Приятно встречать слова, о которых в свое время мы задумывались. Вот запись из с. Требишт (Голоборда, Албания):

De'set po'ti, de'set po'ti da i'zmetit neve'stana pak mi'e bo'rδok kʼe na'prajme. 

"Десять раз, десять раз пусть подметет жена, а мы опять намусорим".

Вот и тот самый bo'rδok 'мусор', причем по форме этого слова видно, что в речь говорящих на диалекте оно попало из албанского (иначе было бы "борлок"). Пути балканского мусора вполне исповедимы!

ПС. Голобордцы находятся в контакте с гегскими албанскими диалектами, где dh и ll смешиваются, поэтому в их речи можно также встретить такое слово, как lo'ma < албанск. dhomë (которое спокойно получает македонскую морфологию: lo'mata)

ППС. Вслед за албанским и в славянских диалектах Албании произошло расширение семантики слова "невеста": от собственно "невесты" (в период от помолвки до свадьбы) к "жене", ср. албанск. nus|e, ja 'невеста; жена'.

#studime_dialektologjike

Проверка морфологической разметки в корпусе на 750.000 словоформ — процесс, судя по всему, бесконечный, однако время от времени, обнаруживая очень неожиданные славяно-албанские гибриды, мы сильно радуемся.

Вот и сегодня в корпусе обнаружилось следующее красивое словосочетание:

Bra't ne'jzin e'sti mlo'gu u'bavo de'te, e'sti bi'den i pre't da vle'zit de'mek i vo li'ðjevo so fe'vo
Ее брат — очень хороший парень, он [таким — SR] был и перед тем как вступить, ну, в связь с религией (Восточная Албания, c. Требишт муниципалитета Булькиза, западномакедонский).

li'ðjevo < албанск. lidhje 'связь', оформляется по македонскому среднему роду и присоединяет проксимальный артикль -в- (а почему он тут именно проксимальный, фиг его знает, не исключено, что это дискурсивная функция: "та самая связь с той самой религией, о которой мы только что говорили");

fe'vo < албанск. fe 'религия'. Албанский исходник сразу и не опознаешь (кстати, сходство албанского fe и русской феи кажущееся: в албанском это слово из вульгарной латыни (< *fēdes, латинск. fidēs), а в русском из французского (или немецкого), далее в конечном счете восходит также к латыни, но к другому корню: fātum.

Оба слова переходят из албанского женского в македонский средний род (по морфонологическим причинам, т.к. они оба оканчиваются на -е). При этом lidhje, отметим, сохраняет албанский межзубный /ð/, для славянских фонологических систем в принципе не характерный (в македонском: только в диалектах и только при контакте с языками, где эта фонема есть).

Еще из нетривиального (но известного и другим македонским диалектам, в том числе не в контакте с албанским): de'te в значении не только 'ребенок', но и 'ребенок мужского пола: мальчик > парень'. Когда спрашиваешь бабулю из западномакедонского села, сколько у нее было детей, будь готов к тому, что она назовет только количество мальчиков.

Тут, в общем, сложно понять, где кончается собственно лексическое значение слова и начинается отбитый сексизм, который так прочно вшит в традиционную модель мира в нашем любимом регионе (и который потихоньку отступает в связи с повышением уровня жизни и образования, но всё равно еще дает о себе знать). Пару лет назад мы обнаружили в архиве интереснейший документ — материалы переписи переселенцев из одного македонского региона в Албании. Переписчики очень тщательно отразили всех мужиков: имя-фамилия, год рождения, партийность (естественно, документ конца 1980х), рабочая специальность и т.д. Поскольку переписывали именно семьи, за основу были приняты главы семейств. При этом женщины были указаны просто через количество (что-то типа: Еюп из села Требишта, 1948 г.р., член АПТ с 1970 г., 4 класса, строитель; жена; сын Агим 1968 г.р., 4 класса+4 класса агротехникума, водитель грузовика, сын Марэнглен 1971 г.р., 8 классов, строитель; три дочери"; то есть детали трех мужиков перечислены аккуратно, а про женщин просто указан факт существования).
#studime_dialektologjike

Тут еще надо понимать, что какие-то очень яркие западномакедонские явления нам настолько примелькались, что мы их не опознаем как нечто необычное — а они тоже очень интересные.

Например, в приведенном фрагменте можно наблюдать притяжательное местоимение в постпозиции (bra't ne'jzin) — совершенно по албанской модели (vëllai i_saj досл. 'брат ее') — при этом прилагательное так себя в данном случае не ведет (mlo'gu u'bavo de'te), ср. единственно возможное немаркированное в албанском djali shumë i_mirë досл. 'парень очень хороший'. Импрессионистически можем засвидетельствовать, что у наших информантов порядок слов гуляет между немаркированным албанским (определение в постпозиции) и немаркированным славянским (определение в препозиции). Но это у нас раньше корпуса не было, а теперь можно будет проследить, есть ли там тенденции, на основании 750.000 словоупотреблений (на самом деле меньше, потому что и наша уважаемая редакция очень потрындеть любит, и информанты нет-нет да и ввернут монолог на албанском на 400-700 словоформ — в корпус это всё, естественно, вошло, но себя самих и албанский язык наших славянских информантов мы исследовать не готовы). Можно ли ожидать, что притяжательные местоимения будут чаще или реже в постпозиции, чем имена прилагательные? Есть ли какие-то семантические или формальные факторы, которые влияют на пре/постпозиционирование определения? Могут ли быть релевантными другие факторы, типа того же пола говорящих? Так много вопросов и так мало (пока) ответов.

А еще тут прекрасный третий перфект (e'sti bi'den) — в македонском стандарте он тоже есть, но используется только с несколькими семантическими группами глаголов (глаголы еды; глаголы движения: сум јаден 'я поел', сум дојден 'я пришел'). Чем дальше на запад (и на юго-запад) македонской диалектной территории, тем больше глаголов могут образовывать третий перфект (вплоть до тавтологических форм типа e'sti bi'den "есть бытый" — с этим примерно совпадает ареал тавтологического второго перфекта имам имано "имею името") — ну, что не удивительно, так как третий перфект, кажется, обязан своему возникновению аромунскому влиянию (а второй перфект настолько балканский, что там прямой источник и не установить). Мы, наверное, как-то упоминали, что в македонском языке (стандарт и диалекты, которыми мы занимаемся) осталась только одна форма причастия. Исходно это страдательное причастие прошедшего времени (јаден), которое, однако, давно уже образуется и от не совместимых с пассивными употреблениями глаголов (дојден) и далеко не только в значении прошедшего времени (Овај човек е умрен 'Этот человек умер' или 'Этот человек мертвый' — т.е. состояние актуально в момент речи), так что считать его страдательным и претеритным уже не имеет смысла. Вот так, с виду система славянская, а на самом деле она вся полностью перестроена.

Но это уже довольно хорошо описано, а вот "лидьево со фево" — это очень нетривиально.
#studime_dialektologjike