Ночь в Венеции. Светится только мое окно и яхта миллиардера Тони Дефеличе Vicious Rumour III (“Грязная сплетня III”). И никто уже не помнит грязную сплетню I и II.
Изнанка лагуны — Пеллестрина, Маламокко, пляж Альберони. Туристы сюда не доползают, и весной я увидел вдали живописный маяк, долго шел до него в романтическом одиночестве, обнаружил там стаю раздетых мужиков, погруженных в бытовое разложение, и понял, что соревноваться в цинизме с жизнью невозможно.
Гэри Купер смотрит на Марлен Дитрих, а Дитрих смотрит на вас и призывает прочитать мой репортаж о фестивале в Болонье, где показывают только старое кино, потому что новое давно устарело.
Там был и семичасовой «Наполеон», и ретроспектива бежавшего из СССР Анатоля Литвака, и редкая копия советского блокбастера «Дворец и крепость», и Параджанов, и скопитоны, и фильм о Фернандо Пессоа, и джалло «На трупах заметны следы безжалостного насилия».
Все это я постарался описать без занудства, но с присущей нам, членам ассоциации молодых кинокритиков, дьявольской непринужденностью.
Там был и семичасовой «Наполеон», и ретроспектива бежавшего из СССР Анатоля Литвака, и редкая копия советского блокбастера «Дворец и крепость», и Параджанов, и скопитоны, и фильм о Фернандо Пессоа, и джалло «На трупах заметны следы безжалостного насилия».
Все это я постарался описать без занудства, но с присущей нам, членам ассоциации молодых кинокритиков, дьявольской непринужденностью.
На поезде-лилипуте приехал на кинофестиваль в Карловых Варах, чтобы просмотреть фильм A Sudden Glimpse to Deeper Things. Это фраза из дневника художницы Вильгельмины Барнс-Грэм, которая в 1949 году пережила озарение в швейцарских Альпах. Ее потрясла структура ледника, который, как утверждает режиссер Марк Казинс, походил на ее собственный мозг. Барнс-Грэм была синестеткой, каждая буква обладала для нее особенным цветом, и она рисовала абстракции, в которых были зашифрованы математические формулы.
Казинс рассматривает Барнс-Грэм как своего рода биоробота, а ее мозг — как изысканный механизм. Это пленяет, равно как и пейзажи Шотландии, особенно Оркнейских островов, которые я давно хочу изучить.
Карловы Вары не меняются, здесь остановили время, продают бумажные билеты в ветшающем отеле «Термаль», всюду лежат отпечатанные, как в 1995 году, фестивальные газеты с портретом Вигго Мортенсена, а по променаду бродят клоны людей, которые скончались 30 лет назад. Так что я тут единственный юноша среди мертвецов.
Казинс рассматривает Барнс-Грэм как своего рода биоробота, а ее мозг — как изысканный механизм. Это пленяет, равно как и пейзажи Шотландии, особенно Оркнейских островов, которые я давно хочу изучить.
Карловы Вары не меняются, здесь остановили время, продают бумажные билеты в ветшающем отеле «Термаль», всюду лежат отпечатанные, как в 1995 году, фестивальные газеты с портретом Вигго Мортенсена, а по променаду бродят клоны людей, которые скончались 30 лет назад. Так что я тут единственный юноша среди мертвецов.
Провел блаженные три часа в мюнхенском Египетском музее и обнаружил там немало людей с хорошими лицами. Кубистического парня не закончил древний скульптор, а выглядит он так, словно его изваял Жак Липшиц.
Над Египетским музеем развевается флаг с портретом Адольфа Эйхмана — зрелище парадоксальное, но в последнее время я ничему не удивляюсь.
Над Египетским музеем развевается флаг с портретом Адольфа Эйхмана — зрелище парадоксальное, но в последнее время я ничему не удивляюсь.
Олег Сенцов показывает в Праге документальный фильм «Реал», он снят камерой GoPro в окопе во время битвы в Запорожской области, нет начала и конца, солдаты переговариваются по рациям, вокруг что-то взрывается, трясется земля, и этот «Реал» кажется нереальным, пьесой Беккета или Ионеско.
Поначалу переговоры солдат непонятны, но потом начинаешь постигать их ритуалы, они все под псевдонимами (позывными) и ничего не называют своими именами: противника именуют только «пидарасами», БМП — банками, не стреляют, а «работают», — так в старину крестьяне говорили не «медведь», а «лесной хозяин», чтобы не тревожить духов.
Не видно убитых и раненых, но смерть где-то рядом, каждый выстрел может отнять жизнь, и от этого «реал» кажется еще более недостоверным — такой эффект описывала Зонтаг в эссе Regarding the Pain of Others.
Фильм Сенцова — об архаичном мужском мире (война-футбол-тюрьма), я знаю о нем из книг, не чувствую его притягательности, но все же догадываюсь, что сижу не в кинотеатре, а в этом самом окопе.
Поначалу переговоры солдат непонятны, но потом начинаешь постигать их ритуалы, они все под псевдонимами (позывными) и ничего не называют своими именами: противника именуют только «пидарасами», БМП — банками, не стреляют, а «работают», — так в старину крестьяне говорили не «медведь», а «лесной хозяин», чтобы не тревожить духов.
Не видно убитых и раненых, но смерть где-то рядом, каждый выстрел может отнять жизнь, и от этого «реал» кажется еще более недостоверным — такой эффект описывала Зонтаг в эссе Regarding the Pain of Others.
Фильм Сенцова — об архаичном мужском мире (война-футбол-тюрьма), я знаю о нем из книг, не чувствую его притягательности, но все же догадываюсь, что сижу не в кинотеатре, а в этом самом окопе.