая версия приурочивает ритуал как раз к эпохе Гойи: якобы при короле Карлосе III, первом покровителе художника, народ во время карнавала угостили протухшими сардинками. Но угощение сопровождалось таким количеством вина, что подданные Карлоса III не обиделись, а решили учредить торжественные похороны безвременно усопшей рыбы.
Место картины в творчестве Франсиско Гойи
Фред Лихт, специалист по творчеству Гойи, пишет: «Похороны сардинки» – одно из самых удивительных и виртуозных из дошедших до нас произведений кисти Гойи. Редко кто достигал такой решительности и смелости мазка. Каждый мазок является каллиграфическим чудом и в то же время с виртуозной точность живописует выражения лиц и эмоциональный заряд каждой позы или жеста. Глядя на картину, мы оказываемся где-то посередине, в идеальной точке равновесия между гобеленами Гойи и его «черными картинами». Буйное народное веселье первых постепенно сменяется тревожностью последних. В потемнении колорита, в неоднозначной маске на стяге и особенно в избыточности жестов и движений зритель начинает смутно ощущать беспокоящий подтекст массовой истерии, лежащей в основе фиесты».
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
"Портрет герцогини Альба"
1797 г.
Франсиско Гойя
Испанское общество Америки, Нью-Йорк.
Это – один из самых загадочных портретов Альбы Марии дель Пилар Тересы Каэтаны де Сильва и Альварес де Толедо, более известной как герцогиня Каэтана Альба. Великий Франсиско Гойя написал свою Музу в образе махи – так называли испанских щеголих из простонародья в ХVIII-XIX веках.
Загадка № 1. Почему именно маха?
Герцогиня Альба познакомилась с Гойей, когда тот уже был придворным художником, прославившимся портретами вельмож. Мастеру было под пятьдесят, аристократке чуть за тридцать. Знатностью рода она даже превосходила тогдашнюю королеву Испании. У Гойи в роду тоже были идальго, но они отнюдь не составляли основу родового древа художника. Якобы первыми словами герцогини при виде Франсиско были следующие: «Послушайте, любезный, вам бы гораздо больше пошли широкие штаны и зеленый жилет уличного художника, чем этот золоченый камзол. Это все равно, что одеть мою собачку в бальное платье королевы!». Не ручаемся, что привели их дословно, но смысл передали верно – аристократка до кончиков пальцев с первого взгляда поняла, с кем имеет дело. Конечно, такое отношение сперва уязвило Гойю. Он не сразу понял, что герцогиня ему скорее польстила. Во-первых, на тот момент аристократы ей уже изрядно надоели. А во-вторых, она и сама любила наряжаться махой.
Позже, когда отношения между художником и его Музой выйдут за рамки «аристократка и ее знакомый живописец», герцогиня будет упрашивать Гойю написать ее в образе махи. На что тот будет неизменно отвечать: «Вы не маха. И никогда ею не станете, сколько бы ни наряжались!».
И это был не комплимент. Гойя к тому времени уже хорошо изучил нрав герцогини, ее взбалмошность и любовь ко всему, что поострее и погорячее. Он знал, что ей и махой хоть ненадолго хотелось бы стать. Но – нет.
Загадка № 2. Вещий сон
И тем не менее Каэтана Альба все-таки предстала в образе махи на полотне Гойи.
По легенде, однажды герцогине приснился сон, в котором служанка ее бабушки, прославившаяся в столице как ведьма, предсказала, что Каэтана умрет вскоре после того, как художник напишет ее в платье махи. Казалось бы, суеверия и боязнь смерти должны были бы и саму Альбу удерживать от желания позировать в таком костюме. Но – нет. Каэтана всегда любила играть с огнем. Кроме того, намного больше смерти строптивая красавица боялась старости. Гойя очень убедительно изображал старух в своих «Капричос», и Альба не раз говорила, что очень боится дожить до такого.
На потрете герцогине 35 лет. Через пять лет она умрет при невыясненных обстоятельствах.
Загадка № 3. Только ли Гойя?
На полотне Альба пальчиком указывает на надпись у своих ног. «Solo Goya» («Только Гойя») – читаем там. На предыдущем портрете герцогини в белом платье надпись была значительно скромнее. Просто указание, кто именно изображен и кто писал портрет. В этот раз для усиления эффекта даже на перстнях Альбы красуется ее имя и имя художника.
Портрет написан менее чем через год после смерти супруга Каэтаны – герцога Хосе Марии Альвареса де Толедо и Гонзага. Тогда вдова покинула Мадрид и жила в своем родовом имении. Вместе с ней во дворце жил и Гойя.
Герцогиня, привыкшая к мужскому поклонению, будет и Гойю заставлять себя ревновать. Как только их отношения входили в спокойное русло, Альба тут же находила себе любовников. Так что по сей день неизвестно, чья инициатива была у такой надписи на картине. Возможно, это капризная Каэтана смилостивилась и разрешила Гойе считаться главным в ее жизни. А может быть таким образом сам Франсиско Гойя хотел указать, что лишь он один ее достоин.
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
1797 г.
Франсиско Гойя
Испанское общество Америки, Нью-Йорк.
Это – один из самых загадочных портретов Альбы Марии дель Пилар Тересы Каэтаны де Сильва и Альварес де Толедо, более известной как герцогиня Каэтана Альба. Великий Франсиско Гойя написал свою Музу в образе махи – так называли испанских щеголих из простонародья в ХVIII-XIX веках.
Загадка № 1. Почему именно маха?
Герцогиня Альба познакомилась с Гойей, когда тот уже был придворным художником, прославившимся портретами вельмож. Мастеру было под пятьдесят, аристократке чуть за тридцать. Знатностью рода она даже превосходила тогдашнюю королеву Испании. У Гойи в роду тоже были идальго, но они отнюдь не составляли основу родового древа художника. Якобы первыми словами герцогини при виде Франсиско были следующие: «Послушайте, любезный, вам бы гораздо больше пошли широкие штаны и зеленый жилет уличного художника, чем этот золоченый камзол. Это все равно, что одеть мою собачку в бальное платье королевы!». Не ручаемся, что привели их дословно, но смысл передали верно – аристократка до кончиков пальцев с первого взгляда поняла, с кем имеет дело. Конечно, такое отношение сперва уязвило Гойю. Он не сразу понял, что герцогиня ему скорее польстила. Во-первых, на тот момент аристократы ей уже изрядно надоели. А во-вторых, она и сама любила наряжаться махой.
Позже, когда отношения между художником и его Музой выйдут за рамки «аристократка и ее знакомый живописец», герцогиня будет упрашивать Гойю написать ее в образе махи. На что тот будет неизменно отвечать: «Вы не маха. И никогда ею не станете, сколько бы ни наряжались!».
И это был не комплимент. Гойя к тому времени уже хорошо изучил нрав герцогини, ее взбалмошность и любовь ко всему, что поострее и погорячее. Он знал, что ей и махой хоть ненадолго хотелось бы стать. Но – нет.
Загадка № 2. Вещий сон
И тем не менее Каэтана Альба все-таки предстала в образе махи на полотне Гойи.
По легенде, однажды герцогине приснился сон, в котором служанка ее бабушки, прославившаяся в столице как ведьма, предсказала, что Каэтана умрет вскоре после того, как художник напишет ее в платье махи. Казалось бы, суеверия и боязнь смерти должны были бы и саму Альбу удерживать от желания позировать в таком костюме. Но – нет. Каэтана всегда любила играть с огнем. Кроме того, намного больше смерти строптивая красавица боялась старости. Гойя очень убедительно изображал старух в своих «Капричос», и Альба не раз говорила, что очень боится дожить до такого.
На потрете герцогине 35 лет. Через пять лет она умрет при невыясненных обстоятельствах.
Загадка № 3. Только ли Гойя?
На полотне Альба пальчиком указывает на надпись у своих ног. «Solo Goya» («Только Гойя») – читаем там. На предыдущем портрете герцогини в белом платье надпись была значительно скромнее. Просто указание, кто именно изображен и кто писал портрет. В этот раз для усиления эффекта даже на перстнях Альбы красуется ее имя и имя художника.
Портрет написан менее чем через год после смерти супруга Каэтаны – герцога Хосе Марии Альвареса де Толедо и Гонзага. Тогда вдова покинула Мадрид и жила в своем родовом имении. Вместе с ней во дворце жил и Гойя.
Герцогиня, привыкшая к мужскому поклонению, будет и Гойю заставлять себя ревновать. Как только их отношения входили в спокойное русло, Альба тут же находила себе любовников. Так что по сей день неизвестно, чья инициатива была у такой надписи на картине. Возможно, это капризная Каэтана смилостивилась и разрешила Гойе считаться главным в ее жизни. А может быть таким образом сам Франсиско Гойя хотел указать, что лишь он один ее достоин.
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
"Зонтик"
1777 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Увлекательная «Санта-Барбара»
«Санта-Барбара» – это не только бесконечная американская мыльная опера. В Испании XVIII века так же называлась королевская ковровая фабрика – мануфактура «Санта-Барбара» (или, сказать проще, фабрика святой Варвары). «Совпадение? Не думаю», – так и тянет пошутить, тем более что и задача у обеих Санта-Барбар была примерно одинаковой: на длительное время сделать людям красиво, а также приятно, весело и интересно. Испанская «Санта-Барбара» для этой цели выпускала гобелены – большие безворсовые ковры ручной работы с жизнерадостными сюжетами и исполненными изящества харизматичными героями. Такие гобелены могли занимать почти всю стену, и ими с удовольствием декорировали не только частные дома, но и королевские покои.
Вот на такую фабрику гобеленов и устроился работать приехавший в конце XVIII века в Мадрид из Сарагосы молодой художник Франсиско Гойя (справедливости ради скажем – попал он туда не с улицы, а по протекции Франсиско Байеу, придворного художника и старшего брата жены Гойи Хосефы). Задачей Гойи было создавать рисунки, на основе которых «Санта Барбара» будет ткать гобелены. Какие же сюжеты могут подойти?
Кстати сказать, во Франции примерно в это же время или чуть раньше фабрику гобеленов возглавлял коллега Гойи – знаменитый художник Франсуа Буше. Темы для гобеленов выбирались идиллические: у французов это были резвящиеся на лоне природы пастухи и пастушки, в Испании персонажами гобеленов тоже были люди из простонародья – махо и манолас. Махо – это представители испанских городских низов, весёлые, темпераментные и витальные. Они готовы в любой момент схватиться за нож, не дураки выпить и вообще довольно криминализированы (как всякие социальные «низы») и в то же время остаются хранителями народных традиций. Их страстных подруг называют «махи» (отсюда – название известных картин Гойи). «Махи» – женщины легкого нрава и таких же правил, что отличает их от «манолас» – приличных девушек строгих правил, этаких «благородных мах», впрочем, столь же безоглядно уверенных в собственной неотразимости.
Во времена Гойи изображения махо, мах и манолас были чрезвычайно популярны. Их национальные наряды были так выразительны, ярки и красивы, что даже аристократки, женщины из знатных родов, очень любили время от времени, особенно во время карнавалов и светских вечеринок, наряжаться в народном духе. Это было модно, а в текущей политической ситуации еще и помогало сохранять национальную идентичность. Особой приверженностью к испанскому народному костюму отличалась небезызвестная герцогиня Альба. На ростовых портретах Гойи она, аристократка, как раз одета в испанском народном стиле.
Картоны Гойи для «Санта-Барбары»
Всего Гойя выполнил не менее шестидесяти монументально-декоративных панно, служащих эскизами для гобеленовой мануфактуры. Их отличает удивительная, не представимая в дальнейшем творчестве Гойи искрящаяся жизнерадостность, многообразие и звучность палитры. Гойя вдохновенно создаёт счастливую утопию «естественного человека» с опорой на глубоко народные образы и представления о мире – образы той среды, откуда вышел и он сам.
Картоны Гойи едва не были утрачены. После создания шпалер эскизы, на основе которых делались гобелены, становились не нужны. Сам Гойя, чей ранний период исследователи назовут «гобеленовым», не очень любил эти работы, справедливо полагая, что способен на большее, и не собирался их хранить. Картоны были забыты и некоторое время их местонахождение оставалось не известным. В 1860-х они были случайно обнаружены в каком-то подвале и переданы в Прадо.
Гобелен Гойи «Зонтик»
«Зонтик» – один из самых жизнерадостных и красивых картонов Гойи. Он изображает молодую манолас, сидящую на траве с маленькой собачкой на коленях. День солнечный, и чтобы красотка не обгорела, её услужливо прикрывает зонтиком юный махо в бархатном костюме и головном платке, которые, наряду с широкополыми шляпами, любили носить молодые испанцы.
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
1777 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Увлекательная «Санта-Барбара»
«Санта-Барбара» – это не только бесконечная американская мыльная опера. В Испании XVIII века так же называлась королевская ковровая фабрика – мануфактура «Санта-Барбара» (или, сказать проще, фабрика святой Варвары). «Совпадение? Не думаю», – так и тянет пошутить, тем более что и задача у обеих Санта-Барбар была примерно одинаковой: на длительное время сделать людям красиво, а также приятно, весело и интересно. Испанская «Санта-Барбара» для этой цели выпускала гобелены – большие безворсовые ковры ручной работы с жизнерадостными сюжетами и исполненными изящества харизматичными героями. Такие гобелены могли занимать почти всю стену, и ими с удовольствием декорировали не только частные дома, но и королевские покои.
Вот на такую фабрику гобеленов и устроился работать приехавший в конце XVIII века в Мадрид из Сарагосы молодой художник Франсиско Гойя (справедливости ради скажем – попал он туда не с улицы, а по протекции Франсиско Байеу, придворного художника и старшего брата жены Гойи Хосефы). Задачей Гойи было создавать рисунки, на основе которых «Санта Барбара» будет ткать гобелены. Какие же сюжеты могут подойти?
Кстати сказать, во Франции примерно в это же время или чуть раньше фабрику гобеленов возглавлял коллега Гойи – знаменитый художник Франсуа Буше. Темы для гобеленов выбирались идиллические: у французов это были резвящиеся на лоне природы пастухи и пастушки, в Испании персонажами гобеленов тоже были люди из простонародья – махо и манолас. Махо – это представители испанских городских низов, весёлые, темпераментные и витальные. Они готовы в любой момент схватиться за нож, не дураки выпить и вообще довольно криминализированы (как всякие социальные «низы») и в то же время остаются хранителями народных традиций. Их страстных подруг называют «махи» (отсюда – название известных картин Гойи). «Махи» – женщины легкого нрава и таких же правил, что отличает их от «манолас» – приличных девушек строгих правил, этаких «благородных мах», впрочем, столь же безоглядно уверенных в собственной неотразимости.
Во времена Гойи изображения махо, мах и манолас были чрезвычайно популярны. Их национальные наряды были так выразительны, ярки и красивы, что даже аристократки, женщины из знатных родов, очень любили время от времени, особенно во время карнавалов и светских вечеринок, наряжаться в народном духе. Это было модно, а в текущей политической ситуации еще и помогало сохранять национальную идентичность. Особой приверженностью к испанскому народному костюму отличалась небезызвестная герцогиня Альба. На ростовых портретах Гойи она, аристократка, как раз одета в испанском народном стиле.
Картоны Гойи для «Санта-Барбары»
Всего Гойя выполнил не менее шестидесяти монументально-декоративных панно, служащих эскизами для гобеленовой мануфактуры. Их отличает удивительная, не представимая в дальнейшем творчестве Гойи искрящаяся жизнерадостность, многообразие и звучность палитры. Гойя вдохновенно создаёт счастливую утопию «естественного человека» с опорой на глубоко народные образы и представления о мире – образы той среды, откуда вышел и он сам.
Картоны Гойи едва не были утрачены. После создания шпалер эскизы, на основе которых делались гобелены, становились не нужны. Сам Гойя, чей ранний период исследователи назовут «гобеленовым», не очень любил эти работы, справедливо полагая, что способен на большее, и не собирался их хранить. Картоны были забыты и некоторое время их местонахождение оставалось не известным. В 1860-х они были случайно обнаружены в каком-то подвале и переданы в Прадо.
Гобелен Гойи «Зонтик»
«Зонтик» – один из самых жизнерадостных и красивых картонов Гойи. Он изображает молодую манолас, сидящую на траве с маленькой собачкой на коленях. День солнечный, и чтобы красотка не обгорела, её услужливо прикрывает зонтиком юный махо в бархатном костюме и головном платке, которые, наряду с широкополыми шляпами, любили носить молодые испанцы.
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
"Король Испании Карл IV и его семья"
1800 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Испанский король Карл IV, его супруга Мария Луиза Пармская, их разновозрастные и многочисленные «чада и домочадцы»… Перед нами знаменитый семейный портрет испанских монархов кисти придворного живописца Франсиско Гойи. Портрет, самую едкую и ёмкую характеристику которому дал французский поэт-романтик Теофиль Готье. Он сказал, что на этой картине видит не короля и королеву, а «булочника с женой, получивших крупный выигрыш в лотерею».
«Семья короля Карла IV» – ода или насмешка?
«Семья короля Карла IV» – парадный портрет, и в то же время в нём легко считывается ирония Гойи. С одной стороны, испанские правители, нынешние и будущие, показаны в блеске королевской славы. Гойя тщательно воспроизводит их одежду, обильно украшенную придворным ювелиром драгоценными камнями. Женские украшения, ордена короля (среди них – недавно учреждённый орден Марии Луизы и Золотого руна, а также Крест Непорочного зачатия) – всё это Гойя выписывает, кажется, с каким-то особым удовольствием. С не меньшим вкусом и знанием дела передана фактура тканей: тяжёлой золотой парчи, мягкого и вкрадчиво-матового бархата, лёгких кружев. Однако роскошь нарядов только оттеняет физические несовершенства героев. По воспоминаниям, король был феноменально рыхл, а королева-распутница – и вовсе безобразна. И Гойя не стремится дать их в идеализированном виде. Он изображает не богоподобных венценосцев, а заурядных смертных из плоти и крови.
В демократической критике принято будет писать о семье Карла IV чуть ли не с отвращением: духовное убожество, мещанская заурядность, семья лавочников, вульгарность, невежество, вырождение и прочая, и прочая. В работе Гойи видели чуть ли не карикатуру. Вряд ли это и в самом деле так. Скорее, мы имеем дело с критической крайностью. А Гойя оставался художником, он создал остро-характерные портреты, раскрывающие в нём знатока человеческой природы. И, кстати, монархами портрет был воспринят благосклонно.
Но вот что еще интересно: на этом портрете изображены люди, близкие по крови – король с королевой, три их дочери, три сына, внук, зять, сестра королевы и брат короля. Как это было принято среди европейских правящих династий, многие из них связаны двойной родственной связью: муж Марии-Луизы – одновременно её же кузен; брат короля Антонио Паскуаль был женат на королевской дочке, своей племяннице Марии Амалии (её на картине нет – она умерла за два года до её создания, в 1798-м; и может быть, это её Гойя изобразил отвернувшейся к стене?). Но несмотря на кровную близость, люди эти выглядят удивительно отчуждёнными, разрозненными, замкнутыми в себе, словно их собрала для позирования художнику простая случайность. А еще на картине есть тот, кто внимательно наблюдает за всеми ними.
Автопортрет Гойи в картине «Семья короля Карла IV»
Франсиско Гойя говорил: «Я признаю трёх учителей - Рембрандта, Веласкеса и природу». В этом парадном портрете короля Карла IV с его близкими есть прямая отсылка к веласкесовым «Менинам» – знаменитой картине-иллюзии, где в окружении королевских особ (инфанты Маргариты и отражающихся в зеркале короля и королевы, её родителей) кумир Гойи Веласкес изобразил себя самого за работой. Гойя здесь без стеснения подражает Веласкесу. Точно так же в групповое изображение семьи Карла IV Франсиско Гойя вписывает автопортрет: в затемнённом левом углу, позади королевских особ, за мольбертом, можно разглядеть по-рембрандтовски задумчивое лицо художника.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
@pic_history
1800 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Испанский король Карл IV, его супруга Мария Луиза Пармская, их разновозрастные и многочисленные «чада и домочадцы»… Перед нами знаменитый семейный портрет испанских монархов кисти придворного живописца Франсиско Гойи. Портрет, самую едкую и ёмкую характеристику которому дал французский поэт-романтик Теофиль Готье. Он сказал, что на этой картине видит не короля и королеву, а «булочника с женой, получивших крупный выигрыш в лотерею».
«Семья короля Карла IV» – ода или насмешка?
«Семья короля Карла IV» – парадный портрет, и в то же время в нём легко считывается ирония Гойи. С одной стороны, испанские правители, нынешние и будущие, показаны в блеске королевской славы. Гойя тщательно воспроизводит их одежду, обильно украшенную придворным ювелиром драгоценными камнями. Женские украшения, ордена короля (среди них – недавно учреждённый орден Марии Луизы и Золотого руна, а также Крест Непорочного зачатия) – всё это Гойя выписывает, кажется, с каким-то особым удовольствием. С не меньшим вкусом и знанием дела передана фактура тканей: тяжёлой золотой парчи, мягкого и вкрадчиво-матового бархата, лёгких кружев. Однако роскошь нарядов только оттеняет физические несовершенства героев. По воспоминаниям, король был феноменально рыхл, а королева-распутница – и вовсе безобразна. И Гойя не стремится дать их в идеализированном виде. Он изображает не богоподобных венценосцев, а заурядных смертных из плоти и крови.
В демократической критике принято будет писать о семье Карла IV чуть ли не с отвращением: духовное убожество, мещанская заурядность, семья лавочников, вульгарность, невежество, вырождение и прочая, и прочая. В работе Гойи видели чуть ли не карикатуру. Вряд ли это и в самом деле так. Скорее, мы имеем дело с критической крайностью. А Гойя оставался художником, он создал остро-характерные портреты, раскрывающие в нём знатока человеческой природы. И, кстати, монархами портрет был воспринят благосклонно.
Но вот что еще интересно: на этом портрете изображены люди, близкие по крови – король с королевой, три их дочери, три сына, внук, зять, сестра королевы и брат короля. Как это было принято среди европейских правящих династий, многие из них связаны двойной родственной связью: муж Марии-Луизы – одновременно её же кузен; брат короля Антонио Паскуаль был женат на королевской дочке, своей племяннице Марии Амалии (её на картине нет – она умерла за два года до её создания, в 1798-м; и может быть, это её Гойя изобразил отвернувшейся к стене?). Но несмотря на кровную близость, люди эти выглядят удивительно отчуждёнными, разрозненными, замкнутыми в себе, словно их собрала для позирования художнику простая случайность. А еще на картине есть тот, кто внимательно наблюдает за всеми ними.
Автопортрет Гойи в картине «Семья короля Карла IV»
Франсиско Гойя говорил: «Я признаю трёх учителей - Рембрандта, Веласкеса и природу». В этом парадном портрете короля Карла IV с его близкими есть прямая отсылка к веласкесовым «Менинам» – знаменитой картине-иллюзии, где в окружении королевских особ (инфанты Маргариты и отражающихся в зеркале короля и королевы, её родителей) кумир Гойи Веласкес изобразил себя самого за работой. Гойя здесь без стеснения подражает Веласкесу. Точно так же в групповое изображение семьи Карла IV Франсиско Гойя вписывает автопортрет: в затемнённом левом углу, позади королевских особ, за мольбертом, можно разглядеть по-рембрандтовски задумчивое лицо художника.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
@pic_history
"Карл III в костюме охотника"
1788 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Портрет испанского монарха Карла III в костюме охотника Франсиско Гойя написал, еще не будучи придворным художником, но страстно желая им стать. В 80-х годах XVIII века Гойя, сделавший себе имя при дворе благодаря эскизам гобеленов для королевской шпалерной мануфактуры, находит друзей и покровителей среди высокопоставленных вельмож. Самыми громкими именами были граф Флоридабланка, герцог Осуна и младший брат короля Карла III, опальный инфант Дон Луис. Гойя выполнял их парадные и семейные портреты, и в конце концов в придворных разговорах и застольных беседах имя Гойи стало звучать так часто, что им заинтересовался и сам король.
Что известно о короле Карле III из истории?
Король Карл III (1716-1788) из династии Бурбонов, на время правления которого приходится начало и середина творческой жизни Гойи, был для Испании далеко не худшим монархом. Он провёл множество серьёзных реформ в духе просвещённого абсолютизма. Реформы касались экономики, просвещения, государственного администрирования и были настолько успешны, что позволили Карлу III вытащил Испанию из кризиса и морального упадка, в котором она пребывала в XVII веке. Карл III сбалансировал налоги, ограничил привилегии грандов и увеличил доходы испанской казны в 4 раза. При нём стали бурно строиться новые шоссейные дороги и военные корабли. Конечно, никакие реформы не обходятся без сопротивления, и при Карле III тоже неоднократно вспыхивали народные бунты, подстрекаемые иезуитами. Например, когда была введена свобода хлебной торговли, бунтовали Барселона, Андалусия и родная Гойе Сарагоса. Карл III отреагировал на восстания бессмертным афоризмом: «Мой народ как ребёнок – он плачет, когда его моют».
В жизни Карл III отличался весёлым характером, славился своей вежливостью и обходительностью, был честен и справедлив. Некоторые историки берутся утверждать, что Карл III был лучшим испанским монархом со времён Фердинанда и Изабеллы (2 пол. XV – начало XVI вв.). Причём если Фердинанд Католик и Изабелла Кастильская взлелеяли в Испании институт инквизиции, то Карл III инквизицию, напротив, как следует поприжал, чтобы не зверствовала. И за всё время правления Карла III инквизиция казнила только четверых.
Гойя – придворный художник испанских королей
Придворным художником Гойя желал стать со всей страстью, доступной его холерическому темпераменту. В 1785 или 1786 году, когда Гойе было уже под сорок, он наконец получает почётный заказ – написать портрет Карла III в костюме охотника, когда король выезжал пострелять дичь в горах за пределами Мадрида. Из писем Гойи известно, как бурно художник радовался этому заказу, что не помешало ему изобразить короля без всякой идеализации. «Он отобразил Карла III, – пишет Антон Ноймайр, – таким, каким увидел его в действительности: уставшим, преждевременно постаревшим, со сгорбленными плечами, худым лицом, без зубов и кривоногим, а также с «шеей общипанной птицы». Но всё-таки талант художника превратил изображаемую модель в шедевр искусства и наградил всемогущего монарха миролюбивыми чертами человеческой сущности».
В июле 1786 года Гойя пишет радостное письмо своему ближайшему другу Мартину Сапатеру о том, что после возобновления работы королевской мануфактуры гобеленов королю было представлено несколько кандидатур тех, кто мог бы возглавить её работу, и король среди всех выбрал Гойю. «Так случилось, что отныне я – придворный художник, – ликует в письме Гойя, – Трудно привыкнуть к мысли, что мой годовой доход теперь будет составлять 15 тысяч реалов!»
Известен также другой, более торжественный, портрет Карла III работы Гойи, написанный приблизительно в 1886-1887 годах.
Официальным художником Карла III Гойя пробыл всего два года: в 1788-м монарха не стало. Впрочем, и его преемник Карл IV (не обладавший, к сожалению, и десятой долей государственных талантов Карла III) не только оставит Гойю на должности придворного художника, но и сделает его чуть ли не своим конфидентом и существенно увеличит мастеру жалованье.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
1788 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Портрет испанского монарха Карла III в костюме охотника Франсиско Гойя написал, еще не будучи придворным художником, но страстно желая им стать. В 80-х годах XVIII века Гойя, сделавший себе имя при дворе благодаря эскизам гобеленов для королевской шпалерной мануфактуры, находит друзей и покровителей среди высокопоставленных вельмож. Самыми громкими именами были граф Флоридабланка, герцог Осуна и младший брат короля Карла III, опальный инфант Дон Луис. Гойя выполнял их парадные и семейные портреты, и в конце концов в придворных разговорах и застольных беседах имя Гойи стало звучать так часто, что им заинтересовался и сам король.
Что известно о короле Карле III из истории?
Король Карл III (1716-1788) из династии Бурбонов, на время правления которого приходится начало и середина творческой жизни Гойи, был для Испании далеко не худшим монархом. Он провёл множество серьёзных реформ в духе просвещённого абсолютизма. Реформы касались экономики, просвещения, государственного администрирования и были настолько успешны, что позволили Карлу III вытащил Испанию из кризиса и морального упадка, в котором она пребывала в XVII веке. Карл III сбалансировал налоги, ограничил привилегии грандов и увеличил доходы испанской казны в 4 раза. При нём стали бурно строиться новые шоссейные дороги и военные корабли. Конечно, никакие реформы не обходятся без сопротивления, и при Карле III тоже неоднократно вспыхивали народные бунты, подстрекаемые иезуитами. Например, когда была введена свобода хлебной торговли, бунтовали Барселона, Андалусия и родная Гойе Сарагоса. Карл III отреагировал на восстания бессмертным афоризмом: «Мой народ как ребёнок – он плачет, когда его моют».
В жизни Карл III отличался весёлым характером, славился своей вежливостью и обходительностью, был честен и справедлив. Некоторые историки берутся утверждать, что Карл III был лучшим испанским монархом со времён Фердинанда и Изабеллы (2 пол. XV – начало XVI вв.). Причём если Фердинанд Католик и Изабелла Кастильская взлелеяли в Испании институт инквизиции, то Карл III инквизицию, напротив, как следует поприжал, чтобы не зверствовала. И за всё время правления Карла III инквизиция казнила только четверых.
Гойя – придворный художник испанских королей
Придворным художником Гойя желал стать со всей страстью, доступной его холерическому темпераменту. В 1785 или 1786 году, когда Гойе было уже под сорок, он наконец получает почётный заказ – написать портрет Карла III в костюме охотника, когда король выезжал пострелять дичь в горах за пределами Мадрида. Из писем Гойи известно, как бурно художник радовался этому заказу, что не помешало ему изобразить короля без всякой идеализации. «Он отобразил Карла III, – пишет Антон Ноймайр, – таким, каким увидел его в действительности: уставшим, преждевременно постаревшим, со сгорбленными плечами, худым лицом, без зубов и кривоногим, а также с «шеей общипанной птицы». Но всё-таки талант художника превратил изображаемую модель в шедевр искусства и наградил всемогущего монарха миролюбивыми чертами человеческой сущности».
В июле 1786 года Гойя пишет радостное письмо своему ближайшему другу Мартину Сапатеру о том, что после возобновления работы королевской мануфактуры гобеленов королю было представлено несколько кандидатур тех, кто мог бы возглавить её работу, и король среди всех выбрал Гойю. «Так случилось, что отныне я – придворный художник, – ликует в письме Гойя, – Трудно привыкнуть к мысли, что мой годовой доход теперь будет составлять 15 тысяч реалов!»
Известен также другой, более торжественный, портрет Карла III работы Гойи, написанный приблизительно в 1886-1887 годах.
Официальным художником Карла III Гойя пробыл всего два года: в 1788-м монарха не стало. Впрочем, и его преемник Карл IV (не обладавший, к сожалению, и десятой долей государственных талантов Карла III) не только оставит Гойю на должности придворного художника, но и сделает его чуть ли не своим конфидентом и существенно увеличит мастеру жалованье.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
"Обнаженная Маха"
XIX век
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Молодая обнажённая женщина лежит, закинув за голову руки и слегка согнув ноги, на смятой постели. На бледном лице, обрамлённом вьющимися тёмными волосами, выделяются огромные чёрные глаза, маленький, чуть улыбающийся рот и пятна румянца, слишком яркого, чтобы быть настоящим.
Тело этой женщины не похоже ни на условно-античных богинь итальянского Возрождения, ни на пышных дам барокко, ни на фарфоровых красавиц рокайля. Строго говоря, если не обращать внимание на кукольный грим и избыточную белизну тела, это наконец-то изображение живой, настоящей женщины – сложенной грациозно, но не без изъянов, лежащей на постели в соблазнительной (пусть и немного неуклюжей) позе, не притворяясь ни Венерой, ни Данаей, ни Вирсавией. В кои-то веки зрителя не отвлекают от наготы ни украшения, ни служанки, ни суетящиеся амурчики, в кои-то веки художник не делает кокетливых попыток прикрыть грудь и лоно героини полупрозрачными драпировками, в кои-то веки её тело не кажется ни мраморным, ни атласным – оно реальное вплоть до негустой поросли рыжеватых волос внизу живота.
Но больше, чем демонстративно натуралистичное решение тела, удивляет взгляд героини, смотрящей на зрителя с откровенным вызовом. «Маха одетая», по легенде, была написана позже специально для того, чтобы при помощи особого механизма закрывать собой «Маху обнажённую».
Первой претенденткой на роль натурщицы Гойи долго считали Марию Каэтану де Сильва, 13-ю герцогиню Альба. За это надо благодарить Лиона Фейхтвангера и его великолепную книгу «Гойя или Тяжкий путь познания» - предполагаемый роман художника и герцогини был там описан с такой страстной убеждённостью, что биографам остаётся лишь рассуждать о его реальной продолжительности (потому что в то, что романа не было, всё равно никто не поверит). Каэтана Альба, правнучка «палача Нидерландов» герцога Альба, была красива, своевольна, дерзка, непредсказуема, и, несомненно, без особого смущения разделась бы перед художником (а, предположительно, и любовником). К тому же, её происхождение, имя и та популярность, которой она пользовалась в Испании, позволяли ей не особо опасаясь совершать поступки и на грани приличия, и на грани закона.
Сторонников этой гипотезы не смущает весьма смутное сходство лица «мах» с сохранившимися портретами Каэтаны – ведь Гойя известен своим умением придавать чертам анонимность.
Второй кандидатурой на роль «махи» считается Хосефа (Пепа) Тудо – любовница и (возможно) тайная жена всесильного первого министра Испании Мануэля Годоя – фаворита королевы Марии-Луизы.
По предположению Фейхтвангера, обе картины были перекуплены Годоем у наследников покойной герцогини Альба, но если верить свидетельству некого Педро Гонзалеса де Сепульведы, Годой демонстрировал ему одетую и обнажённую маху в 1800 году, ещё при жизни Каэтаны, вместе с другими картинами из своей коллекции нагих красавиц (кстати, среди них была и «Венера перед зеркалом» Веласкеса).
В 1808 году обе картины были конфискованы инквизицией, после чего оказались в коллекции Академии Сан Фернандо, а в 1901 году были переданы в Прадо. Надо сказать, нынешние представители рода Альба вовсе не рады быть наследниками той, что, возможно, лежала на смятых простынях перед глухим художником, и были готовы отдать эту честь хоть Хосефе Тудо, хоть любой другой давно почившей красавице из многочисленных любовниц Годоя или самого Гойи. В конце концов в 1945 году они решились на эксгумацию костей Каэтаны, надеясь промерами доказать отсутствие сходства между своей прапрапрапрабабушкой и «Нагой махой», но, увы – едва ли не единственное чётко заданное на картине соотношение – пропорция длины бедра и голени, а эти кости были сломаны, когда наполеоновские солдаты выбрасывали останки герцогини из гробницы.
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
XIX век
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Молодая обнажённая женщина лежит, закинув за голову руки и слегка согнув ноги, на смятой постели. На бледном лице, обрамлённом вьющимися тёмными волосами, выделяются огромные чёрные глаза, маленький, чуть улыбающийся рот и пятна румянца, слишком яркого, чтобы быть настоящим.
Тело этой женщины не похоже ни на условно-античных богинь итальянского Возрождения, ни на пышных дам барокко, ни на фарфоровых красавиц рокайля. Строго говоря, если не обращать внимание на кукольный грим и избыточную белизну тела, это наконец-то изображение живой, настоящей женщины – сложенной грациозно, но не без изъянов, лежащей на постели в соблазнительной (пусть и немного неуклюжей) позе, не притворяясь ни Венерой, ни Данаей, ни Вирсавией. В кои-то веки зрителя не отвлекают от наготы ни украшения, ни служанки, ни суетящиеся амурчики, в кои-то веки художник не делает кокетливых попыток прикрыть грудь и лоно героини полупрозрачными драпировками, в кои-то веки её тело не кажется ни мраморным, ни атласным – оно реальное вплоть до негустой поросли рыжеватых волос внизу живота.
Но больше, чем демонстративно натуралистичное решение тела, удивляет взгляд героини, смотрящей на зрителя с откровенным вызовом. «Маха одетая», по легенде, была написана позже специально для того, чтобы при помощи особого механизма закрывать собой «Маху обнажённую».
Первой претенденткой на роль натурщицы Гойи долго считали Марию Каэтану де Сильва, 13-ю герцогиню Альба. За это надо благодарить Лиона Фейхтвангера и его великолепную книгу «Гойя или Тяжкий путь познания» - предполагаемый роман художника и герцогини был там описан с такой страстной убеждённостью, что биографам остаётся лишь рассуждать о его реальной продолжительности (потому что в то, что романа не было, всё равно никто не поверит). Каэтана Альба, правнучка «палача Нидерландов» герцога Альба, была красива, своевольна, дерзка, непредсказуема, и, несомненно, без особого смущения разделась бы перед художником (а, предположительно, и любовником). К тому же, её происхождение, имя и та популярность, которой она пользовалась в Испании, позволяли ей не особо опасаясь совершать поступки и на грани приличия, и на грани закона.
Сторонников этой гипотезы не смущает весьма смутное сходство лица «мах» с сохранившимися портретами Каэтаны – ведь Гойя известен своим умением придавать чертам анонимность.
Второй кандидатурой на роль «махи» считается Хосефа (Пепа) Тудо – любовница и (возможно) тайная жена всесильного первого министра Испании Мануэля Годоя – фаворита королевы Марии-Луизы.
По предположению Фейхтвангера, обе картины были перекуплены Годоем у наследников покойной герцогини Альба, но если верить свидетельству некого Педро Гонзалеса де Сепульведы, Годой демонстрировал ему одетую и обнажённую маху в 1800 году, ещё при жизни Каэтаны, вместе с другими картинами из своей коллекции нагих красавиц (кстати, среди них была и «Венера перед зеркалом» Веласкеса).
В 1808 году обе картины были конфискованы инквизицией, после чего оказались в коллекции Академии Сан Фернандо, а в 1901 году были переданы в Прадо. Надо сказать, нынешние представители рода Альба вовсе не рады быть наследниками той, что, возможно, лежала на смятых простынях перед глухим художником, и были готовы отдать эту честь хоть Хосефе Тудо, хоть любой другой давно почившей красавице из многочисленных любовниц Годоя или самого Гойи. В конце концов в 1945 году они решились на эксгумацию костей Каэтаны, надеясь промерами доказать отсутствие сходства между своей прапрапрапрабабушкой и «Нагой махой», но, увы – едва ли не единственное чётко заданное на картине соотношение – пропорция длины бедра и голени, а эти кости были сломаны, когда наполеоновские солдаты выбрасывали останки герцогини из гробницы.
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
"Молочница из Бордо"
1827 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
История создания, гонения, побег во Францию
С начала XIX века родину Гойи сотрясали войны и политические катаклизмы. В 1808-м войска Наполеона вторглись в Испанию, испанское народное сопротивление было подавлено, Бонапарт посадил на испанский трон своего брата Жозефа. Но и при французах Гойя, отличавшийся талантом политического лавирования, сумел сохранить своё положение придворного художника. В 1812-м умерла жена Гойи Хосефа, а с 1819-го он отошёл от дел, поселившись в загородном имении Кинта дель Сордо. В начале 1820-х годов испанцы возвращают себе корону: на трон восходит Фердинанд VII, который начинает с репрессий либералов. Вольнодумному престарелому Гойе, писавшему еще его деда Карла III и отца Карла IV и дружившему с либералами-просветителями Ховеляносом и Компаманесом, новый монарх прямо заявляет: «Вы достойны петли!» Работами Гойи тут же начинает живо интересоваться восстановленная после французского упразднения инквизиция. Опасаясь гонений, Гойя уезжает во Францию и поселяется в городе Бордо. С ним вместе в качестве компаньонки едет молодая женщина по имени Леокадия Вейс – последняя любовь в жизни Гойи. Не испугавшись разницы лет, Леокадия бросила состоятельного мужа, чтобы быть опорой овдовевшему старому и глухому, но безусловно гениальному художнику. Вернуться на родину Гойе не удалось. Последние годы его жизни прошли в Бордо. Именно там написана «Молочница».
Высказывались сомнения в авторстве Гойи, хотя манера мастера и узнаваема, и характерна. Предполагали, что «Молочницу из Бордо» под руководством Гойи могла написать его и Леокадии незаконнорожденная дочка-подросток, Мария дель Росарио. Потерявший множество детей от своего брака с Хосефой Байеу, Гойя очень любил Росариту, своё позднее счастье, тем более, девочка унаследовала некоторые художественные способности. В каком-то смысле Гойя сам дал повод приписывать картину дочке – он свято уверовал, что его художественный гений перевоплотился в дочь. С восторгом Гойя писал одному из друзей: «Этот удивительный ребёнок и миниатюрный живописец хочет учиться, и я хочу также, так как это то, что осуществится с возрастом, и, может быть, даст миру великий феномен». Ослепление любящего отца объяснимо. Так же как объяснимо желание исследователей установить работы «миниатюрного живописца» Марии дель Росарио: полный грациозного смирения образ «Молочницы из Бордо» вполне подходил на эту роль.
Как бы там ни было, картина, безусловно, родилась в доме Гойи в Бордо, а после его смерти даже стала предметом имущественного спора между Леокадией, последней спутницей жизни Гойи, и его сыном и законным наследником Хавьером, алчным человеком, который очень боялся, как бы наследство отца не пришлось делить с кем-то еще.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
1827 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
История создания, гонения, побег во Францию
С начала XIX века родину Гойи сотрясали войны и политические катаклизмы. В 1808-м войска Наполеона вторглись в Испанию, испанское народное сопротивление было подавлено, Бонапарт посадил на испанский трон своего брата Жозефа. Но и при французах Гойя, отличавшийся талантом политического лавирования, сумел сохранить своё положение придворного художника. В 1812-м умерла жена Гойи Хосефа, а с 1819-го он отошёл от дел, поселившись в загородном имении Кинта дель Сордо. В начале 1820-х годов испанцы возвращают себе корону: на трон восходит Фердинанд VII, который начинает с репрессий либералов. Вольнодумному престарелому Гойе, писавшему еще его деда Карла III и отца Карла IV и дружившему с либералами-просветителями Ховеляносом и Компаманесом, новый монарх прямо заявляет: «Вы достойны петли!» Работами Гойи тут же начинает живо интересоваться восстановленная после французского упразднения инквизиция. Опасаясь гонений, Гойя уезжает во Францию и поселяется в городе Бордо. С ним вместе в качестве компаньонки едет молодая женщина по имени Леокадия Вейс – последняя любовь в жизни Гойи. Не испугавшись разницы лет, Леокадия бросила состоятельного мужа, чтобы быть опорой овдовевшему старому и глухому, но безусловно гениальному художнику. Вернуться на родину Гойе не удалось. Последние годы его жизни прошли в Бордо. Именно там написана «Молочница».
Высказывались сомнения в авторстве Гойи, хотя манера мастера и узнаваема, и характерна. Предполагали, что «Молочницу из Бордо» под руководством Гойи могла написать его и Леокадии незаконнорожденная дочка-подросток, Мария дель Росарио. Потерявший множество детей от своего брака с Хосефой Байеу, Гойя очень любил Росариту, своё позднее счастье, тем более, девочка унаследовала некоторые художественные способности. В каком-то смысле Гойя сам дал повод приписывать картину дочке – он свято уверовал, что его художественный гений перевоплотился в дочь. С восторгом Гойя писал одному из друзей: «Этот удивительный ребёнок и миниатюрный живописец хочет учиться, и я хочу также, так как это то, что осуществится с возрастом, и, может быть, даст миру великий феномен». Ослепление любящего отца объяснимо. Так же как объяснимо желание исследователей установить работы «миниатюрного живописца» Марии дель Росарио: полный грациозного смирения образ «Молочницы из Бордо» вполне подходил на эту роль.
Как бы там ни было, картина, безусловно, родилась в доме Гойи в Бордо, а после его смерти даже стала предметом имущественного спора между Леокадией, последней спутницей жизни Гойи, и его сыном и законным наследником Хавьером, алчным человеком, который очень боялся, как бы наследство отца не пришлось делить с кем-то еще.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
"Карнавал"
1820 г.
Франсиско Гойя
ГМИИ имени А. С. Пушкина.
Эта картина, как и «Портрет Лолы Хименес», оказалась в России в 1945 году среди «перемещённых ценностей» и оставалась «невидимкой» до конца 90-х. После выставки «Дважды спасенные... Произведения европейской живописи XIV-XIX веков, перемещенные на территорию Советского Союза из Германии в результате Второй мировой войны» она наконец-то заняла своё место среди полотен XIX века.
К теме карнавала художник обращался неоднократно. Когда-то Лион Фейхтвангер написал о картине Гойи «Похороны сардинки»: «…разгульное торжество, которым заканчивается карнавал, последний праздник перед долгим суровым постом. <...> От картины исходит натужное, кликушеское ликованье, фанатическое буйство, чувствуется, что следом идет покаянная пора вретища и пепла». Пожалуй, эти слова легко можно отнести и к «московскому» «Карнавалу».
«Похороны сардинки» Фейхтвангер приблизительно датировал концом 18 века, отдавая эту картину ещё не оглохшему Гойе, только ищущему свой новый стиль. Современные искусствоведы осторожно сдвинули время написания этой работы к 12-19 годам XIX века, ко времени «реставрации» испанской монархии, хотя к единому мнению так и не пришли. Московский же «Карнавал» несомненно написан в XIX веке — это подтверждает свойственная позднему Гойе сумеречная гамма, мощный, широкий мазок и великолепное пренебрежение «модными тенденциями в современном искусстве». Такую отвагу себе позволял именно поздний Гойя — старый, оглохший, потерявший большую часть друзей, оказавшийся в совершенно изменившейся Испании и при этом говоривший «я всё ещё учусь».
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
1820 г.
Франсиско Гойя
ГМИИ имени А. С. Пушкина.
Эта картина, как и «Портрет Лолы Хименес», оказалась в России в 1945 году среди «перемещённых ценностей» и оставалась «невидимкой» до конца 90-х. После выставки «Дважды спасенные... Произведения европейской живописи XIV-XIX веков, перемещенные на территорию Советского Союза из Германии в результате Второй мировой войны» она наконец-то заняла своё место среди полотен XIX века.
К теме карнавала художник обращался неоднократно. Когда-то Лион Фейхтвангер написал о картине Гойи «Похороны сардинки»: «…разгульное торжество, которым заканчивается карнавал, последний праздник перед долгим суровым постом. <...> От картины исходит натужное, кликушеское ликованье, фанатическое буйство, чувствуется, что следом идет покаянная пора вретища и пепла». Пожалуй, эти слова легко можно отнести и к «московскому» «Карнавалу».
«Похороны сардинки» Фейхтвангер приблизительно датировал концом 18 века, отдавая эту картину ещё не оглохшему Гойе, только ищущему свой новый стиль. Современные искусствоведы осторожно сдвинули время написания этой работы к 12-19 годам XIX века, ко времени «реставрации» испанской монархии, хотя к единому мнению так и не пришли. Московский же «Карнавал» несомненно написан в XIX веке — это подтверждает свойственная позднему Гойе сумеречная гамма, мощный, широкий мазок и великолепное пренебрежение «модными тенденциями в современном искусстве». Такую отвагу себе позволял именно поздний Гойя — старый, оглохший, потерявший большую часть друзей, оказавшийся в совершенно изменившейся Испании и при этом говоривший «я всё ещё учусь».
#ФрансискоГойя #Романтизм
@pic_history
"Расстрел повстанцев 3 мая 1808 года в Мадриде"
1814 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Эта картина – не только шедевр Гойи, но и одно из высших достижений европейской исторической живописи, ее парадигма. В ней воссоздано реальное событие. После сражения на Пуэрто-дель-Соль оставшиеся в живых испанцы были казнены в ночь на 3 мая у холма Принчипе-Пио.
Но безусловная достоверность исторического факта претворена в общезначимый символ героики и страдания, мужественного противостояния слепой и жестокой силе. Силе, лишенной индивидуальности, ибо цепь французских солдат анонимна – мы не видим их лица.
В группе же испанцев индивидуален каждый образ, каждый несет в себе целый мир, трагический и обреченный. В картине навечно зафиксировано мгновение перед выстрелом, оно обретает здесь длительность, мучительную и бесконечную.
Стоящий на земле фонарь разделяет обе группы, так что фигуры французских солдат воспринимаются как темные силуэты, а яркий беспощадный свет озаряет испанских патриотов, живых и умирающих, поток крови, расстекающийся по земле, трупы и тех, кто сейчас будет столь же недвижим. Но пока эти люди, прижатые невидимой и беспощадной силой к склону холма, исполнены высочайшего напряжения чувств.
Оно достигает предела в центральной фигуре могучего испанца, бросающего в лицо солдатам слова гнева или проклятия. Жест его высоко вскинутых рук, вызывающий ассоциации с распятием, осеняет всю группу обреченных, а яркая вспышка белого пятна его рубахи, спорящая с холодным светом фонаря, озаряет их последние мгновения. За ними высится пустынный холм, и далее, в глубине, на фоне темного неба видны очертания мадридских зданий и церкви – немых и безучастных свидетелей человеческой драмы.
#ФрансискоГойя #ИсторическаяСцена #Романтизм
@pic_history
1814 г.
Франсиско Гойя
Национальный музей Прадо, Мадрид.
Эта картина – не только шедевр Гойи, но и одно из высших достижений европейской исторической живописи, ее парадигма. В ней воссоздано реальное событие. После сражения на Пуэрто-дель-Соль оставшиеся в живых испанцы были казнены в ночь на 3 мая у холма Принчипе-Пио.
Но безусловная достоверность исторического факта претворена в общезначимый символ героики и страдания, мужественного противостояния слепой и жестокой силе. Силе, лишенной индивидуальности, ибо цепь французских солдат анонимна – мы не видим их лица.
В группе же испанцев индивидуален каждый образ, каждый несет в себе целый мир, трагический и обреченный. В картине навечно зафиксировано мгновение перед выстрелом, оно обретает здесь длительность, мучительную и бесконечную.
Стоящий на земле фонарь разделяет обе группы, так что фигуры французских солдат воспринимаются как темные силуэты, а яркий беспощадный свет озаряет испанских патриотов, живых и умирающих, поток крови, расстекающийся по земле, трупы и тех, кто сейчас будет столь же недвижим. Но пока эти люди, прижатые невидимой и беспощадной силой к склону холма, исполнены высочайшего напряжения чувств.
Оно достигает предела в центральной фигуре могучего испанца, бросающего в лицо солдатам слова гнева или проклятия. Жест его высоко вскинутых рук, вызывающий ассоциации с распятием, осеняет всю группу обреченных, а яркая вспышка белого пятна его рубахи, спорящая с холодным светом фонаря, озаряет их последние мгновения. За ними высится пустынный холм, и далее, в глубине, на фоне темного неба видны очертания мадридских зданий и церкви – немых и безучастных свидетелей человеческой драмы.
#ФрансискоГойя #ИсторическаяСцена #Романтизм
@pic_history
На простой вопрос «сколько в России картин Франциско Гойи?», можно получить ответ «одна», «две» или «три». Верным будет именно последний вариант — всего в музейных собраниях России три полотна Гойи: одно в Эрмитаже и два в Галерее искусства Европы и Америка XIX-XX веков (ГМИИ им. А.С. Пушкина). Два из этих трёх — женские портреты: «Портрет актрисы Антонии Сарате» — в Петербурге, и так называемый «Портрет художницы Лолы Хименес» — в Москве.
Все эти картины находятся в России относительно недавно. Эрмитажный портрет попал в музей из частного собрания в 1971 году, а «Портрет Лолы Хименес», оказавшийся в «секретном фонде» Пушкинского в 1945-м, занял место на стене и в музейном каталоге только в 1995-м, после выставки «Дважды спасенные... Произведения европейской живописи XIV-XIX веков, перемещенные на территорию Советского Союза из Германии в результате Второй мировой войны».
Эта неоднозначная выставка как бы закрепила за рядом картин из «перемещённых ценностей» официальное право экспонироваться в ГМИИ А.С. Пушкина. На этикетках этих полотен вы обычно не найдёте информации о предыдущем владельце, чаще всего на них значится «из неизвестного собрания». Их оспариваемая принадлежность нередко мешает искусствоведам получить доступ к документам, поэтому и датировка, и названия этих картин могут быть неточны.
Так случилось и с этим портретом, именуемым «Портретом художницы Лолы Хименес», хотя данных, с уверенностью подтверждающих личность героини у нас нет. Но то, что молодая темноглазая женщина в ярко красной шали личность творческая — несомненно. Это подтверждает и странное, вычурной формы перо или массивный карандаш в её правой руке, и листок бумаги, на котором она набрасывает, скорее всего, автопортрет — присмотревшись, зритель может разглядеть характерный очерк лица и узнаваемую причёску с выбившимися прядками. На нижнем, надорванном листке, подложенном под рисунок, художник любезно оставил свою подпись. Но даже без подписи стиль позднего Гойи выдает автора не только характерным мягким сиянием тела, размашистой небрежностью фона и той энергией, с которой написано некрасивое, но выразительное лицо героини, но и фирменными, свойственными именно ему, недостатками — к примеру, кисть руки, держащая карандаш, написана довольно неуклюже, а Гойе часто не давались сложные ракурсы рук.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
@pic_history
Все эти картины находятся в России относительно недавно. Эрмитажный портрет попал в музей из частного собрания в 1971 году, а «Портрет Лолы Хименес», оказавшийся в «секретном фонде» Пушкинского в 1945-м, занял место на стене и в музейном каталоге только в 1995-м, после выставки «Дважды спасенные... Произведения европейской живописи XIV-XIX веков, перемещенные на территорию Советского Союза из Германии в результате Второй мировой войны».
Эта неоднозначная выставка как бы закрепила за рядом картин из «перемещённых ценностей» официальное право экспонироваться в ГМИИ А.С. Пушкина. На этикетках этих полотен вы обычно не найдёте информации о предыдущем владельце, чаще всего на них значится «из неизвестного собрания». Их оспариваемая принадлежность нередко мешает искусствоведам получить доступ к документам, поэтому и датировка, и названия этих картин могут быть неточны.
Так случилось и с этим портретом, именуемым «Портретом художницы Лолы Хименес», хотя данных, с уверенностью подтверждающих личность героини у нас нет. Но то, что молодая темноглазая женщина в ярко красной шали личность творческая — несомненно. Это подтверждает и странное, вычурной формы перо или массивный карандаш в её правой руке, и листок бумаги, на котором она набрасывает, скорее всего, автопортрет — присмотревшись, зритель может разглядеть характерный очерк лица и узнаваемую причёску с выбившимися прядками. На нижнем, надорванном листке, подложенном под рисунок, художник любезно оставил свою подпись. Но даже без подписи стиль позднего Гойи выдает автора не только характерным мягким сиянием тела, размашистой небрежностью фона и той энергией, с которой написано некрасивое, но выразительное лицо героини, но и фирменными, свойственными именно ему, недостатками — к примеру, кисть руки, держащая карандаш, написана довольно неуклюже, а Гойе часто не давались сложные ракурсы рук.
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
@pic_history
Telegram
ИОК | Картины
"Портрет актрисы Антонии Сарате"
1811 г.
Франсиско Гойя
Государственный Эрмитаж.
1811 г.
Франсиско Гойя
Государственный Эрмитаж.
«Сатурн, пожирающий своих детей» Франсиско Гойи: истоки и тайные смыслы
У всякого кошмара можно найти не только историческую, но и психическую подоплёку, поэтому Гойю так любят исследовать психиатры и психоаналитики.
Антон Ноймайр, автор книги «Художники в зеркале медицины», ищет возможные ключи к «Сатурну» в генеалогии рода Гойи. Предки художника принадлежали к доиндоевропейскому народу басков, в чьих преданиях и легендах превалируют темы жестоких убийств, человеческих жертвоприношений и каннибализма. В их мифах грозные духи природы погружают человека в атмосферу первобытного ужаса. «Наверняка Гойя, как и Шекспир, верил в сверхестественные силы природы», – полагает исследователь, а значит, кровожадный Сатурн, пожирающий собственные порождения, мог олицетворять стихийную жестокость мироустройства.
Сторонники исторического похода к творчеству Гойи проводят аналогию между «Сатурном, пожирающим своего сына» и Испанией начала XIX века, откровенно бросающей собственных детей в горнило гражданской войны, сжигающей их на кострах инквизиции и приносящей в жертву мнимому национальному величию.
Доктор Ференц Райтман усматривает в жутких видениях Гойи проявления его психопатологического состояния, душевной болезни, лишь усугублённой (но не порождённой!) историческими реалиями. «В ужасающих изображениях гражданской войны, – излагает идеи Райтмана Ноймайр, – Гойя показывал очень много бесчеловечной жестокости. Озлобленный и огорченный страшными преступлениями, он пошёл даже дальше, потому что стал бесчестить и патриотов, рисуя их мёртвые тела в отвратительном виде. Гойя изображал изувеченные, разорванные на куски тела, оторванные конечности и отвратительные сцены именно так, как это делают пациенты психиатрических лечебниц. Фрески Quinta del Sordo (где Сатурн поедает своих детей и великан жует откусанные руки) выражают это еще более ясно».
Испанские медики Фернандес и Сева называют предполагаемый душевный недуг Гойи аффективным психозом, Мануэль Парео говорит о депрессивной дистимии, Ноймайр склоняется к диагнозу шизофрения и предполагает постепенное отравление организма Гойи входившим в состав красок свинцом, что повлияло на деятельность мозга художника и вызвало к жизни галлюцинаторные видения. Искусствоведение в этой ситуации может лишь констатировать: действительно, живопись до Гойи не знала такой исступлённой дисгармонии. Именно Гойя первым в европейском искусстве делает нас не зрителями, а полноправными соучастниками адского пира и чудовищных преступлений.
@pic_history
#ФрансискоГойя #МифологическаяСцена #Романтизм
У всякого кошмара можно найти не только историческую, но и психическую подоплёку, поэтому Гойю так любят исследовать психиатры и психоаналитики.
Антон Ноймайр, автор книги «Художники в зеркале медицины», ищет возможные ключи к «Сатурну» в генеалогии рода Гойи. Предки художника принадлежали к доиндоевропейскому народу басков, в чьих преданиях и легендах превалируют темы жестоких убийств, человеческих жертвоприношений и каннибализма. В их мифах грозные духи природы погружают человека в атмосферу первобытного ужаса. «Наверняка Гойя, как и Шекспир, верил в сверхестественные силы природы», – полагает исследователь, а значит, кровожадный Сатурн, пожирающий собственные порождения, мог олицетворять стихийную жестокость мироустройства.
Сторонники исторического похода к творчеству Гойи проводят аналогию между «Сатурном, пожирающим своего сына» и Испанией начала XIX века, откровенно бросающей собственных детей в горнило гражданской войны, сжигающей их на кострах инквизиции и приносящей в жертву мнимому национальному величию.
Доктор Ференц Райтман усматривает в жутких видениях Гойи проявления его психопатологического состояния, душевной болезни, лишь усугублённой (но не порождённой!) историческими реалиями. «В ужасающих изображениях гражданской войны, – излагает идеи Райтмана Ноймайр, – Гойя показывал очень много бесчеловечной жестокости. Озлобленный и огорченный страшными преступлениями, он пошёл даже дальше, потому что стал бесчестить и патриотов, рисуя их мёртвые тела в отвратительном виде. Гойя изображал изувеченные, разорванные на куски тела, оторванные конечности и отвратительные сцены именно так, как это делают пациенты психиатрических лечебниц. Фрески Quinta del Sordo (где Сатурн поедает своих детей и великан жует откусанные руки) выражают это еще более ясно».
Испанские медики Фернандес и Сева называют предполагаемый душевный недуг Гойи аффективным психозом, Мануэль Парео говорит о депрессивной дистимии, Ноймайр склоняется к диагнозу шизофрения и предполагает постепенное отравление организма Гойи входившим в состав красок свинцом, что повлияло на деятельность мозга художника и вызвало к жизни галлюцинаторные видения. Искусствоведение в этой ситуации может лишь констатировать: действительно, живопись до Гойи не знала такой исступлённой дисгармонии. Именно Гойя первым в европейском искусстве делает нас не зрителями, а полноправными соучастниками адского пира и чудовищных преступлений.
@pic_history
#ФрансискоГойя #МифологическаяСцена #Романтизм
«Семья короля Карла IV» – ода или насмешка?
«Семья короля Карла IV» – парадный портрет, и в то же время в нём легко считывается ирония Гойи. С одной стороны, испанские правители, нынешние и будущие, показаны в блеске королевской славы. Гойя тщательно воспроизводит их одежду, обильно украшенную придворным ювелиром драгоценными камнями. Женские украшения, ордена короля (среди них – недавно учреждённый орден Марии Луизы и Золотого руна, а также Крест Непорочного зачатия) – всё это Гойя выписывает, кажется, с каким-то особым удовольствием. С не меньшим вкусом и знанием дела передана фактура тканей: тяжёлой золотой парчи, мягкого и вкрадчиво-матового бархата, лёгких кружев. Однако роскошь нарядов только оттеняет физические несовершенства героев. По воспоминаниям, король был феноменально рыхл, а королева-распутница – и вовсе безобразна. И Гойя не стремится дать их в идеализированном виде. Он изображает не богоподобных венценосцев, а заурядных смертных из плоти и крови.
В демократической критике принято будет писать о семье Карла IV чуть ли не с отвращением: духовное убожество, мещанская заурядность, семья лавочников, вульгарность, невежество, вырождение и прочая, и прочая. В работе Гойи видели чуть ли не карикатуру. Вряд ли это и в самом деле так. Скорее, мы имеем дело с критической крайностью. А Гойя оставался художником, он создал остро-характерные портреты, раскрывающие в нём знатока человеческой природы. И, кстати, монархами портрет был воспринят благосклонно.
Но вот что еще интересно: на этом портрете изображены люди, близкие по крови – король с королевой, три их дочери, три сына, внук, зять, сестра королевы и брат короля. Как это было принято среди европейских правящих династий, многие из них связаны двойной родственной связью: муж Марии-Луизы – одновременно её же кузен; брат короля Антонио Паскуаль был женат на королевской дочке, своей племяннице Марии Амалии (её на картине нет – она умерла за два года до её создания, в 1798-м; и может быть, это её Гойя изобразил отвернувшейся к стене?). Но несмотря на кровную близость, люди эти выглядят удивительно отчуждёнными, разрозненными, замкнутыми в себе, словно их собрала для позирования художнику простая случайность. А еще на картине есть тот, кто внимательно наблюдает за всеми ними.
Автопортрет Гойи в картине «Семья короля Карла IV»
Франсиско Гойя говорил: «Я признаю трёх учителей - Рембрандта, Веласкеса и природу». В этом парадном портрете короля Карла IV с его близкими есть прямая отсылка к веласкесовым «Менинам» – знаменитой картине-иллюзии, где в окружении королевских особ (инфанты Маргариты и отражающихся в зеркале короля и королевы, её родителей) кумир Гойи Веласкес изобразил себя самого за работой. Гойя здесь без стеснения подражает Веласкесу. Точно так же в групповое изображение семьи Карла IV Франсиско Гойя вписывает автопортрет: в затемнённом левом углу, позади королевских особ, за мольбертом, можно разглядеть по-рембрандтовски задумчивое лицо художника.
@pic_history
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
«Семья короля Карла IV» – парадный портрет, и в то же время в нём легко считывается ирония Гойи. С одной стороны, испанские правители, нынешние и будущие, показаны в блеске королевской славы. Гойя тщательно воспроизводит их одежду, обильно украшенную придворным ювелиром драгоценными камнями. Женские украшения, ордена короля (среди них – недавно учреждённый орден Марии Луизы и Золотого руна, а также Крест Непорочного зачатия) – всё это Гойя выписывает, кажется, с каким-то особым удовольствием. С не меньшим вкусом и знанием дела передана фактура тканей: тяжёлой золотой парчи, мягкого и вкрадчиво-матового бархата, лёгких кружев. Однако роскошь нарядов только оттеняет физические несовершенства героев. По воспоминаниям, король был феноменально рыхл, а королева-распутница – и вовсе безобразна. И Гойя не стремится дать их в идеализированном виде. Он изображает не богоподобных венценосцев, а заурядных смертных из плоти и крови.
В демократической критике принято будет писать о семье Карла IV чуть ли не с отвращением: духовное убожество, мещанская заурядность, семья лавочников, вульгарность, невежество, вырождение и прочая, и прочая. В работе Гойи видели чуть ли не карикатуру. Вряд ли это и в самом деле так. Скорее, мы имеем дело с критической крайностью. А Гойя оставался художником, он создал остро-характерные портреты, раскрывающие в нём знатока человеческой природы. И, кстати, монархами портрет был воспринят благосклонно.
Но вот что еще интересно: на этом портрете изображены люди, близкие по крови – король с королевой, три их дочери, три сына, внук, зять, сестра королевы и брат короля. Как это было принято среди европейских правящих династий, многие из них связаны двойной родственной связью: муж Марии-Луизы – одновременно её же кузен; брат короля Антонио Паскуаль был женат на королевской дочке, своей племяннице Марии Амалии (её на картине нет – она умерла за два года до её создания, в 1798-м; и может быть, это её Гойя изобразил отвернувшейся к стене?). Но несмотря на кровную близость, люди эти выглядят удивительно отчуждёнными, разрозненными, замкнутыми в себе, словно их собрала для позирования художнику простая случайность. А еще на картине есть тот, кто внимательно наблюдает за всеми ними.
Автопортрет Гойи в картине «Семья короля Карла IV»
Франсиско Гойя говорил: «Я признаю трёх учителей - Рембрандта, Веласкеса и природу». В этом парадном портрете короля Карла IV с его близкими есть прямая отсылка к веласкесовым «Менинам» – знаменитой картине-иллюзии, где в окружении королевских особ (инфанты Маргариты и отражающихся в зеркале короля и королевы, её родителей) кумир Гойи Веласкес изобразил себя самого за работой. Гойя здесь без стеснения подражает Веласкесу. Точно так же в групповое изображение семьи Карла IV Франсиско Гойя вписывает автопортрет: в затемнённом левом углу, позади королевских особ, за мольбертом, можно разглядеть по-рембрандтовски задумчивое лицо художника.
@pic_history
#ФрансискоГойя #Портрет #Романтизм
Увлекательная «Санта-Барбара»
«Санта-Барбара» – это не только бесконечная американская мыльная опера. В Испании XVIII века так же называлась королевская ковровая фабрика – мануфактура «Санта-Барбара» (или, сказать проще, фабрика святой Варвары). «Совпадение? Не думаю», – так и тянет пошутить, тем более что и задача у обеих Санта-Барбар была примерно одинаковой: на длительное время сделать людям красиво, а также приятно, весело и интересно. Испанская «Санта-Барбара» для этой цели выпускала гобелены – большие безворсовые ковры ручной работы с жизнерадостными сюжетами и исполненными изящества харизматичными героями. Такие гобелены могли занимать почти всю стену, и ими с удовольствием декорировали не только частные дома, но и королевские покои.
Вот на такую фабрику гобеленов и устроился работать приехавший в конце XVIII века в Мадрид из Сарагосы молодой художник Франсиско Гойя (справедливости ради скажем – попал он туда не с улицы, а по протекции Франсиско Байеу, придворного художника и старшего брата жены Гойи Хосефы). Задачей Гойи было создавать рисунки, на основе которых «Санта Барбара» будет ткать гобелены. Какие же сюжеты могут подойти?
Кстати сказать, во Франции примерно в это же время или чуть раньше фабрику гобеленов возглавлял коллега Гойи – знаменитый художник Франсуа Буше. Темы для гобеленов выбирались идиллические: у французов это были резвящиеся на лоне природы пастухи и пастушки, в Испании персонажами гобеленов тоже были люди из простонародья – махо и манолас. Махо – это представители испанских городских низов, весёлые, темпераментные и витальные. Они готовы в любой момент схватиться за нож, не дураки выпить и вообще довольно криминализированы (как всякие социальные «низы») и в то же время остаются хранителями народных традиций. Их страстных подруг называют «махи» (отсюда – название известных картин Гойи). «Махи» – женщины легкого нрава и таких же правил, что отличает их от «манолас» – приличных девушек строгих правил, этаких «благородных мах», впрочем, столь же безоглядно уверенных в собственной неотразимости.
Во времена Гойи изображения махо, мах и манолас были чрезвычайно популярны. Их национальные наряды были так выразительны, ярки и красивы, что даже аристократки, женщины из знатных родов, очень любили время от времени, особенно во время карнавалов и светских вечеринок, наряжаться в народном духе. Это было модно, а в текущей политической ситуации еще и помогало сохранять национальную идентичность. Особой приверженностью к испанскому народному костюму отличалась небезызвестная герцогиня Альба. На ростовых портретах Гойи она, аристократка, как раз одета в испанском народном стиле.
Картоны Гойи для «Санта-Барбары»
Всего Гойя выполнил не менее шестидесяти монументально-декоративных панно, служащих эскизами для гобеленовой мануфактуры. Их отличает удивительная, не представимая в дальнейшем творчестве Гойи искрящаяся жизнерадостность, многообразие и звучность палитры. Гойя вдохновенно создаёт счастливую утопию «естественного человека» с опорой на глубоко народные образы и представления о мире – образы той среды, откуда вышел и он сам.
Картоны Гойи едва не были утрачены. После создания шпалер эскизы, на основе которых делались гобелены, становились не нужны. Сам Гойя, чей ранний период исследователи назовут «гобеленовым», не очень любил эти работы, справедливо полагая, что способен на большее, и не собирался их хранить. Картоны были забыты и некоторое время их местонахождение оставалось не известным. В 1860-х они были случайно обнаружены в каком-то подвале и переданы в Прадо.
Гобелен Гойи «Зонтик»
«Зонтик» – один из самых жизнерадостных и красивых картонов Гойи. Он изображает молодую манолас, сидящую на траве с маленькой собачкой на коленях. День солнечный, и чтобы красотка не обгорела, её услужливо прикрывает зонтиком юный махо в бархатном костюме и головном платке, которые, наряду с широкополыми шляпами, любили носить молодые испанцы.
@pic_history
#ФрансискоГойя #Романтизм
«Санта-Барбара» – это не только бесконечная американская мыльная опера. В Испании XVIII века так же называлась королевская ковровая фабрика – мануфактура «Санта-Барбара» (или, сказать проще, фабрика святой Варвары). «Совпадение? Не думаю», – так и тянет пошутить, тем более что и задача у обеих Санта-Барбар была примерно одинаковой: на длительное время сделать людям красиво, а также приятно, весело и интересно. Испанская «Санта-Барбара» для этой цели выпускала гобелены – большие безворсовые ковры ручной работы с жизнерадостными сюжетами и исполненными изящества харизматичными героями. Такие гобелены могли занимать почти всю стену, и ими с удовольствием декорировали не только частные дома, но и королевские покои.
Вот на такую фабрику гобеленов и устроился работать приехавший в конце XVIII века в Мадрид из Сарагосы молодой художник Франсиско Гойя (справедливости ради скажем – попал он туда не с улицы, а по протекции Франсиско Байеу, придворного художника и старшего брата жены Гойи Хосефы). Задачей Гойи было создавать рисунки, на основе которых «Санта Барбара» будет ткать гобелены. Какие же сюжеты могут подойти?
Кстати сказать, во Франции примерно в это же время или чуть раньше фабрику гобеленов возглавлял коллега Гойи – знаменитый художник Франсуа Буше. Темы для гобеленов выбирались идиллические: у французов это были резвящиеся на лоне природы пастухи и пастушки, в Испании персонажами гобеленов тоже были люди из простонародья – махо и манолас. Махо – это представители испанских городских низов, весёлые, темпераментные и витальные. Они готовы в любой момент схватиться за нож, не дураки выпить и вообще довольно криминализированы (как всякие социальные «низы») и в то же время остаются хранителями народных традиций. Их страстных подруг называют «махи» (отсюда – название известных картин Гойи). «Махи» – женщины легкого нрава и таких же правил, что отличает их от «манолас» – приличных девушек строгих правил, этаких «благородных мах», впрочем, столь же безоглядно уверенных в собственной неотразимости.
Во времена Гойи изображения махо, мах и манолас были чрезвычайно популярны. Их национальные наряды были так выразительны, ярки и красивы, что даже аристократки, женщины из знатных родов, очень любили время от времени, особенно во время карнавалов и светских вечеринок, наряжаться в народном духе. Это было модно, а в текущей политической ситуации еще и помогало сохранять национальную идентичность. Особой приверженностью к испанскому народному костюму отличалась небезызвестная герцогиня Альба. На ростовых портретах Гойи она, аристократка, как раз одета в испанском народном стиле.
Картоны Гойи для «Санта-Барбары»
Всего Гойя выполнил не менее шестидесяти монументально-декоративных панно, служащих эскизами для гобеленовой мануфактуры. Их отличает удивительная, не представимая в дальнейшем творчестве Гойи искрящаяся жизнерадостность, многообразие и звучность палитры. Гойя вдохновенно создаёт счастливую утопию «естественного человека» с опорой на глубоко народные образы и представления о мире – образы той среды, откуда вышел и он сам.
Картоны Гойи едва не были утрачены. После создания шпалер эскизы, на основе которых делались гобелены, становились не нужны. Сам Гойя, чей ранний период исследователи назовут «гобеленовым», не очень любил эти работы, справедливо полагая, что способен на большее, и не собирался их хранить. Картоны были забыты и некоторое время их местонахождение оставалось не известным. В 1860-х они были случайно обнаружены в каком-то подвале и переданы в Прадо.
Гобелен Гойи «Зонтик»
«Зонтик» – один из самых жизнерадостных и красивых картонов Гойи. Он изображает молодую манолас, сидящую на траве с маленькой собачкой на коленях. День солнечный, и чтобы красотка не обгорела, её услужливо прикрывает зонтиком юный махо в бархатном костюме и головном платке, которые, наряду с широкополыми шляпами, любили носить молодые испанцы.
@pic_history
#ФрансискоГойя #Романтизм
Зачем испанцам хоронить сардину?
В пепельную среду – день, предшествующий началу Великого Поста, жители Мадрида и других городов Испании, а также испанских колоний в Латинской Америке, шумной толпой высыпали на улицы. Многолюдная процессия несла впереди себя большую рыбу (сделанную из подручных материалов). Со всех сторон раздавались притворные рыдания и громкий потешный плач. Ближе всех к безвременно почившей рыбе располагались громко стенающие «вдовы» с черными усами – группа ряженых испанских мужчин. Все идущие изображали безутешную скорбь, неизбежно переходящую в народные гуляния с песнями и плясками. Задача похорон сардины та же, что у любого карнавала: повеселиться и покуражиться так, чтобы хватило на все семь недель предстоящего поста. В конце праздника чучело рыбы сжигали (совсем как чучело Масленицы во время аналогичного праздника), а пепел бросали в воду.
В наше время этот обычай с соблюдением всех установленных ритуалов лучше всего сохранился на острове Тенерифе – самом большом из островов Канарского Архипелага, бывшей испанской колонии. Пиренейские конквистадоры в XVI веке экспортировали на Тенерифе из Испании не только грипп и оспу, но также католическую религию и сопутствующие ей ритуалы вроде потешных похорон мёртвой рыбы, нашедших отражение в известной картине Франсиско Гойи.
Версии происхождения «Похорон сардинки»
Похороны мёртвой рыбы бессмысленны только на взгляд рационалиста. Но в карнавальном сознании, переворачивающем мир вверх ногами и предпочитающем порядку – весёлый хаос, ничего невозможного не существует. По одной из версий, похороны сардины – это трансформация другого карнавального ритуала, еще более древнего. Когда-то в Испании накануне поста принято было погребать специально для этой цели заколотого поросёнка. Название такого жертвоприношения – cerdna – было созвучно слову «сардина», так что со временем и хоронить стали её: чем абсурднее, тем веселее!
Другая версия приурочивает ритуал как раз к эпохе Гойи: якобы при короле Карлосе III, первом покровителе художника, народ во время карнавала угостили протухшими сардинками. Но угощение сопровождалось таким количеством вина, что подданные Карлоса III не обиделись, а решили учредить торжественные похороны безвременно усопшей рыбы.
Место картины в творчестве Франсиско Гойи
Фред Лихт, специалист по творчеству Гойи, пишет: «Похороны сардинки» – одно из самых удивительных и виртуозных из дошедших до нас произведений кисти Гойи. Редко кто достигал такой решительности и смелости мазка. Каждый мазок является каллиграфическим чудом и в то же время с виртуозной точность живописует выражения лиц и эмоциональный заряд каждой позы или жеста. Глядя на картину, мы оказываемся где-то посередине, в идеальной точке равновесия между гобеленами Гойи и его «черными картинами». Буйное народное веселье первых постепенно сменяется тревожностью последних. В потемнении колорита, в неоднозначной маске на стяге и особенно в избыточности жестов и движений зритель начинает смутно ощущать беспокоящий подтекст массовой истерии, лежащей в основе фиесты».
@pic_history
#ФрансискоГойя #Романтизм
В пепельную среду – день, предшествующий началу Великого Поста, жители Мадрида и других городов Испании, а также испанских колоний в Латинской Америке, шумной толпой высыпали на улицы. Многолюдная процессия несла впереди себя большую рыбу (сделанную из подручных материалов). Со всех сторон раздавались притворные рыдания и громкий потешный плач. Ближе всех к безвременно почившей рыбе располагались громко стенающие «вдовы» с черными усами – группа ряженых испанских мужчин. Все идущие изображали безутешную скорбь, неизбежно переходящую в народные гуляния с песнями и плясками. Задача похорон сардины та же, что у любого карнавала: повеселиться и покуражиться так, чтобы хватило на все семь недель предстоящего поста. В конце праздника чучело рыбы сжигали (совсем как чучело Масленицы во время аналогичного праздника), а пепел бросали в воду.
В наше время этот обычай с соблюдением всех установленных ритуалов лучше всего сохранился на острове Тенерифе – самом большом из островов Канарского Архипелага, бывшей испанской колонии. Пиренейские конквистадоры в XVI веке экспортировали на Тенерифе из Испании не только грипп и оспу, но также католическую религию и сопутствующие ей ритуалы вроде потешных похорон мёртвой рыбы, нашедших отражение в известной картине Франсиско Гойи.
Версии происхождения «Похорон сардинки»
Похороны мёртвой рыбы бессмысленны только на взгляд рационалиста. Но в карнавальном сознании, переворачивающем мир вверх ногами и предпочитающем порядку – весёлый хаос, ничего невозможного не существует. По одной из версий, похороны сардины – это трансформация другого карнавального ритуала, еще более древнего. Когда-то в Испании накануне поста принято было погребать специально для этой цели заколотого поросёнка. Название такого жертвоприношения – cerdna – было созвучно слову «сардина», так что со временем и хоронить стали её: чем абсурднее, тем веселее!
Другая версия приурочивает ритуал как раз к эпохе Гойи: якобы при короле Карлосе III, первом покровителе художника, народ во время карнавала угостили протухшими сардинками. Но угощение сопровождалось таким количеством вина, что подданные Карлоса III не обиделись, а решили учредить торжественные похороны безвременно усопшей рыбы.
Место картины в творчестве Франсиско Гойи
Фред Лихт, специалист по творчеству Гойи, пишет: «Похороны сардинки» – одно из самых удивительных и виртуозных из дошедших до нас произведений кисти Гойи. Редко кто достигал такой решительности и смелости мазка. Каждый мазок является каллиграфическим чудом и в то же время с виртуозной точность живописует выражения лиц и эмоциональный заряд каждой позы или жеста. Глядя на картину, мы оказываемся где-то посередине, в идеальной точке равновесия между гобеленами Гойи и его «черными картинами». Буйное народное веселье первых постепенно сменяется тревожностью последних. В потемнении колорита, в неоднозначной маске на стяге и особенно в избыточности жестов и движений зритель начинает смутно ощущать беспокоящий подтекст массовой истерии, лежащей в основе фиесты».
@pic_history
#ФрансискоГойя #Романтизм
Загадка № 1. Почему именно маха?
Герцогиня Альба познакомилась с Гойей, когда тот уже был придворным художником, прославившимся портретами вельмож. Мастеру было под пятьдесят, аристократке чуть за тридцать. Знатностью рода она даже превосходила тогдашнюю королеву Испании. У Гойи в роду тоже были идальго, но они отнюдь не составляли основу родового древа художника. Якобы первыми словами герцогини при виде Франсиско были следующие: «Послушайте, любезный, вам бы гораздо больше пошли широкие штаны и зеленый жилет уличного художника, чем этот золоченый камзол. Это все равно, что одеть мою собачку в бальное платье королевы!». Не ручаемся, что привели их дословно, но смысл передали верно – аристократка до кончиков пальцев с первого взгляда поняла, с кем имеет дело. Конечно, такое отношение сперва уязвило Гойю. Он не сразу понял, что герцогиня ему скорее польстила. Во-первых, на тот момент аристократы ей уже изрядно надоели. А во-вторых, она и сама любила наряжаться махой.
Позже, когда отношения между художником и его Музой выйдут за рамки «аристократка и ее знакомый живописец», герцогиня будет упрашивать Гойю написать ее в образе махи. На что тот будет неизменно отвечать: «Вы не маха. И никогда ею не станете, сколько бы ни наряжались!».
И это был не комплимент. Гойя к тому времени уже хорошо изучил нрав герцогини, ее взбалмошность и любовь ко всему, что поострее и погорячее. Он знал, что ей и махой хоть ненадолго хотелось бы стать. Но – нет.
Загадка № 2. Вещий сон
И тем не менее Каэтана Альба все-таки предстала в образе махи на полотне Гойи.
По легенде, однажды герцогине приснился сон, в котором служанка ее бабушки, прославившаяся в столице как ведьма, предсказала, что Каэтана умрет вскоре после того, как художник напишет ее в платье махи. Казалось бы, суеверия и боязнь смерти должны были бы и саму Альбу удерживать от желания позировать в таком костюме. Но – нет. Каэтана всегда любила играть с огнем. Кроме того, намного больше смерти строптивая красавица боялась старости. Гойя очень убедительно изображал старух в своих «Капричос», и Альба не раз говорила, что очень боится дожить до такого.
На потрете герцогине 35 лет. Через пять лет она умрет при невыясненных обстоятельствах.
Загадка № 3. Только ли Гойя?
На полотне Альба пальчиком указывает на надпись у своих ног. «Solo Goya» («Только Гойя») – читаем там. На предыдущем портрете герцогини в белом платье надпись была значительно скромнее. Просто указание, кто именно изображен и кто писал портрет. В этот раз для усиления эффекта даже на перстнях Альбы красуется ее имя и имя художника.
Портрет написан менее чем через год после смерти супруга Каэтаны – герцога Хосе Марии Альвареса де Толедо и Гонзага. Тогда вдова покинула Мадрид и жила в своем родовом имении. Вместе с ней во дворце жил и Гойя.
Герцогиня, привыкшая к мужскому поклонению, будет и Гойю заставлять себя ревновать. Как только их отношения входили в спокойное русло, Альба тут же находила себе любовников. Так что по сей день неизвестно, чья инициатива была у такой надписи на картине. Возможно, это капризная Каэтана смилостивилась и разрешила Гойе считаться главным в ее жизни. А может быть таким образом сам Франсиско Гойя хотел указать, что лишь он один ее достоин.
@pic_history
#ФрансискоГойя #Романтизм
Герцогиня Альба познакомилась с Гойей, когда тот уже был придворным художником, прославившимся портретами вельмож. Мастеру было под пятьдесят, аристократке чуть за тридцать. Знатностью рода она даже превосходила тогдашнюю королеву Испании. У Гойи в роду тоже были идальго, но они отнюдь не составляли основу родового древа художника. Якобы первыми словами герцогини при виде Франсиско были следующие: «Послушайте, любезный, вам бы гораздо больше пошли широкие штаны и зеленый жилет уличного художника, чем этот золоченый камзол. Это все равно, что одеть мою собачку в бальное платье королевы!». Не ручаемся, что привели их дословно, но смысл передали верно – аристократка до кончиков пальцев с первого взгляда поняла, с кем имеет дело. Конечно, такое отношение сперва уязвило Гойю. Он не сразу понял, что герцогиня ему скорее польстила. Во-первых, на тот момент аристократы ей уже изрядно надоели. А во-вторых, она и сама любила наряжаться махой.
Позже, когда отношения между художником и его Музой выйдут за рамки «аристократка и ее знакомый живописец», герцогиня будет упрашивать Гойю написать ее в образе махи. На что тот будет неизменно отвечать: «Вы не маха. И никогда ею не станете, сколько бы ни наряжались!».
И это был не комплимент. Гойя к тому времени уже хорошо изучил нрав герцогини, ее взбалмошность и любовь ко всему, что поострее и погорячее. Он знал, что ей и махой хоть ненадолго хотелось бы стать. Но – нет.
Загадка № 2. Вещий сон
И тем не менее Каэтана Альба все-таки предстала в образе махи на полотне Гойи.
По легенде, однажды герцогине приснился сон, в котором служанка ее бабушки, прославившаяся в столице как ведьма, предсказала, что Каэтана умрет вскоре после того, как художник напишет ее в платье махи. Казалось бы, суеверия и боязнь смерти должны были бы и саму Альбу удерживать от желания позировать в таком костюме. Но – нет. Каэтана всегда любила играть с огнем. Кроме того, намного больше смерти строптивая красавица боялась старости. Гойя очень убедительно изображал старух в своих «Капричос», и Альба не раз говорила, что очень боится дожить до такого.
На потрете герцогине 35 лет. Через пять лет она умрет при невыясненных обстоятельствах.
Загадка № 3. Только ли Гойя?
На полотне Альба пальчиком указывает на надпись у своих ног. «Solo Goya» («Только Гойя») – читаем там. На предыдущем портрете герцогини в белом платье надпись была значительно скромнее. Просто указание, кто именно изображен и кто писал портрет. В этот раз для усиления эффекта даже на перстнях Альбы красуется ее имя и имя художника.
Портрет написан менее чем через год после смерти супруга Каэтаны – герцога Хосе Марии Альвареса де Толедо и Гонзага. Тогда вдова покинула Мадрид и жила в своем родовом имении. Вместе с ней во дворце жил и Гойя.
Герцогиня, привыкшая к мужскому поклонению, будет и Гойю заставлять себя ревновать. Как только их отношения входили в спокойное русло, Альба тут же находила себе любовников. Так что по сей день неизвестно, чья инициатива была у такой надписи на картине. Возможно, это капризная Каэтана смилостивилась и разрешила Гойе считаться главным в ее жизни. А может быть таким образом сам Франсиско Гойя хотел указать, что лишь он один ее достоин.
@pic_history
#ФрансискоГойя #Романтизм