«Это и так понятно»— слышу справа и слева. Нет, не понятно. Это фатальная ошибка коммуникации. Вынесение в презумпцию то, что просто требует простых своих личных слов.
Вижу ее постоянно— особенно у людей с пост-советским авто-репрессивным механизмами и привычкой общения в своих закрытых кругах и сообществах (в сетях воспроизводятся всё те же пузыри «московских кухонь»).
Это становится особенно заметно, когда живешь в стране и культуре, где не только принято— а необходимо прямо выражать эмоции и отношения. Не только отрицательно— а прежде всего , положительные. Так в Италии.
«После 24.02 не позвонил никто из моих российских друзей… никто.»
Сколько раз я слышала эту горькую фразу от украинских собеседниц и собеседников.
И я понимаю: 90% не позвонили потому что выбрали страх/конформизм/поверили пропаганде/ и просто шкурное «как бы чего не вышло». Но 10% не нашли слов. Точнее, решили «не лезть» и что «и так понятно, что мы против, мы ж нормальные люди». И в этом самодовольном и автореферентном снобизме стали неразличимы от тех, от кого считают себя бесконечно далекими— и своим молчанием бесконечно ранят тех, кому и так невыносимо.
Сейчас то же о 07.10 в Израиле. И совершенно не важно, что предыстория этой войны совсем иная, не важно еврей ты или нет, каких взглядов придерживаемся и поддерживаем ли или нет нынешнюю и/или политику правительства Израиля. Не ужаснуться всем существом, не найти простых своих личных слов перед лицом чудовищного насилия террористов ХАМАСА: убийств и мучений мирных людей, детей, стариков, домашних зверей— значит, солидаризироваться со злом. Эли Визель всё давно сказал: «Молчание поощряет мучителя, но не мученика.»
Венеция всегда была перекрестком путей. Торговых, культурных, человеческих. Между Востоком и Западом— она даже внешне, в своем эстетическом каноне впитала то и другое. Это и сейчас так. Сюда весь мир в гости. Здесь много веков живут и говорят на множестве языков. Здесь ещё в 15м веке были еврейские и арабские типографии, не говоря уж о классическом книгоиздании Альдо Мануция, ставшим лидером во всей Европе (ему принадлежит новое слово в книжном искусстве, определившее многое в нашем сегодняшнем дне — в том числе и практикчески: изобретение карманных форматов— то, что так прекрасно транспортабельно звучит для русского уха, а на самом деле означает возможность положить в карман : по-итальянски, “tasca”) .
В Венеции пути пересекаются буквально— мы все ходим пешком и знаем друг друга в лицо дороге. Главная метафора города — мост. Во всех смыслах.
Бегу на вечер памяти Виктории Амелиной , по дороге на углу сталкиваюсь со своей ливанской венецианской приятельницей. Наглядное буквальное пересечение путей. Моментальный срез новейшей страшной истории сегодняшнего дня. Нет, я не буду пересказывать наш диалог, чтобы не вызвать трибальный гнев фб -публики. Моя приятельница родилась на границе с Израилем и рассказывала о своем детстве. О своем личном детстве— с ее 4х лет. «Кать, я знаю, что ты еврейка: но ты же меня слышишь?». Слышу. А в телефоне слышу голос своего приятеля и там у меня звучит другой рассказ: уже израильский. Он тоже страшен. Он точно так же не придуман. Он тоже от первого лица. Он тоже рассказан мне лично.
В войну мосты не строятся, а сжигаются: увы, именно этого требует элементарная безопасность и стратегия. Призывы к обратному звучат почти аморально. Мост возможен только внутри одной личности. Потому так и важны личные слова. Не академические, не над схваткой, не «вашим и нашим». Другие.
«I am also a Jew who lives with transgenerational trauma in the wake of atrocities committed against people like me. But they were also committed against people not like me. I do not have to identify with this face or that name in order to name the atrocity I see. Or, at least, I struggle not to.
(…)empathy mainly takes form within a framework that allows for identification to be accomplished, or for a translation between another’s experience and my own”—пишет в своем эссе Judith Butler https://www.lrb.co.
Вижу ее постоянно— особенно у людей с пост-советским авто-репрессивным механизмами и привычкой общения в своих закрытых кругах и сообществах (в сетях воспроизводятся всё те же пузыри «московских кухонь»).
Это становится особенно заметно, когда живешь в стране и культуре, где не только принято— а необходимо прямо выражать эмоции и отношения. Не только отрицательно— а прежде всего , положительные. Так в Италии.
«После 24.02 не позвонил никто из моих российских друзей… никто.»
Сколько раз я слышала эту горькую фразу от украинских собеседниц и собеседников.
И я понимаю: 90% не позвонили потому что выбрали страх/конформизм/поверили пропаганде/ и просто шкурное «как бы чего не вышло». Но 10% не нашли слов. Точнее, решили «не лезть» и что «и так понятно, что мы против, мы ж нормальные люди». И в этом самодовольном и автореферентном снобизме стали неразличимы от тех, от кого считают себя бесконечно далекими— и своим молчанием бесконечно ранят тех, кому и так невыносимо.
Сейчас то же о 07.10 в Израиле. И совершенно не важно, что предыстория этой войны совсем иная, не важно еврей ты или нет, каких взглядов придерживаемся и поддерживаем ли или нет нынешнюю и/или политику правительства Израиля. Не ужаснуться всем существом, не найти простых своих личных слов перед лицом чудовищного насилия террористов ХАМАСА: убийств и мучений мирных людей, детей, стариков, домашних зверей— значит, солидаризироваться со злом. Эли Визель всё давно сказал: «Молчание поощряет мучителя, но не мученика.»
Венеция всегда была перекрестком путей. Торговых, культурных, человеческих. Между Востоком и Западом— она даже внешне, в своем эстетическом каноне впитала то и другое. Это и сейчас так. Сюда весь мир в гости. Здесь много веков живут и говорят на множестве языков. Здесь ещё в 15м веке были еврейские и арабские типографии, не говоря уж о классическом книгоиздании Альдо Мануция, ставшим лидером во всей Европе (ему принадлежит новое слово в книжном искусстве, определившее многое в нашем сегодняшнем дне — в том числе и практикчески: изобретение карманных форматов— то, что так прекрасно транспортабельно звучит для русского уха, а на самом деле означает возможность положить в карман : по-итальянски, “tasca”) .
В Венеции пути пересекаются буквально— мы все ходим пешком и знаем друг друга в лицо дороге. Главная метафора города — мост. Во всех смыслах.
Бегу на вечер памяти Виктории Амелиной , по дороге на углу сталкиваюсь со своей ливанской венецианской приятельницей. Наглядное буквальное пересечение путей. Моментальный срез новейшей страшной истории сегодняшнего дня. Нет, я не буду пересказывать наш диалог, чтобы не вызвать трибальный гнев фб -публики. Моя приятельница родилась на границе с Израилем и рассказывала о своем детстве. О своем личном детстве— с ее 4х лет. «Кать, я знаю, что ты еврейка: но ты же меня слышишь?». Слышу. А в телефоне слышу голос своего приятеля и там у меня звучит другой рассказ: уже израильский. Он тоже страшен. Он точно так же не придуман. Он тоже от первого лица. Он тоже рассказан мне лично.
В войну мосты не строятся, а сжигаются: увы, именно этого требует элементарная безопасность и стратегия. Призывы к обратному звучат почти аморально. Мост возможен только внутри одной личности. Потому так и важны личные слова. Не академические, не над схваткой, не «вашим и нашим». Другие.
«I am also a Jew who lives with transgenerational trauma in the wake of atrocities committed against people like me. But they were also committed against people not like me. I do not have to identify with this face or that name in order to name the atrocity I see. Or, at least, I struggle not to.
(…)empathy mainly takes form within a framework that allows for identification to be accomplished, or for a translation between another’s experience and my own”—пишет в своем эссе Judith Butler https://www.lrb.co.
London Review of Books
Judith Butler · The Compass of Mourning
We are to condemn or approve, and that makes sense, but is that all that is ethically required of us? In fact, I do...
uk/the-paper/v45/n20/judith-butler/the-compass-of-mourning?fbclid=IwAR3sGvvUUQtcAx3dJMEIWIMbVJZYvbWs0Cu-eTaaBW8n-iLSiI7SqM_hYUc_aem_AV1-tHPTdSjH6QWTMfS3vz_GwcE1bDXxml1emZNd7oHcM7wOdJrZ4MoBeylG9E_dvYc
(Об этом тексте напишу отдельно. Характерная же «критика» его со стороны хороших интеллектуальных ру/il — отдельная тема для отдельного текста. Подробнее тут у Michael Yudanin
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=10161412476848523&id=523713522
Об сложности морального суждения попытался сказать в своем недавнем посте и Nikolay Epplée— автор прекрасной книги «Неудобное прошлое»— и его не поняли. Точнее, ожидаемо обвинили в сочувствии террористам и чуть ли не пособничестве злу, когда он лишь сослался на сложности разных оптик и дал ссылку (на действительно замечательную) книгу Майкла Ротберга о вовлеченном субъекте. Книга дает огромный простор для размышлений— и приводит разные рамки и возможные нелинейные пути мысли о зле и справедливости. И о своем месте по отношению к ним. Эппле пытается навести его рассуждения на нашу реальность — и, увы, с неудобным настоящим, как и все мы, справляется намного хуже.
На этот пост и комментарии к нему интересно посмотреть чисто исследовательски. https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=7336753863002823&id=100000048456620
Приведу и свой комментарий «Как человек, которого (и Вы в том числе);считаете неадекватно радикальным, хочу высказать свою солидарность и понимание того, о чем Вы пишете. Книга Ротберга прекрасна и очень полезна— она входит в библиографию нашего курса «Россия и деколонизация: введение» (все уже прошедшие лекции, включая гостевые— жаль, что среди них нет Вашей— можно посмотреть вот тут— и они продолжаются каждое воскресенье, у нас 50 блестящих студентов : https://decolonisation-ru.com)— так вот , как человек с огромным опытом хейта и неправильного прочтения, я могу поделиться с Вами , что в Вашем посте (который я , повторю, разделяю) является триггером для читателей— отсутствие внятно выраженной не моральной позиции, а прямой человеческой ЛИЧНОЙ солидарности с жертвами, не вынесенной в презумпцию (в виде цифр и дат), а проговоренной простыми СВОИМИ словами. Без них никакая сложная (а в случае Израиля и Палестины она действительно очень сложная )— моральная (а трибальная, не пламенно-племенная) позиция не работает — и не может коммуницироваться. Впрочем, неправильно Вас поймут в любом случае))— и всё же»
Понимание затруднено и так: а когда повторяющаяся травма и нарратив о травме в нескольких поколениях становятся несущими конструкциями идентичности оно почти невозможно. Острая боль и травма —это знают и врачи, и психологи не развивает , а купирует эмпатию. Все ресурсы организма (в том числе социального) направлены на выживание. Выйти из своей боли и услышать другого почти невозможно. А те, кто способен это сделать, тем самым как бы де факто расписываться в том, что болит у них не так остро. И получают закономерные обвинения. Замкнутый круг.
Остается искусство. Нет, оно, конечно, не спасет мир. Но оно дарует язык. И иногда именно оно находит слова без слов. Даже если оно не понято и не услышано. Сам акт творчества— уже противостояние хаосу, антоним войне. «Искусство непрерывно размышляет о смерти и непрерывно творит этим жизнь»— писал Пастернак.
Увы, в войну этого тоже мало.
Поэтому украинские художники, поэты, режиссеры и музыканты откладывают кисти, перья, камеры, компьютеры и инструменты— и идут воевать. Защищать саму возможность держать в руках кисти, перья, скрипки, обнимать детей и возлюбленных, просто готовить обед на кухне собственного дома.. защищать и увы, погибать во имя того, что неотъемлемо, что принадлежит человеку и стране по праву— свободу. И не нуждалось бы в защите ценой собственной жизни, если б рядом в мире не было страны-террориста, для которой свобода главный враг, а жизнь поэтому не стоит ничего. И с художников этой страны спрос особый. Самовыражением и антивоенными стихами тут не откупиться. Прежде всего от собственной совести.
(Об этом тексте напишу отдельно. Характерная же «критика» его со стороны хороших интеллектуальных ру/il — отдельная тема для отдельного текста. Подробнее тут у Michael Yudanin
https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=10161412476848523&id=523713522
Об сложности морального суждения попытался сказать в своем недавнем посте и Nikolay Epplée— автор прекрасной книги «Неудобное прошлое»— и его не поняли. Точнее, ожидаемо обвинили в сочувствии террористам и чуть ли не пособничестве злу, когда он лишь сослался на сложности разных оптик и дал ссылку (на действительно замечательную) книгу Майкла Ротберга о вовлеченном субъекте. Книга дает огромный простор для размышлений— и приводит разные рамки и возможные нелинейные пути мысли о зле и справедливости. И о своем месте по отношению к ним. Эппле пытается навести его рассуждения на нашу реальность — и, увы, с неудобным настоящим, как и все мы, справляется намного хуже.
На этот пост и комментарии к нему интересно посмотреть чисто исследовательски. https://m.facebook.com/story.php?story_fbid=7336753863002823&id=100000048456620
Приведу и свой комментарий «Как человек, которого (и Вы в том числе);считаете неадекватно радикальным, хочу высказать свою солидарность и понимание того, о чем Вы пишете. Книга Ротберга прекрасна и очень полезна— она входит в библиографию нашего курса «Россия и деколонизация: введение» (все уже прошедшие лекции, включая гостевые— жаль, что среди них нет Вашей— можно посмотреть вот тут— и они продолжаются каждое воскресенье, у нас 50 блестящих студентов : https://decolonisation-ru.com)— так вот , как человек с огромным опытом хейта и неправильного прочтения, я могу поделиться с Вами , что в Вашем посте (который я , повторю, разделяю) является триггером для читателей— отсутствие внятно выраженной не моральной позиции, а прямой человеческой ЛИЧНОЙ солидарности с жертвами, не вынесенной в презумпцию (в виде цифр и дат), а проговоренной простыми СВОИМИ словами. Без них никакая сложная (а в случае Израиля и Палестины она действительно очень сложная )— моральная (а трибальная, не пламенно-племенная) позиция не работает — и не может коммуницироваться. Впрочем, неправильно Вас поймут в любом случае))— и всё же»
Понимание затруднено и так: а когда повторяющаяся травма и нарратив о травме в нескольких поколениях становятся несущими конструкциями идентичности оно почти невозможно. Острая боль и травма —это знают и врачи, и психологи не развивает , а купирует эмпатию. Все ресурсы организма (в том числе социального) направлены на выживание. Выйти из своей боли и услышать другого почти невозможно. А те, кто способен это сделать, тем самым как бы де факто расписываться в том, что болит у них не так остро. И получают закономерные обвинения. Замкнутый круг.
Остается искусство. Нет, оно, конечно, не спасет мир. Но оно дарует язык. И иногда именно оно находит слова без слов. Даже если оно не понято и не услышано. Сам акт творчества— уже противостояние хаосу, антоним войне. «Искусство непрерывно размышляет о смерти и непрерывно творит этим жизнь»— писал Пастернак.
Увы, в войну этого тоже мало.
Поэтому украинские художники, поэты, режиссеры и музыканты откладывают кисти, перья, камеры, компьютеры и инструменты— и идут воевать. Защищать саму возможность держать в руках кисти, перья, скрипки, обнимать детей и возлюбленных, просто готовить обед на кухне собственного дома.. защищать и увы, погибать во имя того, что неотъемлемо, что принадлежит человеку и стране по праву— свободу. И не нуждалось бы в защите ценой собственной жизни, если б рядом в мире не было страны-террориста, для которой свобода главный враг, а жизнь поэтому не стоит ничего. И с художников этой страны спрос особый. Самовыражением и антивоенными стихами тут не откупиться. Прежде всего от собственной совести.
London Review of Books
Judith Butler · The Compass of Mourning
We are to condemn or approve, and that makes sense, but is that all that is ethically required of us? In fact, I do...
Для нас— творческих людей тыла— а особенно россиян (бывших и нынешних ) бывают редчайшие моменты в нашей, казалось бы, обессмысленнрй в военное время профессии, когда она может внести конкретный вклад— да, иногда очень приземленно , но когда речь идет о жизни и смерти— не до надмирных изысков.
Форум «Свободная Россия» во главе с Гарри Каспаровым провел первый аукцион в поддержку российских добровольческих частей, сражающихся в составе ВСУ на стороне Украины. Это новое слово и первый важнейший шаг. И за такую позицию оппозиции наконец не стыдно.
Я счастлива и благодарна, что за возможность поучаствовать моими работами в этом аукционе — они все проданы и внесли свой вклад. Это не военные работы. Они о теле, о хрупкости, о том, как мы связаны (одна из проданных работ «Утро», вторая состоит из девяти взаимно передвигаемых частей— этот полиптих «Три грации» можно собрать в любую комбинацию — всё можно посмотреть в моем инстаграме https://instagram.com/katiamargolis?igshid=NzZlODBkYWE4Ng%3D%3D&utm_source=qr) .
Всего на аукционе собрана 50 тыс.евро.
Подробности тут.
https://t.me/ivan_tyutrin/240
Это первый шаг.
И ещё я хочу поблагодарить всех вас, каждого, кто по центу и гривне присылает деньги на амуницию, дроны, ремонт машин.
Времена тяжелые, возможности у всех истощены.
Раньше мы собирали суммы другого порядка— но
На собранные 563 евро мы не купим дрона для разведки, но зато ребята смогут отремонтировать машину, а значит, если не продвинуться, то хотя бы удержаться на позициях и остаться в живых.
Это минимум— но он самый главный.
Подробнее на все эти темы мы и поговорили вчера в нашей традиционной еженедельной беседе с Evgeny Kiselev
https://youtu.be/46IVFCSbvC4?si=0QblSqgXur4D3lvs
Форум «Свободная Россия» во главе с Гарри Каспаровым провел первый аукцион в поддержку российских добровольческих частей, сражающихся в составе ВСУ на стороне Украины. Это новое слово и первый важнейший шаг. И за такую позицию оппозиции наконец не стыдно.
Я счастлива и благодарна, что за возможность поучаствовать моими работами в этом аукционе — они все проданы и внесли свой вклад. Это не военные работы. Они о теле, о хрупкости, о том, как мы связаны (одна из проданных работ «Утро», вторая состоит из девяти взаимно передвигаемых частей— этот полиптих «Три грации» можно собрать в любую комбинацию — всё можно посмотреть в моем инстаграме https://instagram.com/katiamargolis?igshid=NzZlODBkYWE4Ng%3D%3D&utm_source=qr) .
Всего на аукционе собрана 50 тыс.евро.
Подробности тут.
https://t.me/ivan_tyutrin/240
Это первый шаг.
И ещё я хочу поблагодарить всех вас, каждого, кто по центу и гривне присылает деньги на амуницию, дроны, ремонт машин.
Времена тяжелые, возможности у всех истощены.
Раньше мы собирали суммы другого порядка— но
На собранные 563 евро мы не купим дрона для разведки, но зато ребята смогут отремонтировать машину, а значит, если не продвинуться, то хотя бы удержаться на позициях и остаться в живых.
Это минимум— но он самый главный.
Подробнее на все эти темы мы и поговорили вчера в нашей традиционной еженедельной беседе с Evgeny Kiselev
https://youtu.be/46IVFCSbvC4?si=0QblSqgXur4D3lvs
London Review of Books
Judith Butler · The Compass of Mourning
We are to condemn or approve, and that makes sense, but is that all that is ethically required of us? In fact, I do...
«Искусство неведения» .
И невидения.
Моя ежемесячная колонка на радио «Свобода». https://www.svoboda.org/a/iskusstvo-nevedeniya-ekaterina-margolis-ob-ulitsah-bez-fonarey/32677605.html
И невидения.
Моя ежемесячная колонка на радио «Свобода». https://www.svoboda.org/a/iskusstvo-nevedeniya-ekaterina-margolis-ob-ulitsah-bez-fonarey/32677605.html
Радио Свобода
Искусство неведения. Екатерина Марголис – об улицах без фонарей
Искусство видеть – arte del vedere – было выделено в отдельную дисциплину Леонардо да Винчи. Видение неотъемлемо от ведения: так научные штудии Леонардо неотделимы от их изображений. Достаточно посмотреть на его анатомические зарисовки или, например, на наброски…
На рассвете я опять проснулась от сирены. На этот раз не повітряна тривога в телефоне, а за окном.
В Венеции свои сирены— и это обычное явление нашей осенней повседневности.
-….та-Та-ТА… поёт в окно сирена, что твоему Одиссею.
-Аква- Аль-Та - судорожно рифмуется в голове.
Несколько лет назад тревожную сирену заменили на более музыкальную. Каждый восходящий тон её обозначает подъем на 10 см над уровнем моря. +100, +110, +120. Каждый ребёнок умеет различать эту гамму на слух, а каждый родитель оценивать риски для жилища. Мелодично поднимающиеся звуки сирены заставляют моментально проснуться.
И вот, едва проснувшись, ты уже мчишься вниз доподнимать то, что осталось не поднятым после вчерашней предупредительной смс-ки о грядущей гостье ростом в 135 см над уровнем моря (значит, зайдет и на кухню, и в гостиную). Поставить заглушку на входную дверь еще с ночи помогает лишь до того момента, пока вода не начинает подниматься из-под пола. В Венеции про каждый дом известно, при какой высоте прилива он может оказаться в зоне риска. Такие сведения сообщает и агент при съеме/покупке недвижимости.
В начале после вторжения всё это моментально проносились в ещё спящей голове при звуках ночной сирены из телефона. И только проснувшись, понимаешь, что это не прилив и не сон. Что российские ракеты летят прямо сейчас на живых людей…
Живя в Венеции, мы пережили не один подъем воды и дом наш затапливало не раз. Как-то раз мы были с ещё тогда маленькой дочкой в Париже , мимо проехала скорая помощь с мигалкой.
-А мы не забыли сапожки?— спросила меня пятилетняя кроха. И только я поняла моментальную ассоциацию в её голове: сирена-аква альта-сапоги.
Синьора Аква Альта была нашей постоянной гостьей.
Четыре года назад назад Венеция пережила один из самых разрушительных приливов за свою историю. 187 сm acqua alta 13/11/ 2019. Эта отметка красуется на многих домах.
Обычная высокая вода— явление неприятное, но предсказуемое: это всего лишь прилив, усиленный ветром сирокко (дует из Северной Африки через Сицилию и до Адриатики: дует из северной Африки и сначала ощущается в Сицилии — мои сицилийские друзья всегда пишут: у нас подуло, скоро у вас поднимется) .
6 ore cresce/6 ore cala (6 часов растёт -6 часов опускается): я привыкла много лет подряд растолковывать это гостям, студентам, журналистам. Венеция— прежде всего морской город, это не наводнение, это обычный суточный цикл: прилив/отлив. Иногда он бывает высоким, но вода всегда опускается и в течение трех часов уходит. Я написала немало текстов о разности восприятия этого явления людьми разных культур— о вопросах БибиСи « что вы видите на вашей улице? Как реагируют ваши соседи» и характерных апокалиптических эсхатологических нотках смеси ужаса и восторга , которые всегда слышала от журналистов российского происхождения.
Высокая вода , повторю, часть нашей повседневности— особенно в ноябре-декабре. И через несколько часов за ним всегда следует отлив. И при всех неудобствах, потерях и даже разрушениях это даёт уверенность. В цикличности времени. В преемственности его. В непрерывности.
Но в тот вечер всё было иначе.
Шквальный ветер, неулетевший самолёт (у меня должна была открывать выставка в Москве (из сегодня кажется далекой фантастикой) в пространстве Cube с галереей КультПроект— посвящённая… как раз синьоре Акве Альте).
https://cabinetdelart.com/iskusstvo/art-obzor-za-nedelyu-7-11-14-11-19/
Вода в городе, на твоей улице и даже гостиной собственного доме—это очень красиво: и я каждый раз разрываюсь. Художник во мне приходит в восторг и делает на ходу арт-проекты, а mater familiae приходит в ужас и пытается бороться со стихией , сушить птенцов и спасать скарб.
Арт- тут:
#AcquaAltaArt
https://www.facebook.com/100001139226342/posts/2493170810730869/?d=n
https://www.instagram.com/p/B5Bi8kpoSea/?utm_medium=copy_link
Но сейчас было по-настоящему страшно, вода заходила в дом и поднималась с какой-то не виданной доселе скоростью, сочилась из-под пола, ветер ревел— внезапно во всем городе потух свет — отключилось электричество. Конец света перестал ощущаться как метафора.
В Венеции свои сирены— и это обычное явление нашей осенней повседневности.
-….та-Та-ТА… поёт в окно сирена, что твоему Одиссею.
-Аква- Аль-Та - судорожно рифмуется в голове.
Несколько лет назад тревожную сирену заменили на более музыкальную. Каждый восходящий тон её обозначает подъем на 10 см над уровнем моря. +100, +110, +120. Каждый ребёнок умеет различать эту гамму на слух, а каждый родитель оценивать риски для жилища. Мелодично поднимающиеся звуки сирены заставляют моментально проснуться.
И вот, едва проснувшись, ты уже мчишься вниз доподнимать то, что осталось не поднятым после вчерашней предупредительной смс-ки о грядущей гостье ростом в 135 см над уровнем моря (значит, зайдет и на кухню, и в гостиную). Поставить заглушку на входную дверь еще с ночи помогает лишь до того момента, пока вода не начинает подниматься из-под пола. В Венеции про каждый дом известно, при какой высоте прилива он может оказаться в зоне риска. Такие сведения сообщает и агент при съеме/покупке недвижимости.
В начале после вторжения всё это моментально проносились в ещё спящей голове при звуках ночной сирены из телефона. И только проснувшись, понимаешь, что это не прилив и не сон. Что российские ракеты летят прямо сейчас на живых людей…
Живя в Венеции, мы пережили не один подъем воды и дом наш затапливало не раз. Как-то раз мы были с ещё тогда маленькой дочкой в Париже , мимо проехала скорая помощь с мигалкой.
-А мы не забыли сапожки?— спросила меня пятилетняя кроха. И только я поняла моментальную ассоциацию в её голове: сирена-аква альта-сапоги.
Синьора Аква Альта была нашей постоянной гостьей.
Четыре года назад назад Венеция пережила один из самых разрушительных приливов за свою историю. 187 сm acqua alta 13/11/ 2019. Эта отметка красуется на многих домах.
Обычная высокая вода— явление неприятное, но предсказуемое: это всего лишь прилив, усиленный ветром сирокко (дует из Северной Африки через Сицилию и до Адриатики: дует из северной Африки и сначала ощущается в Сицилии — мои сицилийские друзья всегда пишут: у нас подуло, скоро у вас поднимется) .
6 ore cresce/6 ore cala (6 часов растёт -6 часов опускается): я привыкла много лет подряд растолковывать это гостям, студентам, журналистам. Венеция— прежде всего морской город, это не наводнение, это обычный суточный цикл: прилив/отлив. Иногда он бывает высоким, но вода всегда опускается и в течение трех часов уходит. Я написала немало текстов о разности восприятия этого явления людьми разных культур— о вопросах БибиСи « что вы видите на вашей улице? Как реагируют ваши соседи» и характерных апокалиптических эсхатологических нотках смеси ужаса и восторга , которые всегда слышала от журналистов российского происхождения.
Высокая вода , повторю, часть нашей повседневности— особенно в ноябре-декабре. И через несколько часов за ним всегда следует отлив. И при всех неудобствах, потерях и даже разрушениях это даёт уверенность. В цикличности времени. В преемственности его. В непрерывности.
Но в тот вечер всё было иначе.
Шквальный ветер, неулетевший самолёт (у меня должна была открывать выставка в Москве (из сегодня кажется далекой фантастикой) в пространстве Cube с галереей КультПроект— посвящённая… как раз синьоре Акве Альте).
https://cabinetdelart.com/iskusstvo/art-obzor-za-nedelyu-7-11-14-11-19/
Вода в городе, на твоей улице и даже гостиной собственного доме—это очень красиво: и я каждый раз разрываюсь. Художник во мне приходит в восторг и делает на ходу арт-проекты, а mater familiae приходит в ужас и пытается бороться со стихией , сушить птенцов и спасать скарб.
Арт- тут:
#AcquaAltaArt
https://www.facebook.com/100001139226342/posts/2493170810730869/?d=n
https://www.instagram.com/p/B5Bi8kpoSea/?utm_medium=copy_link
Но сейчас было по-настоящему страшно, вода заходила в дом и поднималась с какой-то не виданной доселе скоростью, сочилась из-под пола, ветер ревел— внезапно во всем городе потух свет — отключилось электричество. Конец света перестал ощущаться как метафора.
Facebook
Log in or sign up to view
See posts, photos and more on Facebook.
И пришло совершенно четкое чувство : Море заходит в дом.
Мы плюнули на кухню, на посудомоечную и стиральную машину, на духовку, на всю мебель и пытались спасти хотя бы книги, стоя уже по колено в воде и кидая их в темноте на пианино, которое было уже всё равно не спасти. Где-то вдали гудели сирены, прогноз менялся каждые три минуты. Наш пёс так нервничал, что соскользнул со ступенек лестницы и упал в воду. Не успели мы его выловить, как на кухне раздался глухой всплеск и навстречу мне в коридор выплыл холодильник, который я как раз этим утром заполнила новыми покупками на неделю… В прихожей в темноте стала падать мебель. Это было уже опасно. Тем более электропроводка, хоть и поднятая, уже тоже оказалась частично под водой.
Пора было делать ноги -спасать уже себя, а не книги: просто бросить всё и подниматься на второй этаж нашего дома. В это время волны уже разбили мраморную ограду возле Сан Марко, но мы этого не знали. Нам было мокро, голодно и холодно. Отопление вырубилось вместе с электричеством и колонкой, горячей воды тоже потом не было несколько дней. Мы сидели все в обнимку, стучали зубами и пытались согреться. В какой-то момент молодой человек моей старшей дочери, невозмутимый английский мальчик, приехавший, как он наивно думал, на романтические каникулы в Венецию, а вместо этого пол ночи по колено в холодной грязной соленой воде кидавший в темноте наше барахло— будучи прекрасно воспитан, по-английски сдержан, не проронив до этого ни слова, невзначай спросил: as a matter or fact— а часто ли в Венеции смывает дома целиком…
Но ночь прошла и наступило утро. И сколько же человеческой красоты и потрясающей солидарности было после: таксисты возили бесплатно, рестораны кормили бесплатно, гостиницы принимали оставшихся без крова тоже бесплатно, приехали электрики и рабочие со всей страны- брали отпуск за свой счет и просто помогали всё восстанавливать. Люди отдавали мебель, одеяла, одежду.
Тот прилив стал катастрофой для всего города. Наш дом сильно пострадал и год мы жили в другом месте, пока шел капитальный ремонт.
Я нашла свой пост того дня:
«Что я узнала за этот день? Новую свободу, когда всё свершилось и уже можно ни о чем не волноваться. Что дочки всегда рядом. Что спасение утопающих – дело общих рук, и шквал звонков, писем, предложений помощи от соседей от теплого душа до ключей от дома, целый день бесплатных такси для всех венецианцев от гильдии таксистов-мотоскафистов пересиливает шквальный ветер 100 км/час. Я узнала, что картины и работы, которые смыло приливом не так жаль, это всего лишь мгновенье и где-то они точно остаются. Я узнала, что жизнь подражает искусству, и пока эти минуты в Москве в чудесной галерее КультПроект открывается моя выставка «Аква Альта», я в резиновых сапогах выметаю щебенку и песок со своей кухни, а не гордо фланирую среди собственных произведений, но мне не обидно, а кажется, что так и должно быть. Потому что я люблю тебя и хочу быть рядом, когда, сколько и насколько это возможно. Я люблю тебя утром и вечером, в ненастье и солнечные дни, я люблю твой утренний туман и процеженное через него солнце, я люблю даже твое неистовство, от которого ты сама же и страдаешь. Я люблю рисовать тебя и люблю, когда ты рисуешь мои смутные очертания в ряби своих каналов. Я люблю качаться на твоей лагуне в лодке-колыбели. Я люблю трогать твой шероховатый мрамор. Я люблю слушать стук твоих лодок о сваи. Я одинаково люблю просыпаться от прикосновений твоих лучей и от грохота твоих мусорных тележек... Мы ничего друг от друга не хотим. У нас всё есть. Нам ничего не страшно. Мы вместе уже много сотен лет.
Что пропало – так тому и быть. Город высохнет. Слёзы тоже. Отмоем, отстроим, отремонтируем.
Останется лишь солоноватый след. Благодарность.
И тихая красота.»
После той катастрофы наконец достроили знаменитую плотину—Моисея. Вода в городе обновляется дважды в сутки. Экология Венеции не позволяет строить глухие сооружения— была придумана сложная техническая конструкция с опускающимися и поднимающимися модулями. https://youtu.be/o_E62JWLTXg?si=6utfH6BTg9pgcca9
Мы плюнули на кухню, на посудомоечную и стиральную машину, на духовку, на всю мебель и пытались спасти хотя бы книги, стоя уже по колено в воде и кидая их в темноте на пианино, которое было уже всё равно не спасти. Где-то вдали гудели сирены, прогноз менялся каждые три минуты. Наш пёс так нервничал, что соскользнул со ступенек лестницы и упал в воду. Не успели мы его выловить, как на кухне раздался глухой всплеск и навстречу мне в коридор выплыл холодильник, который я как раз этим утром заполнила новыми покупками на неделю… В прихожей в темноте стала падать мебель. Это было уже опасно. Тем более электропроводка, хоть и поднятая, уже тоже оказалась частично под водой.
Пора было делать ноги -спасать уже себя, а не книги: просто бросить всё и подниматься на второй этаж нашего дома. В это время волны уже разбили мраморную ограду возле Сан Марко, но мы этого не знали. Нам было мокро, голодно и холодно. Отопление вырубилось вместе с электричеством и колонкой, горячей воды тоже потом не было несколько дней. Мы сидели все в обнимку, стучали зубами и пытались согреться. В какой-то момент молодой человек моей старшей дочери, невозмутимый английский мальчик, приехавший, как он наивно думал, на романтические каникулы в Венецию, а вместо этого пол ночи по колено в холодной грязной соленой воде кидавший в темноте наше барахло— будучи прекрасно воспитан, по-английски сдержан, не проронив до этого ни слова, невзначай спросил: as a matter or fact— а часто ли в Венеции смывает дома целиком…
Но ночь прошла и наступило утро. И сколько же человеческой красоты и потрясающей солидарности было после: таксисты возили бесплатно, рестораны кормили бесплатно, гостиницы принимали оставшихся без крова тоже бесплатно, приехали электрики и рабочие со всей страны- брали отпуск за свой счет и просто помогали всё восстанавливать. Люди отдавали мебель, одеяла, одежду.
Тот прилив стал катастрофой для всего города. Наш дом сильно пострадал и год мы жили в другом месте, пока шел капитальный ремонт.
Я нашла свой пост того дня:
«Что я узнала за этот день? Новую свободу, когда всё свершилось и уже можно ни о чем не волноваться. Что дочки всегда рядом. Что спасение утопающих – дело общих рук, и шквал звонков, писем, предложений помощи от соседей от теплого душа до ключей от дома, целый день бесплатных такси для всех венецианцев от гильдии таксистов-мотоскафистов пересиливает шквальный ветер 100 км/час. Я узнала, что картины и работы, которые смыло приливом не так жаль, это всего лишь мгновенье и где-то они точно остаются. Я узнала, что жизнь подражает искусству, и пока эти минуты в Москве в чудесной галерее КультПроект открывается моя выставка «Аква Альта», я в резиновых сапогах выметаю щебенку и песок со своей кухни, а не гордо фланирую среди собственных произведений, но мне не обидно, а кажется, что так и должно быть. Потому что я люблю тебя и хочу быть рядом, когда, сколько и насколько это возможно. Я люблю тебя утром и вечером, в ненастье и солнечные дни, я люблю твой утренний туман и процеженное через него солнце, я люблю даже твое неистовство, от которого ты сама же и страдаешь. Я люблю рисовать тебя и люблю, когда ты рисуешь мои смутные очертания в ряби своих каналов. Я люблю качаться на твоей лагуне в лодке-колыбели. Я люблю трогать твой шероховатый мрамор. Я люблю слушать стук твоих лодок о сваи. Я одинаково люблю просыпаться от прикосновений твоих лучей и от грохота твоих мусорных тележек... Мы ничего друг от друга не хотим. У нас всё есть. Нам ничего не страшно. Мы вместе уже много сотен лет.
Что пропало – так тому и быть. Город высохнет. Слёзы тоже. Отмоем, отстроим, отремонтируем.
Останется лишь солоноватый след. Благодарность.
И тихая красота.»
После той катастрофы наконец достроили знаменитую плотину—Моисея. Вода в городе обновляется дважды в сутки. Экология Венеции не позволяет строить глухие сооружения— была придумана сложная техническая конструкция с опускающимися и поднимающимися модулями. https://youtu.be/o_E62JWLTXg?si=6utfH6BTg9pgcca9
Facebook
Log in or sign up to view
See posts, photos and more on Facebook.
Mosè (MOdulo Sperimentale Elettromeccanico — по-итальянски акроним читается как имя Моисей) начали строить в 2003 году и избранный венецианский народ давно перестал в него верить — это был лишь повод для бесконечных дискуссий, протестов, коррупционных скандалов, но никак не реальная защита от наводнений. Но чудо отступления вод свершилось.
И сегодня модули дамбы “Моисей” подняты, приток воды из Адриатического моря в Лагуну перекрыт, а смс горожанам лишь сообщает , что уровень воды в городе (в точке замера - Punta della Salute) будет не более 70-75 cм.
Я смотрю в окно: наша лодочка спокойно дремлет, покачиваясь на поверхности канала, который в свою очередь дремлет в своем положенном русле, совершенно не порываясь выплеснуться из предписанных ему набережной границ.
И каждый раз это кажется чудом. Это и есть чудо. Впервые не только за все годы нашей жизни в Венеции, но и за всю сложную историю взаимоотношений обрученной пары Дожа и моря, Море уступило и отступило.
И я ловлю себя на том, что напеваю : Let my people go.
И я не буду объяснять, почему.
И сегодня модули дамбы “Моисей” подняты, приток воды из Адриатического моря в Лагуну перекрыт, а смс горожанам лишь сообщает , что уровень воды в городе (в точке замера - Punta della Salute) будет не более 70-75 cм.
Я смотрю в окно: наша лодочка спокойно дремлет, покачиваясь на поверхности канала, который в свою очередь дремлет в своем положенном русле, совершенно не порываясь выплеснуться из предписанных ему набережной границ.
И каждый раз это кажется чудом. Это и есть чудо. Впервые не только за все годы нашей жизни в Венеции, но и за всю сложную историю взаимоотношений обрученной пары Дожа и моря, Море уступило и отступило.
И я ловлю себя на том, что напеваю : Let my people go.
И я не буду объяснять, почему.
Facebook
Log in or sign up to view
See posts, photos and more on Facebook.
И снова 16 ноября. На один год дальше. На один год ближе к тем 56 , которым ограничила срок его жизни преступное государство— страна которую он выбрал не покидать на философском пароходе.
Рожденный в Киеве. Убитый в сибирском овраге.
И даже мне, никогда его не знавшей, но впитавшей с детства его память, весь его образ, личность, вплоть до интонации, мимики, чувства юмора через бабушку —примириться с этим выбором из сегодняшнего дня ещё труднее, чем все годы до этого, когда это касалось оправданным трагическим героизмом.
И я откручиваю эти цифры назад и оплакиваю этот выбор: нет, не ради себя (меня бы не было на свете— мои родители никогда б не встретились), а ради загубленной жизни блестящего европейского философа, ради юной прабабушки (ведь все Гучковы уехали после революции, а она, Наташа Гучкова, в прошлом его студентка осталась только ради мужа) , ради бабушкиной юности — ей, рожденной в 1916м выпал на жизнь весь ХХ век последующей убогой и страшной советской жизни, ради … да просто ради того, чтоб людей не смели убивать.
Светлая память.
——————————————
16 ноября 2022
85 лет назад 16 ноября 1937 года из подвала томской тюрьмы НКВД был выведен на расстрел человек с этой фотографии: наш прадед, бабушкин папа, философ Густав Шпет.
Родился в Киеве. Убит в сибирском овраге.
Сегодня эта биография звучит ещё трагичнее и актуальнее, хотя все эти годы казалось, что трагичнее невозможно. Родила Украина, убила Россия…
Более полувека с этой даты бабушка прожила, не зная ее, хотя и подозревая, насколько справка о смерти от воспаления легких в 43-и году далека от действительности.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и снится, что ведут к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Эти совсем не по-набоковски неуклюжие и щемяще прямодушные стихи-нестихи, отзываются тем не менее в нас всей силой последнего незнания: как и что может чувствовать человек на краю расстрельной ямы– мы не можем даже близко представить. Я помню приезд с бабушкой в Томск. Помню этот подвал. Помню ощущение под кожей и невозможность даже примерить на себя то,что в эту секунду ощущает в этом же подвале бабушка.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня -
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
1927, Берлин
Стихи Набокова написаны в 1927 году. Эта фотография прадеда – 1926 года. Благополучного изгнания покров уже давно отвергнут, Шпет, прибегнув, по словам бабушки , к давнему знакомству с Луначарским, не сел на философский пароход, а, а напротив, вовсю трудится, пишет, переводит. В 1927 году выходит «Внутренняя форма слова» – тоненькая книга, моментально превращающаяся в втрое больший фолиант, ибо каждое предложение перечитываешь по три-четыре раза, пытаясь сначала просто хотя бы проследить, а потом хоть немножко осмыслить эти головокружительные витки мысли о слове,мысли-слова, словомысли...
До расстрела остаётся 10 огромных плодотворных лет. Дикая фраза.
Эта фотография («карточка»– как обычно говорила бабушка о фотографиях), висевшая, сколько я себя помню у неё в комнате , для меня была частью внутреннего бабушкиного портрета, неотделимая от ее запаха, голоса, рисунка обоев в ее комнате и поверхности стены. Я настолько к ней привыкла, что едва замечала, как дети не различают черт родных, не членят предметы и до поры до времени почти не выделяют обособленные события из череды дней детства. И только в этом году,когда бабушки не стало, мама вдруг заглянула на ее оборот. Там уже старческим невидящим почерком (кто ж теперь узнает, в каком году) выведено :
« Г.Г.Шпет - 1926 г.
1879-1937 (+)
Катюша, я считаю этот портрет дедушки наиболее удачным и гармоничным.
Рожденный в Киеве. Убитый в сибирском овраге.
И даже мне, никогда его не знавшей, но впитавшей с детства его память, весь его образ, личность, вплоть до интонации, мимики, чувства юмора через бабушку —примириться с этим выбором из сегодняшнего дня ещё труднее, чем все годы до этого, когда это касалось оправданным трагическим героизмом.
И я откручиваю эти цифры назад и оплакиваю этот выбор: нет, не ради себя (меня бы не было на свете— мои родители никогда б не встретились), а ради загубленной жизни блестящего европейского философа, ради юной прабабушки (ведь все Гучковы уехали после революции, а она, Наташа Гучкова, в прошлом его студентка осталась только ради мужа) , ради бабушкиной юности — ей, рожденной в 1916м выпал на жизнь весь ХХ век последующей убогой и страшной советской жизни, ради … да просто ради того, чтоб людей не смели убивать.
Светлая память.
——————————————
16 ноября 2022
85 лет назад 16 ноября 1937 года из подвала томской тюрьмы НКВД был выведен на расстрел человек с этой фотографии: наш прадед, бабушкин папа, философ Густав Шпет.
Родился в Киеве. Убит в сибирском овраге.
Сегодня эта биография звучит ещё трагичнее и актуальнее, хотя все эти годы казалось, что трагичнее невозможно. Родила Украина, убила Россия…
Более полувека с этой даты бабушка прожила, не зная ее, хотя и подозревая, насколько справка о смерти от воспаления легких в 43-и году далека от действительности.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и снится, что ведут к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Эти совсем не по-набоковски неуклюжие и щемяще прямодушные стихи-нестихи, отзываются тем не менее в нас всей силой последнего незнания: как и что может чувствовать человек на краю расстрельной ямы– мы не можем даже близко представить. Я помню приезд с бабушкой в Томск. Помню этот подвал. Помню ощущение под кожей и невозможность даже примерить на себя то,что в эту секунду ощущает в этом же подвале бабушка.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня -
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
1927, Берлин
Стихи Набокова написаны в 1927 году. Эта фотография прадеда – 1926 года. Благополучного изгнания покров уже давно отвергнут, Шпет, прибегнув, по словам бабушки , к давнему знакомству с Луначарским, не сел на философский пароход, а, а напротив, вовсю трудится, пишет, переводит. В 1927 году выходит «Внутренняя форма слова» – тоненькая книга, моментально превращающаяся в втрое больший фолиант, ибо каждое предложение перечитываешь по три-четыре раза, пытаясь сначала просто хотя бы проследить, а потом хоть немножко осмыслить эти головокружительные витки мысли о слове,мысли-слова, словомысли...
До расстрела остаётся 10 огромных плодотворных лет. Дикая фраза.
Эта фотография («карточка»– как обычно говорила бабушка о фотографиях), висевшая, сколько я себя помню у неё в комнате , для меня была частью внутреннего бабушкиного портрета, неотделимая от ее запаха, голоса, рисунка обоев в ее комнате и поверхности стены. Я настолько к ней привыкла, что едва замечала, как дети не различают черт родных, не членят предметы и до поры до времени почти не выделяют обособленные события из череды дней детства. И только в этом году,когда бабушки не стало, мама вдруг заглянула на ее оборот. Там уже старческим невидящим почерком (кто ж теперь узнает, в каком году) выведено :
« Г.Г.Шпет - 1926 г.
1879-1937 (+)
Катюша, я считаю этот портрет дедушки наиболее удачным и гармоничным.