Лотарингский мастер XVII столетия, Жорж де Латур был совершенно забыт уже в следующем веке и, кто знает: если бы не то неизгладимое впечатление, которое производит его анонимная до XIX века картина «Новорожденный», возможно, имя Латура так и не было бы возвращено потомству, а сам мастер не стал бы одним из самых желанных и дорогих художников на аукционах ХХ и ХХI века.
Прямо напротив зрителя, опустив глаза долу, сидит трогательная молодая женщина с новорожденным младенцем на коленях. Мы видим, с каким мастерством написаны её руки и по расположению пальцев понимаем, как именно она держит ребёнка – совсем неумело и в то же время бережно, словно бесценную реликвию. На её неправильном и нежном лице читается величайшее изумление от только что свершившегося факта: родился человек.
Сидящая слева пожилая женщина (возможно, мать молодой или повитуха) смотрит на роженицу и младенца с выражением сдержанной, мудрой усталости. Её жест можно истолковать двояко. С одной стороны, она прикрывает рукой свечу – чтобы её не задуло сквозняком или чтобы близкий свет не слепил глаза. С другой, именно так выглядит в религиозной живописи жест благословения.
«Новорожденный» Латура написан на стыке жанровой и религиозной живописи. Многие исследователи усматривают в бытовой сцене библейский план, отождествляя изображенных женщин с Девой Марией и её матерью, святой праведной Анной. В самом новорожденном видели нетривиальное и сильно отличающееся от любых канонов изображение младенца Христа, отсюда второе название картины – «Рождество». Как бы то ни было, созерцание «Новорожденного» создаёт ощущение величайшей внутренней тишины. Мир словно замер от факта того, что только что свершилось. Если согласиться, что перед нами библейская сцена, придётся признать: Латур достиг величайшей выразительности, обойдясь без ангелов, нимбов и золотого сияния. Что греха таить, многие канонические изображения Рождества ласкают глаз живописным совершенством, но не находят эмоционального отклика. Напротив, картина Латура заставляет сердце замереть. «Это какой-то насильственный шарм, завораживающий и пленящий», – признавался в неотразимом воздействии «Новорожденного» Эмиль Золя.
Невероятен, особенно для XVII века, реализм изображения младенца. Не «маленький старец» со средневековых икон, не упитанный ангелочек-путти с картин эпохи Возрождения – перед нами именно новорожденный, изображённый в профиль. У него характерные слегка припухшие веки (результат прохождения родовых путей), вздернутый нос и приподнятая верхняя губа – так природа физиологически приспосабливает младенцев для кормления грудью. Латур сам был отцом десяти детей и, конечно, не мог этого не знать. Но знать и видеть – одно, а настолько допустить физиологию в искусство – это было и смело, и ново.
@pic_history
#ЖоржДеЛатур #Барокко
Прямо напротив зрителя, опустив глаза долу, сидит трогательная молодая женщина с новорожденным младенцем на коленях. Мы видим, с каким мастерством написаны её руки и по расположению пальцев понимаем, как именно она держит ребёнка – совсем неумело и в то же время бережно, словно бесценную реликвию. На её неправильном и нежном лице читается величайшее изумление от только что свершившегося факта: родился человек.
Сидящая слева пожилая женщина (возможно, мать молодой или повитуха) смотрит на роженицу и младенца с выражением сдержанной, мудрой усталости. Её жест можно истолковать двояко. С одной стороны, она прикрывает рукой свечу – чтобы её не задуло сквозняком или чтобы близкий свет не слепил глаза. С другой, именно так выглядит в религиозной живописи жест благословения.
«Новорожденный» Латура написан на стыке жанровой и религиозной живописи. Многие исследователи усматривают в бытовой сцене библейский план, отождествляя изображенных женщин с Девой Марией и её матерью, святой праведной Анной. В самом новорожденном видели нетривиальное и сильно отличающееся от любых канонов изображение младенца Христа, отсюда второе название картины – «Рождество». Как бы то ни было, созерцание «Новорожденного» создаёт ощущение величайшей внутренней тишины. Мир словно замер от факта того, что только что свершилось. Если согласиться, что перед нами библейская сцена, придётся признать: Латур достиг величайшей выразительности, обойдясь без ангелов, нимбов и золотого сияния. Что греха таить, многие канонические изображения Рождества ласкают глаз живописным совершенством, но не находят эмоционального отклика. Напротив, картина Латура заставляет сердце замереть. «Это какой-то насильственный шарм, завораживающий и пленящий», – признавался в неотразимом воздействии «Новорожденного» Эмиль Золя.
Невероятен, особенно для XVII века, реализм изображения младенца. Не «маленький старец» со средневековых икон, не упитанный ангелочек-путти с картин эпохи Возрождения – перед нами именно новорожденный, изображённый в профиль. У него характерные слегка припухшие веки (результат прохождения родовых путей), вздернутый нос и приподнятая верхняя губа – так природа физиологически приспосабливает младенцев для кормления грудью. Латур сам был отцом десяти детей и, конечно, не мог этого не знать. Но знать и видеть – одно, а настолько допустить физиологию в искусство – это было и смело, и ново.
@pic_history
#ЖоржДеЛатур #Барокко
Сохранилось письмо короля, датированное 1653-м годом, где он сообщает, что девять лет не разрешает писать свои портреты даже Веласкесу – всем остальным Филипп запретил это гораздо раньше, как только познакомился с Веласкесом. Много лет у него было эксклюзивное право портретировать короля. Художник изображал Филиппа IV великолепным рыцарем, блестящим всадником, мудрым монархом. А король давал ему высокие придворные должности. Но однажды наложил запрет на портреты: королю не хотелось, чтобы высочайшее мастерство Веласкеса (которого уже при жизни стали называть «художником истины») с бескомпромиссной правдивостью запечатлело то, как он стареет.
Мы не знаем, что именно сподвигло Филиппа пересмотреть свой запрет, но в середине 1650-х годов, после беспрецедентно долгого перерыва, Веласкес написал два его портрета (один сейчас в Прадо, другой, описываемый здесь, в Лондонской национальной галерее). Королю, как уже было сказано, здесь около 50-ти лет. И его лицо не оставляет сомнений в том, что этот человек повидал на своём веку немало бед. К этому времени он пережил смерть любимой жены Изабеллы Бурбонской и обожаемого наследника – сына Балтазара Карлоса. Испания столкнулась с рядом военных поражений, а её имперское великолепие значительно поблекло. Ушли из-под владычества испанской короны непокорные Нидерланды. Всё это Филипп должен был рассматривать как итог своего многолетнего правления. 16-летним мальчиком он вступил на испанский престол, и хотя в 1656-м править ему оставалось еще почти десять лет, уже мог подвести неутешительные итоги: возглавляемая им империя рушилась на глазах, теряла экономическое и политическое влияние.
Король не был ни стратегом, ни выдающимся политиком. Человек образованный, утончённый и нерешительный, он больше увлекался живописью, чем политикой, а государственные дела с удовольствием переложил на своего фаворита графа-герцога Оливареса (который, кстати, в 1620-х годах и порекомендует королю Веласкеса).
Среди Габсбургов были очень распространены близкородственные браки. Дегенеративная генетика становилась причиной того, что дети рождались слабыми и больными. Шестеро детей Филиппа и его первой жены умерли в младенчестве. Выжили лишь дочь Мария Терезия (которая потом станет женой Людовика ХIV) и сын Балтазар Карлос, любимец отца и Веласкеса, на которого империя возлагала большие династические надежды. Совсем юным наследника Габсбургов обручили с Марианной Австрийской, дочкой императора Фердинанда III. Но в 16 лет Балтазар Карлос неожиданно скончался. Весь испанский двор был в трауре и печали. И вот тогда, чтобы не отказываться от династического союза, Филиппу IV пришлось самому жениться на невесте покойного сына, которая к тому же приходилась королю родной племянницей. Тридцатилетняя разница в возрасте и близкое родство не помешали супругам родить еще пятерых детей. Филиппа, его вторую жену Марианну и их старшую дочь инфанту Маргариту мы может увидеть на знаменитой картине Веласкеса «Менины», написанной примерно в то же время, что и этот портрет короля – печальный и одновременно величественный.
@pic_history
#ДиегоВеласкес #Портрет #Барокко
Мы не знаем, что именно сподвигло Филиппа пересмотреть свой запрет, но в середине 1650-х годов, после беспрецедентно долгого перерыва, Веласкес написал два его портрета (один сейчас в Прадо, другой, описываемый здесь, в Лондонской национальной галерее). Королю, как уже было сказано, здесь около 50-ти лет. И его лицо не оставляет сомнений в том, что этот человек повидал на своём веку немало бед. К этому времени он пережил смерть любимой жены Изабеллы Бурбонской и обожаемого наследника – сына Балтазара Карлоса. Испания столкнулась с рядом военных поражений, а её имперское великолепие значительно поблекло. Ушли из-под владычества испанской короны непокорные Нидерланды. Всё это Филипп должен был рассматривать как итог своего многолетнего правления. 16-летним мальчиком он вступил на испанский престол, и хотя в 1656-м править ему оставалось еще почти десять лет, уже мог подвести неутешительные итоги: возглавляемая им империя рушилась на глазах, теряла экономическое и политическое влияние.
Король не был ни стратегом, ни выдающимся политиком. Человек образованный, утончённый и нерешительный, он больше увлекался живописью, чем политикой, а государственные дела с удовольствием переложил на своего фаворита графа-герцога Оливареса (который, кстати, в 1620-х годах и порекомендует королю Веласкеса).
Среди Габсбургов были очень распространены близкородственные браки. Дегенеративная генетика становилась причиной того, что дети рождались слабыми и больными. Шестеро детей Филиппа и его первой жены умерли в младенчестве. Выжили лишь дочь Мария Терезия (которая потом станет женой Людовика ХIV) и сын Балтазар Карлос, любимец отца и Веласкеса, на которого империя возлагала большие династические надежды. Совсем юным наследника Габсбургов обручили с Марианной Австрийской, дочкой императора Фердинанда III. Но в 16 лет Балтазар Карлос неожиданно скончался. Весь испанский двор был в трауре и печали. И вот тогда, чтобы не отказываться от династического союза, Филиппу IV пришлось самому жениться на невесте покойного сына, которая к тому же приходилась королю родной племянницей. Тридцатилетняя разница в возрасте и близкое родство не помешали супругам родить еще пятерых детей. Филиппа, его вторую жену Марианну и их старшую дочь инфанту Маргариту мы может увидеть на знаменитой картине Веласкеса «Менины», написанной примерно в то же время, что и этот портрет короля – печальный и одновременно величественный.
@pic_history
#ДиегоВеласкес #Портрет #Барокко
Помещение, где женщины заняты пряжей, темновато. Это заставляет вспомнить о ранних бодегонах Веласкеса – бытовых сценках, исполненных в манере Караваджо. А впереди, в смежной комнате, отделённой от нашей двумя массивными ступенями, потоком струится солнечный свет. Ортега-и-Гассет, кстати, полагал, что этот поток света, падающего слева, и есть протагонист (главный герой) картины.
Свет щедро проливается на другую группу женщин в парадных пышных платьях. Рядом с ними располагаются музыкальные инструменты, а вся стена затянута гигантским дорогим гобеленом, изображение которого, при желании, тоже поддаётся расшифровке. Но прежде возникает вопрос: а что общего между этими двумя группками женщин? Чем они связаны? Почему эти два разнородных пространства Веласкес объединил? Причем не просто объединил, а подчинил принципу зеркальности. Композиционно эти группы аналогичны: по две героини справа и слева, а одна – впереди и несколько в глубине.
Но уподоблены группы героинь на первом и втором планах только для того, чтобы тут же их противопоставить. «Здесь работают – там играют, здесь необработанная шерсть – там готовый гобелен, здесь отдёргивают портьеру, чтобы впустить свет, – там все залито светом, здесь крутится колесо прялки – там стоит виолончель, на которой никто не играет. Здесь пространство работы, ремесла, действия, там – созерцания, чистого искусства, - сравнивает искусствовед Марина Торопыгина, - две эти темы – ремесло и искусство – сопоставляются и в то же время как будто отражаются одна в другой».
Однако оказывается, что связь между этими двумя группами персонажей, двумя разнородными мирами – гораздо глубже. Она не просто композиционная, но и смысловая. Дело в том, что, гобелен, который с таким вниманием рассматривают знатные дамы, рассказывает нам о… пряхах. Сравнительно недавно удалось установить, что изображение гобелена написано по мотивам картины Тициана «Похищение Европы». А это сразу же заставляет вспомнить о мифической пряхе Арахне. Согласно античной легенде, Арахна так возгордилась своим умением, что вызвала на поединок саму Афину – не просто богиню мудрости, но еще и изобретательницу веретена. Дерзость Арахны простиралась и дальше: она выткала на полотне эпизод из многочисленных любовных приключений отца Афины Зевса, а именно тот, где он похищает дочку сидонского царя Европу. Афина в назидание превратила Арахну в паука, чтобы ей вечно плести свою паутину (боязнь пауков так и называется – «арахнофобия»).
Так искусствоведы пришли к выводу, что «Пряхи» Веласкеса не что иное, как иллюстрация к мифу об Арахне, изложенному Овидием, хотя и выполненная «на современном материале». Но самые пытливые из исследователей двинулись дальше. Они осмелились предположить, что в пожилой женщине за прялкой Веласкес изобразил свою жену Хуану Миранду, на которой женился 19-летним и с которой прожил всю жизнь, а в молодой пряхе, развернутой спиной зрителю, «зашифровал» тайную возлюбленную – итальянскую художницу Фламинию Трива. Возможно, он намекал, что пряхи на картине – античные мойры, плетущие нить его личной судьбы.
@pic_history
#ДиегоВеласкес #МифологическаяCцена #Барокко
Свет щедро проливается на другую группу женщин в парадных пышных платьях. Рядом с ними располагаются музыкальные инструменты, а вся стена затянута гигантским дорогим гобеленом, изображение которого, при желании, тоже поддаётся расшифровке. Но прежде возникает вопрос: а что общего между этими двумя группками женщин? Чем они связаны? Почему эти два разнородных пространства Веласкес объединил? Причем не просто объединил, а подчинил принципу зеркальности. Композиционно эти группы аналогичны: по две героини справа и слева, а одна – впереди и несколько в глубине.
Но уподоблены группы героинь на первом и втором планах только для того, чтобы тут же их противопоставить. «Здесь работают – там играют, здесь необработанная шерсть – там готовый гобелен, здесь отдёргивают портьеру, чтобы впустить свет, – там все залито светом, здесь крутится колесо прялки – там стоит виолончель, на которой никто не играет. Здесь пространство работы, ремесла, действия, там – созерцания, чистого искусства, - сравнивает искусствовед Марина Торопыгина, - две эти темы – ремесло и искусство – сопоставляются и в то же время как будто отражаются одна в другой».
Однако оказывается, что связь между этими двумя группами персонажей, двумя разнородными мирами – гораздо глубже. Она не просто композиционная, но и смысловая. Дело в том, что, гобелен, который с таким вниманием рассматривают знатные дамы, рассказывает нам о… пряхах. Сравнительно недавно удалось установить, что изображение гобелена написано по мотивам картины Тициана «Похищение Европы». А это сразу же заставляет вспомнить о мифической пряхе Арахне. Согласно античной легенде, Арахна так возгордилась своим умением, что вызвала на поединок саму Афину – не просто богиню мудрости, но еще и изобретательницу веретена. Дерзость Арахны простиралась и дальше: она выткала на полотне эпизод из многочисленных любовных приключений отца Афины Зевса, а именно тот, где он похищает дочку сидонского царя Европу. Афина в назидание превратила Арахну в паука, чтобы ей вечно плести свою паутину (боязнь пауков так и называется – «арахнофобия»).
Так искусствоведы пришли к выводу, что «Пряхи» Веласкеса не что иное, как иллюстрация к мифу об Арахне, изложенному Овидием, хотя и выполненная «на современном материале». Но самые пытливые из исследователей двинулись дальше. Они осмелились предположить, что в пожилой женщине за прялкой Веласкес изобразил свою жену Хуану Миранду, на которой женился 19-летним и с которой прожил всю жизнь, а в молодой пряхе, развернутой спиной зрителю, «зашифровал» тайную возлюбленную – итальянскую художницу Фламинию Трива. Возможно, он намекал, что пряхи на картине – античные мойры, плетущие нить его личной судьбы.
@pic_history
#ДиегоВеласкес #МифологическаяCцена #Барокко
Высокая цена – всегда результат синергии многих факторов. Причём далеко не всегда можно сказать, какой из них имел решающее значение. Возможно, дело в том, что «Прометей» – одна из характернейших картин Риберы с его «фирменным» острым драматизмом и резкой светотенью. А быть может, к легендированию картины имеют непосредственное отношение слухи о нездоровом интересе Риберы к истязаниям и пыткам. Или же свою роль сыграла «караваджиевская» манера исполнения «Прометея», а Караваджо, как известно, всегда отлично продаётся.
Рибера использовал в «Прометее» своё излюбленное композиционное решение – разместить тело в напряженнной и сложной позе строго по диагонали картины. В подобных, хотя и не тождественных, положениях предстают в 1620-х годах на картинах Риберы святые Варфоломей, Андрей, Себастьян. Композиция, «отработанная» на христианских святых, в 1630-м году или позже, когда написан «Прометей», оказалась едва ли не более подходящей для античного титана. Тем более, сюжет мифа о Прометее, самоотверженном защитнике человеческого рода от произвола богов, располагает к живописным упражнениям в передаче телесных мук и корчей.
Точная передача анатомии прикованного Прометея, предельного напряжения всех мышц, рваной кровавой раны в боку и, главное, передача эмоционального накала огромной силы – вот «визитная карточка» Риберы. Все это делает картину драматически-волнующей и такой желанной для покупателей. Согласно некоторым данным, для этюдов и зарисовок Рибера регулярно посещал неапольские тюрьмы, где наблюдал за истязаемыми заключенными. Это позволяло ему натуралистично изображать человеческое тело, насильственно вывернутое, распластанное в неудобном и мучительном положении. Недаром Риберу иногда называют «художником истязаний».
Рибера действительно заимствует у Караваджо живописные техники, известные как «кьяроскуро» и «тенебросо». Некоторые старые авторы настойчиво пытались найти доказательства их личных встреч. Но, ради исторической справедливости, следует уточнить, что Хосе де Рибера и Микеланджело Меризи да Караваджо познакомиться всё-таки не успели: Караваджо бежал из Неаполя в 1607-м, а Рибера, вероятнее всего, перебрался туда и остался там на всю жизнь несколькими годами позже, когда Караваджо уже не было в живых.
Среди восьми покупателей, охотящихся за этим лотом на Sotheby's, были представители Прадо, но им так и не удалось пополнить коллекцию главного музея Испании. К огромному сожалению, личность нового владельца «Прометея», согласно аукционным правилам конфиденциальности, остаётся неизвестной.
@pic_history
#Рибера #Барокко #МифологическаяСцена
Рибера использовал в «Прометее» своё излюбленное композиционное решение – разместить тело в напряженнной и сложной позе строго по диагонали картины. В подобных, хотя и не тождественных, положениях предстают в 1620-х годах на картинах Риберы святые Варфоломей, Андрей, Себастьян. Композиция, «отработанная» на христианских святых, в 1630-м году или позже, когда написан «Прометей», оказалась едва ли не более подходящей для античного титана. Тем более, сюжет мифа о Прометее, самоотверженном защитнике человеческого рода от произвола богов, располагает к живописным упражнениям в передаче телесных мук и корчей.
Точная передача анатомии прикованного Прометея, предельного напряжения всех мышц, рваной кровавой раны в боку и, главное, передача эмоционального накала огромной силы – вот «визитная карточка» Риберы. Все это делает картину драматически-волнующей и такой желанной для покупателей. Согласно некоторым данным, для этюдов и зарисовок Рибера регулярно посещал неапольские тюрьмы, где наблюдал за истязаемыми заключенными. Это позволяло ему натуралистично изображать человеческое тело, насильственно вывернутое, распластанное в неудобном и мучительном положении. Недаром Риберу иногда называют «художником истязаний».
Рибера действительно заимствует у Караваджо живописные техники, известные как «кьяроскуро» и «тенебросо». Некоторые старые авторы настойчиво пытались найти доказательства их личных встреч. Но, ради исторической справедливости, следует уточнить, что Хосе де Рибера и Микеланджело Меризи да Караваджо познакомиться всё-таки не успели: Караваджо бежал из Неаполя в 1607-м, а Рибера, вероятнее всего, перебрался туда и остался там на всю жизнь несколькими годами позже, когда Караваджо уже не было в живых.
Среди восьми покупателей, охотящихся за этим лотом на Sotheby's, были представители Прадо, но им так и не удалось пополнить коллекцию главного музея Испании. К огромному сожалению, личность нового владельца «Прометея», согласно аукционным правилам конфиденциальности, остаётся неизвестной.
@pic_history
#Рибера #Барокко #МифологическаяСцена
В основе сюжета тот памятный день, когда нога будущей королевы впервые ступила на французский берег. Нельзя сказать, что этот факт был окружён неким ореолом славы и пышных почестей, хотя Мария прибыла на прекрасном сверкающем корабле, сопровождаемая тремя флотилиями и привезла с собой семь тысяч итальянцев, которым суждено было с этого момента жить во Франции, однако, живописец смог превратить её прибытие в настоящую феерию, пышное священнодействие.
Сама героиня окружена таким количеством ярких персонажей, что на их фоне её и не сразу разглядишь. В первую очередь, глаз останавливается на обнажённых наядах-сиренах, расположенных внизу картины. Рядом с ними мы видим Нептуна и Тритона. Над головой новой королевы трубит о прибытии парящая в небе Слава.
Сходящую с корабля Марию встречают, раскинув руки, два персонажа, олицетворяющие всю Францию и Марсель в частности.
Весь цикл Рубенса о Марии Медичи имел большое политическое значение – королева только-только вернулась из изгнания, помирившись, наконец, со своим сыном, королём Людовиком XIII, и картины должны были помочь укрепить положение и восстановить её репутацию при дворе. Создавая образ королевы, Рубенсу удалось возвысить его, придать царственное величие и весомо преобразить заурядную судьбу Марии Медичи.
@pic_history
#ПитерРубенс #Барокко
Сама героиня окружена таким количеством ярких персонажей, что на их фоне её и не сразу разглядишь. В первую очередь, глаз останавливается на обнажённых наядах-сиренах, расположенных внизу картины. Рядом с ними мы видим Нептуна и Тритона. Над головой новой королевы трубит о прибытии парящая в небе Слава.
Сходящую с корабля Марию встречают, раскинув руки, два персонажа, олицетворяющие всю Францию и Марсель в частности.
Весь цикл Рубенса о Марии Медичи имел большое политическое значение – королева только-только вернулась из изгнания, помирившись, наконец, со своим сыном, королём Людовиком XIII, и картины должны были помочь укрепить положение и восстановить её репутацию при дворе. Создавая образ королевы, Рубенсу удалось возвысить его, придать царственное величие и весомо преобразить заурядную судьбу Марии Медичи.
@pic_history
#ПитерРубенс #Барокко
Мы вольны соглашаться или противиться такому профессиональному взгляду на автопортреты Ван Дейка и всё же ценность их несомненна: они дают нам вполне точное представление о художнике – нервном, эмоционально утонченном, явно болезненно честолюбивом и зависимом от роскоши и признания, словом, таком, каким, судя по сохранившимся документам и биографическим сведениям, Ван Дейк и был.
Известен автопортрет на дереве, который написал 14-летний художник. Мы видим только лицо – но какое! С умным, твёрдым и уверенным взглядом и с вызовом в глазах. «Автопортрет» из Эрмитажа – это следующий этап в жизни Ван Дейка. Ему здесь слегка за двадцать. В это время Ван Дейк уже признанный мастер. Шутка ли – его иногда сравнивают с самим Рубенсом! В глубине души Ван Дейк считает такое сравнение обоснованным, но ведь далеко не все их равновеликость признают - и потому в его глазах по-прежнему вызов, даже некоторая спесь – и одновременно беззащитность. Ван Дейк прячет её под щегольской одеждой (говорили, что никто не умел писать блеск атласа и фактуру шёлка так, как это делал Ван Дейк), под несколько развязной позой. Он так стремится изобразить расслабленность, что это выглядит нарочитым. По воспоминаниям современников, Рубенс и Ван Дейк обладали совершенно различной физикой и несходными темпераментами. Рубенс был коренастым крупным человеком, основательным, неторопливым и спокойным. Ван Дейк, напротив, был мал ростом, тщедушен, нервен и импульсивен в работе. Некоторым заказчикам это претило.
За тем, что можно ошибочно принять за самолюбование, мы видим на автопортрете Ван Дейка вполне исчерпывающую эмоциональную характеристику - живой темперамент, сплав легкомыслия и меланхолии, самоуверенности и беззащитности.
Всем нам наверняка не раз встречалось утверждение, что длинные, конически сужающиеся от основания к кончикам пальцы – это признак артистичности натуры. Антонис Ван Дейк в этом смысле – пример ярчайший. На всех автопортретах, где он изображает себя не погрудно, а по пояс или в рост, бросаются в глаза его удивительные пальцы – изящные, тонкие, с тщательно ухоженными, отполированными ногтями. Интереснее другое: Ван Дейк изображал так не только себя. Красивые удлинённые пальцы встречаются на многих его картинах, они станут «визитной карточкой» художника и узнаваемой приметой его героев, которым Ван Дейк приписывал качества, которыми те могли и не обладать: поэтичность, аристократизм, утонченность и возвышенность помыслов.
@pic_history
#АнтонисВанДейк #Портрет #Барокко
Известен автопортрет на дереве, который написал 14-летний художник. Мы видим только лицо – но какое! С умным, твёрдым и уверенным взглядом и с вызовом в глазах. «Автопортрет» из Эрмитажа – это следующий этап в жизни Ван Дейка. Ему здесь слегка за двадцать. В это время Ван Дейк уже признанный мастер. Шутка ли – его иногда сравнивают с самим Рубенсом! В глубине души Ван Дейк считает такое сравнение обоснованным, но ведь далеко не все их равновеликость признают - и потому в его глазах по-прежнему вызов, даже некоторая спесь – и одновременно беззащитность. Ван Дейк прячет её под щегольской одеждой (говорили, что никто не умел писать блеск атласа и фактуру шёлка так, как это делал Ван Дейк), под несколько развязной позой. Он так стремится изобразить расслабленность, что это выглядит нарочитым. По воспоминаниям современников, Рубенс и Ван Дейк обладали совершенно различной физикой и несходными темпераментами. Рубенс был коренастым крупным человеком, основательным, неторопливым и спокойным. Ван Дейк, напротив, был мал ростом, тщедушен, нервен и импульсивен в работе. Некоторым заказчикам это претило.
За тем, что можно ошибочно принять за самолюбование, мы видим на автопортрете Ван Дейка вполне исчерпывающую эмоциональную характеристику - живой темперамент, сплав легкомыслия и меланхолии, самоуверенности и беззащитности.
Всем нам наверняка не раз встречалось утверждение, что длинные, конически сужающиеся от основания к кончикам пальцы – это признак артистичности натуры. Антонис Ван Дейк в этом смысле – пример ярчайший. На всех автопортретах, где он изображает себя не погрудно, а по пояс или в рост, бросаются в глаза его удивительные пальцы – изящные, тонкие, с тщательно ухоженными, отполированными ногтями. Интереснее другое: Ван Дейк изображал так не только себя. Красивые удлинённые пальцы встречаются на многих его картинах, они станут «визитной карточкой» художника и узнаваемой приметой его героев, которым Ван Дейк приписывал качества, которыми те могли и не обладать: поэтичность, аристократизм, утонченность и возвышенность помыслов.
@pic_history
#АнтонисВанДейк #Портрет #Барокко
Танцующие, впрочем, не занимают в композиции Стена основного места. Они собрались в свой, отдельный кружок, а остальные посетители гостиницы развлекаются кто во что горазд. Сцена содержит множество фривольных и даже откровенно непристойных намеков, которые позволяют нам предположить, что перед нами не просто гостиница, а “гостиница с номерами”. То есть, попросту говоря, дом терпимости.
Обратите внимание на группу в дверном проеме. Щеголеватого вида мужчина приглашает даму пройти внутрь, другой кавалер останавливает ее. Дама колеблется, и мы не можем с уверенностью определить – войдет она в эту “обитель греха” или нет.
@pic_history
#ЯнСтен #Барокко
Обратите внимание на группу в дверном проеме. Щеголеватого вида мужчина приглашает даму пройти внутрь, другой кавалер останавливает ее. Дама колеблется, и мы не можем с уверенностью определить – войдет она в эту “обитель греха” или нет.
@pic_history
#ЯнСтен #Барокко
В 1663 году в Амстердаме разразилась чума, которая унесла жизнь каждого десятого горожанина. Изображение, датированное тем периодом, – почти документальная сцена, напоминающая, что Метсю начинал как исторический живописец. Пронзительности полотну добавляют яркие цветовые пятна на сером фоне.
Габриеля Метсю принято считать жанристом, но он также писал портреты, натюрморты и религиозные картины. Эта работа формально относится к жанровым сценам. Но мощный образ родительской преданности и материнской нежности напоминает традиционную тему Мадонны и младенца. Вместе с тем, бледное лицо и расслабленные конечности ребёнка вызывают ассоциацию с пьетой или оплакиванием Христа, когда Мария прижимает к груди своего мёртвого сына. Религиозности композиции добавляет чёрная картина с Распятием, висящая на стене над главными героями.
«Больной ребёнок» – один из аргументов против распространённого мнения, что Габриель Метсю был учеником лейденского «изящного художника» Геррита Доу. Техника Метсю совсем не похожа на технику его знаменитого коллеги. Мать и дитя написаны свободными, сочными мазками, палитра смелее и разнообразнее, чем у Доу. В целом здесь можно найти сходство с картинами фламандских живописцев или даже отголоски «Мадонны с младенцем» Антониса ван Дейка.
@pic_history
#ГабриельМетсю #Портрет #Барокко
Габриеля Метсю принято считать жанристом, но он также писал портреты, натюрморты и религиозные картины. Эта работа формально относится к жанровым сценам. Но мощный образ родительской преданности и материнской нежности напоминает традиционную тему Мадонны и младенца. Вместе с тем, бледное лицо и расслабленные конечности ребёнка вызывают ассоциацию с пьетой или оплакиванием Христа, когда Мария прижимает к груди своего мёртвого сына. Религиозности композиции добавляет чёрная картина с Распятием, висящая на стене над главными героями.
«Больной ребёнок» – один из аргументов против распространённого мнения, что Габриель Метсю был учеником лейденского «изящного художника» Геррита Доу. Техника Метсю совсем не похожа на технику его знаменитого коллеги. Мать и дитя написаны свободными, сочными мазками, палитра смелее и разнообразнее, чем у Доу. В целом здесь можно найти сходство с картинами фламандских живописцев или даже отголоски «Мадонны с младенцем» Антониса ван Дейка.
@pic_history
#ГабриельМетсю #Портрет #Барокко
Сразу же предположили, что, скорее всего, это две части одного полотна. Во-первых, сходство мотива: не так часто персонажи картин поглощают горох, да еще руками. Во-вторых, на обеих картинах был виден грубый вертикальный след разреза на одной из сторон. Оставалось установить автора. Стандартной процедурой в подобной ситуации является рассылка соответствующего запроса по всем европейским музеям: не содержится ли в их фондах чего-то подобного?
Ответ пришел из Нанси – административной столицы округа Лотарингия. В их городском музее, действительно, имелась картина с такими персонажами. Но самое главное, на обороте было подписано «копия с де Латура». Обнаружить подлинник и установить авторство – в мире искусства и то, и другое является крупными удачами. Швейцарские половинки соединили, отреставрировали и дали картине название «Едоки гороха», после чего её приобрела берлинская Художественная галерея.
По всей вероятности, мы видим на картине странствующих нищих – на это может указывать посох старика и другие детали облика героев: ветхая одежда, грязные ногти, засаленный, давно не знавший стирки платок на шее старухи. Если это предположение верно, то, скорее всего, миска гороха получена героями в качестве подаяния. Старики берут горох горстями, серьёзно и сосредоточено, как будто выполняют важное дело, однако не без удовольствия – обратите внимание на отсутствующий взгляд старухи или на лоснящиеся жирным блеском губы её спутника.
Проводились параллели между картиной «Едоки гороха» и одиночными портретами старика и старухи, представленными сейчас в Музее изящных искусств Сан-Франциско. Скорее всего, это парные работы, но даже объединение их вместе ничего бы не прибавило к смыслу: старик и старуха из Сан-Франциско выглядят отдельными заготовками к сюжетным картинам, к каким-нибудь неизвестным многофигурным жанровым композициям, в то время как берлинские «Едоки гороха» – законченное произведение, шедевр. Вот только в чём смысл, в чем суть художественного месседжа Латура?
Искусствоведы справедливо сомневаются, что «Едоки гороха» Латура – обыкновенная жанровая сцена. Как известно, жанровые сцены бывают двух основных типов: первый можно назвать сатирическим или юмористическим, второй – драматическим. В любом случае, жанр в живописи подразумевает выраженную авторскую оценку, осуждение или сочувствие. Но в «Едоках гороха» нет ни смешного, ни патетического. Де Латур смотрит на своих героев без осуждения и без жалости. Он кажется беспристрастным, как судебный пристав. Недаром художник и скульптор Андре Лот назвал де Латура «первым французским сюрреалистом». Его «Едоки гороха» – это, скорее, беспощадное размышление о бедности и старости, лишённое даже намека на дешёвые сантименты.
@pic_history
#ЖоржДеЛатур #Барокко
Ответ пришел из Нанси – административной столицы округа Лотарингия. В их городском музее, действительно, имелась картина с такими персонажами. Но самое главное, на обороте было подписано «копия с де Латура». Обнаружить подлинник и установить авторство – в мире искусства и то, и другое является крупными удачами. Швейцарские половинки соединили, отреставрировали и дали картине название «Едоки гороха», после чего её приобрела берлинская Художественная галерея.
По всей вероятности, мы видим на картине странствующих нищих – на это может указывать посох старика и другие детали облика героев: ветхая одежда, грязные ногти, засаленный, давно не знавший стирки платок на шее старухи. Если это предположение верно, то, скорее всего, миска гороха получена героями в качестве подаяния. Старики берут горох горстями, серьёзно и сосредоточено, как будто выполняют важное дело, однако не без удовольствия – обратите внимание на отсутствующий взгляд старухи или на лоснящиеся жирным блеском губы её спутника.
Проводились параллели между картиной «Едоки гороха» и одиночными портретами старика и старухи, представленными сейчас в Музее изящных искусств Сан-Франциско. Скорее всего, это парные работы, но даже объединение их вместе ничего бы не прибавило к смыслу: старик и старуха из Сан-Франциско выглядят отдельными заготовками к сюжетным картинам, к каким-нибудь неизвестным многофигурным жанровым композициям, в то время как берлинские «Едоки гороха» – законченное произведение, шедевр. Вот только в чём смысл, в чем суть художественного месседжа Латура?
Искусствоведы справедливо сомневаются, что «Едоки гороха» Латура – обыкновенная жанровая сцена. Как известно, жанровые сцены бывают двух основных типов: первый можно назвать сатирическим или юмористическим, второй – драматическим. В любом случае, жанр в живописи подразумевает выраженную авторскую оценку, осуждение или сочувствие. Но в «Едоках гороха» нет ни смешного, ни патетического. Де Латур смотрит на своих героев без осуждения и без жалости. Он кажется беспристрастным, как судебный пристав. Недаром художник и скульптор Андре Лот назвал де Латура «первым французским сюрреалистом». Его «Едоки гороха» – это, скорее, беспощадное размышление о бедности и старости, лишённое даже намека на дешёвые сантименты.
@pic_history
#ЖоржДеЛатур #Барокко
Ян Стен, решив проиллюстрировать эту пословицу в конце 1660-х, позаимствовал идею трёх поколений у своего фламандского предшественника Якоба Йорданса, который написал аналогичную сцену тридцатью годами ранее. Голландец также адаптировал некоторые детали с работы коллеги, например, мать с ребёнком на руках, волынщика и поющую бабушку с пенсне на носу. Скорее всего, он видел гравюру по картине Йорданса. Однако если у того персонажи вокруг стола всё же выглядят пристойными, то у Стена семейство явно распутное.
В центре застолья находится мать с младенцем на руках. Слева от неё боком сидит смеющийся старик в головном уборе, который отцы обычно надевали на крещение своих детей. Но ребёнок слишком взрослый, чтобы быть недавно крещённым, а мужчина не в том возрасте, чтобы быть новоявленным отцом. Здесь художник показывает некий извращённый мир, о чём также свидетельствует поведение родителей.
Взрослые без зазрения совести передают свои плохие привычки детям. Томно развалившаяся дама с полураскрытым декольте ждёт, пока стоящий юноша вновь наполнит ей бокал. Жаровня с углями под её ногами содержит сексуальный подтекст. Мужчина справа учит маленького сына курить, заходясь от хохота. То, что Стен высмеял в этом персонаже себя, делает сцену ещё более комичной. Сидящий на жёрдочке попугай в левом верхнем углу намекает, что дети повторяют всё, что видят и слышат.
В обеих картинах дополнительным персонажем является собака. Но если у Йорданса пёс, навострив уши, внимательно слушает пение семьи, но значение животного на полотне Яна Стена не до конца понятно. Его внимание сосредоточено не на людях, а на чём-то вне сцены.
Как и его фламандский предшественник, голландец также включил поговорку в повествование. На его картине фраза написана на листе, который держит в руке бабушка.
@pic_history
#ЯнСтен #Барокко
В центре застолья находится мать с младенцем на руках. Слева от неё боком сидит смеющийся старик в головном уборе, который отцы обычно надевали на крещение своих детей. Но ребёнок слишком взрослый, чтобы быть недавно крещённым, а мужчина не в том возрасте, чтобы быть новоявленным отцом. Здесь художник показывает некий извращённый мир, о чём также свидетельствует поведение родителей.
Взрослые без зазрения совести передают свои плохие привычки детям. Томно развалившаяся дама с полураскрытым декольте ждёт, пока стоящий юноша вновь наполнит ей бокал. Жаровня с углями под её ногами содержит сексуальный подтекст. Мужчина справа учит маленького сына курить, заходясь от хохота. То, что Стен высмеял в этом персонаже себя, делает сцену ещё более комичной. Сидящий на жёрдочке попугай в левом верхнем углу намекает, что дети повторяют всё, что видят и слышат.
В обеих картинах дополнительным персонажем является собака. Но если у Йорданса пёс, навострив уши, внимательно слушает пение семьи, но значение животного на полотне Яна Стена не до конца понятно. Его внимание сосредоточено не на людях, а на чём-то вне сцены.
Как и его фламандский предшественник, голландец также включил поговорку в повествование. На его картине фраза написана на листе, который держит в руке бабушка.
@pic_history
#ЯнСтен #Барокко