Согласно Плутарху, «против Аспасии был возбужден судебный процесс по обвинению в нечестии. Обвинителем ее выступил комический поэт Гермипп, который обвинял ее еще и в том, что к ней ходят свободные женщины, которых она принимает для Перикла … Перикл вымолил ей пощаду, очень много слез пролив за нее во время разбирательства дела, как говорит Эсхин, и упросив судей».
Афиней также упоминает, как «сократик Антисфен пишет, что … Перикл … защищая ее [Аспасию] на суде от обвинения в нечестии … пролил больше слез, чем тогда, когда опасность угрожала его собственной жизни и имуществу».
Судя по всему, Плутарх сочинил уголовное дело на основании выпадов этого самого комика Гермиппа, приняв его буфф за настоящее обвинение… это всё напоминает, пожалуй, как в некоем мультфильме про супергероев инопланетян отпугнули, показав им фильмы с научной фантастикой — поскольку в их культуре ничего такого не имелось, они вообразили увиденное документальной киносъёмкой, и побоялись завоёвывать планету, где столько чуднóго. Вот и во времена Плутарха уже не существовало жанра, способного сочинить такого, чего вовсе никогда не бывало.
Таким образом, Гермипп этот и правда был обвинителем, но только таким, который сочинял памфлеты, а не выступал в суде. Характерно, что сам же Плутарх пишет в другом месте, что комикам не следует доверять, ибо они лживы, «впрочем, разве можно удивляться тем, кто избрал своей профессией зубоскальство, кто считает долгом приносить жертвы завистливой толпе, точно какому злому демону, злословием над выдающимися людьми»; из-за всего этого, указывает он «трудно путём исследования найти истину», которая искажается, «с одной стороны, из зависти и недоброжелательства, с другой — из угодливости и лести».
Другим источником Плутарха является некий Эсхин Сократик, и на нём же основывается, по-видимому, Афиней. Этот Эсхин, согласно Уолласу, очень любил сочинять истории, в которых люди бросаются в слёзы, а кроме того был заинтересован в выдумке исторических параллелей с тем, что случилось с его учителем, явно жаждал выставить афинскую демократию враждебной для всякого ума; похоже, что у последователей Сократа развился комплекс неполноценности на фоне того, что, забегая вперёд, учитель Платона был единственным, кто оказался осуждён по такому обвинению, и, ergo, не в Афинах была проблема, а в нём самом. А вот если обнаружить тенденцию, тогда, конечно же, всё становится иначе: затем они и выискивали её изо всех сил.
В конечном итоге, отмечает Уоллас, «это все наши источники, касающиеся обвинения Аспасии в нечестии, после изучения которых … нам следует отвергнуть случай как чистую фантазию».
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 9/18 ➡️⤴️
Афиней также упоминает, как «сократик Антисфен пишет, что … Перикл … защищая ее [Аспасию] на суде от обвинения в нечестии … пролил больше слез, чем тогда, когда опасность угрожала его собственной жизни и имуществу».
Судя по всему, Плутарх сочинил уголовное дело на основании выпадов этого самого комика Гермиппа, приняв его буфф за настоящее обвинение… это всё напоминает, пожалуй, как в некоем мультфильме про супергероев инопланетян отпугнули, показав им фильмы с научной фантастикой — поскольку в их культуре ничего такого не имелось, они вообразили увиденное документальной киносъёмкой, и побоялись завоёвывать планету, где столько чуднóго. Вот и во времена Плутарха уже не существовало жанра, способного сочинить такого, чего вовсе никогда не бывало.
Таким образом, Гермипп этот и правда был обвинителем, но только таким, который сочинял памфлеты, а не выступал в суде. Характерно, что сам же Плутарх пишет в другом месте, что комикам не следует доверять, ибо они лживы, «впрочем, разве можно удивляться тем, кто избрал своей профессией зубоскальство, кто считает долгом приносить жертвы завистливой толпе, точно какому злому демону, злословием над выдающимися людьми»; из-за всего этого, указывает он «трудно путём исследования найти истину», которая искажается, «с одной стороны, из зависти и недоброжелательства, с другой — из угодливости и лести».
Другим источником Плутарха является некий Эсхин Сократик, и на нём же основывается, по-видимому, Афиней. Этот Эсхин, согласно Уолласу, очень любил сочинять истории, в которых люди бросаются в слёзы, а кроме того был заинтересован в выдумке исторических параллелей с тем, что случилось с его учителем, явно жаждал выставить афинскую демократию враждебной для всякого ума; похоже, что у последователей Сократа развился комплекс неполноценности на фоне того, что, забегая вперёд, учитель Платона был единственным, кто оказался осуждён по такому обвинению, и, ergo, не в Афинах была проблема, а в нём самом. А вот если обнаружить тенденцию, тогда, конечно же, всё становится иначе: затем они и выискивали её изо всех сил.
В конечном итоге, отмечает Уоллас, «это все наши источники, касающиеся обвинения Аспасии в нечестии, после изучения которых … нам следует отвергнуть случай как чистую фантазию».
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 9/18 ➡️⤴️
Из-за своего особого эстетизма случай с обвинением гетеры Фрины, быть может, даже более знаменит, чем сократов. О нём нам тоже впервые известно из комедии, это «Женщины Эфеса» некоего Посидиппа (III в.), которого цитирует Афиней, и описанная им сцена, по Филонику, очень навряд ли в действительности могла бы происходить в стенах афинского суда: «Никто не мог сравниться с Фриною из нас, гетер … она казалась пагубою гражданам, и приговор грозил ей казней смертною, но, обойдя весь суд и тронув каждого, она, рыдая, вымолила жизнь себе».
Подобные регулярные упоминания о том, что рыдания и т.п. якобы помогали добиться оправдания, заставили многих исследователей невысоко оценивать афинский уголовный процесс, однако в действительности все такие сведения датируются невероятно поздно, тогда как современники, например, Платон в «Апологии», описывают крайне серьёзное действо.
Впрочем, знаменитее иной отрывок из Афинея: «Эвфий привлек ее к суду по уголовному обвинению, но суд ее оправдал … защищал Гиперид; так как речь его не имела успеха, и судьи явно склонялись к осуждению, то он, выведя Фрину на видное место, разодрал на ней хитон и обнажил ее грудь, и этим зрелищем придал такую ораторскую силу своим заключительным стенаниям, что судьи ощутили суеверный страх перед этой жрицей и служительницей Афродиты, и поддавшись состраданию, не обрекли ее на казнь».
О том же пишет Псевдо-Плутарх: «Гиперид … был обвинен в безбожии вместе с некой Фриной, еще одной гетерой … говорят, что, когда уже готовились огласить приговор, он вывел ее перед судом, снял с нее одежды, и показал обнаженные груди, которые были столь белы, что ради ее красоты судьи оправдали ее».
Многими случай воображается хрестоматийным проявлением греческого идеала καλοκαγαθία, который часто понимается как склонность древних полагать, что прекрасный человек внешне не может быть дурным внутри. Впрочем, даже если брать эту историю на веру, как раз никакой калокагатии тут и нет, ведь Фрину по сюжету осудили за то, что она, будучи гетерой, позировала для скульптуры богини любви, что есть кощунство; когда же её раздели, судьи увидели, что она вполне достойна в плане красоты того, чтобы быть моделью для самой Афродиты.
Это всё, однако, не существенно, поскольку никакого срывания одежд и проч., по-видимому, попросту не происходило, а тот, кто выдумал эпизод, не понял греческой идиомы, имеющейся и в русском, «рвать на себе одежды», означающей выражение отчаяния или скорби. I.e., интерпретатор, превративший расхожее выражение в будто бы реально случившееся событий, был совсем дураком, малообразованной деревенщиной, неспособной понять иносказание, которое принял за чистую монету.
(Подобных знавал и я сам, не понявших, что «Прошу прощения?» означало вовсе не извинения, а вопрос, не ошибся ли вопрошаемый, не перепутал ли он чего, выступая против вашего покорного слуги, а также скрытую угрозу в случае, если он не отступится.)
Сочинения обоих, и Афинея, и Псевдо-Плутарха, наполнены слухами, скандалами и анекдотами, и потому вызывают мало доверия, а эту историю оба, как признаются, обнаружили в сочинении Гермиппа, который любил сочинять истории в квази-историческом сеттинге, i.e., был подобен, вероятно, Александру Дюма или Вальтеру Скотту.
Из действительно существовавших документов можно отметить лишь речь «В защиту Фрины» Гиперида, однако она, вполне возможно, пишет Филоник, была написана не для суда, но тренировки, что случалось нередко. Она, похоже, и вдохновила Гермиппа сочинить его роман, который он и не пытался выдать за историчный.
По Филонику в итоге выходит, что «даже если суд над Фриной и имел место … включал ли он в себя обвинение в неверии, мы не знаем … крайне необычные его обстоятельства следует воспринимать исключительно как анекдот». «Если некоторые уголовные дела целиком сочинены поздними биографами, другие действительно проходили, однако все их обстоятельства оказались забыты, и их пришлось выдумывать с нуля».
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 10/18 ➡️⤴️
Подобные регулярные упоминания о том, что рыдания и т.п. якобы помогали добиться оправдания, заставили многих исследователей невысоко оценивать афинский уголовный процесс, однако в действительности все такие сведения датируются невероятно поздно, тогда как современники, например, Платон в «Апологии», описывают крайне серьёзное действо.
Впрочем, знаменитее иной отрывок из Афинея: «Эвфий привлек ее к суду по уголовному обвинению, но суд ее оправдал … защищал Гиперид; так как речь его не имела успеха, и судьи явно склонялись к осуждению, то он, выведя Фрину на видное место, разодрал на ней хитон и обнажил ее грудь, и этим зрелищем придал такую ораторскую силу своим заключительным стенаниям, что судьи ощутили суеверный страх перед этой жрицей и служительницей Афродиты, и поддавшись состраданию, не обрекли ее на казнь».
О том же пишет Псевдо-Плутарх: «Гиперид … был обвинен в безбожии вместе с некой Фриной, еще одной гетерой … говорят, что, когда уже готовились огласить приговор, он вывел ее перед судом, снял с нее одежды, и показал обнаженные груди, которые были столь белы, что ради ее красоты судьи оправдали ее».
Многими случай воображается хрестоматийным проявлением греческого идеала καλοκαγαθία, который часто понимается как склонность древних полагать, что прекрасный человек внешне не может быть дурным внутри. Впрочем, даже если брать эту историю на веру, как раз никакой калокагатии тут и нет, ведь Фрину по сюжету осудили за то, что она, будучи гетерой, позировала для скульптуры богини любви, что есть кощунство; когда же её раздели, судьи увидели, что она вполне достойна в плане красоты того, чтобы быть моделью для самой Афродиты.
Это всё, однако, не существенно, поскольку никакого срывания одежд и проч., по-видимому, попросту не происходило, а тот, кто выдумал эпизод, не понял греческой идиомы, имеющейся и в русском, «рвать на себе одежды», означающей выражение отчаяния или скорби. I.e., интерпретатор, превративший расхожее выражение в будто бы реально случившееся событий, был совсем дураком, малообразованной деревенщиной, неспособной понять иносказание, которое принял за чистую монету.
(Подобных знавал и я сам, не понявших, что «Прошу прощения?» означало вовсе не извинения, а вопрос, не ошибся ли вопрошаемый, не перепутал ли он чего, выступая против вашего покорного слуги, а также скрытую угрозу в случае, если он не отступится.)
Сочинения обоих, и Афинея, и Псевдо-Плутарха, наполнены слухами, скандалами и анекдотами, и потому вызывают мало доверия, а эту историю оба, как признаются, обнаружили в сочинении Гермиппа, который любил сочинять истории в квази-историческом сеттинге, i.e., был подобен, вероятно, Александру Дюма или Вальтеру Скотту.
Из действительно существовавших документов можно отметить лишь речь «В защиту Фрины» Гиперида, однако она, вполне возможно, пишет Филоник, была написана не для суда, но тренировки, что случалось нередко. Она, похоже, и вдохновила Гермиппа сочинить его роман, который он и не пытался выдать за историчный.
По Филонику в итоге выходит, что «даже если суд над Фриной и имел место … включал ли он в себя обвинение в неверии, мы не знаем … крайне необычные его обстоятельства следует воспринимать исключительно как анекдот». «Если некоторые уголовные дела целиком сочинены поздними биографами, другие действительно проходили, однако все их обстоятельства оказались забыты, и их пришлось выдумывать с нуля».
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 10/18 ➡️⤴️
«Протагор из Абдеры … в своё время величайший из софистов», пишет Цицерон, «за то, что в начале своей книги он поместил такие слова: „О богах — есть они или их нет — не имею ничего сказать“ … по постановлению афинян был изгнан не только из города, но и из страны, а книги его были публично сожжены»; «я так думаю, что это заставило многих более осторожно высказывать такие мнения, поскольку даже сомнение не смогло избежать кары», добавляет он.
О том же сообщается у Диогена Л.: «[Одно] сочинение он начинает следующим образом: „О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка“. За такое начало афиняне изгнали его из города, а книги его сожгли на площади, через глашатая отобрав их у всех, кто имел». Флавий также упоминает, что «Протагор, если бы вовремя не бежал, был бы схвачен и казнен, потому что осмелился написать о богах нечто несогласное с общепринятым у афинян мнением». У Плутарха упоминается, что в связи с тем, что он занимался исследованием небес, «Протагор был изгнан».
Повторяет историю и Секст Эмпирик, у которого Протагор писал «определенно: „Я не могу сказать о богах, существуют ли они и каковы они. Многое препятствует мне [в этом]“. Когда афиняне по этой причине присудили его к смерти, он бежал и умер, утонув в море. Об этой истории вспоминает Тимон Флиунтский … рассказывая … „Хотели предать огню его книги“».
Тимон этот, как можно заметить, говорит лишь только о том, что афиняне желали сжечь сочинения Протагора, а не то, что они сделали это, и, кроме того, он печально известен, отмечает Уоллас, своей склонностью собирать скандалы и сплетни, а не достоверную информацию. Далее, перипатетик Аристоксен сообщает, что не всякий афинянин хотел этого, но конкретный Платон, мечтавший сжечь всё, что было написано, но только не Протагором, а Демокритом. Вот так примерно и раздуваются сплетни по принципу испорченного телефона: мысль, которую, скорее всего, достоверно передал Аристоксен, была преувеличена Тимоном, и, затем, бессовестно искажена поздними авторами.
Что касается временного разрыва, то тут не так всё плохо, как в случае с Продиком, и с момента смерти Протагора до первого упоминания его осуждения Цицероном (I в. до н.э.) проходит «всего» 400 лет. В то же время современники Протагора ничего такого не знают, у Платона о суде над ним нет ни слова, но вместо этого говорится, что «Протагор [смог] больше сорока лет незаметно для всей Эллады портить тех, кто с ним имел дело … умер он, по-моему, лет семидесяти и лет сорок занимался своим искусством. И все это время не покидала его добрая слава, которая живет и по сей день». Да и сам он в диалоге своего имени сообщает такое: «Хоть я и признаю себя софистом, ничего ужасного со мной не случилось. А занимаюсь я этим делом уже много лет, да и всех-то моих лет уже очень много: нет ни одного из вас, кому я по возрасту не годился бы в отцы».
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 11/18 ➡️⤴️
О том же сообщается у Диогена Л.: «[Одно] сочинение он начинает следующим образом: „О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка“. За такое начало афиняне изгнали его из города, а книги его сожгли на площади, через глашатая отобрав их у всех, кто имел». Флавий также упоминает, что «Протагор, если бы вовремя не бежал, был бы схвачен и казнен, потому что осмелился написать о богах нечто несогласное с общепринятым у афинян мнением». У Плутарха упоминается, что в связи с тем, что он занимался исследованием небес, «Протагор был изгнан».
Повторяет историю и Секст Эмпирик, у которого Протагор писал «определенно: „Я не могу сказать о богах, существуют ли они и каковы они. Многое препятствует мне [в этом]“. Когда афиняне по этой причине присудили его к смерти, он бежал и умер, утонув в море. Об этой истории вспоминает Тимон Флиунтский … рассказывая … „Хотели предать огню его книги“».
Тимон этот, как можно заметить, говорит лишь только о том, что афиняне желали сжечь сочинения Протагора, а не то, что они сделали это, и, кроме того, он печально известен, отмечает Уоллас, своей склонностью собирать скандалы и сплетни, а не достоверную информацию. Далее, перипатетик Аристоксен сообщает, что не всякий афинянин хотел этого, но конкретный Платон, мечтавший сжечь всё, что было написано, но только не Протагором, а Демокритом. Вот так примерно и раздуваются сплетни по принципу испорченного телефона: мысль, которую, скорее всего, достоверно передал Аристоксен, была преувеличена Тимоном, и, затем, бессовестно искажена поздними авторами.
Что касается временного разрыва, то тут не так всё плохо, как в случае с Продиком, и с момента смерти Протагора до первого упоминания его осуждения Цицероном (I в. до н.э.) проходит «всего» 400 лет. В то же время современники Протагора ничего такого не знают, у Платона о суде над ним нет ни слова, но вместо этого говорится, что «Протагор [смог] больше сорока лет незаметно для всей Эллады портить тех, кто с ним имел дело … умер он, по-моему, лет семидесяти и лет сорок занимался своим искусством. И все это время не покидала его добрая слава, которая живет и по сей день». Да и сам он в диалоге своего имени сообщает такое: «Хоть я и признаю себя софистом, ничего ужасного со мной не случилось. А занимаюсь я этим делом уже много лет, да и всех-то моих лет уже очень много: нет ни одного из вас, кому я по возрасту не годился бы в отцы».
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 11/18 ➡️⤴️
Согласно Лаэрцию, обвинителем Протагора, если такой правда был, явился некий «Пифодор, сын Полизела, один из Четырехсот правителей», который позднее, по Ксенофонту, стал архонтом при Тридцати тиранах, i.e., то был закоренелый олигарх, тогда как сам Протагор был противоположных взглядов, симпатизировал демократии: у Платона он утверждает естественным для «каждого подавать свой голос, потому что политическая добродетель должна быть достоянием всех».
Кроме того, он, согласно Гераклиду, написал конституцию для общегреческой колонии Фурии, а также был советником Перикла, который, как пишет Плутарх, «по словам Ксантиппа, потратил целый день, рассуждая с Протагором». Таким образом, если какое-то дело против него и имелось, в чём уверенности быть не может, у него, очевидно, была политическая подоплёка, то была борьба партий.
В общем, пишет Филоник, «после изучения свидетельств Поздней Античности и сравнения их с практически современными ему, мы вынуждены заключить … что суд над Протагором и все его обстоятельства крайне сомнительны, очень поздние, почти исключительно анекдотичные, и глубоко противоречащие друг другу».
Что касается сожжения книг, то эта печальная практика, широко практиковавшаяся как новоевропейской инквизицией, так многими прочими азиатскими деспотиями, вовсе не была известна в Афинах, неизвестно ни одного такого случая. Впрочем, этого нельзя сказать о Риме, где, собственно, и приписали то же грекам, спроецировали на тех собственные обычаи: Цицерон, судя по всему, и был тем, кто выдумал, будто афиняне предали книги Протагора сожжению.
Это и неудивительно, ведь даже во времена их республики римляне и близко не напоминали афинян в том, что касается свободы слова и мысли, в частности, отмечает Филоник, «не существовало римского эквивалента греческой паррэсии». Как уже отмечалось, у греков лишь простые граждане обладали всей полнотой свободы, чиновники же ограничивались, тогда как в Риме, как и в любом ином «нормальном», i.e. азиатском обществе, всё было наоборот, и «римские политики полагали, что они одни должны иметь право говорить свободно, ведь и политические дебаты осуществлялись в сенате, не в народном собрании».
Если бы сожжение книг действительно произошло, об этом бы упоминали не только римляне спустя 4 века, но и современники софиста, у того же Платона есть немало для этого возможностей, однако он ничего такого не пишет, а ведь он якобы и был тем, кто стремился к сожжению книг авторов, к которым чувствовал враждебность. Он же в «Апологии» упоминает «книги Анаксагора», повсюду продающиеся свободно, а ведь и Анаксагор будто бы был осуждён за его взгляды, которые были изложены как раз-таки в этих книгах — а будь так, они бы первые пошли на растопку, чего, однако, Платон не сообщает.
Согласно современному консенсусу, авторы римской эпохи попросту перенесли на афинян нравы, которые наблюдали в своё время, вообразив, что и раньше было так: согласно Филонику, сейчас убедительно доказано, что уничтожение без следа «было римским, а не греческим способом бороться с лицами и группами, которые угрожали социальному порядку».
Так, по сообщению Тацита, в 25 г. н.э. «привлекается к судебной ответственности Кремуций Корд … за то, что в выпущенных им в свет анналах он похвалил Брута и назвал Кассия последним римлянином». В итоге, пишет Тацит, «сенаторы обязали эдилов сжечь его сочинения», однако перед тем Корд, объясняясь, справедливо упоминает, что вот у греков «была безнаказанной не только свобода, но и разнузданность в выражениях, и если кто возмущался ими, то за слова мстил словами», и не более того; теперь же родилась цензура.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 12/18 ➡️⤴️
Кроме того, он, согласно Гераклиду, написал конституцию для общегреческой колонии Фурии, а также был советником Перикла, который, как пишет Плутарх, «по словам Ксантиппа, потратил целый день, рассуждая с Протагором». Таким образом, если какое-то дело против него и имелось, в чём уверенности быть не может, у него, очевидно, была политическая подоплёка, то была борьба партий.
В общем, пишет Филоник, «после изучения свидетельств Поздней Античности и сравнения их с практически современными ему, мы вынуждены заключить … что суд над Протагором и все его обстоятельства крайне сомнительны, очень поздние, почти исключительно анекдотичные, и глубоко противоречащие друг другу».
Что касается сожжения книг, то эта печальная практика, широко практиковавшаяся как новоевропейской инквизицией, так многими прочими азиатскими деспотиями, вовсе не была известна в Афинах, неизвестно ни одного такого случая. Впрочем, этого нельзя сказать о Риме, где, собственно, и приписали то же грекам, спроецировали на тех собственные обычаи: Цицерон, судя по всему, и был тем, кто выдумал, будто афиняне предали книги Протагора сожжению.
Это и неудивительно, ведь даже во времена их республики римляне и близко не напоминали афинян в том, что касается свободы слова и мысли, в частности, отмечает Филоник, «не существовало римского эквивалента греческой паррэсии». Как уже отмечалось, у греков лишь простые граждане обладали всей полнотой свободы, чиновники же ограничивались, тогда как в Риме, как и в любом ином «нормальном», i.e. азиатском обществе, всё было наоборот, и «римские политики полагали, что они одни должны иметь право говорить свободно, ведь и политические дебаты осуществлялись в сенате, не в народном собрании».
Если бы сожжение книг действительно произошло, об этом бы упоминали не только римляне спустя 4 века, но и современники софиста, у того же Платона есть немало для этого возможностей, однако он ничего такого не пишет, а ведь он якобы и был тем, кто стремился к сожжению книг авторов, к которым чувствовал враждебность. Он же в «Апологии» упоминает «книги Анаксагора», повсюду продающиеся свободно, а ведь и Анаксагор будто бы был осуждён за его взгляды, которые были изложены как раз-таки в этих книгах — а будь так, они бы первые пошли на растопку, чего, однако, Платон не сообщает.
Согласно современному консенсусу, авторы римской эпохи попросту перенесли на афинян нравы, которые наблюдали в своё время, вообразив, что и раньше было так: согласно Филонику, сейчас убедительно доказано, что уничтожение без следа «было римским, а не греческим способом бороться с лицами и группами, которые угрожали социальному порядку».
Так, по сообщению Тацита, в 25 г. н.э. «привлекается к судебной ответственности Кремуций Корд … за то, что в выпущенных им в свет анналах он похвалил Брута и назвал Кассия последним римлянином». В итоге, пишет Тацит, «сенаторы обязали эдилов сжечь его сочинения», однако перед тем Корд, объясняясь, справедливо упоминает, что вот у греков «была безнаказанной не только свобода, но и разнузданность в выражениях, и если кто возмущался ими, то за слова мстил словами», и не более того; теперь же родилась цензура.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 12/18 ➡️⤴️
Журн. и филол. И. Стоун (1998) отмечает, что «регулярные изгнания из Рима философов и других греческих деятелей хорошо известны, и было вполне естественным для авторов того времени предполагать, что и древние афиняне были тем же образом подозрительны и нетерпимы». Это ещё более верно для Иосифа Флавия, эллинизированного иудея, народ которого совсем уж не отличался терпимостью в каком-либо виде.
Кроме того, Лаэрций, упоминая глашатаев, которые якобы отобрали у людей книги, по-видимому, самым безбожным образом путает обязанности афинских кериков и таковые у имперских магистратов его времени, воображая, что они были в целом сходны, а это не так; в общем, отъёмом у населения «запрещённой литературы» в Афинах попросту некому было заниматься, ведь это, как стоит напомнить, было глубоко свободное общество. Таким образом, по Филонику, «для классической Греции у нас нет никаких свидетельств уничтожения чьих-либо письменных трудов».
С другой стороны, в III в., когда Тимон и сочинил, что афиняне якобы раздумывали о том, чтобы сжечь книги Протагора, похоже, что эта идея уже не была настолько чужеродной для древних, иначе он и не стал бы ничего такого выдумывать. Также и Цицерон вовсе не был свидетелем сжигания книг в Риме, эта практика появилась там уже после него: как сообщает Сенека, первый такой случай произошёл лишь в 8 г. н.э. Так что, быть может, сожжение книг появилось всё-таки в Греции, просто сильно позднее классики, в пользу чего, отмечает Уоллас, есть и пара смутных свидетельств.
В классику же, пишет Уоллас, от уничтожения книг всё равно не было никакого толку, это нимало не помогло бы с борьбе с философским учением, ведь оное развивалось в основном устно, орально, и «многие философы V в. не написали буквально ни строчки, включая … Сократа», а «в сценах, изображаемых диалогами Платона, мы видим толпу, окружающую философов, чтобы послушать, что они скажут».
Исключениями, которые всё-таки прибегали к письменному выражению своих мыслей, были те, кто не мог выступить лично, изгнанники, например, Фукидид, или же те, кто боялся, что слушатели могут прибегнуть к рукоприкладству, услышав высказанные мысли, как в случае Старого Олигарха. Таким образом, «в ситуации оральной культуры уничтожение книг ещё живущего философа не имело бы никаких последствий», подытоживает Уоллас.
Сам Платон презирал письменное творчество, и писал: «Кто думает, что он оставит после себя искусство, в письменах выраженное, а также кто усвоит себе ту мысль, будто из букв он получит для себя нечто ясное и надежное, тот большой простофиля». Также и Аристотель, исключая «Афинскую политию», ничего не писал, но только читал лекции, которые лишь впоследствии были преданы бумаге его учениками.
Только к концу века философская культура стала литературной, во многом благодаря росту социального отчуждения вследствие политических проблем. Уже ученик Аристотеля, Аристоксен, к примеру, написал 453 книги. Только с этого момента и появляется какой-либо смысл в библиокластии, книгоборчестве.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 13/18 ➡️⤴️
Кроме того, Лаэрций, упоминая глашатаев, которые якобы отобрали у людей книги, по-видимому, самым безбожным образом путает обязанности афинских кериков и таковые у имперских магистратов его времени, воображая, что они были в целом сходны, а это не так; в общем, отъёмом у населения «запрещённой литературы» в Афинах попросту некому было заниматься, ведь это, как стоит напомнить, было глубоко свободное общество. Таким образом, по Филонику, «для классической Греции у нас нет никаких свидетельств уничтожения чьих-либо письменных трудов».
С другой стороны, в III в., когда Тимон и сочинил, что афиняне якобы раздумывали о том, чтобы сжечь книги Протагора, похоже, что эта идея уже не была настолько чужеродной для древних, иначе он и не стал бы ничего такого выдумывать. Также и Цицерон вовсе не был свидетелем сжигания книг в Риме, эта практика появилась там уже после него: как сообщает Сенека, первый такой случай произошёл лишь в 8 г. н.э. Так что, быть может, сожжение книг появилось всё-таки в Греции, просто сильно позднее классики, в пользу чего, отмечает Уоллас, есть и пара смутных свидетельств.
В классику же, пишет Уоллас, от уничтожения книг всё равно не было никакого толку, это нимало не помогло бы с борьбе с философским учением, ведь оное развивалось в основном устно, орально, и «многие философы V в. не написали буквально ни строчки, включая … Сократа», а «в сценах, изображаемых диалогами Платона, мы видим толпу, окружающую философов, чтобы послушать, что они скажут».
Исключениями, которые всё-таки прибегали к письменному выражению своих мыслей, были те, кто не мог выступить лично, изгнанники, например, Фукидид, или же те, кто боялся, что слушатели могут прибегнуть к рукоприкладству, услышав высказанные мысли, как в случае Старого Олигарха. Таким образом, «в ситуации оральной культуры уничтожение книг ещё живущего философа не имело бы никаких последствий», подытоживает Уоллас.
Сам Платон презирал письменное творчество, и писал: «Кто думает, что он оставит после себя искусство, в письменах выраженное, а также кто усвоит себе ту мысль, будто из букв он получит для себя нечто ясное и надежное, тот большой простофиля». Также и Аристотель, исключая «Афинскую политию», ничего не писал, но только читал лекции, которые лишь впоследствии были преданы бумаге его учениками.
Только к концу века философская культура стала литературной, во многом благодаря росту социального отчуждения вследствие политических проблем. Уже ученик Аристотеля, Аристоксен, к примеру, написал 453 книги. Только с этого момента и появляется какой-либо смысл в библиокластии, книгоборчестве.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 13/18 ➡️⤴️
Случай Анаксагора почти столь же известен, что и сократов, или, по крайней мере, куда более, чем все остальные: пожалуй, можно сойтись на том, что если какой-то ещё и знаком публике, то это он, если не считать, конечно, Фрину.
Согласно Диогену Л., «Сотион … утверждает, что обвинял его [Анаксагора] Клеон … в нечестии — за то, что он называл солнце глыбой, огненной насквозь, — но так как защитником у него был ученик его Перикл, то наказан он был пеней в пять талантов и изгнанием. Сатир … говорит, что к суду его привлек Фукидид, противник Перикла, и не только за нечестие, но и за персидскую измену, а осужден он был заочно и на смерть … Гермипп … рассказывает, что в ожидании казни его бросили в тюрьму … [Когда же Перикл заступился,] его отпустили, но он не вынес такой обиды и сам лишил себя жизни. Иероним … пишет, что Перикл привел его в суд таким обессиленным и исхудалым от болезни, что его оправдали более из жалости».
У Плутарха же говорится следующее: «Первым, кто создал чрезвычайно ясное и смелое учение о луне, об ее сиянии и затмениях, был Анаксагор … В те времена не терпели естествоиспытателей и любителей потолковать о делах заоблачных … В них видели людей, которые унижают божественное начало, сводят его к слепым неразумным причинам, к неизъяснимым силам, к неизбежной последовательности событий … Анаксагора Периклу едва удалось освободить из темницы».
Иосиф Флавий сообщает сходное: «Что же касается афинян … [то] всякого, кто произнес о богах вопреки законам хотя бы слово, они наказывали беспощадно … Анаксагор из Клазомен … утверждал, что солнце само по себе есть раскаленная глыба; однако афиняне считали солнце богом, и уже приговорили было Анаксагора к смерти, если бы не всего лишь несколько камушков».
Диодор Сицилийский пишет, что враги Перикла, кроме прочего, «ложно обвинили софиста (sic!) Анаксагора, который был учителем Перикла, в неверии в богов», после чего удивляет читателя неожиданным заявлением: «Перикл … пришёл к выводу, что ему будет выгодно втянуть государство в состояние великой войны, рассчитывая, что город, оказавшись в нужде перед способностями и умениями Перикла, забудет об обвинениях в его адрес», и то же пишет Плутарх, согласно которому Перикл, «опасаясь суда, раздул медленно тлевшее пламя войны в надежде, что обвинения рассеются и зависть смирится, когда граждане во время великих событий и опасностей вверят отечество ему одному как человеку уважаемому и авторитетному».
Таким образом, выходит, что уж тут-то точно афиняне подвергли преследованиям человека за его научные изыскания, которые противоречили их религиозным верованиям, подобно тому, как это потом вышло с Дж. Бруно и Г. Галилеем. Перед нами — настоящий процесс инквизиции, и тут уж не получится отвертеться от обвинений классической Греции в том, что не так уж она и отлична была от новоевропейских мракобесов. Или что? Впрочем, что это мы. Зная г-на Боборыкина, не вызывает сомнений, что он и тут выкрутится, неправда ли?
Что касается Лаэрция, то он и не пытается из противоречивых версий слепить последовательную картину событий, не пробует он и выбрать наиболее ему понравившийся вариант. Все авторы, на которых он ссылается, были вовсе не современниками события, но авторами III в., а двое из них, Сатир и Гермипп, кроме того, печально известны тем, что использовали комедии как исторические источники.
Впрочем, первым, кто сказал о суде, был Диодор опять-таки ок. 400 лет спустя, а пришёл он к своим неожиданным выводам, основываясь на… отрывках из комедий Аристофана «Мир»: «Перикл … чтобы самому не плакать, в город … метнул пожар … раздул войну такую, что у эллинов из глаз полились от дыма слезы» и «Ахарняне»: «Мегарцы … похитили двух девок у Аспасии и тут война всегреческая вспыхнула, три потаскушки были ей причиною».
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 14/18 ➡️⤴️
Согласно Диогену Л., «Сотион … утверждает, что обвинял его [Анаксагора] Клеон … в нечестии — за то, что он называл солнце глыбой, огненной насквозь, — но так как защитником у него был ученик его Перикл, то наказан он был пеней в пять талантов и изгнанием. Сатир … говорит, что к суду его привлек Фукидид, противник Перикла, и не только за нечестие, но и за персидскую измену, а осужден он был заочно и на смерть … Гермипп … рассказывает, что в ожидании казни его бросили в тюрьму … [Когда же Перикл заступился,] его отпустили, но он не вынес такой обиды и сам лишил себя жизни. Иероним … пишет, что Перикл привел его в суд таким обессиленным и исхудалым от болезни, что его оправдали более из жалости».
У Плутарха же говорится следующее: «Первым, кто создал чрезвычайно ясное и смелое учение о луне, об ее сиянии и затмениях, был Анаксагор … В те времена не терпели естествоиспытателей и любителей потолковать о делах заоблачных … В них видели людей, которые унижают божественное начало, сводят его к слепым неразумным причинам, к неизъяснимым силам, к неизбежной последовательности событий … Анаксагора Периклу едва удалось освободить из темницы».
Иосиф Флавий сообщает сходное: «Что же касается афинян … [то] всякого, кто произнес о богах вопреки законам хотя бы слово, они наказывали беспощадно … Анаксагор из Клазомен … утверждал, что солнце само по себе есть раскаленная глыба; однако афиняне считали солнце богом, и уже приговорили было Анаксагора к смерти, если бы не всего лишь несколько камушков».
Диодор Сицилийский пишет, что враги Перикла, кроме прочего, «ложно обвинили софиста (sic!) Анаксагора, который был учителем Перикла, в неверии в богов», после чего удивляет читателя неожиданным заявлением: «Перикл … пришёл к выводу, что ему будет выгодно втянуть государство в состояние великой войны, рассчитывая, что город, оказавшись в нужде перед способностями и умениями Перикла, забудет об обвинениях в его адрес», и то же пишет Плутарх, согласно которому Перикл, «опасаясь суда, раздул медленно тлевшее пламя войны в надежде, что обвинения рассеются и зависть смирится, когда граждане во время великих событий и опасностей вверят отечество ему одному как человеку уважаемому и авторитетному».
Таким образом, выходит, что уж тут-то точно афиняне подвергли преследованиям человека за его научные изыскания, которые противоречили их религиозным верованиям, подобно тому, как это потом вышло с Дж. Бруно и Г. Галилеем. Перед нами — настоящий процесс инквизиции, и тут уж не получится отвертеться от обвинений классической Греции в том, что не так уж она и отлична была от новоевропейских мракобесов. Или что? Впрочем, что это мы. Зная г-на Боборыкина, не вызывает сомнений, что он и тут выкрутится, неправда ли?
Что касается Лаэрция, то он и не пытается из противоречивых версий слепить последовательную картину событий, не пробует он и выбрать наиболее ему понравившийся вариант. Все авторы, на которых он ссылается, были вовсе не современниками события, но авторами III в., а двое из них, Сатир и Гермипп, кроме того, печально известны тем, что использовали комедии как исторические источники.
Впрочем, первым, кто сказал о суде, был Диодор опять-таки ок. 400 лет спустя, а пришёл он к своим неожиданным выводам, основываясь на… отрывках из комедий Аристофана «Мир»: «Перикл … чтобы самому не плакать, в город … метнул пожар … раздул войну такую, что у эллинов из глаз полились от дыма слезы» и «Ахарняне»: «Мегарцы … похитили двух девок у Аспасии и тут война всегреческая вспыхнула, три потаскушки были ей причиною».
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 14/18 ➡️⤴️
Это не должно удивлять: как пишет Филоник, «не является секретом, что биографы эпохи эллинизма и более поздние черпали сведения из комедий весьма охотно и даже несдержанно», и относится это, по-видимому, и к авторам, мнения которых приводит Диоген Л.
Всё потому, что во времена Диодора свободы слова, подобной той, что была в классических Афинах, уже не существовало, и он попросту не понимал, насколько сатира комедиографов могла расходиться с действительности, — это-то и привело его к громкому и глубоко абсурдному выводу, что Пелопоннесскую войну Перикл будто бы начал, чтобы отвлечь своих политических противников от своих сексуальных похождений.
(Не нужно думать, к слову, что в наши дни стало сильно лучше: тут вспоминается советский учебник истории для 5 класса Коровкина, где автор аргументирует жестокость античного рабства отрывком из «Лягушек» того же Аристофана, подло обрезав, впрочем, юмористический момент.)
Опять же, со времени Анаксимандра до Диодора прошло ок. 400 лет, в то же время почти современный Анаксагору Платон опять же о таком ничего не упоминает, вместо этого в «Апологии» его Сократ, когда слышит обвинения в том, «что он утверждает, что солнце — камень, луна — земля», отвечает: «Не думаешь ли ты, друг мой Мелет, что обвиняешь Анаксагора? … книги Анаксагора Клазоменского кишат подобными рассуждениями … Молодые же люди будто бы узнают от меня то, что можно иной раз узнать, заплатив за это не больше драхмы».
То есть мы видим, что Сократ так возмущён предъявленными ему обвинениями, что требует тогда осудить и Анаксагора — ему, ergo, неизвестно о том, что Анаксагора и так осудили, Сократ ссылается на его книги, вместо того, чтобы в этот удачный момент упомянуть об уголовном деле, донельзя напоминавшим бы его собственное. Однако это, похоже, очередной поздний дубль суда над Сократом. В «Федоне», рассуждая об учении Анаксагора, Сократ и не думает упомянуть о его судьбе, чего стоило ожидать от Платона, будь она столь же трагичной.
Тут ещё надо заметить, что софисты вовсе не начали опасаться посещать Афины после всех этих якобы произошедших гонений, и продолжали это делать, а встречали их неизменно с большой помпой, так, приезд Горгия в 427 г. вызвал невероятный восторг. Вот и современный Диодору Цицерон, который составил биографию Анаксагора, ни слова не говорит там об осуждении философа, часто упоминает он и Перикла, но подобные диодоровым характерные подробности насчёт обвинений в его адрес ему неизвестны.
Плутарху тем менее причин доверять, что он, скажем, утверждает насчёт Анаксагора, будто «сочинение его … считалось не подлежащим огласке и лишь тайно, с осторожностью передавалось из рук в руки отдельными лицами», при том, что согласно современной философу «Апологии» они продавались буквально в каждой книжной лавке.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 15/18 ➡️⤴️
Всё потому, что во времена Диодора свободы слова, подобной той, что была в классических Афинах, уже не существовало, и он попросту не понимал, насколько сатира комедиографов могла расходиться с действительности, — это-то и привело его к громкому и глубоко абсурдному выводу, что Пелопоннесскую войну Перикл будто бы начал, чтобы отвлечь своих политических противников от своих сексуальных похождений.
(Не нужно думать, к слову, что в наши дни стало сильно лучше: тут вспоминается советский учебник истории для 5 класса Коровкина, где автор аргументирует жестокость античного рабства отрывком из «Лягушек» того же Аристофана, подло обрезав, впрочем, юмористический момент.)
Опять же, со времени Анаксимандра до Диодора прошло ок. 400 лет, в то же время почти современный Анаксагору Платон опять же о таком ничего не упоминает, вместо этого в «Апологии» его Сократ, когда слышит обвинения в том, «что он утверждает, что солнце — камень, луна — земля», отвечает: «Не думаешь ли ты, друг мой Мелет, что обвиняешь Анаксагора? … книги Анаксагора Клазоменского кишат подобными рассуждениями … Молодые же люди будто бы узнают от меня то, что можно иной раз узнать, заплатив за это не больше драхмы».
То есть мы видим, что Сократ так возмущён предъявленными ему обвинениями, что требует тогда осудить и Анаксагора — ему, ergo, неизвестно о том, что Анаксагора и так осудили, Сократ ссылается на его книги, вместо того, чтобы в этот удачный момент упомянуть об уголовном деле, донельзя напоминавшим бы его собственное. Однако это, похоже, очередной поздний дубль суда над Сократом. В «Федоне», рассуждая об учении Анаксагора, Сократ и не думает упомянуть о его судьбе, чего стоило ожидать от Платона, будь она столь же трагичной.
Тут ещё надо заметить, что софисты вовсе не начали опасаться посещать Афины после всех этих якобы произошедших гонений, и продолжали это делать, а встречали их неизменно с большой помпой, так, приезд Горгия в 427 г. вызвал невероятный восторг. Вот и современный Диодору Цицерон, который составил биографию Анаксагора, ни слова не говорит там об осуждении философа, часто упоминает он и Перикла, но подобные диодоровым характерные подробности насчёт обвинений в его адрес ему неизвестны.
Плутарху тем менее причин доверять, что он, скажем, утверждает насчёт Анаксагора, будто «сочинение его … считалось не подлежащим огласке и лишь тайно, с осторожностью передавалось из рук в руки отдельными лицами», при том, что согласно современной философу «Апологии» они продавались буквально в каждой книжной лавке.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 15/18 ➡️⤴️
Согласно Плутарху, Анаксагор был осуждён по декрету-псифизме (ψήϕισμα) некоего Диопифа, который «внес предложение о том, чтобы люди, не верующие в богов или распространяющие учения о небесных явлениях (τὰ μετάρσια), были привлекаемы к суду (εἰσαγγελία) как государственные преступники».
В кои-то веки перед нами настоящий юридический документ, впрочем, его историчность оставляет желать лучшего, а точнее, она невероятно сомнительна, а сам он, скорее всего, представляет собой позднюю подделку. Так, небесные явления в V в. ещё не называли μετάρσιος, как сделано в декрете, так их стали именовать лишь потом: типичная ошибка при фабрикации. Далее, Анаксагор покинул Афины ок. 450 г., псифизма же, по Плутарху, выпущена на 20 лет позднее, в 430-ых. Наконец, не считая этого случая, она ни разу не упоминается, несмотря на то, что известно немало ситуаций, в которых её применение было бы уместным.
Короче говоря, обвинение в адрес Анаксагора столь же сомнительно, сколь и все прочие, которые мы уже разобрали, и, скорее всего, никакого суда над ним не было вовсе.
Плутарх трижды в разных книгах упоминает об остракизме, которому был подвергнут Дамон, философ, рассуждавший о музыке. У него вроде как выходит, что немытая толпа осудила этого мудреца за его выдающиеся личностные качества, в частности, ум; так, он пишет: «Дамон, учитель Перикла, отправился в изгнание за то, что казался согражданам чересчур разумным»; «Народ … всегда с подозрением и страхом относится к их уму, старается унизить их славу и гордость, что проявилось и в осуждении Перикла, и в изгнании Дамона». Кроме того, археологией найдено два черепка-остракона (ὄστρακον) с именем Дамона.
Какого же рода ум у учителя музыки, которым, по Плутарху, «у Перикла был … Дамон» смутил народ афинский? Третий текст Плутарха отвечает на этот вопрос: «Дамон … был, по-видимому, замечательным софистом, но музыкой пользовался лишь как предлогом, чтобы скрывать от народа свои способности … был при Перикле учителем и руководителем в государственных делах … Однако от народа не осталось тайной, что Дамону лира служит лишь прикрытием: как человек, мечтающий о крупных переворотах и сторонник тирании (μεγαλοπράγμων καὶ φιλοτύραννος), он был изгнан посредством остракизма».
Таким образом, тут речь вовсе не идёт о каком-то гонении на интеллектуалов или тем более о судах за неверие, но о политическом процессе, как и в случае с Протагором, причём и он, и Дамон были связанны именно с Периклом. Идущая от Диодора традиция утверждает, что на друзей Перикла шла атака постольку, поскольку на самое него недруги напасть не смели. Мы, однако, видим здесь иное, пишет Уоллас, совсем даже обратное: «в известном смысле афиняне остракировали Дамона, чтобы спасти от него Перикла».
Это оказывается уже не первым делом, где суд, похоже, всё-таки состоялся, но был, вероятнее всего, стопроцентно политическим, так что ни о какой охоте на ведьм, о предполагаемом античном мракобесии речь не идёт в любом случае.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 16/18 ➡️⤴️
В кои-то веки перед нами настоящий юридический документ, впрочем, его историчность оставляет желать лучшего, а точнее, она невероятно сомнительна, а сам он, скорее всего, представляет собой позднюю подделку. Так, небесные явления в V в. ещё не называли μετάρσιος, как сделано в декрете, так их стали именовать лишь потом: типичная ошибка при фабрикации. Далее, Анаксагор покинул Афины ок. 450 г., псифизма же, по Плутарху, выпущена на 20 лет позднее, в 430-ых. Наконец, не считая этого случая, она ни разу не упоминается, несмотря на то, что известно немало ситуаций, в которых её применение было бы уместным.
Короче говоря, обвинение в адрес Анаксагора столь же сомнительно, сколь и все прочие, которые мы уже разобрали, и, скорее всего, никакого суда над ним не было вовсе.
Плутарх трижды в разных книгах упоминает об остракизме, которому был подвергнут Дамон, философ, рассуждавший о музыке. У него вроде как выходит, что немытая толпа осудила этого мудреца за его выдающиеся личностные качества, в частности, ум; так, он пишет: «Дамон, учитель Перикла, отправился в изгнание за то, что казался согражданам чересчур разумным»; «Народ … всегда с подозрением и страхом относится к их уму, старается унизить их славу и гордость, что проявилось и в осуждении Перикла, и в изгнании Дамона». Кроме того, археологией найдено два черепка-остракона (ὄστρακον) с именем Дамона.
Какого же рода ум у учителя музыки, которым, по Плутарху, «у Перикла был … Дамон» смутил народ афинский? Третий текст Плутарха отвечает на этот вопрос: «Дамон … был, по-видимому, замечательным софистом, но музыкой пользовался лишь как предлогом, чтобы скрывать от народа свои способности … был при Перикле учителем и руководителем в государственных делах … Однако от народа не осталось тайной, что Дамону лира служит лишь прикрытием: как человек, мечтающий о крупных переворотах и сторонник тирании (μεγαλοπράγμων καὶ φιλοτύραννος), он был изгнан посредством остракизма».
Таким образом, тут речь вовсе не идёт о каком-то гонении на интеллектуалов или тем более о судах за неверие, но о политическом процессе, как и в случае с Протагором, причём и он, и Дамон были связанны именно с Периклом. Идущая от Диодора традиция утверждает, что на друзей Перикла шла атака постольку, поскольку на самое него недруги напасть не смели. Мы, однако, видим здесь иное, пишет Уоллас, совсем даже обратное: «в известном смысле афиняне остракировали Дамона, чтобы спасти от него Перикла».
Это оказывается уже не первым делом, где суд, похоже, всё-таки состоялся, но был, вероятнее всего, стопроцентно политическим, так что ни о какой охоте на ведьм, о предполагаемом античном мракобесии речь не идёт в любом случае.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 16/18 ➡️⤴️
Согласно Диодору, «враги Перикла убедили народ арестовать Фидия и выдвинуть в адрес самого Перикла обвинение в краже храмовой собственности»; основывается он опять же на отрывке из «Мира» Аристофана, где у того есть строка: «Начал Фидий злополучный, первый он нанес удар».
Двумя веками спустя Плутарх писал, что «над Фидием тяготела зависть к славе его произведений, особенно за то, что, вырезая на щите сражение с амазонками, он изобразил и себя самого … точно так же он поместил тут и … Перикла … [за это] Фидий был отведен в тюрьму и там умер от болезни … [или же] от яда».
Как и в других таких случаях, современники молчат насчёт обвинения Фидия, в частности, Платон несколько раз упоминает его, но не суд над ним. Однако Аристофанова ремарка явно на чём-то строится, к чему-то, понятному его аудитории, она отсылает. Возможно, в чём-то Фидия всё-таки обвинили, однако он вовсе не умер в Афинах, ведь, по Павсанию (II в. н.э.), скульптор закончил свои дни в Элиде, где свои последние годы посвятил работе над статуей Зевса; историк упоминает живших там в его время «потомков Фидия». Это, впрочем, всё, что тут можно сказать.
Если кто и был осуждён вне всякого сомнения, то это был Сократ, на этот счёт современная философу традиция высказывается весьма исчерпывающе, но, впрочем, мучеником и страдальцем, безвинно пострадавшим за правду, по Филонику, его, похоже, изобразили ученики.
«Апология Сократа», конечно, выставляет всё так, как будто мировая правда пострадала от козней сил зла, однако, указывает Филоник, это произведение вовсе не является надёжным документированием уголовного следствия над Сократом, и должно восприниматься лишь как литературное произведение; «Следует спрашивать себя не „правдиво ли Платон описал произошедшее“, но „насколько много он выдумал“», i.e. присочинил он без сомнения, и немало, и вставлял он не крупицы лжи, но таковые правды. «Не приходится сомневаться, что диалог этот написан для того, чтобы показать, как „дурной демос“ покарал „хорошего философа“». И это при том, что из той же «Апологии» следует, что Сократа осудили с минимальным перевесом голосов, чуть-чуть ему их не хватило для оправдания.
Согласно этой книге, обвинение заключалось в том, что Сократ «развращает молодых людей и богов, которых признает город, не признает, а признает другие, новые божественные знамения» Ага! Попались? Тут-то дело явно было религиозным, и доказать обратное, как ни крути, не получится! Правильно?..
Да уж-да: приходилось, к слову, даже встречать людей, которые полагали, будто Сократа в Афинах осудили некие «церковники», очевидно, воображая, что и тогда существовала некая инквизиция, подобная новоевропейской. Однако ничего схожего тут нет, ведь обвинения в неверии в Афинах разбирал гражданский суд, а подверг наказанию он вовсе не тысячи, а лишь несколько человек за почти два века существования государства, причём и в их случае религия при дальнейшем анатомировании оказывается лишь поводом.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 17/18 ➡️⤴️
Двумя веками спустя Плутарх писал, что «над Фидием тяготела зависть к славе его произведений, особенно за то, что, вырезая на щите сражение с амазонками, он изобразил и себя самого … точно так же он поместил тут и … Перикла … [за это] Фидий был отведен в тюрьму и там умер от болезни … [или же] от яда».
Как и в других таких случаях, современники молчат насчёт обвинения Фидия, в частности, Платон несколько раз упоминает его, но не суд над ним. Однако Аристофанова ремарка явно на чём-то строится, к чему-то, понятному его аудитории, она отсылает. Возможно, в чём-то Фидия всё-таки обвинили, однако он вовсе не умер в Афинах, ведь, по Павсанию (II в. н.э.), скульптор закончил свои дни в Элиде, где свои последние годы посвятил работе над статуей Зевса; историк упоминает живших там в его время «потомков Фидия». Это, впрочем, всё, что тут можно сказать.
Если кто и был осуждён вне всякого сомнения, то это был Сократ, на этот счёт современная философу традиция высказывается весьма исчерпывающе, но, впрочем, мучеником и страдальцем, безвинно пострадавшим за правду, по Филонику, его, похоже, изобразили ученики.
«Апология Сократа», конечно, выставляет всё так, как будто мировая правда пострадала от козней сил зла, однако, указывает Филоник, это произведение вовсе не является надёжным документированием уголовного следствия над Сократом, и должно восприниматься лишь как литературное произведение; «Следует спрашивать себя не „правдиво ли Платон описал произошедшее“, но „насколько много он выдумал“», i.e. присочинил он без сомнения, и немало, и вставлял он не крупицы лжи, но таковые правды. «Не приходится сомневаться, что диалог этот написан для того, чтобы показать, как „дурной демос“ покарал „хорошего философа“». И это при том, что из той же «Апологии» следует, что Сократа осудили с минимальным перевесом голосов, чуть-чуть ему их не хватило для оправдания.
Согласно этой книге, обвинение заключалось в том, что Сократ «развращает молодых людей и богов, которых признает город, не признает, а признает другие, новые божественные знамения» Ага! Попались? Тут-то дело явно было религиозным, и доказать обратное, как ни крути, не получится! Правильно?..
Да уж-да: приходилось, к слову, даже встречать людей, которые полагали, будто Сократа в Афинах осудили некие «церковники», очевидно, воображая, что и тогда существовала некая инквизиция, подобная новоевропейской. Однако ничего схожего тут нет, ведь обвинения в неверии в Афинах разбирал гражданский суд, а подверг наказанию он вовсе не тысячи, а лишь несколько человек за почти два века существования государства, причём и в их случае религия при дальнейшем анатомировании оказывается лишь поводом.
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 17/18 ➡️⤴️
Преувеличивать там религиозный компонент, согласно Уолласу, не стоит, а расхожее мнение, «будто бы рядовые афиняне были донельзя суеверны, пребывали в страхе перед возможным божественным наказанием, не имеет ничего общего с действительностью … это миф, обязанный своим появлением анг. иссл. Э. Доддсу, под влиянием которого чрезмерно много внимания стало уделяться проявлениям „примитивного“ и „первобытного“ у греков, в особенности среди простолюдинов». Надо сказать, англичане вообще любили сочинять концепции, по которым выходило, что обыватели слабо отличаются от зверей, в том же замечен был и Э. Тейлор. Однако в Афинах, похоже, было всё-таки не так.
Объективной, в отличие от сочинений Платона и Ксенофонта, может считаться речь Эсхина, где тот говорит: «Когда-то, афиняне, вы казнили софиста Сократа за то, что он оказался наставником Крития, одного из Тридцати, ниспровергнувших демократию». Оратор, таким образом, не сомневается, что обвинение Сократа никакого отношения к религии не имеет. Вот и согласно «Апологии» главный обвинитель философа, Анит, был, напротив, сторонником демократии.
Довер полагает, что Сократа хотели предать суду именно за то, что он обучал Крития и Алкивиада, но этому мешала амнистия 403 г., поэтому обвинителям пришлось искать преступное в том, что делал после этого года. Оттого и таким натянутым выглядит обвинение: впрочем, все всё понимали.
Водилась, к слову, за учителем Платона и иная вина, в частности, баловался он ксенопатриотизмом, занимался тем, что сейчас некоторые называют «ахеджаковщиной», то есть в условиях непростого, почти военного времени активно и страстно симпатизировал противнику своей страны, Спарте, желая родине всяческих неуспехов, принижал её и желал дорасти до уровня врага. Сейчас такого можно наблюдать немало, причём все такие укролибералы свободно разгуливают и тут, и там полностью свободно, — тогда как греки были куда мудрее, и пресекали подобные начинания на корню: автору схожих идей они в своё время присоветовали выпить яду, что с успехом и осуществилось, впрочем, о Сократе мы подробнее ещё поговорим.
В конечном итоге оказывается, что из всего изобилия афинских судов за неверие, которое нам предлагает совокупность биографии, доказанными могут считаться только случаи Диагора и Сократа, впрочем, в случае последнего подноготная оказывается опять-таки политической, религия же — лишь поводом.
А вот Диагор, похоже, действительно чистый случай именно религиозных гонений: похоже, что один мы всё-таки нашли. Ну и мракобесы же были эти древние! То ли дело более поздние времена, когда за минимальное инакомыслие зачастую могли сжечь не только книги, но и самого их автора, неправда ли?
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 18/18 ⤴️
Объективной, в отличие от сочинений Платона и Ксенофонта, может считаться речь Эсхина, где тот говорит: «Когда-то, афиняне, вы казнили софиста Сократа за то, что он оказался наставником Крития, одного из Тридцати, ниспровергнувших демократию». Оратор, таким образом, не сомневается, что обвинение Сократа никакого отношения к религии не имеет. Вот и согласно «Апологии» главный обвинитель философа, Анит, был, напротив, сторонником демократии.
Довер полагает, что Сократа хотели предать суду именно за то, что он обучал Крития и Алкивиада, но этому мешала амнистия 403 г., поэтому обвинителям пришлось искать преступное в том, что делал после этого года. Оттого и таким натянутым выглядит обвинение: впрочем, все всё понимали.
Водилась, к слову, за учителем Платона и иная вина, в частности, баловался он ксенопатриотизмом, занимался тем, что сейчас некоторые называют «ахеджаковщиной», то есть в условиях непростого, почти военного времени активно и страстно симпатизировал противнику своей страны, Спарте, желая родине всяческих неуспехов, принижал её и желал дорасти до уровня врага. Сейчас такого можно наблюдать немало, причём все такие укролибералы свободно разгуливают и тут, и там полностью свободно, — тогда как греки были куда мудрее, и пресекали подобные начинания на корню: автору схожих идей они в своё время присоветовали выпить яду, что с успехом и осуществилось, впрочем, о Сократе мы подробнее ещё поговорим.
В конечном итоге оказывается, что из всего изобилия афинских судов за неверие, которое нам предлагает совокупность биографии, доказанными могут считаться только случаи Диагора и Сократа, впрочем, в случае последнего подноготная оказывается опять-таки политической, религия же — лишь поводом.
А вот Диагор, похоже, действительно чистый случай именно религиозных гонений: похоже, что один мы всё-таки нашли. Ну и мракобесы же были эти древние! То ли дело более поздние времена, когда за минимальное инакомыслие зачастую могли сжечь не только книги, но и самого их автора, неправда ли?
#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 18/18 ⤴️
