Лучшие стихи
Я думаю, что лучшие стихи
возникнут так: утихнут все хихи-
хаха, а равно – плач и стоны;
и сразу станет ясно, что в стихах,
как в тайском и китайском языках,
важней не лихость слов, а верность тона.
А что до почтальона этих строк,
то будет так: когда закончит рок,
ну, или Бог (всяк кличет как захочет)
всё отнимать, что только мог забрать –
тогда настанет время собирать,
как град, алмазы тех, нездешних строчек.
Не выбирая слов, слогов и рифм,
не так: «тут лучше "ритм" или "творим"?»,
а чтоб хватило на страницу взгляда,
и ты поймёшь: то, что обрящешь вне
за житие пропащее твое –
и так уже завышенная плата.
Итак: коль пепелище – твой итог,
лови известный быстрый холодок,
чтоб перешло отчаянье в звучанье
и строфы друг за другом полились...
А, может, выйдет лучше:
белый лист.
Пустой экранчик.
Дивное молчанье.
Арсений Загаевский
(Александр Ерофеев)
#загаевский
Я думаю, что лучшие стихи
возникнут так: утихнут все хихи-
хаха, а равно – плач и стоны;
и сразу станет ясно, что в стихах,
как в тайском и китайском языках,
важней не лихость слов, а верность тона.
А что до почтальона этих строк,
то будет так: когда закончит рок,
ну, или Бог (всяк кличет как захочет)
всё отнимать, что только мог забрать –
тогда настанет время собирать,
как град, алмазы тех, нездешних строчек.
Не выбирая слов, слогов и рифм,
не так: «тут лучше "ритм" или "творим"?»,
а чтоб хватило на страницу взгляда,
и ты поймёшь: то, что обрящешь вне
за житие пропащее твое –
и так уже завышенная плата.
Итак: коль пепелище – твой итог,
лови известный быстрый холодок,
чтоб перешло отчаянье в звучанье
и строфы друг за другом полились...
А, может, выйдет лучше:
белый лист.
Пустой экранчик.
Дивное молчанье.
Арсений Загаевский
(Александр Ерофеев)
#загаевский
Второе письмо
Под вечер всегда ты просила доклада. Ну, вот он:
тут даже у нас новым Новым повеяло Годом,
а так – никаких новостей. Разве землетрясение.
Да, кстати, закончился твой годовой в фитнес-центре,
и ты уже как бы скрываешься за поворотом.
В Москве? Нет, почти не бываю, тем боле едва ли
опять окажусь в той бревенчатой парковой церкви,
где в садике с папой от круглого хлеб отрывали,
где вас друг за дружкой в кружочке потом отпевали.
(«Гдевасотпевали». Забавно. Как «вазисубани»).
И строгий священник – ну, помнишь – апостол, блин, тоже мне,
там всё рассуждал, мол, войдёт – не войдёт в Царство Божие,
но ты уж, мамуль, не ругайся: ему так положено.
А знаешь: ведь больше всего я до первого класса
от вас где-то в центре, в метро потеряться боялся.
И вот потерялся, и что же я понял? А то, что
жить, в общем-то, можно и даже почти так же точно
осваивать технику баса, и уженье басса,
и прочие штучки, и даже не так уж и тошно.
Представь: чтоб в себе побороть алкаша и обжору,
я тоже пошёл и в бассейн, и на тренажёры.
Что? Это ещё при тебе?
Ну, конечно.
Ну, да.
А, вот: записался в театр, тоже, на хрен, актёр, и
вообще, развлекает всё больше одна ерунда:
стишки и смешки, сериальчики, френды, каме́нты...
А я-то ведь думал тогда, что с такого момента
всё станет другим, ан вот фигу, и как же, мам, это
выходит, что мелкие бесы, и гады, и беды
всё пуще выводят...
...Тут ты улыбнёшься: наверно
ты просто, ребёнок, такой весь немножечко нервный.
Да плюнь ты (вот так вот!) на эту дурацкую мелочь.
Наследственность, видно: вон Юра, всегда, например, мой...
...А я буду слушать и думать: последняя милость,
как раз, может, в том, что ты рядом – так что изменилось?
Поэтому не беспокойся, не морщи большой лоб;
у всех у нас всё хорошо и ни бо́лей, ни жалоб.
Растает – поставим вам памятник, справим оградку.
Ребятки? Да нет, не звонят – значит, тоже в порядке,
а ты, напоследок-то, всё ж, может быть, подсказала б:
вот ты как бы есть, а как быть, если наоборот и,
хотя и живой, и довольно упитанный вроде,
житьё превратилось в бобслейный бессмысленный жёлоб:
всё гладко, быстрее, и ниже, и к финишу ближе несут повороты...
Ведь ты же теперь-то, поди, уже знаешь разгадку?
Арсений Загаевский
(Александр Ерофеев)
#загаевский
Под вечер всегда ты просила доклада. Ну, вот он:
тут даже у нас новым Новым повеяло Годом,
а так – никаких новостей. Разве землетрясение.
Да, кстати, закончился твой годовой в фитнес-центре,
и ты уже как бы скрываешься за поворотом.
В Москве? Нет, почти не бываю, тем боле едва ли
опять окажусь в той бревенчатой парковой церкви,
где в садике с папой от круглого хлеб отрывали,
где вас друг за дружкой в кружочке потом отпевали.
(«Гдевасотпевали». Забавно. Как «вазисубани»).
И строгий священник – ну, помнишь – апостол, блин, тоже мне,
там всё рассуждал, мол, войдёт – не войдёт в Царство Божие,
но ты уж, мамуль, не ругайся: ему так положено.
А знаешь: ведь больше всего я до первого класса
от вас где-то в центре, в метро потеряться боялся.
И вот потерялся, и что же я понял? А то, что
жить, в общем-то, можно и даже почти так же точно
осваивать технику баса, и уженье басса,
и прочие штучки, и даже не так уж и тошно.
Представь: чтоб в себе побороть алкаша и обжору,
я тоже пошёл и в бассейн, и на тренажёры.
Что? Это ещё при тебе?
Ну, конечно.
Ну, да.
А, вот: записался в театр, тоже, на хрен, актёр, и
вообще, развлекает всё больше одна ерунда:
стишки и смешки, сериальчики, френды, каме́нты...
А я-то ведь думал тогда, что с такого момента
всё станет другим, ан вот фигу, и как же, мам, это
выходит, что мелкие бесы, и гады, и беды
всё пуще выводят...
...Тут ты улыбнёшься: наверно
ты просто, ребёнок, такой весь немножечко нервный.
Да плюнь ты (вот так вот!) на эту дурацкую мелочь.
Наследственность, видно: вон Юра, всегда, например, мой...
...А я буду слушать и думать: последняя милость,
как раз, может, в том, что ты рядом – так что изменилось?
Поэтому не беспокойся, не морщи большой лоб;
у всех у нас всё хорошо и ни бо́лей, ни жалоб.
Растает – поставим вам памятник, справим оградку.
Ребятки? Да нет, не звонят – значит, тоже в порядке,
а ты, напоследок-то, всё ж, может быть, подсказала б:
вот ты как бы есть, а как быть, если наоборот и,
хотя и живой, и довольно упитанный вроде,
житьё превратилось в бобслейный бессмысленный жёлоб:
всё гладко, быстрее, и ниже, и к финишу ближе несут повороты...
Ведь ты же теперь-то, поди, уже знаешь разгадку?
Арсений Загаевский
(Александр Ерофеев)
#загаевский
Разлив
Когда начинаешь,
что скоро, мол, старость,
что сколько осталось:
ноль новых любовей,
семь клёвых рыбалок,
сто белых грибов, а
морей, водопадов
и всяческих див
уж и вовсе не надо –
не воспринимаешь…
Так вот.
Что тогда вспоминаешь?
Разлив.
…Ты на лодке
скользишь среди палок
и вдруг понимаешь,
что едешь по небу,
что это вершины
затопленных ив,
и под ними резвятся
щурята и плотки,
а ниже – лощины,
луга заливные,
просёлки ветвятся,
бегут облака
от весла врассыпную,
и весь этот Китеж
русалок и рыб,
и вся эта небыль –
разлив,
…которого ты
никогда не увидишь,
и близко не встанут
твои многоточья
с его многоводьем,
но память листает
картинки и лица,
и там, у воды
тебя папа всё учит:
«Чтоб ехали прямо,
ты после гребка
подворачивай вправо.
Табань! Проверяем жерлицы…»
Да. Точно. Пора,
подвернув,
подтабанив,
проверив,
понять,
нацарапать на память,
что очень условен разрыв,
что жизнь – не река,
а разлив.
Арсений Загаевский
#загаевский
Когда начинаешь,
что скоро, мол, старость,
что сколько осталось:
ноль новых любовей,
семь клёвых рыбалок,
сто белых грибов, а
морей, водопадов
и всяческих див
уж и вовсе не надо –
не воспринимаешь…
Так вот.
Что тогда вспоминаешь?
Разлив.
…Ты на лодке
скользишь среди палок
и вдруг понимаешь,
что едешь по небу,
что это вершины
затопленных ив,
и под ними резвятся
щурята и плотки,
а ниже – лощины,
луга заливные,
просёлки ветвятся,
бегут облака
от весла врассыпную,
и весь этот Китеж
русалок и рыб,
и вся эта небыль –
разлив,
…которого ты
никогда не увидишь,
и близко не встанут
твои многоточья
с его многоводьем,
но память листает
картинки и лица,
и там, у воды
тебя папа всё учит:
«Чтоб ехали прямо,
ты после гребка
подворачивай вправо.
Табань! Проверяем жерлицы…»
Да. Точно. Пора,
подвернув,
подтабанив,
проверив,
понять,
нацарапать на память,
что очень условен разрыв,
что жизнь – не река,
а разлив.
Арсений Загаевский
#загаевский
Nascentes Morimur
Примерно двадцать лет тому назад
Я был в ирландской маленькой деревне,
Где церковь посреди неё, напротив,
Была несоразмерно велика –
И поселению, и своему погосту.
А тот – всего, наверно, в четверть акра –
Приподнимался, так же, как и церковь,
Стеной булыжной, вроде крепостной,
Над деревенским уровнем изрядно,
Так, чтобы было видно всей деревне
Надгробия и кельтские кресты.
И клали там О’Конноров, О’Нилов
И прочих Дохерти веков, наверно, десять
В семейные гробницы штабелями,
Где под землёй раз в сто их было больше,
Чем над.
А я люблю по кладбищам бродить!
Когда, войдя в калитку, пробирался,
Как по бемолям между белых клавиш,
Меж плит с трудом ступая, то земля
Лоснилась как мазут и густо пахла
Не тленом, нет – гумном и урожаем,
А дальше хлебом, солодом и хмелем –
Неприхотливым деревенским счастьем,
А как глаза закроешь – всей зелёной
Ирландией, но с сильным послевкусьем
Конца.
Потом я поселился в Би&Би,
Где розовые рюшечки на окнах,
Но запах чёрного с подошв кроссовок
Меня преследовал. Весь вечер драил их
Гостиничным из тюбиков шампунем,
Однако странный запах оставался.
На утро я покинул bed and breakfast
И ту деревню, после – и Ирландию,
(Где «больше не бывать»), но этот запах
Теперь всегда со мной как наваждение,
Как смерть, что и страшит, и привлекает,
И отвратительна,
И плодотворна,
Изящна,
И ужасна,
И везде.
Арсений Загаевский
#загаевский
Примерно двадцать лет тому назад
Я был в ирландской маленькой деревне,
Где церковь посреди неё, напротив,
Была несоразмерно велика –
И поселению, и своему погосту.
А тот – всего, наверно, в четверть акра –
Приподнимался, так же, как и церковь,
Стеной булыжной, вроде крепостной,
Над деревенским уровнем изрядно,
Так, чтобы было видно всей деревне
Надгробия и кельтские кресты.
И клали там О’Конноров, О’Нилов
И прочих Дохерти веков, наверно, десять
В семейные гробницы штабелями,
Где под землёй раз в сто их было больше,
Чем над.
А я люблю по кладбищам бродить!
Когда, войдя в калитку, пробирался,
Как по бемолям между белых клавиш,
Меж плит с трудом ступая, то земля
Лоснилась как мазут и густо пахла
Не тленом, нет – гумном и урожаем,
А дальше хлебом, солодом и хмелем –
Неприхотливым деревенским счастьем,
А как глаза закроешь – всей зелёной
Ирландией, но с сильным послевкусьем
Конца.
Потом я поселился в Би&Би,
Где розовые рюшечки на окнах,
Но запах чёрного с подошв кроссовок
Меня преследовал. Весь вечер драил их
Гостиничным из тюбиков шампунем,
Однако странный запах оставался.
На утро я покинул bed and breakfast
И ту деревню, после – и Ирландию,
(Где «больше не бывать»), но этот запах
Теперь всегда со мной как наваждение,
Как смерть, что и страшит, и привлекает,
И отвратительна,
И плодотворна,
Изящна,
И ужасна,
И везде.
Арсений Загаевский
#загаевский
Внезапно включили осень
Внезапно включили осень:
Вчера ещё было солнце,
А нынче по крышам косо
Холодный дождь зарядил,
И сразу слёзы на стёклах,
И сразу сопли и сонно,
И садик не весь зелёный,
И бог весть что впереди.
У тех всё не так, я знаю,
Кто взрос среди пальм и зноя:
Им жизнь не напоминает
Конечной длины спираль.
Я тоже, младой да ранний,
Жил в кущах вечного рая,
Плевать хотел на спирали
И фрукт чудной собирал.
Сегодня студёный воздух
Цежу и слежу, как пустошь
Сменяет пёструю роскошь.
Ты снова мне, осень, дашь
Прочувствовать это благо;
Помедлить очень бы надо,
И снова бела бумага,
И снова прост карандаш.
Пинать опавшие листья,
Опять не понять, кто есть я
И что потребно для счастья:
Сонет или сумма смет.
Чтоб в этом практиковаться,
Осталось осеней двадцать,
А может быть, их двенадцать,
А может, их вовсе нет.
Арсений Загаевский
#загаевский
#осень
Внезапно включили осень:
Вчера ещё было солнце,
А нынче по крышам косо
Холодный дождь зарядил,
И сразу слёзы на стёклах,
И сразу сопли и сонно,
И садик не весь зелёный,
И бог весть что впереди.
У тех всё не так, я знаю,
Кто взрос среди пальм и зноя:
Им жизнь не напоминает
Конечной длины спираль.
Я тоже, младой да ранний,
Жил в кущах вечного рая,
Плевать хотел на спирали
И фрукт чудной собирал.
Сегодня студёный воздух
Цежу и слежу, как пустошь
Сменяет пёструю роскошь.
Ты снова мне, осень, дашь
Прочувствовать это благо;
Помедлить очень бы надо,
И снова бела бумага,
И снова прост карандаш.
Пинать опавшие листья,
Опять не понять, кто есть я
И что потребно для счастья:
Сонет или сумма смет.
Чтоб в этом практиковаться,
Осталось осеней двадцать,
А может быть, их двенадцать,
А может, их вовсе нет.
Арсений Загаевский
#загаевский
#осень