Forwarded from Старая перечница
📺 Московский телецентр. Начало… / Заметка из газеты «Ударник Метростроя». № 75, 1 апреля 1938 г.
***
В первый день вещания московский телецентр передал в эфир документальный фильм об открытии XVIII съезда ВКП(б). В тот день передачу принимали 100 телевизоров типа ТК-1.
#интересно
Старая перечница
***
В первый день вещания московский телецентр передал в эфир документальный фильм об открытии XVIII съезда ВКП(б). В тот день передачу принимали 100 телевизоров типа ТК-1.
#интересно
Старая перечница
Фёдор Шаляпин позирует Илье Репину в Пенатах. Фотограф К. Булла. 1914 г.
Картина не сохранилась.
Спустя годы художник писал: «Мой портрет Шаляпина уже давно погублен. Я не мог удовлетвориться моим неудавшимся портретом. Писал, писал так долго и без натуры, по памяти, что, наконец, совсем записал, уничтожил...».
#интересно
Старая перечница
Картина не сохранилась.
Спустя годы художник писал: «Мой портрет Шаляпина уже давно погублен. Я не мог удовлетвориться моим неудавшимся портретом. Писал, писал так долго и без натуры, по памяти, что, наконец, совсем записал, уничтожил...».
#интересно
Старая перечница
Коротко о том, почему она развалилась.
Из «Книги воспоминаний» великого князя Александра Михайловича. Париж, 1933.
***
«… Светский человек с головы до ног, "le Beau Brummell", которого баловали женщины, Алексей Александрович [великий князь — прим.] много путешествовал. Одна мысль о возможности провести год вдали от Парижа заставила бы его подать в отставку. Но он состоял на государственной службе и занимал должность не более не менее, как адмирала Российского Императорского флота. Трудно было себе представить более скромные познания, которые были по морским делам у этого адмирала могущественной державы.
Одно только упоминание о современных преобразованиях в военном флоте вызывало болезненную гримасу на его красивом лице. Не интересуясь решительно ничем, что бы не относилось к женщинам, еде или же напиткам, он изобрел чрезвычайно удобный способ для устройства заседаний Адмиралтейств-совета. Он приглашал его членов к себе во дворец на обед и, после того, как наполеоновский коньяк попадал в желудок его гостей, радушный хозяин открывал заседание Адмиралтейств-совета традиционным рассказом о случае из истории русского парусного военного флота. Каждый раз, когда я сидел на этих обедах, я слышал из уст Великого Князя повторение рассказа о гибели фрегата «Александр Невский», происшедшей много лет тому назад на скалах датского побережья вблизи Скагена. Я выучил наизусть все подробности этого запутанного повествования и всегда из предосторожности отодвигался немного со стулом от стола в тот момент, когда следуя сценарию дядя Алексей должен был ударить кулаком по столу и воскликнуть громовым голосом:
— И только тогда, друзья мои, узнал этот суровый командир очертания скал Скагена.
Его повар был настоящим артистом. Генерал-адмирал ничего бы не имел против того, чтобы ограничить дебаты Адмиралтейств-совета в пределах случая с «Александром Невским».
Это беззаботное сосуществование было омрачено, однако, трагедией: несмотря на все признаки приближающейся войны с Японией, генерал-адмирал продолжал свои празднества и, проснувшись в одно прекрасное утро, узнал, что наш флот потерпел позорное поражение в битве с современными дредноутами Микадо. После этого Великий Князь подал в отставку и вскоре скончался».
#интересно
Из «Книги воспоминаний» великого князя Александра Михайловича. Париж, 1933.
***
«… Светский человек с головы до ног, "le Beau Brummell", которого баловали женщины, Алексей Александрович [великий князь — прим.] много путешествовал. Одна мысль о возможности провести год вдали от Парижа заставила бы его подать в отставку. Но он состоял на государственной службе и занимал должность не более не менее, как адмирала Российского Императорского флота. Трудно было себе представить более скромные познания, которые были по морским делам у этого адмирала могущественной державы.
Одно только упоминание о современных преобразованиях в военном флоте вызывало болезненную гримасу на его красивом лице. Не интересуясь решительно ничем, что бы не относилось к женщинам, еде или же напиткам, он изобрел чрезвычайно удобный способ для устройства заседаний Адмиралтейств-совета. Он приглашал его членов к себе во дворец на обед и, после того, как наполеоновский коньяк попадал в желудок его гостей, радушный хозяин открывал заседание Адмиралтейств-совета традиционным рассказом о случае из истории русского парусного военного флота. Каждый раз, когда я сидел на этих обедах, я слышал из уст Великого Князя повторение рассказа о гибели фрегата «Александр Невский», происшедшей много лет тому назад на скалах датского побережья вблизи Скагена. Я выучил наизусть все подробности этого запутанного повествования и всегда из предосторожности отодвигался немного со стулом от стола в тот момент, когда следуя сценарию дядя Алексей должен был ударить кулаком по столу и воскликнуть громовым голосом:
— И только тогда, друзья мои, узнал этот суровый командир очертания скал Скагена.
Его повар был настоящим артистом. Генерал-адмирал ничего бы не имел против того, чтобы ограничить дебаты Адмиралтейств-совета в пределах случая с «Александром Невским».
Это беззаботное сосуществование было омрачено, однако, трагедией: несмотря на все признаки приближающейся войны с Японией, генерал-адмирал продолжал свои празднества и, проснувшись в одно прекрасное утро, узнал, что наш флот потерпел позорное поражение в битве с современными дредноутами Микадо. После этого Великий Князь подал в отставку и вскоре скончался».
#интересно
Почитывала на досуге заметки на полях Алексея Петровича Бахрушина о собирателях-современниках. В частности, он описывает причуды знаменитого парфюмера Брокара (об этом ниже), как тот по своему произволу видоизменял предметы искусства и старины.
Знала и я одного такого коллекционера — он без конца «скрещивал» разные экземпляры книг: здесь автограф вклеит, там переплёт поменяет, тут иллюстрацию откуда-то вынет и добавит и так далее без конца. Всё это называлось словом «улучшить». Этих «франкенштейнов» до сих пор узнаю издалека.
Другой уважаемый библиофил как-то раз на моих глазах вырвал авантитул из первой книги Тютчева (Стихотворения. СПб., 1854), на котором расписались многие знаменитые литераторы своего времени. Что это было за наваждение, никто из присутствовавших в помещении так и не понял. То ли от сердца не смог оторвать автографы, то ли решил, что отдельно продать этот лист будет интереснее. Кто ж теперь разберёт!
Что-то вспомнилось.
***
«При всем моем уважении к Андрею Афанасьевичу (Брокару — прим.) как к человеку, никак не могу симпатично отозваться о нем, как о собирателе, и мало понимаю его. Несмотря на то, что он платит более, чем хорошо за покупаемые им вещи, — а покупает он их очень много и знает в них толк, кроме разве картин, которых он накупил массу и все за хороших мастеров, и которые после петербургской и парижской экспертиз чуть не все оказались копиями да подделками (…). Кроме того, у него две несчастные страсти — реставрировать картины, причем он слишком широко пользуется своею властью, как хозяина, — прибавляет и убавляет по своему усмотрению, поворачивает руку в другую сторону и т. д. Так, променяв раз картину Грибкова, изображающую кухарку за приготовлением кушанья, около которой на скамье сидел кот, я через полгода увидел ту же картину, но без кота; меня это удивило, и я спросил его об этом. Он мне ответил, что кот ему не нравился, и он его убрал, или попросту замазал! Поступить так с такой картиной Грибкова и то непростительно, лучше было ее не приобретать, а переделывать старые и порядочные картины, что он делает, совсем преступно. Реставратор один у него почти не выходит из дому, другой же работает на квартире; значит, работы у него этой много. Раз я застал у него реставратора, который у очень порядочной картины, по личному указанию Брокара, тут же стоявшего у картины, прибавлял груди у декольтированной женщины, показавшиеся ему, Брокару, малыми! (…)
Другая страсть стоит первой — он покупает старой бронзы подсвечники (у него их чуть не сотня) и разбирает их, чтобы собрать по своему вкусу: верхушку и розетку одного подсвечника привертывает к другому, к которому она, по его мнению, лучше идет, и наоборот; оттого такой безобразной, безвкусной бронзы, как у него, нельзя видеть, хотя в отдельности каждая деталь — хорошей работы».
***
Из записной книжки А.П. Бахрушина. [Кто что собирает]. М., 1916
#интересно #просточушь
Старая перечница
Знала и я одного такого коллекционера — он без конца «скрещивал» разные экземпляры книг: здесь автограф вклеит, там переплёт поменяет, тут иллюстрацию откуда-то вынет и добавит и так далее без конца. Всё это называлось словом «улучшить». Этих «франкенштейнов» до сих пор узнаю издалека.
Другой уважаемый библиофил как-то раз на моих глазах вырвал авантитул из первой книги Тютчева (Стихотворения. СПб., 1854), на котором расписались многие знаменитые литераторы своего времени. Что это было за наваждение, никто из присутствовавших в помещении так и не понял. То ли от сердца не смог оторвать автографы, то ли решил, что отдельно продать этот лист будет интереснее. Кто ж теперь разберёт!
Что-то вспомнилось.
***
«При всем моем уважении к Андрею Афанасьевичу (Брокару — прим.) как к человеку, никак не могу симпатично отозваться о нем, как о собирателе, и мало понимаю его. Несмотря на то, что он платит более, чем хорошо за покупаемые им вещи, — а покупает он их очень много и знает в них толк, кроме разве картин, которых он накупил массу и все за хороших мастеров, и которые после петербургской и парижской экспертиз чуть не все оказались копиями да подделками (…). Кроме того, у него две несчастные страсти — реставрировать картины, причем он слишком широко пользуется своею властью, как хозяина, — прибавляет и убавляет по своему усмотрению, поворачивает руку в другую сторону и т. д. Так, променяв раз картину Грибкова, изображающую кухарку за приготовлением кушанья, около которой на скамье сидел кот, я через полгода увидел ту же картину, но без кота; меня это удивило, и я спросил его об этом. Он мне ответил, что кот ему не нравился, и он его убрал, или попросту замазал! Поступить так с такой картиной Грибкова и то непростительно, лучше было ее не приобретать, а переделывать старые и порядочные картины, что он делает, совсем преступно. Реставратор один у него почти не выходит из дому, другой же работает на квартире; значит, работы у него этой много. Раз я застал у него реставратора, который у очень порядочной картины, по личному указанию Брокара, тут же стоявшего у картины, прибавлял груди у декольтированной женщины, показавшиеся ему, Брокару, малыми! (…)
Другая страсть стоит первой — он покупает старой бронзы подсвечники (у него их чуть не сотня) и разбирает их, чтобы собрать по своему вкусу: верхушку и розетку одного подсвечника привертывает к другому, к которому она, по его мнению, лучше идет, и наоборот; оттого такой безобразной, безвкусной бронзы, как у него, нельзя видеть, хотя в отдельности каждая деталь — хорошей работы».
***
Из записной книжки А.П. Бахрушина. [Кто что собирает]. М., 1916
#интересно #просточушь
Старая перечница
Пара слов о том, чем занимались городовые в конце XIX века.
Инструкция городовым нижегородской полиции. Нижний Новгород, 1895.
#интересно
Старая перечница
Инструкция городовым нижегородской полиции. Нижний Новгород, 1895.
#интересно
Старая перечница
Forwarded from Старая перечница
«Двадцатое столетие. Электрическая жизнь». Автор футуристического романа Альбер Робида столько всего напредсказал, что, испугавшись собственной фантазии (особенно по части военных разработок), и вовсе перестал писать. Робида описал задолго до изобретения утреннюю телегазету, фотофонографический надзор, интернет-магазин и огромную кучу прочих явлений и устройств, которыми мы ныне пользуемся в быту (и которыми еще не). Удивительно, как это всё могло поместиться в одной голове.
***
Робида А. Двадцатое столетие. Электрическая жизнь. СПб.: Тип. Бр. Пантелеевых, 1894.
#интересно
Старая перечница
***
Робида А. Двадцатое столетие. Электрическая жизнь. СПб.: Тип. Бр. Пантелеевых, 1894.
#интересно
Старая перечница
Не прокрастинирую, а работаю как Дарвин.
***
Итальянский драматург Альфиери был настолько ленив, что отдавал приказание привязывать себя к столу для того, чтобы понудить себя к сочинению и вылить в окончательной писанной форме те образы, которые наполняли его ум, отличительными качествами которого было быстрое соображение и крайняя слабость при малейшей попытке к исполнению работы.
Ж.Ж. Руссо в своей "Исповеди" рассказывает следующее: впродолжение долгого времени он не в состоянии был мыслить и диктовать иначе, как только лёжа. Лишь только он поднимался, мозг его тотчас же начинал ослабевать, память исчезала, для него являлось невозможным тогда уже сосредоточить на чем-либо все своё внимание и в своих идеях он не обретал более связи. (…)
Но гораздо более характерный пример представляет нам великий Дарвин. Все, что он рассказывал о самом себе и то, что поведал о нем его сын, представляется настолько интересным, что мы считаем необходимым остановиться на этом несколько подробнее. (…)
Он мог энергично работать никак не более часа в день: от 8-9 утра. Затем он отправлялся к своим домашним и, отдыхая там, просил прочесть ему газеты или несколько страниц романа. В 10 1/2 ч. он снова возвращался в свою лабораторию и пробывал там до 12, и так он поступал до конца своей жизни.
***
Флери М. Лень и ее лечение. СПб., 1901.
#интересно
Старая перечница
***
Итальянский драматург Альфиери был настолько ленив, что отдавал приказание привязывать себя к столу для того, чтобы понудить себя к сочинению и вылить в окончательной писанной форме те образы, которые наполняли его ум, отличительными качествами которого было быстрое соображение и крайняя слабость при малейшей попытке к исполнению работы.
Ж.Ж. Руссо в своей "Исповеди" рассказывает следующее: впродолжение долгого времени он не в состоянии был мыслить и диктовать иначе, как только лёжа. Лишь только он поднимался, мозг его тотчас же начинал ослабевать, память исчезала, для него являлось невозможным тогда уже сосредоточить на чем-либо все своё внимание и в своих идеях он не обретал более связи. (…)
Но гораздо более характерный пример представляет нам великий Дарвин. Все, что он рассказывал о самом себе и то, что поведал о нем его сын, представляется настолько интересным, что мы считаем необходимым остановиться на этом несколько подробнее. (…)
Он мог энергично работать никак не более часа в день: от 8-9 утра. Затем он отправлялся к своим домашним и, отдыхая там, просил прочесть ему газеты или несколько страниц романа. В 10 1/2 ч. он снова возвращался в свою лабораторию и пробывал там до 12, и так он поступал до конца своей жизни.
***
Флери М. Лень и ее лечение. СПб., 1901.
#интересно
Старая перечница
«Много легенд ходило о Сухаревой башне: и «колдун Брюс» делал там золото из свинца, и черная книга, написанная дьяволом, хранилась в ее тайниках. Сотни разных легенд — одна нелепее другой.
По воскресеньям около башни кипел торг, на который, как на праздник, шла вся Москва, и подмосковный крестьянин, и заезжий провинциал.
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на один только день. От рассвета до потемок колыхалось на площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество народа, и у всякого была своя цель.
Сюда в старину москвичи ходили разыскивать украденные у них вещи, и не безуспешно, потому что исстари Сухаревка была местом сбыта краденого. Вор-одиночка тащил сюда под полой «стыренные» вещи, скупщики возили их возами. Вещи продавались на Сухаревке дешево, «по случаю». Сухаревка жила «случаем», нередко несчастным. Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда. За бесценок купит и дешево продает…
Лозунг Сухаревки: «На грош пятаков!»
Сюда одних гнала нужда, других — азарт наживы, а третьих — спорт, опять-таки с девизом «на грош пятаков». Один нес последнее барахло из крайней нужды и отдавал за бесценок: окружат барышники, чуть не силой вырвут. И тут же на глазах перепродадут втридорога. Вор за бесценок — только бы продать поскорее — бросит тем же барышникам свою добычу. Покупатель необходимого являлся сюда с последним рублем, зная, что здесь можно дешево купить, и в большинстве случаев его надували. Недаром говорили о платье, мебели и прочем:
«Сухаревской работы!» (…)
Букинисты и антиквары (последних звали «старьевщиками») были аристократической частью Сухаревки. Они занимали место ближе к Спасским казармам. Здесь не было той давки, что на толкучке. Здесь и публика была чище: коллекционеры и собиратели библиотек, главным образом из именитого купечества. (…)
Между любителями-коллекционерами были знатоки, особенно по хрусталю, серебру и фарфору, но таких было мало, большинство покупателей мечтало купить за «красненькую» настоящего Рафаэля, чтобы потом за тысячи перепродать его, или купить из «первых рук» краденое бриллиантовое колье за полсотни… Пускай потом картина Рафаэля окажется доморощенной мазней, а колье — бутылочного стекла, покупатель все равно идет опять на Сухаревку в тех же мечтах и до самой смерти будет искать «на грош пятаков». Ни образования, ни знания, ничего, кроме тятенькиных капиталов и природного уменья наживать деньги, у него не имеется.
И торгуются такие покупатели из-за копейки до слез, и радуются, что удалось купить статуэтку голой женщины с отбитой рукой и поврежденным носом, и уверяют они знакомых, что даром досталась:
— Племянница Венеры Милосской!
— Что?!
— А рука-то где! А вы говорите!
Еще обидится! И пойдет торговаться с извозчиком из-за гривенника».
***
Владимир Гиляровский. Москва и москвичи.
#интересно
По воскресеньям около башни кипел торг, на который, как на праздник, шла вся Москва, и подмосковный крестьянин, и заезжий провинциал.
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на один только день. От рассвета до потемок колыхалось на площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество народа, и у всякого была своя цель.
Сюда в старину москвичи ходили разыскивать украденные у них вещи, и не безуспешно, потому что исстари Сухаревка была местом сбыта краденого. Вор-одиночка тащил сюда под полой «стыренные» вещи, скупщики возили их возами. Вещи продавались на Сухаревке дешево, «по случаю». Сухаревка жила «случаем», нередко несчастным. Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда. За бесценок купит и дешево продает…
Лозунг Сухаревки: «На грош пятаков!»
Сюда одних гнала нужда, других — азарт наживы, а третьих — спорт, опять-таки с девизом «на грош пятаков». Один нес последнее барахло из крайней нужды и отдавал за бесценок: окружат барышники, чуть не силой вырвут. И тут же на глазах перепродадут втридорога. Вор за бесценок — только бы продать поскорее — бросит тем же барышникам свою добычу. Покупатель необходимого являлся сюда с последним рублем, зная, что здесь можно дешево купить, и в большинстве случаев его надували. Недаром говорили о платье, мебели и прочем:
«Сухаревской работы!» (…)
Букинисты и антиквары (последних звали «старьевщиками») были аристократической частью Сухаревки. Они занимали место ближе к Спасским казармам. Здесь не было той давки, что на толкучке. Здесь и публика была чище: коллекционеры и собиратели библиотек, главным образом из именитого купечества. (…)
Между любителями-коллекционерами были знатоки, особенно по хрусталю, серебру и фарфору, но таких было мало, большинство покупателей мечтало купить за «красненькую» настоящего Рафаэля, чтобы потом за тысячи перепродать его, или купить из «первых рук» краденое бриллиантовое колье за полсотни… Пускай потом картина Рафаэля окажется доморощенной мазней, а колье — бутылочного стекла, покупатель все равно идет опять на Сухаревку в тех же мечтах и до самой смерти будет искать «на грош пятаков». Ни образования, ни знания, ничего, кроме тятенькиных капиталов и природного уменья наживать деньги, у него не имеется.
И торгуются такие покупатели из-за копейки до слез, и радуются, что удалось купить статуэтку голой женщины с отбитой рукой и поврежденным носом, и уверяют они знакомых, что даром досталась:
— Племянница Венеры Милосской!
— Что?!
— А рука-то где! А вы говорите!
Еще обидится! И пойдет торговаться с извозчиком из-за гривенника».
***
Владимир Гиляровский. Москва и москвичи.
#интересно
«Живую и обстоятельную картину московского ресторана 60-х годов [XIX века — прим.] даёт Н. Василич: "публика, наполнявшая хорошие трактиры, сильно отличалась от нынешних посетителей ресторанов; дам никогда не бывало в общем зале и рядом с элегантной молодёжью сидели совсем просто одетые, скромные люди; очень много лиц торгового сословия, в кафтанах, пребывали в трактирах, предаваясь исключительно чаепитию; кое-когда, но все реже и реже, появлялись люди старинного фасона, требовавшие и торжественно курившие трубки с длинными чубуками, причём в отверстие чубука вставлялся свежий мундштук из гусиного пера, а трубка приносилась уже раскуренной. (…) Посетителям обычно подавалась водка с "казённой" закуской — куском варёной ветчины и солёным огурцом".
Из специфических напитков славился мифический "лампопо", употреблявшийся или "особыми любителями", или когда компания до того разойдется, что, перепробовав все вина, решительно не знает, что ещё спросить... Это отвратительное на вид питье изготовлялось в большом открытом жбане: наливалось вино, коньяк, всыпался мелкий сахар, нарезанный лимон и, наконец, погружался громадный, специально зажаренный, обязательно горячий сухарь из ржаного хлеба, шипевший и дававший пар при торжественном опускании его в жбан...».
***
Василич Г. Москва 1850-1910 г. // Москва в ее прошлом и настоящем. Т. 11. М., 1912.
Иллюстрация «Refreshments — coffee and vodka» непосредственно к тексту отношения не имеет, но всплыла в памяти на слово «трактир», из книги: Russia. Painted by F. de Haenen, text by G. Dobson, H.M. Grove and H. Stewart. London: A. and C. Black, 1913.
Ну и заодно — ещё картинки из этого труда
#интересно #еда
Старая перечница
Из специфических напитков славился мифический "лампопо", употреблявшийся или "особыми любителями", или когда компания до того разойдется, что, перепробовав все вина, решительно не знает, что ещё спросить... Это отвратительное на вид питье изготовлялось в большом открытом жбане: наливалось вино, коньяк, всыпался мелкий сахар, нарезанный лимон и, наконец, погружался громадный, специально зажаренный, обязательно горячий сухарь из ржаного хлеба, шипевший и дававший пар при торжественном опускании его в жбан...».
***
Василич Г. Москва 1850-1910 г. // Москва в ее прошлом и настоящем. Т. 11. М., 1912.
Иллюстрация «Refreshments — coffee and vodka» непосредственно к тексту отношения не имеет, но всплыла в памяти на слово «трактир», из книги: Russia. Painted by F. de Haenen, text by G. Dobson, H.M. Grove and H. Stewart. London: A. and C. Black, 1913.
Ну и заодно — ещё картинки из этого труда
#интересно #еда
Старая перечница