Сегодня ровно месяц.
Месяц последнего танца на рассвете этих таких живых и невозможно красивых почти ещё детей.
Месяц, как другие живые дети томятся где-то туннелях Хамас.
Месяц, как мир в очередной раз показал, что идеи важнее людей.
И принять это невозможно.
Пусть только живые останутся живы. Ведь каждый час там— на волосок от смерти — и больших, и маленьких—непоправим, это авария и травма на все оставшиеся годы каждой из этих единственных жизней.
Пусть их как можно скорее обнимут любимые руки.
Bring them home and Never Again.
Память о каждом погибшем, убитом, растерзанном, сожженном и исход из плена.
Let my people go. Let all people go.
А для этого прежде всего террорист #1 должен быть остановлен , а терроризм неприемлем во всем мире без придаточных предложений, «но» и запятых.
Всё остальное мне лично сегодня представляется вторичным.
Жизнь другого бесценна. Со злом нужно бороться. А свободой можно распоряжаться только собственной.
Как это примирить я не знаю.
Но я знаю точно: жизнь важнее идей.
Месяц последнего танца на рассвете этих таких живых и невозможно красивых почти ещё детей.
Месяц, как другие живые дети томятся где-то туннелях Хамас.
Месяц, как мир в очередной раз показал, что идеи важнее людей.
И принять это невозможно.
Пусть только живые останутся живы. Ведь каждый час там— на волосок от смерти — и больших, и маленьких—непоправим, это авария и травма на все оставшиеся годы каждой из этих единственных жизней.
Пусть их как можно скорее обнимут любимые руки.
Bring them home and Never Again.
Память о каждом погибшем, убитом, растерзанном, сожженном и исход из плена.
Let my people go. Let all people go.
А для этого прежде всего террорист #1 должен быть остановлен , а терроризм неприемлем во всем мире без придаточных предложений, «но» и запятых.
Всё остальное мне лично сегодня представляется вторичным.
Жизнь другого бесценна. Со злом нужно бороться. А свободой можно распоряжаться только собственной.
Как это примирить я не знаю.
Но я знаю точно: жизнь важнее идей.
Слово «гетто» венецианское. И первое гетто тоже.
Венецианское гетто — место, где жили еврейские семьи с 16-го века. Изолированный каналами кусочек сестьера Каннареджо. Но Венецианская республика всегда была толеранта к иным. И даже если слово «гетто» и первое гетто венецианского происхождения, оно не имело того зловещего значения, которое теперь от него неотделимо.
Еврейская община была включена в жизнь Республики. Конечно, до равноправия в нашем понимании было далеко, но по крайней мере, никаких испанских погромов и резни тут никогда не было. Как не было, кстати, цензуры и Инквизиции. На картинах Карпаччо чернокожий гребец—он не раб, а гражданин, работник. На картинах Беллини процессии из всевозможных лиц нетитульных национальностей . Недаром, Петр Вайль называл Венецию ХV века Нью-Йорком того времени. Капители колонн Дворца Дожей украшены барельефами: готты, венгры, славяне...
Поэтому в ответ на настойчивое требование Папы об изгнании евреев из Венеции Совет Десяти принял компромиссное решение: поселить евреев, до того селившихся свободно по городу ( в основном на острове Джудекка) в место, известное как Getto Nuovo — новая плавильня. Делать было нечего. Евреи переселились туда. Община все росла, а кусок земли оставался прежним. Гетто росло вверх (да, это правда символично) к домам пристраивались новые этажи, и поэтому именно в гетто самые высокие дома во всем городе - 7-этажные «небоскребы» 16-17го веков.
В Венеции плотная ткань времен вплетена в ткань повседневности. Это город живой памяти. Не цифр, не отчетов о проведенной работе, а памяти лиц, имен, семей. Мы ходим по тем же самым улицам, куда навечно впечатаны их имена. На входе в университет в землю вмонтирована табличка «Здесь преподавала Ольга Блументаль. Родилась в 1873, была депортирована 30.10. 1944 в Равенсбрюк и убита в 24.02.1945
И я ловлю себя на двойном значении этой страшной даты: 24 февраля.
На днях получила рассылку о том, какие новые имена появятся в мостовых Венеции в ближайшее время— работа по «камням преткновения» идет постоянно. Открытие новых камней обычно преурочивают к 27 января— день памяти жертв Холокоста. Это событие всего города. Обычно присутствуют главы и всех религиозных общин: еврейской , мусульманской и католической.
И нет, я не боюсь ходить по улицам и мои еврейские друзья тоже. И нет, путинские страшилки о беконтрольном разгуле антисемитизма в Европе , панически тиражируемые в русскоязычном фейсбуке на нас не действуют. У нас есть глаза, уши и своя голова на плечах.
А шовинизм любых мастей пресекается просто— его недопустимостью в обществе. Солидарностью. Личным неприятием.
И не могу не повторить ещё раз сегодня рассказ своей итальянской знакомой, который пару лет назад я перевела целиком и уже публиковала.
Сейчас он будет нелишним.
1939 год.
Выпускной экзамен в знаменитом классическом лицее «Марко Поло» в Венеции (где потом училась и одна из моих дочерей)
Девочка по имени Джулиана Коэн, которую тогда ещё никто не знает. Впоследствии именно она будет подписывать свои знаменитые коллекции моды псевдонимом Роберта да Камерино. Вот, что она напишет в своих воспоминаниях:
В то утро мы вошли в класс и были удивлены. Все парты стояли рядами, как обычно, но две были выдвинуты к стене и поставлены отдельно. Я выбираю место и сажусь, но тут ко мне подходит профессор и говорит: «Нет, Вам туда», указывая но одну из отдельно стоящих парт. Вокруг творится обычная неразбериха, друзья пытаются занять соседние места и оказаться за одной партой, кто-то с кем-то меняется местами, и, кажется, этот маленький эпизод проходит незамеченным. Наконец мы все сели и воцарилась тишина.
Экзамен вот-вот начнётся. И тут с одной из центральных парт встаёт мальчик. Он мулат. Поднимает руку и просит слова. Мы все знаем его. Он сын эритрейской принцессы и итальянского генерала.
-Профессор,я бы хотел узнать,почему те кандидаты сидят отдельно?
У него звучный голос с отчётливым римским выговором. На миг профессор, кажется, смущён, но быстро берет себя в руки. «Это независимые частные кандидаты».
Но мальчик не успокаивается: «Да, возможно.
Венецианское гетто — место, где жили еврейские семьи с 16-го века. Изолированный каналами кусочек сестьера Каннареджо. Но Венецианская республика всегда была толеранта к иным. И даже если слово «гетто» и первое гетто венецианского происхождения, оно не имело того зловещего значения, которое теперь от него неотделимо.
Еврейская община была включена в жизнь Республики. Конечно, до равноправия в нашем понимании было далеко, но по крайней мере, никаких испанских погромов и резни тут никогда не было. Как не было, кстати, цензуры и Инквизиции. На картинах Карпаччо чернокожий гребец—он не раб, а гражданин, работник. На картинах Беллини процессии из всевозможных лиц нетитульных национальностей . Недаром, Петр Вайль называл Венецию ХV века Нью-Йорком того времени. Капители колонн Дворца Дожей украшены барельефами: готты, венгры, славяне...
Поэтому в ответ на настойчивое требование Папы об изгнании евреев из Венеции Совет Десяти принял компромиссное решение: поселить евреев, до того селившихся свободно по городу ( в основном на острове Джудекка) в место, известное как Getto Nuovo — новая плавильня. Делать было нечего. Евреи переселились туда. Община все росла, а кусок земли оставался прежним. Гетто росло вверх (да, это правда символично) к домам пристраивались новые этажи, и поэтому именно в гетто самые высокие дома во всем городе - 7-этажные «небоскребы» 16-17го веков.
В Венеции плотная ткань времен вплетена в ткань повседневности. Это город живой памяти. Не цифр, не отчетов о проведенной работе, а памяти лиц, имен, семей. Мы ходим по тем же самым улицам, куда навечно впечатаны их имена. На входе в университет в землю вмонтирована табличка «Здесь преподавала Ольга Блументаль. Родилась в 1873, была депортирована 30.10. 1944 в Равенсбрюк и убита в 24.02.1945
И я ловлю себя на двойном значении этой страшной даты: 24 февраля.
На днях получила рассылку о том, какие новые имена появятся в мостовых Венеции в ближайшее время— работа по «камням преткновения» идет постоянно. Открытие новых камней обычно преурочивают к 27 января— день памяти жертв Холокоста. Это событие всего города. Обычно присутствуют главы и всех религиозных общин: еврейской , мусульманской и католической.
И нет, я не боюсь ходить по улицам и мои еврейские друзья тоже. И нет, путинские страшилки о беконтрольном разгуле антисемитизма в Европе , панически тиражируемые в русскоязычном фейсбуке на нас не действуют. У нас есть глаза, уши и своя голова на плечах.
А шовинизм любых мастей пресекается просто— его недопустимостью в обществе. Солидарностью. Личным неприятием.
И не могу не повторить ещё раз сегодня рассказ своей итальянской знакомой, который пару лет назад я перевела целиком и уже публиковала.
Сейчас он будет нелишним.
1939 год.
Выпускной экзамен в знаменитом классическом лицее «Марко Поло» в Венеции (где потом училась и одна из моих дочерей)
Девочка по имени Джулиана Коэн, которую тогда ещё никто не знает. Впоследствии именно она будет подписывать свои знаменитые коллекции моды псевдонимом Роберта да Камерино. Вот, что она напишет в своих воспоминаниях:
В то утро мы вошли в класс и были удивлены. Все парты стояли рядами, как обычно, но две были выдвинуты к стене и поставлены отдельно. Я выбираю место и сажусь, но тут ко мне подходит профессор и говорит: «Нет, Вам туда», указывая но одну из отдельно стоящих парт. Вокруг творится обычная неразбериха, друзья пытаются занять соседние места и оказаться за одной партой, кто-то с кем-то меняется местами, и, кажется, этот маленький эпизод проходит незамеченным. Наконец мы все сели и воцарилась тишина.
Экзамен вот-вот начнётся. И тут с одной из центральных парт встаёт мальчик. Он мулат. Поднимает руку и просит слова. Мы все знаем его. Он сын эритрейской принцессы и итальянского генерала.
-Профессор,я бы хотел узнать,почему те кандидаты сидят отдельно?
У него звучный голос с отчётливым римским выговором. На миг профессор, кажется, смущён, но быстро берет себя в руки. «Это независимые частные кандидаты».
Но мальчик не успокаивается: «Да, возможно.
Но ведь они ещё и евреи, верно?». На этот раз смущение профессора заметно куда отчетливее. Юноша не даёт ему времени опомниться и продолжает: « если дело в расе, то и я не ариец, как Вы, возможно, заметили, не так ли? Поэтому,если позволите...»
И, не дожидаясь ответа или разрешения, он берет и передвигает свою парту к нашим отдельным. И тут начинается непредусмотренное. Весь класс встаёт и начинает передвигать парты. В несколько секунд они снова выстроены в привычные аккуратные три ряда. Мы снова такие же, как все. Юный мулат отвешивает церемонный поклон профессору и занимает своё место. В классе повисает тишина.
Преподаватель в смятении. Он снимает очки и проводит ладонью по глазам. Потом, словно самому себе, произносит тихо, но отчётливо: «Я бы хотел вас всех обнять».
И, не дожидаясь ответа или разрешения, он берет и передвигает свою парту к нашим отдельным. И тут начинается непредусмотренное. Весь класс встаёт и начинает передвигать парты. В несколько секунд они снова выстроены в привычные аккуратные три ряда. Мы снова такие же, как все. Юный мулат отвешивает церемонный поклон профессору и занимает своё место. В классе повисает тишина.
Преподаватель в смятении. Он снимает очки и проводит ладонью по глазам. Потом, словно самому себе, произносит тихо, но отчётливо: «Я бы хотел вас всех обнять».
Свет победы. Свет Виктории.
По-итальянски звучит одинаково.
И снова мучительно писать об этом по-русски.
Мучительно, стыдно и необходимо. На испоганенном, обесчещенным им самим, отравленном, забрызганном кровью.
Вечер памяти Виктории Амелиной организован Академией Изящных Искусств Венеции.
Выступал ректор, давний знакомый, Риккардо Кальдура, выступали организаторы, Марина Сорина приехала из Вероны и читала свои замечательные переводы на итальянский, прижавшая специально из Киева поэтесса и подруга Амелиной Оксана Стомина — сама родом из Мариуполя —прочла последнее стихотворение: оно состояло из смс , которые Оксана посылала в реанимацию в те дни, когда надеялись без надежды. Последние три строки она дописала после 1 июля, когда Виктории не стало.
Нет, не так: когда ее убили россияне.
Именно так говорили выступающие . Никаких безличных оборотов. Они не жертвы— а цели. И плакала скрипка — и под смычком Романа Янушкевича (Он воевал. Был ранен. Теперь в Италии учится в консерватори). Скорик и …еврейская мелодия. И плакал дождь за окном, отбивая такт мелодии по поверхности канала. И плакал зал. Множество молодых лиц. Студенты Академии— будущие художники, сценографы, критики. Они должны это запомнить.
Переводчица и филолог Ярина Груша рассказывала о последней встрече с Викторией— тут в Венеции. Она даже назвала дату 7 мая. Значит, мы ходили по одним улицам.
Я мысленно пролистнула память и вдруг отчетливо вспомнила день 7 мая. В этот день в греческой церкви отпевали молодого украинского режиссера— Данилу Денисевича. Его убили под Бахмутом. https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=6137294212985159&id=100001139226342
А Виктория ходила где-то рядом. Её тогда ещё не успели убить россияне. Она просто гуляла с сыном по Венеции, встречалась с подругой, была полна планов.
Амелина выиграла грант резиденцию в Париже и должна была ехать туда со своим 11летним сыном, которого так мало видела с начала вторжения, ибо была занята волонтерством и документированием военных преступлений россиян. В Париже она должна была нписать документальную книгу об этих российских военных преступлениях. Нашла квартиру и школу ребёнку. И поехала прямо перед отъездом в Краматорск с колумбийскими журналистами. И пригласила их на встречу в пиццерию, куда и была запущена российская ракета…
Виктория в буквальном смысле своими руками откопала (они были закопаны им в саду) и издала дневники зверски убитого россиянами в оккупированном Изюме детского поэта Вакуленко, которого удалось опознать только по ДНК. Её убили в день его рождения. И закопали. И никто никогда не сможет откопать эту единственную жизнь, этот искрящийся талант, эту хрупкую и стойкую красоту и всё то, что знала только она, чем была она и что было ею.
Думала, слезы кончились. Но нет. И это, конечно, незаслуженный подарок.
Взгляд упирался в расплывающийся многовековой палимпсест кирпичной кладки церкви Санта Марты, где проходил вечер, на схожящие струпья штукатурки. И я думала о судьбах культуры и жизнях живых людей.
Расстрелянное Возрождение. Какой чудовищный оксюморон, если вдуматься.
Стомина говорила, что точной статистики о погибших людях культуры, искусства, науки нет, но этим летом в Киеве проходил симфонический концерт- и пока играла музыка, на экране шли имена убитых музыкантов, поэтов, художников , актеров, режиссеров. Симфонии не хватило.
Aмелина всегда писала прозу. Её стихи стали появляться лишь в прошлом году. В одном из интервью на вопрос, откуда вдруг стихи, она отвечает, что пишет обломками слов. Тем, что осталось от её речи после вторжения, после всего, чему ей довелось стать свидетельницей. Так получилось, что эти обломки больше всего напоминают стихи.
Сегодня они звучали по-украински и по-итальянски.
Она не хотела , чтоб они были переведены на русский.
Пусть звучат на всех других языках.
Русский язык их не заслужил.
Не поезія
Я не пишу поезію
Я прозаїк
Просто реальність війни
з’їдає пунктуацію
зв’язність сюжету
зв’язність
з’їдає
Наче у мову
влучив снаряд
Уламки мови
схожі на поезію
але це не вона
І це теж не вона
Вона в Харкові
Волонтерить
По-итальянски звучит одинаково.
И снова мучительно писать об этом по-русски.
Мучительно, стыдно и необходимо. На испоганенном, обесчещенным им самим, отравленном, забрызганном кровью.
Вечер памяти Виктории Амелиной организован Академией Изящных Искусств Венеции.
Выступал ректор, давний знакомый, Риккардо Кальдура, выступали организаторы, Марина Сорина приехала из Вероны и читала свои замечательные переводы на итальянский, прижавшая специально из Киева поэтесса и подруга Амелиной Оксана Стомина — сама родом из Мариуполя —прочла последнее стихотворение: оно состояло из смс , которые Оксана посылала в реанимацию в те дни, когда надеялись без надежды. Последние три строки она дописала после 1 июля, когда Виктории не стало.
Нет, не так: когда ее убили россияне.
Именно так говорили выступающие . Никаких безличных оборотов. Они не жертвы— а цели. И плакала скрипка — и под смычком Романа Янушкевича (Он воевал. Был ранен. Теперь в Италии учится в консерватори). Скорик и …еврейская мелодия. И плакал дождь за окном, отбивая такт мелодии по поверхности канала. И плакал зал. Множество молодых лиц. Студенты Академии— будущие художники, сценографы, критики. Они должны это запомнить.
Переводчица и филолог Ярина Груша рассказывала о последней встрече с Викторией— тут в Венеции. Она даже назвала дату 7 мая. Значит, мы ходили по одним улицам.
Я мысленно пролистнула память и вдруг отчетливо вспомнила день 7 мая. В этот день в греческой церкви отпевали молодого украинского режиссера— Данилу Денисевича. Его убили под Бахмутом. https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=6137294212985159&id=100001139226342
А Виктория ходила где-то рядом. Её тогда ещё не успели убить россияне. Она просто гуляла с сыном по Венеции, встречалась с подругой, была полна планов.
Амелина выиграла грант резиденцию в Париже и должна была ехать туда со своим 11летним сыном, которого так мало видела с начала вторжения, ибо была занята волонтерством и документированием военных преступлений россиян. В Париже она должна была нписать документальную книгу об этих российских военных преступлениях. Нашла квартиру и школу ребёнку. И поехала прямо перед отъездом в Краматорск с колумбийскими журналистами. И пригласила их на встречу в пиццерию, куда и была запущена российская ракета…
Виктория в буквальном смысле своими руками откопала (они были закопаны им в саду) и издала дневники зверски убитого россиянами в оккупированном Изюме детского поэта Вакуленко, которого удалось опознать только по ДНК. Её убили в день его рождения. И закопали. И никто никогда не сможет откопать эту единственную жизнь, этот искрящийся талант, эту хрупкую и стойкую красоту и всё то, что знала только она, чем была она и что было ею.
Думала, слезы кончились. Но нет. И это, конечно, незаслуженный подарок.
Взгляд упирался в расплывающийся многовековой палимпсест кирпичной кладки церкви Санта Марты, где проходил вечер, на схожящие струпья штукатурки. И я думала о судьбах культуры и жизнях живых людей.
Расстрелянное Возрождение. Какой чудовищный оксюморон, если вдуматься.
Стомина говорила, что точной статистики о погибших людях культуры, искусства, науки нет, но этим летом в Киеве проходил симфонический концерт- и пока играла музыка, на экране шли имена убитых музыкантов, поэтов, художников , актеров, режиссеров. Симфонии не хватило.
Aмелина всегда писала прозу. Её стихи стали появляться лишь в прошлом году. В одном из интервью на вопрос, откуда вдруг стихи, она отвечает, что пишет обломками слов. Тем, что осталось от её речи после вторжения, после всего, чему ей довелось стать свидетельницей. Так получилось, что эти обломки больше всего напоминают стихи.
Сегодня они звучали по-украински и по-итальянски.
Она не хотела , чтоб они были переведены на русский.
Пусть звучат на всех других языках.
Русский язык их не заслужил.
Не поезія
Я не пишу поезію
Я прозаїк
Просто реальність війни
з’їдає пунктуацію
зв’язність сюжету
зв’язність
з’їдає
Наче у мову
влучив снаряд
Уламки мови
схожі на поезію
але це не вона
І це теж не вона
Вона в Харкові
Волонтерить