Потому сегодня #MeToo для меня не пустой звук и не лозунг — а долгожданное выражение солидарности. Как и never again. Нынешняя война— прямое следствие допустимости агрессии в обществе, круговой поруки и дозволенной безнаказанности. Нормализации насилия. Шовинизма и дискриминации всех сортов. И толерантности к ним.
Биография для меня вообще гораздо важнее географии.
Первый отъезд из страны в 1995 с младенцем на руках не был политическим. Скорее экзистенциальным. Я не хотела быть жертвой. И особенно ощущать себя таковой.
Анти-виктимность важна мне и по сей день.
Мой красный диплом с отличием, но без будущего в России был всего лишь бумажкой. Все мои достижения там оказались плодом не только труда и идей, а изнуряющей борьбы за свое право на достоинство. Я не хотела тратить на это всё, что мне отпущено. Но и идти на компромиссы тоже не хотела. Жить на воле со всеми рисками оказалось куда интереснее и плодотворнее. Я выиграла последовательно сначала одну итальянскую стипендию, потом другую государственную австралийскую, а потом и вовсе ушла в свободное плавание. И я счастлива, что мои талантливые дочери выросли в свободном мире и никогда не узнают, что такое дискриминация, бесправие и “сама-дура-виновата”, а если и узнают, то сумеют распознать издалека и дать отпор.
Я жила, училась и работала в Италии, в Австралии, Америке, снова в России, и снова в Италии.
Венеция стала возвращением к себе. К внутреннему первозданному пейзажу детства, казалось, к тому моменту навсегда утраченной гармонии. Источником вдохновения, счастья и любви. Домом, где я вырастила своих детей.
Учебником хождения по водам.
Трудом.
Но никак не курортом.
Свобода —часть и участь человека. Ее нельзя даровать или отнять. Но ее можно не узнать или потерять. Она достается бесплатно, но за нее неизменно приходится платить.
Я бесконечно благодарна маме, папе и бабушке за наше свободное детство, хотя оно и пришлось на такую страну и эпоху. Я благодарна за дорожки стихов и окна полотен. За белый лист поля в снегу за переделкинской калиткой —как обещание, что все возможно. За язык и языки. За ощущение непрерывности времени и преемственности. За доверие и любовь, с которыми и потом не страшно. За верность старому и открытость новому. За нон-конформизм, свободу мысли и простые представления , записанные в слова черным по белому, когда речь идет о добре и зле. За неотносительность и безусловность.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Язык меняется. Он совмещает пласты прошлого и вмещает новое.
В моей личной грамматике как же.
Ценности остаются. Но семейные драгоценности не просто хранятся в шкатулке памяти, а носятся и получают новую огранку. По-эмигрантски прожить всю оставшуюся жизнь, воспринимая вещи и события исключительно в координатах и через призму своей идентичности и собственной национальной травмы, подходить ко всему с меркой (анти)коммунизма, а в любом консенсусе и моральном суждении немедленно видеть “партком” и “партсобрание”, прилагая (анти)советские реалии, принципы и прилагательные к совершенно иным явлениям из других реальностей и другой эволюции — глупо и бесплодно. И главное — тесно. Я учусь этому у своих детей —свободных граждан другого века.
Но есть и константы.
Единственное число мне дороже множественного.
Я не член никакого коллектива— кроме виртуального “Свободного Университета”.
Я не член никаких организаций— кроме “Мемориала (Италия)”.
Я не принадлежу никакой земле и никакая земля не принадлежит мне — кроме моей мастерской.
Я не понимаю смысла прилагательного “великий”.
Я не принимаю идеи империи.
Я не часть ничего, кроме своей собственной семьи. И даже уже наш огромный род-клан потомков прадедушки-Шпета, с которыми я росла и еще недавно ощущала связь, уже не вполне мой. Хватило одного доноса, чтоб это было навсегда разрушено.
Круговая порука во имя добра ли, зла ли мне равно неприемлемы. Я не признаю приоритета “своих”. Я уважаю законы, которые мне не нравятся или неудобны, но готова сознательно нарушить те из них, что бесчеловечны.
Я категорически отвергаю жизнь “по понятиям”.
Биография для меня вообще гораздо важнее географии.
Первый отъезд из страны в 1995 с младенцем на руках не был политическим. Скорее экзистенциальным. Я не хотела быть жертвой. И особенно ощущать себя таковой.
Анти-виктимность важна мне и по сей день.
Мой красный диплом с отличием, но без будущего в России был всего лишь бумажкой. Все мои достижения там оказались плодом не только труда и идей, а изнуряющей борьбы за свое право на достоинство. Я не хотела тратить на это всё, что мне отпущено. Но и идти на компромиссы тоже не хотела. Жить на воле со всеми рисками оказалось куда интереснее и плодотворнее. Я выиграла последовательно сначала одну итальянскую стипендию, потом другую государственную австралийскую, а потом и вовсе ушла в свободное плавание. И я счастлива, что мои талантливые дочери выросли в свободном мире и никогда не узнают, что такое дискриминация, бесправие и “сама-дура-виновата”, а если и узнают, то сумеют распознать издалека и дать отпор.
Я жила, училась и работала в Италии, в Австралии, Америке, снова в России, и снова в Италии.
Венеция стала возвращением к себе. К внутреннему первозданному пейзажу детства, казалось, к тому моменту навсегда утраченной гармонии. Источником вдохновения, счастья и любви. Домом, где я вырастила своих детей.
Учебником хождения по водам.
Трудом.
Но никак не курортом.
Свобода —часть и участь человека. Ее нельзя даровать или отнять. Но ее можно не узнать или потерять. Она достается бесплатно, но за нее неизменно приходится платить.
Я бесконечно благодарна маме, папе и бабушке за наше свободное детство, хотя оно и пришлось на такую страну и эпоху. Я благодарна за дорожки стихов и окна полотен. За белый лист поля в снегу за переделкинской калиткой —как обещание, что все возможно. За язык и языки. За ощущение непрерывности времени и преемственности. За доверие и любовь, с которыми и потом не страшно. За верность старому и открытость новому. За нон-конформизм, свободу мысли и простые представления , записанные в слова черным по белому, когда речь идет о добре и зле. За неотносительность и безусловность.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Язык меняется. Он совмещает пласты прошлого и вмещает новое.
В моей личной грамматике как же.
Ценности остаются. Но семейные драгоценности не просто хранятся в шкатулке памяти, а носятся и получают новую огранку. По-эмигрантски прожить всю оставшуюся жизнь, воспринимая вещи и события исключительно в координатах и через призму своей идентичности и собственной национальной травмы, подходить ко всему с меркой (анти)коммунизма, а в любом консенсусе и моральном суждении немедленно видеть “партком” и “партсобрание”, прилагая (анти)советские реалии, принципы и прилагательные к совершенно иным явлениям из других реальностей и другой эволюции — глупо и бесплодно. И главное — тесно. Я учусь этому у своих детей —свободных граждан другого века.
Но есть и константы.
Единственное число мне дороже множественного.
Я не член никакого коллектива— кроме виртуального “Свободного Университета”.
Я не член никаких организаций— кроме “Мемориала (Италия)”.
Я не принадлежу никакой земле и никакая земля не принадлежит мне — кроме моей мастерской.
Я не понимаю смысла прилагательного “великий”.
Я не принимаю идеи империи.
Я не часть ничего, кроме своей собственной семьи. И даже уже наш огромный род-клан потомков прадедушки-Шпета, с которыми я росла и еще недавно ощущала связь, уже не вполне мой. Хватило одного доноса, чтоб это было навсегда разрушено.
Круговая порука во имя добра ли, зла ли мне равно неприемлемы. Я не признаю приоритета “своих”. Я уважаю законы, которые мне не нравятся или неудобны, но готова сознательно нарушить те из них, что бесчеловечны.
Я категорически отвергаю жизнь “по понятиям”.
Говорить на нем публично теперь невыносимо стыдно. А на трех других, на которых я говорю совершенно свободно и еще на одном похуже— это всё же не вполне я. Человек неизбежно немного теряется в собственном переводе. Ну что ж. Так тому и быть.
Я не только не совсем русская, но и совсем не славянка.
Всё исконно-посконное вызывает у меня оскомину и ощущение фальши. Разве что очертания кириллицы. Да и то уже.
У меня еврейская фамилия, но я всё меньше еврейка.
По галахическим и генетическим законам человека евреем делает митохондрия. А она у меня совсем не еврейская.
К тому же я не знаю ни иврита, ни идиш. Никогда не была в Израиле. Мне чужд юдоцентризм и ракурс “как это для евреев” как основа мировосприятия. Я не понимаю, как Израиль мог не признать геноцид армян.
Однако всякий раз при слове “Освенцим” я кожей ощущаю, что это касается прямо меня. Как, впрочем, и при слове “Колыма”.
Может, травма и есть идентичность?
Не хотелось бы.
Совсем перестала выносить дискуссии о религии. И тем более говорить о вере. Все мои многолетние приходы последовательно сменились уходами. Аминь.
Эмиграция не была никогда ни приоритетом, ни жизненной задачей или экзистенциальным выбором. Ни для моей семьи, ни для меня. Мы жили и живем на несколько стран. В едином открытом мире. Не понимала и не принимала эмигрантской риторики об “ ужасах совке”. В 90-е я ни за что не захотела последовать за родителями в Штаты, где папе предложили руководить лабораторией и свободно заниматься своей наукой. Мне тогда казалось куда интереснее и плодотворнее учиться и жить в своей меняющейся и создаваемой нами самими новой стране России.
Девочка книг, я была любознательна, порывиста, остроумна, наивна и идеалистична. Я испытала на себе все “прелести” вседозволенности патриархального менталитета российской академической жизни и безнаказанности взрослых дядей-преподавателей. Я не замечала неравенства и считала себя равным субъектом. Я очень ошибалась.
Моя старшая дочь родилась наутро после моей защиты диплома. Мне был 21 год. Другой защиты ни университет, ни академическое сообщество, ни даже широкий круг знакомых и друзей мне не предложили. Я и не ждала. Я считала нормальным нести ответственность самой. Потому сегодня #MeToo для меня не пустой звук и не лозунг — а долгожданное выражение солидарности. Как и never again. Нынешняя война— прямое следствие допустимости агрессии в обществе, круговой поруки и дозволенной безнаказанности. Нормализации насилия. Шовинизма и дискриминации всех сортов. И толерантности к ним.
Биография для меня вообще гораздо важнее географии.
Первый отъезд из страны в 1995 с младенцем на руках не был политическим. Скорее экзистенциальным. Я не хотела быть жертвой. И особенно ощущать себя таковой.
Анти-виктимность важна мне и по сей день.
Мой красный диплом с отличием, но без будущего в России был всего лишь бумажкой. Все мои достижения оказались плодом не только труда и идей, а изнуряющей борьбы за свое право на достоинство. Я не хотела тратить на это всё, что мне отпущено дальше . Но и идти на компромиссы тоже не хотела. Жить на воле со всеми рисками оказалось куда интереснее и плодотворнее. Я выиграла последовательно сначала одну итальянскую стипендию, потом другую государственную австралийскую, а потом и вовсе ушла в свободное плавание. И я счастлива, что мои талантливые дочери выросли в свободном мире и никогда не узнают, что такое дискриминация, бесправие и “сама-дура-виновата”, а если и узнают, то сумеют распознать издалека и дать отпор.
Я жила, училась и работала в Италии, в Австралии, Америке, снова в России, и снова в Италии.
Венеция стала возвращением к себе. К внутреннему первозданному пейзажу детства, казалось, к тому моменту навсегда утраченной гармонии. Источником вдохновения, счастья и любви. Домом, где я вырастила своих детей.
Учебником хождения по водам.
Трудом.
Но никак не курортом.
Свобода —часть и участь человека. Ее нельзя даровать или отнять. Но ее можно не узнать или потерять. Она достается бесплатно, но за нее неизменно приходится платить.
Я не только не совсем русская, но и совсем не славянка.
Всё исконно-посконное вызывает у меня оскомину и ощущение фальши. Разве что очертания кириллицы. Да и то уже.
У меня еврейская фамилия, но я всё меньше еврейка.
По галахическим и генетическим законам человека евреем делает митохондрия. А она у меня совсем не еврейская.
К тому же я не знаю ни иврита, ни идиш. Никогда не была в Израиле. Мне чужд юдоцентризм и ракурс “как это для евреев” как основа мировосприятия. Я не понимаю, как Израиль мог не признать геноцид армян.
Однако всякий раз при слове “Освенцим” я кожей ощущаю, что это касается прямо меня. Как, впрочем, и при слове “Колыма”.
Может, травма и есть идентичность?
Не хотелось бы.
Совсем перестала выносить дискуссии о религии. И тем более говорить о вере. Все мои многолетние приходы последовательно сменились уходами. Аминь.
Эмиграция не была никогда ни приоритетом, ни жизненной задачей или экзистенциальным выбором. Ни для моей семьи, ни для меня. Мы жили и живем на несколько стран. В едином открытом мире. Не понимала и не принимала эмигрантской риторики об “ ужасах совке”. В 90-е я ни за что не захотела последовать за родителями в Штаты, где папе предложили руководить лабораторией и свободно заниматься своей наукой. Мне тогда казалось куда интереснее и плодотворнее учиться и жить в своей меняющейся и создаваемой нами самими новой стране России.
Девочка книг, я была любознательна, порывиста, остроумна, наивна и идеалистична. Я испытала на себе все “прелести” вседозволенности патриархального менталитета российской академической жизни и безнаказанности взрослых дядей-преподавателей. Я не замечала неравенства и считала себя равным субъектом. Я очень ошибалась.
Моя старшая дочь родилась наутро после моей защиты диплома. Мне был 21 год. Другой защиты ни университет, ни академическое сообщество, ни даже широкий круг знакомых и друзей мне не предложили. Я и не ждала. Я считала нормальным нести ответственность самой. Потому сегодня #MeToo для меня не пустой звук и не лозунг — а долгожданное выражение солидарности. Как и never again. Нынешняя война— прямое следствие допустимости агрессии в обществе, круговой поруки и дозволенной безнаказанности. Нормализации насилия. Шовинизма и дискриминации всех сортов. И толерантности к ним.
Биография для меня вообще гораздо важнее географии.
Первый отъезд из страны в 1995 с младенцем на руках не был политическим. Скорее экзистенциальным. Я не хотела быть жертвой. И особенно ощущать себя таковой.
Анти-виктимность важна мне и по сей день.
Мой красный диплом с отличием, но без будущего в России был всего лишь бумажкой. Все мои достижения оказались плодом не только труда и идей, а изнуряющей борьбы за свое право на достоинство. Я не хотела тратить на это всё, что мне отпущено дальше . Но и идти на компромиссы тоже не хотела. Жить на воле со всеми рисками оказалось куда интереснее и плодотворнее. Я выиграла последовательно сначала одну итальянскую стипендию, потом другую государственную австралийскую, а потом и вовсе ушла в свободное плавание. И я счастлива, что мои талантливые дочери выросли в свободном мире и никогда не узнают, что такое дискриминация, бесправие и “сама-дура-виновата”, а если и узнают, то сумеют распознать издалека и дать отпор.
Я жила, училась и работала в Италии, в Австралии, Америке, снова в России, и снова в Италии.
Венеция стала возвращением к себе. К внутреннему первозданному пейзажу детства, казалось, к тому моменту навсегда утраченной гармонии. Источником вдохновения, счастья и любви. Домом, где я вырастила своих детей.
Учебником хождения по водам.
Трудом.
Но никак не курортом.
Свобода —часть и участь человека. Ее нельзя даровать или отнять. Но ее можно не узнать или потерять. Она достается бесплатно, но за нее неизменно приходится платить.
Я не понимаю, как Израиль мог не признать геноцид армян. Не понимаю и не принимаю и многого другого.
Однако всякий раз при слове “Освенцим” я кожей ощущаю, что это касается прямо меня. Как, впрочем, и при слове “Колыма”.
Может, травма и есть идентичность?
Не хотелось бы.
А что тогда?
Солидарность и ответственность.
Сегодня я не могу не быть еврейкой.
Сейчас как никогда.
Совсем перестала выносить дискуссии о религии. И тем более говорить о вере. Все мои многолетние приходы последовательно сменились уходами. Аминь.
Эмиграция не была никогда ни приоритетом, ни жизненной задачей или экзистенциальным выбором. Ни для моей семьи, ни для меня. Мы жили и живем на несколько стран. В едином открытом мире. Не понимала и не принимала эмигрантской риторики об “ ужасах совке”. В 90-е я ни за что не захотела последовать за родителями в Штаты, где папе предложили руководить лабораторией и свободно заниматься своей наукой. Мне тогда казалось куда интереснее и плодотворнее учиться и жить в своей меняющейся и создаваемой нами самими новой стране России.
Девочка книг, я была любознательна, порывиста, остроумна, наивна и идеалистична. Я испытала на себе все “прелести” вседозволенности патриархального менталитета российской академической жизни и безнаказанности взрослых дядей-преподавателей. Я не замечала неравенства и считала себя равным субъектом. Я очень ошибалась.
Моя старшая дочь родилась наутро после моей защиты диплома. Мне был 21 год. Другой защиты ни университет, ни академическое сообщество, ни даже широкий круг знакомых и друзей мне не предложили. Я и не ждала. Я считала нормальным нести ответственность самой. Потому сегодня #MeToo для меня не пустой звук и не лозунг — а долгожданное выражение солидарности. Как и never again. Нынешняя война— прямое следствие допустимости агрессии в обществе, круговой поруки и дозволенной безнаказанности. Нормализации насилия. Шовинизма и дискриминации всех сортов. И толерантности к ним.
Биография для меня вообще гораздо важнее географии.
Первый отъезд из страны в 1995 с младенцем на руках не был политическим. Скорее экзистенциальным. Я не хотела быть жертвой. И особенно ощущать себя таковой.
Анти-виктимность важна мне и по сей день.
Мой красный диплом с отличием, но без будущего в России остался всего лишь бумажкой. Все мои достижения там были плодом не столько труда и идей, сколько изнуряющей борьбы за свое право на достоинство. Я не хотела тратить на это всё, что мне отпущено. Но и идти на компромиссы тоже не хотела. Жить на воле со всеми рисками оказалось куда интереснее и плодотворнее. Я выиграла последовательно сначала одну итальянскую стипендию, потом другую государственную австралийскую, а потом и вовсе ушла в свободное плавание. И я счастлива, что мои талантливые дочери выросли в свободном мире и никогда не узнают, что такое дискриминация, бесправие и “сама-дура-виновата”, а если и узнают, то сумеют распознать издалека и дать отпор. Я многому у них научилась.
Я жила, училась и работала в Италии, в Австралии, Америке, снова в России, и снова в Италии.
Венеция стала возвращением к себе. К внутреннему первозданному пейзажу детства, казалось, к тому моменту навсегда утраченной гармонии. Лодкой-колыбелью вдохновения, счастья и любви. Домом, где я вырастила своих детей.
Учебником хождения по водам.
Трудом.
Но никак не курортом.
Свобода —часть и участь человека. Ее нельзя даровать или отнять. Но ее можно не узнать или потерять. Она достается бесплатно, но за нее неизменно приходится платить.
Я бесконечно благодарна маме, папе и бабушке за наше свободное детство, хотя оно и пришлось на такую страну и эпоху. Я благодарна за дорожки стихов и окна полотен. За белый лист поля в снегу за переделкинской калиткой —как обещание, что все возможно. За язык и языки. За ощущение непрерывности времени и преемственности. За доверие и любовь, с которыми и потом не страшно. За верность старому и открытость новому. За нон-конформизм, свободу мысли и простые представления , записанные в слова черным по белому, когда речь идет о добре и зле. За неотносительность и безусловность.
Однако всякий раз при слове “Освенцим” я кожей ощущаю, что это касается прямо меня. Как, впрочем, и при слове “Колыма”.
Может, травма и есть идентичность?
Не хотелось бы.
А что тогда?
Солидарность и ответственность.
Сегодня я не могу не быть еврейкой.
Сейчас как никогда.
Совсем перестала выносить дискуссии о религии. И тем более говорить о вере. Все мои многолетние приходы последовательно сменились уходами. Аминь.
Эмиграция не была никогда ни приоритетом, ни жизненной задачей или экзистенциальным выбором. Ни для моей семьи, ни для меня. Мы жили и живем на несколько стран. В едином открытом мире. Не понимала и не принимала эмигрантской риторики об “ ужасах совке”. В 90-е я ни за что не захотела последовать за родителями в Штаты, где папе предложили руководить лабораторией и свободно заниматься своей наукой. Мне тогда казалось куда интереснее и плодотворнее учиться и жить в своей меняющейся и создаваемой нами самими новой стране России.
Девочка книг, я была любознательна, порывиста, остроумна, наивна и идеалистична. Я испытала на себе все “прелести” вседозволенности патриархального менталитета российской академической жизни и безнаказанности взрослых дядей-преподавателей. Я не замечала неравенства и считала себя равным субъектом. Я очень ошибалась.
Моя старшая дочь родилась наутро после моей защиты диплома. Мне был 21 год. Другой защиты ни университет, ни академическое сообщество, ни даже широкий круг знакомых и друзей мне не предложили. Я и не ждала. Я считала нормальным нести ответственность самой. Потому сегодня #MeToo для меня не пустой звук и не лозунг — а долгожданное выражение солидарности. Как и never again. Нынешняя война— прямое следствие допустимости агрессии в обществе, круговой поруки и дозволенной безнаказанности. Нормализации насилия. Шовинизма и дискриминации всех сортов. И толерантности к ним.
Биография для меня вообще гораздо важнее географии.
Первый отъезд из страны в 1995 с младенцем на руках не был политическим. Скорее экзистенциальным. Я не хотела быть жертвой. И особенно ощущать себя таковой.
Анти-виктимность важна мне и по сей день.
Мой красный диплом с отличием, но без будущего в России остался всего лишь бумажкой. Все мои достижения там были плодом не столько труда и идей, сколько изнуряющей борьбы за свое право на достоинство. Я не хотела тратить на это всё, что мне отпущено. Но и идти на компромиссы тоже не хотела. Жить на воле со всеми рисками оказалось куда интереснее и плодотворнее. Я выиграла последовательно сначала одну итальянскую стипендию, потом другую государственную австралийскую, а потом и вовсе ушла в свободное плавание. И я счастлива, что мои талантливые дочери выросли в свободном мире и никогда не узнают, что такое дискриминация, бесправие и “сама-дура-виновата”, а если и узнают, то сумеют распознать издалека и дать отпор. Я многому у них научилась.
Я жила, училась и работала в Италии, в Австралии, Америке, снова в России, и снова в Италии.
Венеция стала возвращением к себе. К внутреннему первозданному пейзажу детства, казалось, к тому моменту навсегда утраченной гармонии. Лодкой-колыбелью вдохновения, счастья и любви. Домом, где я вырастила своих детей.
Учебником хождения по водам.
Трудом.
Но никак не курортом.
Свобода —часть и участь человека. Ее нельзя даровать или отнять. Но ее можно не узнать или потерять. Она достается бесплатно, но за нее неизменно приходится платить.
Я бесконечно благодарна маме, папе и бабушке за наше свободное детство, хотя оно и пришлось на такую страну и эпоху. Я благодарна за дорожки стихов и окна полотен. За белый лист поля в снегу за переделкинской калиткой —как обещание, что все возможно. За язык и языки. За ощущение непрерывности времени и преемственности. За доверие и любовь, с которыми и потом не страшно. За верность старому и открытость новому. За нон-конформизм, свободу мысли и простые представления , записанные в слова черным по белому, когда речь идет о добре и зле. За неотносительность и безусловность.