* * *
Даже страшно подумать, что я,
тут живущий который год,
ничего не знал про любовь (и так много уже не узнаю) —
а цветок открывает утром свой большой темно-розовый рот,
ну а там темно-синий огонь — непогашенный — полыхает
и не гаснет… За этот измятый на солнечном ветре огонь
ты отдашь постепенно — и тело, и ум, и ладонь,
с нарисованной в детстве чудесной и скушной судьбой,
но кому интересно, чего там сгорело с тобой.
Дмитрий Воденников
#воденников
Даже страшно подумать, что я,
тут живущий который год,
ничего не знал про любовь (и так много уже не узнаю) —
а цветок открывает утром свой большой темно-розовый рот,
ну а там темно-синий огонь — непогашенный — полыхает
и не гаснет… За этот измятый на солнечном ветре огонь
ты отдашь постепенно — и тело, и ум, и ладонь,
с нарисованной в детстве чудесной и скушной судьбой,
но кому интересно, чего там сгорело с тобой.
Дмитрий Воденников
#воденников
Поэзия должна быть, как говорил Александр Сергеевич Пушкин, глуповата. Если продолжить этот ряд: поэзия должна быть странновата, поэзия должна быть голубоглаза, поэзия должна быть черноглаза, поэзия должна быть… Она какой-то все время должна быть, она все время что-то должна. А мне кажется, что поэзия — это странная бабочка, которая взлетает с того места, в котором ты и не подозревал, что эта бабочка есть.
Дмитрий Воденников
#воденников
#цитата
#поэзия
Дмитрий Воденников
#воденников
#цитата
#поэзия
* * *
Грех мой первый, мой серебряный,
кря-кря-кря да ко-ко-ко.
Помнишь? В кухне у Вермеера
наливали молоко.
Молоко лилось, завихриваясь. В белой чашке с голубым.
Было имя там написано. Имя странное Какдым.
Имя странное Какнебыло, имя Будтонесбылось.
Молоко, как лебедь белая, мимо чашки пролилось.
Стол заполнило с прорехами,
а потом, стянув бока,
пролилось и вниз поехало
занавесью молока.
Затопило кухню, по полу
потекло, как на Оке:
вся квартира, словно Серпухов,
утонула в молоке.
Дмитрий Воденников
май 2023
#воденников
Грех мой первый, мой серебряный,
кря-кря-кря да ко-ко-ко.
Помнишь? В кухне у Вермеера
наливали молоко.
Молоко лилось, завихриваясь. В белой чашке с голубым.
Было имя там написано. Имя странное Какдым.
Имя странное Какнебыло, имя Будтонесбылось.
Молоко, как лебедь белая, мимо чашки пролилось.
Стол заполнило с прорехами,
а потом, стянув бока,
пролилось и вниз поехало
занавесью молока.
Затопило кухню, по полу
потекло, как на Оке:
вся квартира, словно Серпухов,
утонула в молоке.
Дмитрий Воденников
май 2023
#воденников
* * *
Даниле Давыдову
Мне стыдно оттого, что я родился
кричащий, красный, с ужасом — в крови.
Но так меня родители любили,
так вдоволь молоком меня кормили,
и так я этим молоком напился,
что нету мне ни смерти, ни любви.
С тех самых пор мне стало жить легко
(как только теплое я выпил молоко),
ведь ничего со мною не бывает:
другие носят длинные пальто
(мое несбывшееся, легкое мое),
совсем другие в классики играют,
совсем других лелеют и крадут
и даже в землю стылую кладут.
Все это так, но мне немножко жаль,
что не даны мне счастье и печаль,
но если мне удача выпадает,
и с самого утра летит крупа,
и молоко, кипя или звеня,
во мне, морозное и свежее, играет —
тогда мне нравится, что старость наступает,
хоть нет ни старости, ни страсти для меня.
Дмитрий Воденников
#воденников
Даниле Давыдову
Мне стыдно оттого, что я родился
кричащий, красный, с ужасом — в крови.
Но так меня родители любили,
так вдоволь молоком меня кормили,
и так я этим молоком напился,
что нету мне ни смерти, ни любви.
С тех самых пор мне стало жить легко
(как только теплое я выпил молоко),
ведь ничего со мною не бывает:
другие носят длинные пальто
(мое несбывшееся, легкое мое),
совсем другие в классики играют,
совсем других лелеют и крадут
и даже в землю стылую кладут.
Все это так, но мне немножко жаль,
что не даны мне счастье и печаль,
но если мне удача выпадает,
и с самого утра летит крупа,
и молоко, кипя или звеня,
во мне, морозное и свежее, играет —
тогда мне нравится, что старость наступает,
хоть нет ни старости, ни страсти для меня.
Дмитрий Воденников
#воденников
* * *
Если уж про зеркало —
интересно там наблюдать собственное старение.
Когда-то одна женщина мне сказала:
«Поверь мне, нет в этом ничего интересного».
Прошли годы (она была старше меня). Нет, все равно интересно.
...Осыпается Великий каньон,
в обнажившихся сланцах запрятана прежняя жизнь —
даже не твоя (ты, тот, молодой, в себе уже окончательно погребен),
а твоего отца или покойного дедушки (которого ты никогда не видел —
он был морской офицер, он умер, когда папе было всего шесть).
Теперь этого дедушку, молодого, с возрастом можно в себе увидеть
и нынешнего отца, уже старого, можно в себе прочесть.
«Как раз думала о вас вчера, — написала моя подруга, безумная Марианна, —
про то, что вы, как рыбак в море ночное, уходите за стихами
и возвращаетесь с полным неводом серебряных, бьющихся и шипящих слов.
Потрясающе!»
Марианна, конечно, дура.
Бесконечная, как Млечный путь,
кайнозойская (то есть ныне живущая) дура.
Но что-то в словах ее есть.
В голове всё интересней:
там проходит жизнь, туда же приходит смерть,
в голове интересней, чем в зеркале:
все, когда-то любившие эту женщину,
встанут однажды в твоей голове рядком и уйдут
(в обратном порядке):
хомо сапиенс, хомо эректус, хомо хабилис и — самый ранний из них, австралопитек.
У женщины от них останется на память подаренный ей австралопитеком платок,
якобы разбитое сердце (его временно разбил хомо хабилис),
а в общем-то — большая усталость.
«Как хорошо, что теперь я одна», — думает женщина. «Зато у меня еще остается кошка.
Как хорошо, что древнюю кошку я приручила».
(Кстати, хомо сапиенс из них был самый занудный.)
...Любовь моя, девочка, я пишу тебе это письмо
из самого ничего, из сердца древнего мира —
там так много серебряных, бьющихся, беззвучно шипящих слов,
там так много серебренных хищных и глупых рыбок,
что я могу больше не думать,
как уходят, встав от тебя, рядком
хомо хабилис, хомо эректус и даже затесавшийся — непонятно с чего — крошечный денисовский человек.
Всё уже не имеет никакого значенья.
В окно смотрит большое кайнозойское лето,
мы, встав тесным рядком, ушли от тебя навек
и платок забрали с собой.
Женщина подходит к зеркалу, смотрит туда без платка
и думает: «Как интереесно».
Дмитрий Воденников
июль 2023
#воденников
Если уж про зеркало —
интересно там наблюдать собственное старение.
Когда-то одна женщина мне сказала:
«Поверь мне, нет в этом ничего интересного».
Прошли годы (она была старше меня). Нет, все равно интересно.
...Осыпается Великий каньон,
в обнажившихся сланцах запрятана прежняя жизнь —
даже не твоя (ты, тот, молодой, в себе уже окончательно погребен),
а твоего отца или покойного дедушки (которого ты никогда не видел —
он был морской офицер, он умер, когда папе было всего шесть).
Теперь этого дедушку, молодого, с возрастом можно в себе увидеть
и нынешнего отца, уже старого, можно в себе прочесть.
«Как раз думала о вас вчера, — написала моя подруга, безумная Марианна, —
про то, что вы, как рыбак в море ночное, уходите за стихами
и возвращаетесь с полным неводом серебряных, бьющихся и шипящих слов.
Потрясающе!»
Марианна, конечно, дура.
Бесконечная, как Млечный путь,
кайнозойская (то есть ныне живущая) дура.
Но что-то в словах ее есть.
В голове всё интересней:
там проходит жизнь, туда же приходит смерть,
в голове интересней, чем в зеркале:
все, когда-то любившие эту женщину,
встанут однажды в твоей голове рядком и уйдут
(в обратном порядке):
хомо сапиенс, хомо эректус, хомо хабилис и — самый ранний из них, австралопитек.
У женщины от них останется на память подаренный ей австралопитеком платок,
якобы разбитое сердце (его временно разбил хомо хабилис),
а в общем-то — большая усталость.
«Как хорошо, что теперь я одна», — думает женщина. «Зато у меня еще остается кошка.
Как хорошо, что древнюю кошку я приручила».
(Кстати, хомо сапиенс из них был самый занудный.)
...Любовь моя, девочка, я пишу тебе это письмо
из самого ничего, из сердца древнего мира —
там так много серебряных, бьющихся, беззвучно шипящих слов,
там так много серебренных хищных и глупых рыбок,
что я могу больше не думать,
как уходят, встав от тебя, рядком
хомо хабилис, хомо эректус и даже затесавшийся — непонятно с чего — крошечный денисовский человек.
Всё уже не имеет никакого значенья.
В окно смотрит большое кайнозойское лето,
мы, встав тесным рядком, ушли от тебя навек
и платок забрали с собой.
Женщина подходит к зеркалу, смотрит туда без платка
и думает: «Как интереесно».
Дмитрий Воденников
июль 2023
#воденников
* * *
Я вижу так много людей,
чьи лица я помню,
но чьи имена забыл,
что лишний раз стараюсь их имена не трогать.
— Вы хоть кого-нибудь бы запомнили. Ну чисто для прикола.
— Ну вас же я помню, Маша.
— Я Саша.
(Перебираю имена: одни теплые, другие шершавые, третьи — скользкие,
обвились вокруг пальцев, вскрикнул, сразу же сбросил.)
Лицо лучше имени. Имя — это то, что дали тебе другие.
Лицо же ты носишь, и хотя тебе его тоже дали,
сплели свои нити:
нити на лицевой стороне ровные, красивые, никакие,
а в изнанке одни узелки, спутанные хотелки, разноцветные швы –
но оно хотя бы твое.
Где я?
Где та жизнь, которую мне обещали в детстве?
Где та страна, где я собирался жить?
Где тот отдел инженерный, где я собирался работать?
(Я и расчеты, точные цифры — отдельное униженье,
я даже документы и книги подписываю будущим годом.)
Что это там из тьмы ползет-доползает ко мне? Где я?
Что это за люди приходят ко мне,
брезгливо трогают мое тело?
Говорят: это уже все не то. Где я?
Где эта Гдея? гигантский суперматерик наподобье Гондваны с Пангеей.
(Где, где, где, где, где — если долго повторять это слово,
оно становится похожим на художника Ге или какого-то гада.)
...Однажды я был в Амстердаме, смотрел на любимого мною Ван Гога,
«Вороны над пшеничным полем»:
увидел в месиве застывших пастозных красок,
в самой точке по-детски написанной птички,
дырку от черенка кисти.
Видимо, Ван Гог в бессилье и в подползавшем к нему безумье
ударил им в еще не застывшую краску.
Вот мы и есть эта дырка в уже затвердевшей краске:
ущерб, причиненный картине,
укол, причиненный картине,
удар, нанесенный картине,
делают ее как раз совершенно бесценной.
Русский художник Николай Николаевич Ге (в этот момент входит в текст
светящий ангел)
так отвечал на нападки прессы, что, дескать, Христос на одной картине выглядит недостойно:
«Не может человек, которого били всю ночь, походить на розу!»
Даже если нас не пытали, мы не можем быть похожи на розу.
Картина, в которой ты сходишь с ума, не должна быть похожа на розу.
Наше лицо не может проснуться с утра без вылезших вдруг из изнанки спутанных снов.
(В этот момент в мой подъезд входит светящийся ангел.)
Возьми мое имя, потрогай его, покрути так и сяк,
возьми меня за лицо, рассмотри все ущербы поближе:
я и тот мальчик, собиравшийся быть инженером, живем с тобой на разных планетах:
кто-то смеется тут по-английски, кто-то по-русски,
я английского не понимаю, поэтому вообще не смеюсь.
(В этот момент святящийся ангел уже на моем этаже.)
Где ты? Я видел так много людей,
что устал.
Где ты? Сходятся материки и опять разбегаются,
дырка в картине растет,
а у лифта — толпа.
То ли утро моих именин, то ли день моей смерти,
все люди, которых я когда-то забыл, кого поименно не помню,
с не разлепляемыми именами,
набились сюда, с чем-то меня поздравляют,
между собой говорят по-английски, французски, китайски, ивритски,
со мною — по-русски,
открывают бутылки,
говорят, что я белоснежный.
А потом я вдруг вижу тебя.
Дмитрий Воденников
май 2023
#воденников
Я вижу так много людей,
чьи лица я помню,
но чьи имена забыл,
что лишний раз стараюсь их имена не трогать.
— Вы хоть кого-нибудь бы запомнили. Ну чисто для прикола.
— Ну вас же я помню, Маша.
— Я Саша.
(Перебираю имена: одни теплые, другие шершавые, третьи — скользкие,
обвились вокруг пальцев, вскрикнул, сразу же сбросил.)
Лицо лучше имени. Имя — это то, что дали тебе другие.
Лицо же ты носишь, и хотя тебе его тоже дали,
сплели свои нити:
нити на лицевой стороне ровные, красивые, никакие,
а в изнанке одни узелки, спутанные хотелки, разноцветные швы –
но оно хотя бы твое.
Где я?
Где та жизнь, которую мне обещали в детстве?
Где та страна, где я собирался жить?
Где тот отдел инженерный, где я собирался работать?
(Я и расчеты, точные цифры — отдельное униженье,
я даже документы и книги подписываю будущим годом.)
Что это там из тьмы ползет-доползает ко мне? Где я?
Что это за люди приходят ко мне,
брезгливо трогают мое тело?
Говорят: это уже все не то. Где я?
Где эта Гдея? гигантский суперматерик наподобье Гондваны с Пангеей.
(Где, где, где, где, где — если долго повторять это слово,
оно становится похожим на художника Ге или какого-то гада.)
...Однажды я был в Амстердаме, смотрел на любимого мною Ван Гога,
«Вороны над пшеничным полем»:
увидел в месиве застывших пастозных красок,
в самой точке по-детски написанной птички,
дырку от черенка кисти.
Видимо, Ван Гог в бессилье и в подползавшем к нему безумье
ударил им в еще не застывшую краску.
Вот мы и есть эта дырка в уже затвердевшей краске:
ущерб, причиненный картине,
укол, причиненный картине,
удар, нанесенный картине,
делают ее как раз совершенно бесценной.
Русский художник Николай Николаевич Ге (в этот момент входит в текст
светящий ангел)
так отвечал на нападки прессы, что, дескать, Христос на одной картине выглядит недостойно:
«Не может человек, которого били всю ночь, походить на розу!»
Даже если нас не пытали, мы не можем быть похожи на розу.
Картина, в которой ты сходишь с ума, не должна быть похожа на розу.
Наше лицо не может проснуться с утра без вылезших вдруг из изнанки спутанных снов.
(В этот момент в мой подъезд входит светящийся ангел.)
Возьми мое имя, потрогай его, покрути так и сяк,
возьми меня за лицо, рассмотри все ущербы поближе:
я и тот мальчик, собиравшийся быть инженером, живем с тобой на разных планетах:
кто-то смеется тут по-английски, кто-то по-русски,
я английского не понимаю, поэтому вообще не смеюсь.
(В этот момент святящийся ангел уже на моем этаже.)
Где ты? Я видел так много людей,
что устал.
Где ты? Сходятся материки и опять разбегаются,
дырка в картине растет,
а у лифта — толпа.
То ли утро моих именин, то ли день моей смерти,
все люди, которых я когда-то забыл, кого поименно не помню,
с не разлепляемыми именами,
набились сюда, с чем-то меня поздравляют,
между собой говорят по-английски, французски, китайски, ивритски,
со мною — по-русски,
открывают бутылки,
говорят, что я белоснежный.
А потом я вдруг вижу тебя.
Дмитрий Воденников
май 2023
#воденников
* * *
И будет только снег, и снег, и снег
на всех дорогах и на всех путях,
и будет только снег, и бог, и свет
во всех немых и вымерших сетях.
Ни фейка, ни упавшего в себя —
не что-то сложное, а что-нибудь простое —
и не доставленное я́бет ю́лбюл я,
и неотправленное слово золотое.
И если жизнь без зашуми пуста,
как у инсультника, в пустыне самознайства,
аще устыны ир, ни ы ни а,
и аже ога ету. Догадайся.
Дмитрий Воденников
январь - 1 февраля 2024
#воденников
И будет только снег, и снег, и снег
на всех дорогах и на всех путях,
и будет только снег, и бог, и свет
во всех немых и вымерших сетях.
Ни фейка, ни упавшего в себя —
не что-то сложное, а что-нибудь простое —
и не доставленное я́бет ю́лбюл я,
и неотправленное слово золотое.
И если жизнь без зашуми пуста,
как у инсультника, в пустыне самознайства,
аще устыны ир, ни ы ни а,
и аже ога ету. Догадайся.
Дмитрий Воденников
январь - 1 февраля 2024
#воденников
* * *
Чего тебе приходить – смотреть на мое пепелище?
…Отрезаю сам себе слишком длинные волосы, пряди на лбу
(цепляются за очки, когда я очки снимаю).
Потом так же лихо, почти не глядя, – обчикал себя по бокам:
ножницы были тупые, резали очень неровно.
Был бы горшок, надел бы горшок и быстро бы по кругу подстриг.
Никогда бы так раньше не сделал,
а сейчас обкорнал – и на душе смешно.
Вот она свобода якобы элегантного возраста
(во времена моей честной юности мы называли его пожилым).
Обчикал себя – а вышло действительно элегантно.
Я же кудрявый.
Я русский пожилой херувим.
Меня любит Бог.
Дмитрий Воденников
#воденников
Чего тебе приходить – смотреть на мое пепелище?
…Отрезаю сам себе слишком длинные волосы, пряди на лбу
(цепляются за очки, когда я очки снимаю).
Потом так же лихо, почти не глядя, – обчикал себя по бокам:
ножницы были тупые, резали очень неровно.
Был бы горшок, надел бы горшок и быстро бы по кругу подстриг.
Никогда бы так раньше не сделал,
а сейчас обкорнал – и на душе смешно.
Вот она свобода якобы элегантного возраста
(во времена моей честной юности мы называли его пожилым).
Обчикал себя – а вышло действительно элегантно.
Я же кудрявый.
Я русский пожилой херувим.
Меня любит Бог.
Дмитрий Воденников
#воденников
* * *
– Старею, – говорит буква «ер» в телефоне, –
всё реже меня куда-нибудь приглашают:
надо сперва зайти к мягкому знаку,
потом повернуть налево во двор,
а всем лень, все надеются на автозамену.
Вот и сижу один.
Твёрдый знак прихлёбывает крепкий чай,
берёт со своего хвостика-полочки пирожок,
жуёт, жалуется Кириллу с Мефодием:
– Раньше я отделял окончанья мужских слов,
утыкался в спину любого нового слова,
потом обозначал всё мужское твёрдое
на этой печатной планете,
а потом меня упразднили,
сослали в приставки.
А потом меня съел адъютант.
Но только ко мне приходит
такое яркое слово,
иногда приходит такое огромное слово:
сверхъестественное, трехъязычное,
суперъявственно-яркое слово,
как пронзительно-облако-белое
в потемневших уже небесах.
Дмитрий Воденников
апрель 2024
#воденников
– Старею, – говорит буква «ер» в телефоне, –
всё реже меня куда-нибудь приглашают:
надо сперва зайти к мягкому знаку,
потом повернуть налево во двор,
а всем лень, все надеются на автозамену.
Вот и сижу один.
Твёрдый знак прихлёбывает крепкий чай,
берёт со своего хвостика-полочки пирожок,
жуёт, жалуется Кириллу с Мефодием:
– Раньше я отделял окончанья мужских слов,
утыкался в спину любого нового слова,
потом обозначал всё мужское твёрдое
на этой печатной планете,
а потом меня упразднили,
сослали в приставки.
А потом меня съел адъютант.
Но только ко мне приходит
такое яркое слово,
иногда приходит такое огромное слово:
сверхъестественное, трехъязычное,
суперъявственно-яркое слово,
как пронзительно-облако-белое
в потемневших уже небесах.
Дмитрий Воденников
апрель 2024
#воденников
* * *
Опыт текста есть доказательство
присутствия Божьего, –
говорит во мне человек, видевший в тексте Бога.
Жизнь окончательна и продолжению не подлежит, –
говорит во мне атеист,
однажды обещавший себе расшифровывать все слова.
Но сейчас в бумажном тайновике –
непонятные мне (неразборчиво) два варианта слова:
то ли «обжаловавший», то ли вообще «обелявший» –
скорописная пуповина, перепутавшаяся сама.
Тайновик уместился в кривоугольнике белого света,
человек уместился в ладонях заплаканного другого,
а вокруг только тень от тьмы,
только яркий намёк на тьму,
фонетическая недотьма.
Пишите-пишите, а я подпишу, – говорила когда-то
скандальная продавщица,
тоже сгинувшая во тьму
вместе с сгинувшим магазином.
«Пишите-пишите, а я подпишу».
Так теперь говорю и я.
…На расчерченном светом и тенью
пограничном обстоятельстве места,
неразборчивый для меня,
дышит схлопнувшийся параллелепипед
непонятного райского текста,
не сдвигаемый беловик
бесконечного русского текста
(криворуко блаженство моё, криворука моя голова).
И заплаканно просят прощенья –
у добуквенного меня:
чашка письменного молока,
строчка, собранная из малины,
рифма, спрятанная пока,
полуграмотная рука
и сонорные облака,
не разгаданные пока.
Вся небесная десятина.
Дмитрий Воденников
апрель 2024
#воденников
Опыт текста есть доказательство
присутствия Божьего, –
говорит во мне человек, видевший в тексте Бога.
Жизнь окончательна и продолжению не подлежит, –
говорит во мне атеист,
однажды обещавший себе расшифровывать все слова.
Но сейчас в бумажном тайновике –
непонятные мне (неразборчиво) два варианта слова:
то ли «обжаловавший», то ли вообще «обелявший» –
скорописная пуповина, перепутавшаяся сама.
Тайновик уместился в кривоугольнике белого света,
человек уместился в ладонях заплаканного другого,
а вокруг только тень от тьмы,
только яркий намёк на тьму,
фонетическая недотьма.
Пишите-пишите, а я подпишу, – говорила когда-то
скандальная продавщица,
тоже сгинувшая во тьму
вместе с сгинувшим магазином.
«Пишите-пишите, а я подпишу».
Так теперь говорю и я.
…На расчерченном светом и тенью
пограничном обстоятельстве места,
неразборчивый для меня,
дышит схлопнувшийся параллелепипед
непонятного райского текста,
не сдвигаемый беловик
бесконечного русского текста
(криворуко блаженство моё, криворука моя голова).
И заплаканно просят прощенья –
у добуквенного меня:
чашка письменного молока,
строчка, собранная из малины,
рифма, спрятанная пока,
полуграмотная рука
и сонорные облака,
не разгаданные пока.
Вся небесная десятина.
Дмитрий Воденников
апрель 2024
#воденников
* * *
<…>
Что ж такой долгий, долгий день, бесконечный день,
длится, длится, никак не кончится,
столько переходных звеньев перехоронил,
столько дел уже сделал,
а он всё не меркнет, только чуть-чуть начал синеть.
А ведь обещали, что с возрастом время будет делаться всё короче,
что время будет лететь всё быстрей.
Опять обманули.
Дмитрий Воденников
#воденников
<…>
Что ж такой долгий, долгий день, бесконечный день,
длится, длится, никак не кончится,
столько переходных звеньев перехоронил,
столько дел уже сделал,
а он всё не меркнет, только чуть-чуть начал синеть.
А ведь обещали, что с возрастом время будет делаться всё короче,
что время будет лететь всё быстрей.
Опять обманули.
Дмитрий Воденников
#воденников
* * *
Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить —
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я — жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так как ты — вообще не стоит — жить.
А я вот все живу — как будто там внутри
не этот — как его — не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так как будто там какой–то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,
а так, как будто там какой–то ад пчелиный,
который не залить, не зализать...
Алё, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?
Ну чё молчим? Никто не хочет знать?
Вот так и мне не то чтоб неприятно,
что лично я так долго шёл на свет,
на этот свет и звук невероятный,
к чему–то там, чего на свете нет,
вот так и мне не то чтобы противно,
что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,
на этот звук, на этот блеск пчелиный,
на этот отсвет — все ж таки дошёл,
а то, что мне — и по какому праву —
так по хозяйски здесь привыкшему стоять,
впервые кажется, что так стоять не надо.
Вы понимаете, что я хочу сказать?
Огромный куст, сверкающий репейник,
который даже в джинсы не зашить —
последний хруст, спадающий ошейник —
что там еще, с чем это все сравнить?
Так пусть — гудящий шар до полного распада,
в который раз качнется на краю...
Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
я — здесь сказал, что здесь стоять не надо?
ну да сказал — а все еще стою.
Так жить, чтоб быть
ненужным и свободным,
ничейным, лишним, рыхлым, как земля —
а кто так сможет жить?
Да кто угодно,
и как угодно — но не я, не я.
Дмитрий Воденников
#воденников
Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить —
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я — жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так как ты — вообще не стоит — жить.
А я вот все живу — как будто там внутри
не этот — как его — не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так как будто там какой–то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,
а так, как будто там какой–то ад пчелиный,
который не залить, не зализать...
Алё, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?
Ну чё молчим? Никто не хочет знать?
Вот так и мне не то чтоб неприятно,
что лично я так долго шёл на свет,
на этот свет и звук невероятный,
к чему–то там, чего на свете нет,
вот так и мне не то чтобы противно,
что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,
на этот звук, на этот блеск пчелиный,
на этот отсвет — все ж таки дошёл,
а то, что мне — и по какому праву —
так по хозяйски здесь привыкшему стоять,
впервые кажется, что так стоять не надо.
Вы понимаете, что я хочу сказать?
Огромный куст, сверкающий репейник,
который даже в джинсы не зашить —
последний хруст, спадающий ошейник —
что там еще, с чем это все сравнить?
Так пусть — гудящий шар до полного распада,
в который раз качнется на краю...
Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
я — здесь сказал, что здесь стоять не надо?
ну да сказал — а все еще стою.
Так жить, чтоб быть
ненужным и свободным,
ничейным, лишним, рыхлым, как земля —
а кто так сможет жить?
Да кто угодно,
и как угодно — но не я, не я.
Дмитрий Воденников
#воденников