​Флорентиец Джованни Виллани в своей «Новой хронике» приводит одну любопытную историю. На Рождество 1259 года в Париж к королю Людовику IX прибыл английский король Генрих III. Два короля решили положить конец бесконечным военным столкновениям и после ряда переговоров подписали мирное соглашение. Внутренние неурядицы в Англии вынудили Генриха отказаться от континентальных владений в обмен на денежную компенсацию. В его руках осталась лишь Гасконь, за которую он принес оммаж Людовику. Это событие сопровождали торжественные церковные службы и не менее торжественные пиры, на которых присутствовали и жены венценосных особ: Маргарита, жена Людовика, Элеонора, жена Генриха, Санча, жена Ричарда Корнуэлльского, младшего брата Генриха и по совместительству германского короля, и Беатриса, жена Карла Анжуйского, младшего брата Людовика.

Этих женщин объединяло общее родство: они были дочерями последнего графа Прованса Раймунда Беренгера IV. Трех первых дочерей он выдал замуж еще при своей жизни, а младшую, Беатрису, незадолго до смерти в 1245 году объявил единственной наследницей всего своего графства. Это очень не понравилось остальной родне, особенно матери Беатрисе Савойской и старшей сестре Маргарите. Однако если первая к 1259 году уже два года как прекратила борьбу в обмен на весьма солидную денежную компенсацию, то Маргарита не была намерена отступать. Для демонстрации своих намерений она воспользовалась праздничным банкетом. По ее настоянию Беатриса была посажена отдельно от сестер за более низкий стол, так как она, в отличие от них, не являлась королевой. Маргарита явно стремилась указать младшей сестре ее место и, возможно, спровоцировать на опрометчивые действия. После пира уязвленная Беатриса излила свою обиду мужу Карлу, а тот, смеясь, ответил: «Успокойся, ибо я скоро сделаю тебя более великой королевой, чем они». Провокация не удалась.

Вряд ли Карл Анжуйский действительно произнес такую фразу: тогда он еще не мог знать с уверенностью, что спустя семь лет завоюет Сицилийское королевство, победив в схватке последних Гогенштауфенов. Так что можно считать эту фразу литературным приемом хрониста для раскрытия честолюбия Карла. Впрочем, в истории нельзя обходить стороной фактор женского влияния на мужчин, тем более если речь о четырех «дамах из Прованса». Про них даже книги написаны, например «Четыре королевы» Нэнси Голдстоун, переведенная на русский язык.

#history #France #England

Противостояние Карла I Анжуйского, завоевавшего Сицилийское королевство, и Михаила VIII Палеолога, восстановившего Византийскую империю, было определяющим для средиземноморского мира второй половины XIII века. За Карлом стояло папство, Венеция и балканские государства «латинян», а за Михаилом – Генуя, Арагон и южноитальянские гибеллины. И тот, и другой были выдающимися политиками своего времени, однако на обоих лежала легкая тень узурпации. Так, Карл Анжуйский в 1268 году казнил 16-летнего Конрадина, швабского герцога и внука Фридриха II Гогенштауфена, который решил отвоевать корону своих предков. В этой игре престолов Конрадин, как и его дядя Манфред, потерпел поражение. Легенда гласит, что во время его казни на плаху опустился орел (символ династии), омочил крыло в крови последнего Гогенштауфена и взмыл обратно в небеса.

У Михаила Палеолога история была несколько иной, хотя и в лучших традициях византийской политической культуры. Он сначала стал соправителем малолетнего никейского императора Иоанна IV Ласкариса, а на Рождество 1261 года, спустя несколько месяцев после возвращения Константинополя, юный император был ослеплен – по приказу Михаила. Из сострадания (!) к мальчику процедура ослепления была совершена не раскаленным железом, а полуостывшим, поэтому он сохранил остатки зрения. До конца жизни несчастный слепец провел в монастыре под именем Иоасафа… После смерти Михаила его наследник Андроник II навестил монаха и даже покаялся за грех отца. Тот даровал ему прощение и подтвердил отказ от прав на престол. Вот такая она, ромейская политика.

#history #France #Byzantium

С Новым годом! Надеюсь, вы его встретили весело, душевно и без происшествий. Очень хочу поблагодарить всех, кто уже давно читает мой канал, и поприветствовать тех, кто подписался недавно. В 2021 году канал жил объективно менее активной жизнью, чем раньше. Постов было меньше, однако и среди них были, на мой взгляд, неплохие. Вот небольшая подборка, ставшая уже традиционной:

1. «Банкет фазана» 1454 года в Лилле
2. «Могила Антенора» в Падуе
3. Соборные школы XII-XIII веков
4. Английская космография XII века
5. Размышления о т.н. «новом средневековье»
6. Эннодий и его «Панегирик королю Теодориху»
7. Каталонский атлас и золотая империя Мали
8. Сестры из Прованса Маргарита и Беатрис и их соперничество

​Одним из ключевых участников Войны Сицилийской вечерни (1282–1302) был Рожер ди Лауриа, арагонский адмирал сицилийского происхождения. Его отец служил королю Манфреду из дома Гогенштауфенов. После казни юного Конрадина Рожер вместе с другими гибеллинами укрылся в Арагонском королевстве. В 1283 году новоиспеченный король Сицилии Педро III Арагонский назначил Рожера главнокомандующим королевским флотом, и следующие двадцать лет стали временем его славы.

В 1284 году в сражении у Неаполитанского залива он пленил принца Карла, единственного сына и наследника Карла I Анжуйского. Годом позднее в сражении у островов Ле-Формиг он нанес поражение франко-генуэзской эскадре, перерезав поставки снабжения французским крестоносцам в Арагоне. В 1287 году он вновь разбил анжуйский флот недалеко от Неаполя в т.н. Битве графов, имея почти в два раза меньше кораблей – сорок против семидесяти. Всего за период Войны Сицилийской вечерни им было выиграно шесть морских баталий. Основной тактикой ди Лауриа было выманивание вражеского флота и притворное отступление, дабы дезорганизовать боевые порядки противника. Кроме того, экипажи его кораблей состояли из легковооруженных лучников, арбалетчиков и альмогаваров, которые были эффективнее во время абордажных схваток, нежели тяжеловооруженные пехотинцы или рыцари.

Скончался Рожер ди Лауриа в 1305 году, спустя три года после подписания мира в Кальтабеллотте. На фото – его бронзовый памятник в городе Таррагона, возведенный в 1886 году скульптором Феликсом Феррером Гальсераном.

#history #Spain

​Думаю, уже никого не удивишь тем фактом, что политика – дело жесткое. А уж в Средние века тем более. С другой стороны, всегда интересно узнать про сюжеты, которые вдохновляли и наверняка еще будут вдохновлять создателей картин, книг и художественных фильмов. К разряду таковых относится и мрачная легенда о «колоколе из Уэски», возникшая в Арагонском королевстве в XIII веке.

После смерти в 1134 году славного короля Альфонсо Воителя, всю жизнь бившего мавров и не оставившего наследников, в королевстве возник династический кризис. Сам король завещал королевство тамплиерам и госпитальерам, но знатные сеньоры не горели желанием исполнять последнюю волю Воителя. В итоге королем был избран его младший брат Рамиро, на тот момент 60-летний монах. Он сразу показал себя твердым и непреклонным в своих решениях, что не понравилось части знати: они-то хотели «ручного» короля. Начались мятежи, Рамиро даже пришлось на время покинуть королевство. Вернувшись с подмогой, он усмирил бунтовщиков и казнил их лидеров.

Эти события и легли в основу возникшей позднее легенды. Так, уже знавший о готовящемся заговоре Рамиро спросил совета у аббата монастыря, в котором он подвизался в молодые годы: как ему поступить? Аббат направился с ним в сад и начал демонстративно стричь розовый куст, удаляя те цветы, которые выросли выше остальных. Король намек понял и позвал двенадцать главных заговорщиков в город Уэску. Он хотел показать им колокол, чей звон будет слышен во всем королевстве. Там заговорщики были обезглавлены, их головы сложены на земле в форме круга, а одна из них, принадлежавшая епископу Уэски, была подвешена над остальными наподобие языка колокола.

На фото – картина испанского художника Хосе Касадо дель Алисаля (1830–1886), посвященная этой легенде.

#history #Spain

Сидя дома с ангиной, вспомнил другую средневековую историю про колокол. Пост еще с доковидной эпохи (шок!), но для меня сейчас актуальный, кхе-кхе))

​​В Средние века особую роль в городской жизни играл колокол. В условиях, когда наручные часы еще в помине не существовали, колокола отмеряли время работы, отдыха, публичных мероприятий и др. Миланский хронист XIV века Гальвано Фьямма писал прямо: контроль над колоколами означал власть.

Создание колокола было трудоемким и затратным делом. Неудивительно, что отношение горожан к этому предмету было соответствующим. В частности, итальянский писатель Симоне де Проденцани (1351-1438) в своем произведении «Sollazzo» приводит забавную историю о пизанском колоколе, который... простудился и охрип от плохой погоды. Горожане в панике, ведь на новый колокол потребуется выделить немалые средства! Весь город срочно собирается на сход. Жители начинают искать решение в трудах Боэция, Аристотеля, Платона (признанных авторитетов в области музыки), но ничего не находят. Решение подсказывает деревенский старичок по имени Рустикано. Он предложил... напоить колокол мучным супом. В буквальном смысле, как если бы он был человеком!

Горожане тут же варят полный котел супа, несут его к колокольне и выливают содержимое котла в «простудившийся» колокол. И он выздоровел! В честь этого горожане устроили десятидневный (!) праздник на центральной площади города.

Хотя сам рассказ носит шутливо-ироничный характер, он прекрасно иллюстрирует тот пиетет, который питали люди Средневековья к колоколам.

#culture

​Исключительно важную роль в христианизации германских народов континентальной Европы сыграли выходцы с Британских островов. Уже в VI–VII веках св. Колумбан и его ученики основали множество монастырей в землях нынешней Франции, Швейцарии и Бельгии. В первой половине VIII века германцам проповедовали свв. Виллиброрд и Бонифаций. Последний за свои выдающиеся миссионерские заслуги был прозван «апостолом всех немцев». Одной из сподвижниц великого Бонифация была его родственница Леоба (710–782) – ученая монахиня, возглавившая женскую общину в немецком городке Таубербишофсхайм. Вместе с ней в Германию по просьбе Бонифация прибыло несколько десятков монахинь, чей благочестивый образ жизни должен был послужить «мягкой силой» в деле христианизации саксов. При этом Леоба отнюдь не оказалась в тени своего наставника: ее образованность, обширные познания в Священном Писании и заработанный духовный авторитет позволяли ей на равных общаться с франкскими епископами и даже королевскими особами. Особую приязнь к ней питала королева Хильдегарда, вторая жена Карла Великого. О высоком статусе Леобы красноречиво говорит тот факт, что ей было позволено посещать Фульдский монастырь, где был похоронен св. Бонифаций – честь, которой не была удостоена ни одна женщина ни до, ни после нее. По общепризнанному мнению, деятельность Леобы не только внесла огромный вклад в просвещение германских народов, но и заложила традиции женского ученого монашества в их землях. Вполне возможно, без Леобы не было бы ни Хросвиты Гандерсгеймской, ни Хильдегарды Бингенской, ни Геррады Ландсбергской.

На фото – статуя Леобы в небольшом немецком городе Шорнсхайм.

#saints #culture #Germany

​Как зарождался конклав

История института папства насчитывает две тысячи лет, и те обычаи, которые мы сейчас видим, также складывались постепенно. Но некоторые из них стали реакцией на некий прецедент – взять хотя бы процедуру конклава. Само слово образовано от латинского cum clave – «с ключом» или «под ключом», и обозначает собрание кардиналов для избрания нового папы римского. У меня обычно в голове всплывает величественная картина из фильма «Ангелы и демоны»: вереница старцев в красных одеяниях поднимается в Сикстинскую капеллу, ее двери опечатываются, и кардиналы остаются изолированными от внешнего мира до тех пор, пока не выберут нового понтифика.

Между тем, традиция конклава сложилась только в последней трети XIII века, и предшествовал этому конкретный казус. В ноябре 1268 года в городе Витербо скончался папа Климент IV, там же начались выборы нового. Тогда еще никто не мог предположить, что папский престол останется вакантным на протяжении 33 (!) месяцев, до сентября 1271 года. А все из-за раскола кардиналов на две партии, профранцузскую и проримскую. Италия на тот момент находилась под сильнейшим политическим влиянием Карла Анжуйского, а папство, расправившись руками французов с ненавистными Гогенштауфенами, всё сильнее попадало в зависимость от вчерашних «освободителей»: Карл также пребывал в Витербо во время выборов и делал все возможное, чтобы обеспечить избрание нужного ему человека. Проримская партия стремилась вывести папство из этой зависимости путем избрания папы-итальянца. Обе «партии» были примерно равными по численности, что также усугубляло положение дел.

В 1270 году не выдержали уже власти Витербо, решившиеся на беспрецедентный шаг: по их указанию кардиналы были заперты в епископском дворце, их содержание было урезано, а крыша дворца даже была частично разобрана, чтобы превратности погоды заставили кардиналов поторопиться. По другой версии, разобрать крышу предложил кардинал Иоанн Толедский, чтобы Святой Дух проник в помещение и направил иерархов своей благодатью. Еще одна версия приписывает эти решения Карлу Анжуйскому. В конце концов, кардиналы решили учредить комитет из шести человек, который путем компромисса избрал папой итальянца Теобальдо Висконти. Для него это стало неожиданностью, т.к. он не был кардиналом и в тот момент находился в Акре, сопровождая в крестовом походе английского принца Эдуарда. Однако именно Висконти, принявший имя Григория X, реформировал процедуру выборов папы и придал ей вид знакомого нам конклава, основываясь на прецеденте своего избрания. Эти принципы – изолирование кардиналов от внешнего мира, тщательная охрана места их пребывания, постепенное сокращение пищи и др. – были изложены в булле Ubi periculum, которую он обнародовал на Втором Лионском соборе 1274 года. Конечно, потребовалось время на то, чтобы эти принципы закрепились, и на это ушла вся последняя треть XIII века. Окончательно это произошло при папе Бонифации VIII (1294–1303).

На фото – епископский дворец в Витербо, где были заперты кардиналы.

#longread #history #Italy

​​Божий суд над победителями

Средневековье зачастую в повседневной речи используют как собирательное оскорбление для возмутительных по своей отсталости действий – а меж тем дню сегодняшнему есть, чему поучиться у средних веков.
Например, можете ли вы себе вообразить, чтобы в современном мире правителя, вышедшего на коне из очередной маленькой победоносной войны, объявили грешником и заставили покаяться за совершенные грехи, назвав его триумф «неправедным побоищем»? Я думаю, вряд ли. Как бы мы ни относились к религии, церковь всегда была политическим институтом, чьи интересы войны тоже затрагивались.

И все-таки епископу Эрменфриду на месте не сиделось, и он решил потребовать покаяния – у кого бы вы думали? – у самого Вильгельма завоевателя. Казалось бы, тебе принесли на блюдечке новую паству, больше людей – больше налогов для церкви, сплошной профит. Но Эрменфриду совесть оказалась дороже золота и места на гобелене из Байё.

В своем ордонансе от 1066 года, выпущенном аккурат после коронации новоиспеченного повелителя завоеванной Англии, он в числе прочих указал следующие пункты:

1) Участвовавшим в битве при Гастингсе надлежит покаяться – по году строгого поста за каждого убитого и по 40 дней за каждого раненого в случае, если обидчик не знает, выжил его противник или нет. В случае, если посчитать убитых и раненых, числившихся за воином, невозможно, на него налагается пожизненный строгий пост на одну неделю каждого месяца и/или пожизненное требование даровать щедрую милостыню. Лучникам, которые в теории не могут знать, скольких они убили или ранили, надлежит поститься в течение трех лет считая по Пасхе. Тому, кто не совершал убийства, но, отправляясь на войну, желал этого, надлежит каяться в течение трех дней.
2) Монахи и клирики, что принимали участие в боях и держали оружие, предстанут перед церковным судом за то, что согрешили против монашеских обетов (привет епископу Одо!)
3) Тому, кто меж боев убивал мирных людей за то, что те не желали отдавать свои запасы или искали пропитания на землях военных, надлежит каяться так, как если бы они убили их в бою – то есть, по году за человека. Если же убийство состоялось, когда военный занимался мародерством, а не собирал еду с крестьян (что преступлением не считалось), то наказание увеличивается до трех лет за человека.
4) За насилие, кражи, осквернение церквей и прочие непотребства покаяние налагается по законам мирного времени. По тогдашним представлениям военным прощались такие грехи, поскольку они считались частью военной стратегии, но Эрменфрид был непреклонен.

Покаяние, чтоб вы понимали – это не просто молиться и поститься, это фактически временное отлучение от церкви, что для раннесредневекового человека было страшнее отлучения от интернета для нас сейчас. На указанное время такой грешник исключался из общественной жизни и социальных институций, лишался защиты, оставался вне сообщества. К 11 веку на покаяние уже начали смотреть более либерально, ограничиваясь милостыней и пожертвованиями, но этот ордонанс – свидетельство старых христианских порядков, суровых и требовательных.

Любопытно также, что Эрменфрид налагает на провинившихся наказания, как если бы они совершили обычное убийство, которому нет оправдания святостью войны, героизмом воинов и т.д. Жестокость в контексте этого документа трактуется как жестокость, без политических и исторических надстроек – и такой взгляд может пригодиться и нам десять веков спустя.

Буду потихоньку выходить из небытия, а пока — цитата:

«В борьбе за материальные интересы, даже за национальное существование, огромное значение имеет арифметическое большинство; в борьбе за идеальные блага победа решается исключительно свойствами этих благ. Если вновь народившееся идеальное стремление есть действительная, а не фиктивная потребность человеческого духа, то оно восторжествует над огнем и железом, в чьих бы руках они ни находились. Можно истребить в борьбе целую нацию, потому что люди смертны, но нельзя задушить идеальной потребности, потому что жизненные идеи бессмертны и на известной степени культурного развития с непреодолимою силой овладевают человеком, к какой бы национальности он ни принадлежал и какое бы положение ни занимал в данном обществе. Это явление и служит основанием утешительной уверенности в несомненном торжестве того, что мы называем добром, истиною и справедливостью».

(с) М.С. Корелин. Падение античного миросозерцания. Культурный кризис в Римской империи

Невероятные приключения троянцев в Венеции

Около года назад я писал про падуанскую легенду о могиле троянского героя Антенора, уплывшего из горящей Трои к берегам Италии. Вообще не только падуанцы претендовали на троянское происхождение: это делали как правящие династии (например, франкские Меровинги), так и другие итальянские города. Среди них была и Венеция, где легенда об Антеноре органично встроилась в стройную республиканскую идеологию. Подобно последней, легенда складывалась постепенно, но ко второй половине XIII века приняла свой окончательный вид (как и процедура выборов дожа, кстати). В ней отразились ключевые ценности венецианского самосознания — свобода как высшая ценность, независимость от внешней власти, а также иноземное и благородное происхождение всего народа. Подчеркивается, что Антенор сотоварищи прибыли к берегам Лагуны, потому что это место изначально было свободно от чьей-либо власти. Антенор впоследствии был избран правителем, а новые группы бежавших троянцев заселили всю территорию будущей Венеции и даже основали новые города от реки Адды до Венгрии (в том числе и Падую). Еще один важный момент, что эти события происходили до основания Рима, что также подчеркивало благородство происхождения populus Venetie и его безусловное право на политическую самостоятельность.

Немалую роль в разработке троянской легенды в XIII веке сыграли актуальные внешнеполитические изменения, а именно резкое усиление Венецианской республики после IV крестового похода. Создавая свою морскую империю на развалинах империи Византийской, Венеция включала бывшую метрополию в свой нарратив de origine: Троя стала своего рода метафорой, в которой угадывался захваченный в 1204 году Константинополь. Как известно, с этого времени венецианский дож носил титул «господина четверти с половиной всей Римской империи», недвусмысленно претендуя на византийское наследие. Таким образом, троянская легенда становится важной составляющей для позднейшего формирования образа Венеции как «другой Византии» (alterum Byzantium).

#history #culture #Italy

Среди средневековых университетов Неаполитанский занимает особое место. Взять хотя бы условия его создания: в то время как другие европейские университеты (Болонский, Парижский, Оксфордский) были плодом «низового» интеллектуального движения студентов и профессоров, которые и стояли у истоков этих «корпораций», университет в Неаполе стал плодом монаршей воли Фридриха II Гогенштауфена: 5 июня 1224 года он издал соответствующую хартию о его учреждении. Это был на тот момент первый случай такого рода.

Причины такого шага кроются в политической обстановке тех лет. Обострение противостояния папства и империи (и, соответственно, партий гвельфов и гибеллинов) привело к тому, что большое число североитальянских школ и университетов стали оплотом гвельфских взглядов и идей. Так, непокорная гвельфская Болонья в 1222 году подверглась императорской опале. Однако именно Северная Италия была местом, где можно было получить необходимое для государственной службы юридическое образование. По задумке Фридриха, Неаполь должен был стать доморощенной кузницей кадров для госаппарата Сицилийского королевства, при этом вышедшие из его стен чиновники и судьи были бы обучены в рамках имперской системы ценностей. Это предопределило огромную зависимость университета от государственной власти. Император в своей хартии прямо повелевал, чтобы все подданные Сицилийского королевства обучались только в Неаполе – и больше нигде. Долгое время этот университет оставался единственным в Южной Италии, однако не играл такой определяющей роли в интеллектуальной жизни Европы, как те же Парижский или Болонский. Утилитарные цели его создания, которые преследовал Фридрих, вкупе с изначально наложенными ограничениями не могли способствовать расцвету наук и искусств, которое бы было под стать культурному кругозору его создателя. В 1253 году преемник Фридриха Конрад IV сделал попытку объединить хиревший к тому моменту университет со знаменитой медицинской школой в Салерно, однако в 1258 году все вернулось на круги своя. Лишь при Карле Анжуйском Неапольский университет обрел стабильность, но и после этого не смог дотянуться до уровня тех заведений, которые изначально возникли «снизу».

#culture #Italy

​Пару месяцев назад меня сильно увлекла музыка арабского уда. Я теперь частенько ставлю вечером себе какой-нибудь плейлист на Ютубе и ловлю эстетический кайф. Разумеется, увлечение звучанием инструмента породило и интерес к арабской музыке вообще. И вот совсем недавно я прочитал о такой монолитной фигуре, как Зирьяб (ок. 789–857). Его можно назвать наиболее почитаемым музыкантом и культурным деятелем мусульманского мира в целом и Испании в частности.

Его прозвище переводится по-разному; один из вариантов – «черный дрозд». Скорее всего, оно связано с его цветом кожи и прекрасным певческим голосом. Ранняя деятельность Зирьяба проходила в Багдаде времен расцвета халифата Аббасидов. Он был рабом, а затем и учеником придворного музыканта Ибрагима Аль-Мавсили (742–804). После воцарения в 813 году халифа Аль-Мамуна, который не только имел мало интереса к музыке, но даже запретил ее исполнение при своем дворе, Зирьяб покинул Багдад. Он путешествовал по средиземноморскому миру, в котором господствовали арабы, в поисках патронажа. В 822 году он прибыл в Кордову ко двору эмира Абд Ар-Рахмана II (822–852), который был страстным поклонником музыкального искусства. Это событие стало поворотной точкой в жизни и самого Зирьяба, и Кордовского эмирата. До него в культурном отношении эмират представлял собой провинцию, которая не оказывала никакого влияния на искусства и науки. Благодаря Зирьябу Кордова стала конкурировать с Мединой и Багдадом за звание культурного центра ислама. Он принес с собой столичную роскошь и блеск, став законодателем мод. Зирьяб ввел новые стандарты придворной жизни, моды и даже кулинарного искусства: познакомил со спаржей, научил стелить скатерти и есть из разных тарелок, например. Обладал он и познаниями в других науках: астрономии, географии, физике, поэтике. В общем, представлял собой пример образованного деятеля эпохи расцвета арабской культуры в VIII–X веках.
(ч.1/2)

#music #culture #Orient

​Деятельность Зирьяба стала отправной точкой для музыкальной традиции аль-Андалуса, которая базировалась на его наследии вплоть до падения Гранады в 1492 году. Число его произведений исчислялось тысячами. Он разработал каноничную музыкальную форму из четырех частей, легшую в основу т.н. нубы – вокально-инструментальной формы, которая сейчас является классической в странах Магриба. И, наверное, самое главное – он принес в Испанию (и на европейский материк в целом) арабский уд, который, как известно, стал прообразом европейской лютни. Считается, что он усовершенствовал устройство уда, добавив пятую струну. В целом он рассматривал данный инструмент как выражение метафизического единства четырех элементов природы и человеческой души (которую как раз символизировала добавленная им пятая струна – «красная, как кровь»). В этом заметно влияние теории музыки арабского философа Аль-Кинди (801–873), который, в свою очередь, следовал пифагорейским идеям о музыке как способе достижения гармонии макро- и микрокосма.
(ч.2/2)

#music #culture #Orient