* * *
Олена теряет на войне мужа.
Разве такое кто-то вообще заслуживает?
Дети всё ждут, каждый день ждут его к ужину.
Сказать бы уже им, потом будет хуже ведь.
Президент высылает медаль ей, а лучше бы выслал яд.
Олена плачет и говорит: «Господи, почему я?!»
Ира рождается с таким некрасивым носом,
Что у мужчин ну совсем не бывает спроса.
Ира не носит черный, не носит розовый.
Она задается одним, всегда лишь одним вопросом,
Пока хирурги в масках лицо ей кроят:
Господи: «ну какого хера, за что я?».
Мустафа видел как дом затрещал и рухнул.
Он и не знал, что земля, будто вся из пуха,
Может вот так разойтись под тобой, как шов
И обернуться пропастью там, где шел,
Там где сидел ты, стоял или может спал.
Все раскручено - стекла, бетон, металл.
У других под завалами родственники
У Мустафы собака с тремя щенками
Слезы давно не встречались с его щеками
Мужчины не плачут, ведь прока нет от нытья,
Но стоит и рыдает: «Аллах, почему я?!».
Врач цокает языком и вздыхает, на снимок глядя:
- Что же вы так здоровье-то запускаете, Надя.
Надя сидит на кушетке бледная, как вампир,
Бесшумно вздыхая, хоть внутри у нее вопит
Каждый орган, услышав врача вердикт.
Надя едет домой в метро и все про себя твердит,
Руками себя обхватив от внезапной дрожи:
«Ну почему я? Почему я, боже!».
«Почему я?» - слышат Аллах и Будда.
Слышат Иисус и Мария,
Но отвечать не будут.
У них нет ответов. Только лишь книга судеб.
Ведь человек по сути душа в сосуде.
Однажды сосуд, будь он из стекла или из стали,
Существовать просто-напросто перестанет.
А вот душа останется. Что с ней делать?
Маленький Будда подыщет другое тело.
Спроси же себя - не для чего страдаешь, а для чего счастлив.
Не почему умер, а для чего жил ты.
Этот листок был тоже когда-то частью
Дерева, гляди сквозь его прожилки.
Гляди же на свет - на желтый кусок солнца.
Иди же на свет. И тьма тебя не коснется.
Ирина Глузгольд
#глузгольд
Олена теряет на войне мужа.
Разве такое кто-то вообще заслуживает?
Дети всё ждут, каждый день ждут его к ужину.
Сказать бы уже им, потом будет хуже ведь.
Президент высылает медаль ей, а лучше бы выслал яд.
Олена плачет и говорит: «Господи, почему я?!»
Ира рождается с таким некрасивым носом,
Что у мужчин ну совсем не бывает спроса.
Ира не носит черный, не носит розовый.
Она задается одним, всегда лишь одним вопросом,
Пока хирурги в масках лицо ей кроят:
Господи: «ну какого хера, за что я?».
Мустафа видел как дом затрещал и рухнул.
Он и не знал, что земля, будто вся из пуха,
Может вот так разойтись под тобой, как шов
И обернуться пропастью там, где шел,
Там где сидел ты, стоял или может спал.
Все раскручено - стекла, бетон, металл.
У других под завалами родственники
У Мустафы собака с тремя щенками
Слезы давно не встречались с его щеками
Мужчины не плачут, ведь прока нет от нытья,
Но стоит и рыдает: «Аллах, почему я?!».
Врач цокает языком и вздыхает, на снимок глядя:
- Что же вы так здоровье-то запускаете, Надя.
Надя сидит на кушетке бледная, как вампир,
Бесшумно вздыхая, хоть внутри у нее вопит
Каждый орган, услышав врача вердикт.
Надя едет домой в метро и все про себя твердит,
Руками себя обхватив от внезапной дрожи:
«Ну почему я? Почему я, боже!».
«Почему я?» - слышат Аллах и Будда.
Слышат Иисус и Мария,
Но отвечать не будут.
У них нет ответов. Только лишь книга судеб.
Ведь человек по сути душа в сосуде.
Однажды сосуд, будь он из стекла или из стали,
Существовать просто-напросто перестанет.
А вот душа останется. Что с ней делать?
Маленький Будда подыщет другое тело.
Спроси же себя - не для чего страдаешь, а для чего счастлив.
Не почему умер, а для чего жил ты.
Этот листок был тоже когда-то частью
Дерева, гляди сквозь его прожилки.
Гляди же на свет - на желтый кусок солнца.
Иди же на свет. И тьма тебя не коснется.
Ирина Глузгольд
#глузгольд
* * *
Во тьме случайного ночлега
В глухом предчувствии беды
Душа у Бога просит снега,
Чтоб он засыпал все следы.
Я прислонюсь к холодной раме:
Как хорошо, что есть приют,
А там, за ветхими дверями,
Слепые ангелы поют.
Огонь в печи воздел ладони
И замирает, трепеща,
И на серебряной иконе
Подхвачен ветром край плаща,
И длится, длится тайный праздник,
Душа пирует налегке,
И лишь свеча всё время гаснет
На неподвижном сквозняке.
Нина Ягодинцева
#ягодинцева
Во тьме случайного ночлега
В глухом предчувствии беды
Душа у Бога просит снега,
Чтоб он засыпал все следы.
Я прислонюсь к холодной раме:
Как хорошо, что есть приют,
А там, за ветхими дверями,
Слепые ангелы поют.
Огонь в печи воздел ладони
И замирает, трепеща,
И на серебряной иконе
Подхвачен ветром край плаща,
И длится, длится тайный праздник,
Душа пирует налегке,
И лишь свеча всё время гаснет
На неподвижном сквозняке.
Нина Ягодинцева
#ягодинцева
* * *
Я вижу так много людей,
чьи лица я помню,
но чьи имена забыл,
что лишний раз стараюсь их имена не трогать.
— Вы хоть кого-нибудь бы запомнили. Ну чисто для прикола.
— Ну вас же я помню, Маша.
— Я Саша.
(Перебираю имена: одни теплые, другие шершавые, третьи — скользкие,
обвились вокруг пальцев, вскрикнул, сразу же сбросил.)
Лицо лучше имени. Имя — это то, что дали тебе другие.
Лицо же ты носишь, и хотя тебе его тоже дали,
сплели свои нити:
нити на лицевой стороне ровные, красивые, никакие,
а в изнанке одни узелки, спутанные хотелки, разноцветные швы –
но оно хотя бы твое.
Где я?
Где та жизнь, которую мне обещали в детстве?
Где та страна, где я собирался жить?
Где тот отдел инженерный, где я собирался работать?
(Я и расчеты, точные цифры — отдельное униженье,
я даже документы и книги подписываю будущим годом.)
Что это там из тьмы ползет-доползает ко мне? Где я?
Что это за люди приходят ко мне,
брезгливо трогают мое тело?
Говорят: это уже все не то. Где я?
Где эта Гдея? гигантский суперматерик наподобье Гондваны с Пангеей.
(Где, где, где, где, где — если долго повторять это слово,
оно становится похожим на художника Ге или какого-то гада.)
...Однажды я был в Амстердаме, смотрел на любимого мною Ван Гога,
«Вороны над пшеничным полем»:
увидел в месиве застывших пастозных красок,
в самой точке по-детски написанной птички,
дырку от черенка кисти.
Видимо, Ван Гог в бессилье и в подползавшем к нему безумье
ударил им в еще не застывшую краску.
Вот мы и есть эта дырка в уже затвердевшей краске:
ущерб, причиненный картине,
укол, причиненный картине,
удар, нанесенный картине,
делают ее как раз совершенно бесценной.
Русский художник Николай Николаевич Ге (в этот момент входит в текст
светящий ангел)
так отвечал на нападки прессы, что, дескать, Христос на одной картине выглядит недостойно:
«Не может человек, которого били всю ночь, походить на розу!»
Даже если нас не пытали, мы не можем быть похожи на розу.
Картина, в которой ты сходишь с ума, не должна быть похожа на розу.
Наше лицо не может проснуться с утра без вылезших вдруг из изнанки спутанных снов.
(В этот момент в мой подъезд входит светящийся ангел.)
Возьми мое имя, потрогай его, покрути так и сяк,
возьми меня за лицо, рассмотри все ущербы поближе:
я и тот мальчик, собиравшийся быть инженером, живем с тобой на разных планетах:
кто-то смеется тут по-английски, кто-то по-русски,
я английского не понимаю, поэтому вообще не смеюсь.
(В этот момент святящийся ангел уже на моем этаже.)
Где ты? Я видел так много людей,
что устал.
Где ты? Сходятся материки и опять разбегаются,
дырка в картине растет,
а у лифта — толпа.
То ли утро моих именин, то ли день моей смерти,
все люди, которых я когда-то забыл, кого поименно не помню,
с не разлепляемыми именами,
набились сюда, с чем-то меня поздравляют,
между собой говорят по-английски, французски, китайски, ивритски,
со мною — по-русски,
открывают бутылки,
говорят, что я белоснежный.
А потом я вдруг вижу тебя.
Дмитрий Воденников
май 2023
#воденников
Я вижу так много людей,
чьи лица я помню,
но чьи имена забыл,
что лишний раз стараюсь их имена не трогать.
— Вы хоть кого-нибудь бы запомнили. Ну чисто для прикола.
— Ну вас же я помню, Маша.
— Я Саша.
(Перебираю имена: одни теплые, другие шершавые, третьи — скользкие,
обвились вокруг пальцев, вскрикнул, сразу же сбросил.)
Лицо лучше имени. Имя — это то, что дали тебе другие.
Лицо же ты носишь, и хотя тебе его тоже дали,
сплели свои нити:
нити на лицевой стороне ровные, красивые, никакие,
а в изнанке одни узелки, спутанные хотелки, разноцветные швы –
но оно хотя бы твое.
Где я?
Где та жизнь, которую мне обещали в детстве?
Где та страна, где я собирался жить?
Где тот отдел инженерный, где я собирался работать?
(Я и расчеты, точные цифры — отдельное униженье,
я даже документы и книги подписываю будущим годом.)
Что это там из тьмы ползет-доползает ко мне? Где я?
Что это за люди приходят ко мне,
брезгливо трогают мое тело?
Говорят: это уже все не то. Где я?
Где эта Гдея? гигантский суперматерик наподобье Гондваны с Пангеей.
(Где, где, где, где, где — если долго повторять это слово,
оно становится похожим на художника Ге или какого-то гада.)
...Однажды я был в Амстердаме, смотрел на любимого мною Ван Гога,
«Вороны над пшеничным полем»:
увидел в месиве застывших пастозных красок,
в самой точке по-детски написанной птички,
дырку от черенка кисти.
Видимо, Ван Гог в бессилье и в подползавшем к нему безумье
ударил им в еще не застывшую краску.
Вот мы и есть эта дырка в уже затвердевшей краске:
ущерб, причиненный картине,
укол, причиненный картине,
удар, нанесенный картине,
делают ее как раз совершенно бесценной.
Русский художник Николай Николаевич Ге (в этот момент входит в текст
светящий ангел)
так отвечал на нападки прессы, что, дескать, Христос на одной картине выглядит недостойно:
«Не может человек, которого били всю ночь, походить на розу!»
Даже если нас не пытали, мы не можем быть похожи на розу.
Картина, в которой ты сходишь с ума, не должна быть похожа на розу.
Наше лицо не может проснуться с утра без вылезших вдруг из изнанки спутанных снов.
(В этот момент в мой подъезд входит светящийся ангел.)
Возьми мое имя, потрогай его, покрути так и сяк,
возьми меня за лицо, рассмотри все ущербы поближе:
я и тот мальчик, собиравшийся быть инженером, живем с тобой на разных планетах:
кто-то смеется тут по-английски, кто-то по-русски,
я английского не понимаю, поэтому вообще не смеюсь.
(В этот момент святящийся ангел уже на моем этаже.)
Где ты? Я видел так много людей,
что устал.
Где ты? Сходятся материки и опять разбегаются,
дырка в картине растет,
а у лифта — толпа.
То ли утро моих именин, то ли день моей смерти,
все люди, которых я когда-то забыл, кого поименно не помню,
с не разлепляемыми именами,
набились сюда, с чем-то меня поздравляют,
между собой говорят по-английски, французски, китайски, ивритски,
со мною — по-русски,
открывают бутылки,
говорят, что я белоснежный.
А потом я вдруг вижу тебя.
Дмитрий Воденников
май 2023
#воденников
* * *
Какая тёмная зима,
сезон затишья и отказов.
Моя любовь, поставленная в вазу,
едва жива.
Весь свет упрятан в закрома.
Как новостройки, выросли пустоты.
В колючем воздухе сияют только соты
натопленных квартир.
Что там вовне увидел Казимир —
незримый холод, белое на белом.
А мы живём здесь общим тёплым телом
и ладим по-людски.
Я подышала ей на лепестки —
и вот любовь моя, как видно, отогрелась
и даже объявила смелость
светить сама.
Какая тёмная обидная зима.
Как долго ждать назначенного срока
в оледенении ума
и жизненного тока.
Но есть домой кратчайшая дорога
и поцелуй с мороза,
торжество родства,
дымящий чай и сытные слова,
бытописательная проза.
Астя Гейченко
(Анастасия Гейченко)
2021
#гейченко
Какая тёмная зима,
сезон затишья и отказов.
Моя любовь, поставленная в вазу,
едва жива.
Весь свет упрятан в закрома.
Как новостройки, выросли пустоты.
В колючем воздухе сияют только соты
натопленных квартир.
Что там вовне увидел Казимир —
незримый холод, белое на белом.
А мы живём здесь общим тёплым телом
и ладим по-людски.
Я подышала ей на лепестки —
и вот любовь моя, как видно, отогрелась
и даже объявила смелость
светить сама.
Какая тёмная обидная зима.
Как долго ждать назначенного срока
в оледенении ума
и жизненного тока.
Но есть домой кратчайшая дорога
и поцелуй с мороза,
торжество родства,
дымящий чай и сытные слова,
бытописательная проза.
Астя Гейченко
(Анастасия Гейченко)
2021
#гейченко
* * *
В лесах, где жизнь и смерть соосны
и влажный воздух многоцветен,
вращаются прямые сосны
и вырабатывают ветер.
И он уходит до заката
из параллельного портала
за разноцветные ограды
в малоречивые кварталы,
через безлюдные волокна,
в тонированный спящий город,
в его откинутые окна
и вентиляционный короб,
чтоб здесь пронять тебя до дрожи,
когда, бессонен и рассеян,
ты вспомнишь вдруг, что будешь тоже
по ветру хвойному развеян.
Александр Переверзин
2022-2023
#переверзин
В лесах, где жизнь и смерть соосны
и влажный воздух многоцветен,
вращаются прямые сосны
и вырабатывают ветер.
И он уходит до заката
из параллельного портала
за разноцветные ограды
в малоречивые кварталы,
через безлюдные волокна,
в тонированный спящий город,
в его откинутые окна
и вентиляционный короб,
чтоб здесь пронять тебя до дрожи,
когда, бессонен и рассеян,
ты вспомнишь вдруг, что будешь тоже
по ветру хвойному развеян.
Александр Переверзин
2022-2023
#переверзин
* * *
В кухне утренней светло,
На плите шкворчит глазунья.
Поле снегом облито,
Словно булочка глазурью,
Что под кофе хороша
Запоздалыми утрами -
И любуется душа
На пейзаж в оконной раме,
Где под солнцем снег лежит
И глаза слепит до рези,
Где, подтянутый и трезвый,
Лыжник краешком бежит.
Игорь Фёдоров
#федоров
В кухне утренней светло,
На плите шкворчит глазунья.
Поле снегом облито,
Словно булочка глазурью,
Что под кофе хороша
Запоздалыми утрами -
И любуется душа
На пейзаж в оконной раме,
Где под солнцем снег лежит
И глаза слепит до рези,
Где, подтянутый и трезвый,
Лыжник краешком бежит.
Игорь Фёдоров
#федоров
* * *
Не пропускаю всё удивление,
оно всегда у меня по графику:
с утра заметить – декабрь. Приехали.
в обед заметить – снежинки. Здравствуйте.
Ночное звёздное напыление,
кошмара сложная география,
на кухне нежно пахнет орехами:
чего готовим? Давайте, хвастайте.
Я замираю, дышу фарфорово
на отражение птицы в лужице,
зрачком размыто фотографирую
закат, что пойман за хвост до гибели.
Всё собираю в большие коробы:
всё, что сверкает, лежит и кружится,
здесь все роскошные и все сирые
мои минуты, что уже выбыли,
все мои слёзы, смешки и оханья
над тем, что кажется всем обыденным.
Зачем мне, мама, такая оптика –
не хватит сердца объять тяжёлое,
не хватит сердца между эпохами,
где всякий зритель теперь подозрителен,
а я стою под дождём без зонтика,
бомбят, а я поднимаю голову:
чего шумите? Идите баиньки,
сходите в лес, посидите с детями,
они расскажут, что птицы странные
им стали сниться – они железные.
А у меня список дел немаленький:
поймать упавших, что вы не заметили,
поймать стежок меж эпохами-ранами
и провести через эту бездну.
Дарья Соль
(Дарья Лещенко)
2021
#лещенко
Не пропускаю всё удивление,
оно всегда у меня по графику:
с утра заметить – декабрь. Приехали.
в обед заметить – снежинки. Здравствуйте.
Ночное звёздное напыление,
кошмара сложная география,
на кухне нежно пахнет орехами:
чего готовим? Давайте, хвастайте.
Я замираю, дышу фарфорово
на отражение птицы в лужице,
зрачком размыто фотографирую
закат, что пойман за хвост до гибели.
Всё собираю в большие коробы:
всё, что сверкает, лежит и кружится,
здесь все роскошные и все сирые
мои минуты, что уже выбыли,
все мои слёзы, смешки и оханья
над тем, что кажется всем обыденным.
Зачем мне, мама, такая оптика –
не хватит сердца объять тяжёлое,
не хватит сердца между эпохами,
где всякий зритель теперь подозрителен,
а я стою под дождём без зонтика,
бомбят, а я поднимаю голову:
чего шумите? Идите баиньки,
сходите в лес, посидите с детями,
они расскажут, что птицы странные
им стали сниться – они железные.
А у меня список дел немаленький:
поймать упавших, что вы не заметили,
поймать стежок меж эпохами-ранами
и провести через эту бездну.
Дарья Соль
(Дарья Лещенко)
2021
#лещенко
Яблоко на ветке
Опушённый инеем зрачок,
воздуха живая роговица.
Что ты видишь, яблоня?
Молчок.
Мне потом, наверное, приснится:
зимний ветер, полуспящий сад,
я, с охапкой хвороста стоящий,
и вот этот из иного взгляд,
яблочную косточку таящий.
Сергей Пагын
Опушённый инеем зрачок,
воздуха живая роговица.
Что ты видишь, яблоня?
Молчок.
Мне потом, наверное, приснится:
зимний ветер, полуспящий сад,
я, с охапкой хвороста стоящий,
и вот этот из иного взгляд,
яблочную косточку таящий.
Сергей Пагын
Ягнёнок
Всё посыпано густо полынною солью.
Мы искали ягнёнка, не пришедшего к стойлу.
Мальчик, девочка, мальчик под темнеющим небом,
Запаслись мы мечами, а девочка хлебом.
Может, он заблудился в деревне? Едва ли.
Мы за реку в сырые луга побежали.
Мы увидели цаплю в багряных болотах,
Мы увидели крысу на старых воротах
У заброшенной фермы, и дверца скрипела,
Открываясь в тот мир, где не видно предела
Запустению, скорби, мольбе и утратам,
Где не каждый закат называют закатом.
Мы в неё заглянули, петли всхлипнули тонко…
Мы потом уже шепотом звали ягнёнка.
А в лесу, будто все наши ночи чернели,
Но пока их держали передние ели,
Мы взбежали на холм и назад оглянулись,
И деревни огни чуть заметно качнулись.
Там петух не кричит, и собака не лает,
Словно это корабль в тишину отплывает,
Отплывает без нас! Нас оставили в спешке!
Мы с бугра покатились, как с ладони орешки
В молоко, в ивняковые хлопья тумана,
Сквозь холодное пламя речного бурьяна.
Мы терялись, сжимались от боли испуга
И впервые по имени звали друг друга.
А ягнёнок, с которого путь начинался –
Он нашёлся без нас. Может быть не терялся.
Всеволод Константинов
#константинов
Всё посыпано густо полынною солью.
Мы искали ягнёнка, не пришедшего к стойлу.
Мальчик, девочка, мальчик под темнеющим небом,
Запаслись мы мечами, а девочка хлебом.
Может, он заблудился в деревне? Едва ли.
Мы за реку в сырые луга побежали.
Мы увидели цаплю в багряных болотах,
Мы увидели крысу на старых воротах
У заброшенной фермы, и дверца скрипела,
Открываясь в тот мир, где не видно предела
Запустению, скорби, мольбе и утратам,
Где не каждый закат называют закатом.
Мы в неё заглянули, петли всхлипнули тонко…
Мы потом уже шепотом звали ягнёнка.
А в лесу, будто все наши ночи чернели,
Но пока их держали передние ели,
Мы взбежали на холм и назад оглянулись,
И деревни огни чуть заметно качнулись.
Там петух не кричит, и собака не лает,
Словно это корабль в тишину отплывает,
Отплывает без нас! Нас оставили в спешке!
Мы с бугра покатились, как с ладони орешки
В молоко, в ивняковые хлопья тумана,
Сквозь холодное пламя речного бурьяна.
Мы терялись, сжимались от боли испуга
И впервые по имени звали друг друга.
А ягнёнок, с которого путь начинался –
Он нашёлся без нас. Может быть не терялся.
Всеволод Константинов
#константинов
* * *
Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке,
Всё никак не мог проститься и листок держал в руке.
Свет растекся по брусчатке. На ресницы и на мех,
И на серые перчатки начал падать мокрый снег.
Шел фонарщик, обернулся, возле нас фонарь зажёг,
Засвистел фонарь, запнулся, как пастушеский рожок.
И рассыпался неловкий, бестолковый разговор,
Легче пуха, мельче дроби... Десять лет прошло с тех пор.
Даже адрес потерял я, даже имя позабыл
И потом любил другую, ту, что горше всех любил.
А идёшь – и капнет с крыши: дом и ниша у ворот,
Белый шар над круглой нишей, и читаешь: кто живёт?
Есть особые ворота и особые дома,
Есть особая примета, точно молодость сама.
Арсений Тарковский
#тарковский
Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке,
Всё никак не мог проститься и листок держал в руке.
Свет растекся по брусчатке. На ресницы и на мех,
И на серые перчатки начал падать мокрый снег.
Шел фонарщик, обернулся, возле нас фонарь зажёг,
Засвистел фонарь, запнулся, как пастушеский рожок.
И рассыпался неловкий, бестолковый разговор,
Легче пуха, мельче дроби... Десять лет прошло с тех пор.
Даже адрес потерял я, даже имя позабыл
И потом любил другую, ту, что горше всех любил.
А идёшь – и капнет с крыши: дом и ниша у ворот,
Белый шар над круглой нишей, и читаешь: кто живёт?
Есть особые ворота и особые дома,
Есть особая примета, точно молодость сама.
Арсений Тарковский
#тарковский
* * *
Вечерами в застывших улицах
От наскучивших мыслей вдали,
Я люблю, как навстречу щурятся
Близорукие фонари.
По деревьям садов заснеженных,
По сугробам сырых дворов
Бродят тени, такие нежные,
Так похожие на воров.
Я уйду в переулки синие,
Чтобы ветер приник к виску,
В синий вечер, на крыши синие,
Я заброшу свою тоску.
Если умерло всё бескрайнее
На обломках забытых слов,
Право, лучше звонки трамвайные
Измельчавших колоколов.
Роальд Мандельштам
#роальдмандельштам
Вечерами в застывших улицах
От наскучивших мыслей вдали,
Я люблю, как навстречу щурятся
Близорукие фонари.
По деревьям садов заснеженных,
По сугробам сырых дворов
Бродят тени, такие нежные,
Так похожие на воров.
Я уйду в переулки синие,
Чтобы ветер приник к виску,
В синий вечер, на крыши синие,
Я заброшу свою тоску.
Если умерло всё бескрайнее
На обломках забытых слов,
Право, лучше звонки трамвайные
Измельчавших колоколов.
Роальд Мандельштам
#роальдмандельштам
Первым поэтом был тот, кто сравнил женщину с цветком, а первым прозаиком – тот, кто сравнил ее с другой женщиной.
Фаина Раневская
#раневская
#цитата
#поэт
Фаина Раневская
#раневская
#цитата
#поэт
* * *
Отброшена приставка не:
жизнь протекает обычайно.
Вот закипел электрочайник.
А вот и первый снег в окне.
Под снегом друг спешит ко мне.
Найдётся повод выпить множко.
Том Уэйтс в ютюбовском окошке
Big Time дотянет в тишине.
Обязывают нас года
друг к другу относиться брежно,
диеты соблюдать прилежно
и протрезвиться навсегда.
Всё кажется, что тень с косой
интересуется ночами
Иванами лишь Ильичами.
Чего ж бояться нам с тобой?
И даже мнится, что она
чудесным образом избежна,
придёт и поцелует нежно,
и поднесёт стакан вина.
Очнёмся – всё белым-бело…
Но в комнату впорхнёт синица
и будет жёлтой грудкой биться,
в невидимое ей стекло.
Константин Гадаев
2020
#гадаев
Отброшена приставка не:
жизнь протекает обычайно.
Вот закипел электрочайник.
А вот и первый снег в окне.
Под снегом друг спешит ко мне.
Найдётся повод выпить множко.
Том Уэйтс в ютюбовском окошке
Big Time дотянет в тишине.
Обязывают нас года
друг к другу относиться брежно,
диеты соблюдать прилежно
и протрезвиться навсегда.
Всё кажется, что тень с косой
интересуется ночами
Иванами лишь Ильичами.
Чего ж бояться нам с тобой?
И даже мнится, что она
чудесным образом избежна,
придёт и поцелует нежно,
и поднесёт стакан вина.
Очнёмся – всё белым-бело…
Но в комнату впорхнёт синица
и будет жёлтой грудкой биться,
в невидимое ей стекло.
Константин Гадаев
2020
#гадаев
* * *
Время пишет в полночь: «Мне тебя не хватает. Я за городом, звезды не падают, а летают, спутники — росчерком, месяц внизу — печатью. Тебе некогда, можешь не отвечать мне». Время терпит, иногда отправляет войсы, задает риторические вопросы, присылает старые песни, стихи и клипы: «Думаешь, мы могли бы?..» Время делает своё дело — летит, крадется, иногда меня лечит, но чаще над всем смеется, говорит: «Это глупости, мелочи, пыль, детали. Просто вспомни, кто ты. Мы уже вспоминали».
Как мы выросли взрослые — вечные неумехи? Я теряю время — то всполохи, то помехи, дни веревками вьются, тянутся вереницей, и всегда не хватает времени объясниться.
Все поставить на паузу, переложить все грузы, уехать за город, достать себе звезд и музык, перечитать все письма, запомнить ноты, распечатать все наши фото.
Разрешить всему проходить не насквозь, а мимо. Дать себе время жить соразмерно миру, замечать, как снег укрывает земные плечи. Видеть, как время лечит.
Светлана Лаврентьева
#лаврентьева
Время пишет в полночь: «Мне тебя не хватает. Я за городом, звезды не падают, а летают, спутники — росчерком, месяц внизу — печатью. Тебе некогда, можешь не отвечать мне». Время терпит, иногда отправляет войсы, задает риторические вопросы, присылает старые песни, стихи и клипы: «Думаешь, мы могли бы?..» Время делает своё дело — летит, крадется, иногда меня лечит, но чаще над всем смеется, говорит: «Это глупости, мелочи, пыль, детали. Просто вспомни, кто ты. Мы уже вспоминали».
Как мы выросли взрослые — вечные неумехи? Я теряю время — то всполохи, то помехи, дни веревками вьются, тянутся вереницей, и всегда не хватает времени объясниться.
Все поставить на паузу, переложить все грузы, уехать за город, достать себе звезд и музык, перечитать все письма, запомнить ноты, распечатать все наши фото.
Разрешить всему проходить не насквозь, а мимо. Дать себе время жить соразмерно миру, замечать, как снег укрывает земные плечи. Видеть, как время лечит.
Светлана Лаврентьева
#лаврентьева
* * *
Мне хотелось бы такие стихи сочинить,
Острые, как бритва, тонкие, как клинок,
Чтобы их ни обойти, ни переступить,
Если уж вдохнул, то выдохнуть не мог.
Чтобы понятно стало – вот она суть,
Голая и простая, как костлявая смерть.
Но пишу о том, что снова не уснуть,
И ещё о том, что многое не успеть.
Каждый как умеет коротает свой век –
Утешает сердце, усмиряет плоть.
А под окнами ложится белый-белый снег,
И по снегу белому идёт Господь.
И когда б ни вышел ты на свой порог
(Уходя отсюда, оставаясь здесь),
Он идёт по снегу, неустанный Бог,
Чтобы ты увидел, что дорога есть.
Елена Касьян
#касьян
Мне хотелось бы такие стихи сочинить,
Острые, как бритва, тонкие, как клинок,
Чтобы их ни обойти, ни переступить,
Если уж вдохнул, то выдохнуть не мог.
Чтобы понятно стало – вот она суть,
Голая и простая, как костлявая смерть.
Но пишу о том, что снова не уснуть,
И ещё о том, что многое не успеть.
Каждый как умеет коротает свой век –
Утешает сердце, усмиряет плоть.
А под окнами ложится белый-белый снег,
И по снегу белому идёт Господь.
И когда б ни вышел ты на свой порог
(Уходя отсюда, оставаясь здесь),
Он идёт по снегу, неустанный Бог,
Чтобы ты увидел, что дорога есть.
Елена Касьян
#касьян
* * *
Закусывая сном креплёное вино,
он ждёт её звонка четвёртый день. Короче,
да пусть меня простит индийское кино,
любовь не из замков, а из дверных цепочек,
как видно, состоит: такое вот табу.
Снежинки за окном, как знаки умноженья:
так умножает Бог в уме твою судьбу
на чью-нибудь ещё… И – минимум движенья.
Станислав Ливинский
#ливинский
Закусывая сном креплёное вино,
он ждёт её звонка четвёртый день. Короче,
да пусть меня простит индийское кино,
любовь не из замков, а из дверных цепочек,
как видно, состоит: такое вот табу.
Снежинки за окном, как знаки умноженья:
так умножает Бог в уме твою судьбу
на чью-нибудь ещё… И – минимум движенья.
Станислав Ливинский
#ливинский
* * *
А сумерки хрустели. За спиной.
И я степной не различал дороги.
За пагорбом кончались огороды,
а дальше – холст совсем иной породы:
не рваный, а отбеленный, льняной.
На том холсте... На том большом листе...
На тех листах распахнутой тетради
какой-то школьник, видно, шутки ради,
карандашом вычерчивал ограды,
а на полях
закат горел-блестел.
Какой-то бог, измученный старик, –
не из тщеславья, или, там, корысти,
а чтоб зимой от холода укрыться –
творил дымок, избу и тракториста,
и самогон, и тот Пречистый Лик.
А если нету бога в том дому –
то оседали грозные кочевья
в степи зимой, в снегах, в мороз – к чему?
И для чего иконописной чернью
по серебру вечернее черченье?
И кажется, вот-вот – и я пойму,
но – мне в селе не вековать вовек,
я городской. А вот какая жалость:
увидел огонёк – и сердце сжалось,
и кровная, родная обветшалость
прядёт сосульки из-под пухлых век...
Но вечный снег укроет нашу боль,
всю нашу дурь, раздолье и беспутье.
Пусть я не ваш, пускай чужак, и пусть я
уйду – но вы меня не позабудьте!
...Темнело.
Впереди была любовь.
Иван Ютин
#ютин
А сумерки хрустели. За спиной.
И я степной не различал дороги.
За пагорбом кончались огороды,
а дальше – холст совсем иной породы:
не рваный, а отбеленный, льняной.
На том холсте... На том большом листе...
На тех листах распахнутой тетради
какой-то школьник, видно, шутки ради,
карандашом вычерчивал ограды,
а на полях
закат горел-блестел.
Какой-то бог, измученный старик, –
не из тщеславья, или, там, корысти,
а чтоб зимой от холода укрыться –
творил дымок, избу и тракториста,
и самогон, и тот Пречистый Лик.
А если нету бога в том дому –
то оседали грозные кочевья
в степи зимой, в снегах, в мороз – к чему?
И для чего иконописной чернью
по серебру вечернее черченье?
И кажется, вот-вот – и я пойму,
но – мне в селе не вековать вовек,
я городской. А вот какая жалость:
увидел огонёк – и сердце сжалось,
и кровная, родная обветшалость
прядёт сосульки из-под пухлых век...
Но вечный снег укроет нашу боль,
всю нашу дурь, раздолье и беспутье.
Пусть я не ваш, пускай чужак, и пусть я
уйду – но вы меня не позабудьте!
...Темнело.
Впереди была любовь.
Иван Ютин
#ютин
* * *
Земля
до сих пор
не сошла с орбиты
только потому,
что каждую секунду
кто-то произносит:
я люблю тебя…
Даже
когда ты спишь,
я повторяю:
я люблю тебя, –
вдруг в этот миг
все заняты
другими делами?
Эсмира Травина
#травина
Земля
до сих пор
не сошла с орбиты
только потому,
что каждую секунду
кто-то произносит:
я люблю тебя…
Даже
когда ты спишь,
я повторяю:
я люблю тебя, –
вдруг в этот миг
все заняты
другими делами?
Эсмира Травина
#травина
Старик
Старик с мороза вносит в дом
Охапку дров продрогших.
В сенях, о кадку звякнув льдом,
Возьмёт железный ковшик;
Водой наполнит чугунок,
Подбросит в печь полешки.
И станет щёлкать огонёк
Калёные орешки.
Потом старик найдёт очки,
Подсядет ближе к свету,
Возьмёт, как любят старики,
Вчерашнюю газету.
И станет медленно читать
И разбираться в смысле
И все событья сочетать
В особенные мысли.
Давид Самойлов
1959
#самойлов
Старик с мороза вносит в дом
Охапку дров продрогших.
В сенях, о кадку звякнув льдом,
Возьмёт железный ковшик;
Водой наполнит чугунок,
Подбросит в печь полешки.
И станет щёлкать огонёк
Калёные орешки.
Потом старик найдёт очки,
Подсядет ближе к свету,
Возьмёт, как любят старики,
Вчерашнюю газету.
И станет медленно читать
И разбираться в смысле
И все событья сочетать
В особенные мысли.
Давид Самойлов
1959
#самойлов
* * *
...а потребность к памяти обращаться,
запуская руку в её карман, –
разновидность доступного людям счастья,
и не скажешь, что всё обман.
О страна моя, берега и реки,
принеси лекарство из той аптеки,
что росла из тремора стеллажей,
или пуговицу пришей.
Я несу не землю – цветка головку,
ноготка лекарственного подковку,
но и счастье – растительный мрак угла.
В ботаническом атласе с ястребинкой
он всегда бессмертен, и за картинкой
я его по запаху трав нашла.
У него – пиры,
во главе стола
торжество распада, метаморфоза,
чудеса деления, свет в котле,
и зимы гипнотическая угроза
не страшна ни клеверу, ни пчеле,
и в рассказе зимнем о царстве страха
золотистый лютик встаёт из праха
и горошек тянется по земле.
Мария Маркова
2019
#маркова
...а потребность к памяти обращаться,
запуская руку в её карман, –
разновидность доступного людям счастья,
и не скажешь, что всё обман.
О страна моя, берега и реки,
принеси лекарство из той аптеки,
что росла из тремора стеллажей,
или пуговицу пришей.
Я несу не землю – цветка головку,
ноготка лекарственного подковку,
но и счастье – растительный мрак угла.
В ботаническом атласе с ястребинкой
он всегда бессмертен, и за картинкой
я его по запаху трав нашла.
У него – пиры,
во главе стола
торжество распада, метаморфоза,
чудеса деления, свет в котле,
и зимы гипнотическая угроза
не страшна ни клеверу, ни пчеле,
и в рассказе зимнем о царстве страха
золотистый лютик встаёт из праха
и горошек тянется по земле.
Мария Маркова
2019
#маркова