В России про заслуги scholars (чаще всего, историков) принято произносить ритуальную фразу «ввел/а в научный оборот (то и се)…». На мой взгляд, порой гораздо важнее кое-что не «вводить» в научный оборот, а, наоборот, «выводить» из него как ненаучные заблуждения – по типу того, как дарвинизм некогда вывел из научного оборота ламаркизм (биологи, простите, если что-то путаю в истории Вашей научной дисциплины). Вот, например, пять утверждений, которые я очень хотел бы (но увы, вряд ли смогу) вывести из научного оборота в изучении российской политики (на самом деле таких утверждений гораздо больше):
1.«Россия политически – это не Европа, никогда ей не была, не является, и не будет являться» (нет, вполне себе Европа, только сегодняшняя Россия, скорее, по ряду параметров похожа на Европу не 2020-х годов, а 1930-х годов);
2.«Россия навсегда обречена быть автократией, что бы ни происходило в стране и в мире, результат будет тем же, что и раньше» (нет, многие страны, ранее не являвшиеся демократиями, позднее таковыми становились; более того, из опыта повседневной жизни мы знаем, что прежние неудачи не обязательно ставят крест на будущем: если у нас случился развод, мы чаще всего в состоянии после этого вступить в успешный брак);
3.«россияне – это люди, безнадежно чуждые демократии, верховенству права и правам человека» (нет, сравнительные исследования, такие, как World Values Survey, не подтверждают этого тезиса; россияне по своим ценностям и политическим установкам не более чужды демократии, чем граждане многих демократических государств);
4.«Путин и его окружение сошли с ума, и решили захватить Украину» (нет, как известно, «с ума поодиночке сходят, это только гриппом все вместе болеют»: все, что произошло и происходит с Россией и до, и после 24 февраля 2022 года – логическое следствие предшествующей эволюции ее политического класса);
5.«Россия обречена на территориальный распад на несколько или даже на очень много государств» (нет, не существует никаких объективных предпосылок, согласно которым Псков должен отделиться от Новгорода, а Саратов от Волгограда)

Это был текст политолога Владимира Гельмана

Когда собираешь библиотеку почти 45 лет, и в ней уже насчитывается около 6 тысяч томов, начинаешь относиться к окружающим тебя книгам не просто как к источнику информации, а как… Не знаю, что написать. Одним словом не скажешь. Заявить, будто у каждой книги – своя история отношений с хозяином было бы слишком сильно, но у многих и впрямь такая история есть. Могу, например, точно отметить, когда в моей библиотеке появилась первая книга, на которую я смотрел снизу вверх. С почтением, восхищением и удивлением: бывает же такое!
Случилось это в 1986 г., когда я приобрел первый том «Материальной цивилизации, экономики и капитализма» Фернана Броделя. Приобрел в «Политической книге» на Кировском (у метро «Петроградская»), заказав по каталогу, и оставив открытку, которая должна была меня известить о поступлении. В СССР такие издания были дефицитны: без предварительного заказа простым покупателям Броделя не продали бы. Я ничего тогда не знал об этом авторе, но интересовался экономической историей, а потому заказал.
Шокировал уже внешний вид книги: толстенный том, снабженный иллюстрациями так, как будто это была книга не по экономической истории, а по истории искусств. Именно тогда я понял, что картины, скульптуры и виды городов могут помогать в познании экономики. Второй шок пришел, когда я этот том, наконец, осилил. Бродель предлагал совсем иную историю, чем советские учебники. Это был живой мир людей, пришедших из прошлого в мой дом со своим образом жизни, а не наскучившая со студенческих лет марксистская схема диалектики производительных сил и производственных отношений.
Весь трехтомник Броделя был издан лишь к 1992 г. Я прочитал его несколько раз, а цитировал, кажется, бесконечно. Эксплуатировал я эти книги нещадно: подчеркивал фразы, загибал углы страниц, делал пометки на полях. Выглядит мой Бродель жутковато, но нет в доме другой книги, которую я так люблю. И Юрий Афанасьев с 1986 г. для меня не столько политик-демократ, сколько историк, который дал нам Броделя.

Вот передо мной еще одна книга из домашней библиотеки, насчитывающей около шести тысяч томов: Карл Каутский. «Материалистическое понимание истории. Том II. Государство и развитие человечества». Ее значение прямо противоположно значению томов Фернана Броделя, о которых шла речь в прошлый раз.
Каутский, конечно, лучше изложил истмат, чем Маркс, Энгельс и Ленин. Марксистам я посоветовал бы изучать, скорее, этого «ренегата» (по выражению Ильича), чем признанных в СССР классиков. Но на меня Каутский не произвел почти никакого впечатление. Куда ему до Броделя! Том из моей библиотеки интересен иным.
Издание 1931 г. Тогда еще ренегатов издавать позволялось. Однако фамилия переводчика на титульном листе замазана чернилами. Ясно, что так вымарывались отечественные «ренегаты» в эпоху большого террора. Чуть ниже этой «кляксы» расположен штамп «Библиотека ленинградского отделения Коммунистической академии при ЦИК СССР». Вряд ли книга украдена из хранилища. Скорее всего, кто-то ее просто спас от уничтожения, когда встал вопрос об окончательной расправе с «ренегатами» всех мастей.
Мне этот Каутский достался от человека, который сам уже стал историей. Ну, может, не большой историей как «Великий ренегат» или его замазанный переводчик, а историей малой. В 1980-е гг. томик принадлежал Олегу Вите – оригинальному петербургскому мыслителю, не оставившему практически никаких научных трудов, но повлиявшему на многих молодых интеллектуалов той эпохи. Олег был поистине харизматичной личностью. С большим числом жен и идей, с большой красивой бородой, с умными глазами, с тягой к настоящей науке, а не к зарплате, которую за науку дают. С зарплатой, как я понимаю, у него дела часто обстояли плохо, поэтому приходилось продавать книги. Пришлось в какой-то момент продавать и Каутского. У меня тогда зарплата имелась, и я потихоньку формировал свою библиотеку. Поэтому зашел к Олегу и Каутского купил вместе с другим, чуть менее знаменитым немецким ренегатом – Генрихом Куновым.
Олега Вите, увы, уже нет. Он рано скончался. Но Каутский с Куновым напоминают о нем и о превратностях российской истории.

Ну, а какой была первая книга в моей профессиональной библиотеке, легко догадается каждый, кто меня лично знает, или, по крайней мере, давно читает то, что я пишу. Книга эта появилась к началу сентября 1978 г., т. е. ей вот-вот стукнет 45 лет. Если еще не отгадали, напомню, что 45 лет назад я стал учиться в Ленгосуниверситете на экономическом факультете, который тогда был чрезвычайно марксистским учебным заведением. Теперь ясно? Правильно угадали: «Капитал» Карла Маркса, который мы все обязаны были штудировать.
Мне, правда, штудировать ее было сложновато, поскольку учиться первый год приходилось на вечернем отделении, и времени на выполнение домашних заданий почти не оставалось. Поэтому днем я брал первый том «Капитала» с собой на работу – на ТЭЦ №7 Ленэнерго, где трудился слесарем, и в обеденный перерыв, разложив Маркса на верстаке, писал положенные конспекты. Окружавший меня рабочий класс, видя подобное торжество марксизма, позволял мне писать какое-то время и после обеда, если не было срочной работы. Маркс, наверное, в своем марксистском раю, прыгал от счастья, поскольку нашелся, наконец, пролетарий, изучающий его Opus Magnum. Ценность «Капитала», стоящего в моем шкафу, состоит в основном в том, что обложка книги посерела от металлической пыли, которой я покрывал верстак до обеда, интенсивно «строя коммунизм» с помощью электрификации.
И еще ценность первого тома определяется дарственной надписью, образовавшейся через год-другой. Не подумайте только, будто Маркс сошел ко мне с марксистских небес. Когда я учился уже на дневном отделении и носил книгу на спецсеминар по «Капиталу», приятель, стащил ее как-то на перемене и написал: «Дмитрию Яковлевичу Травину от благодарных (любящих) женщин группы». Такая получилась «шутка юмора». Истинно марксистская. Когда мозги уже набекрень от прибавочной стоимости, не такое напишешь!
Тогда я злился на шутника за испорченную книгу. Потом понял, что к марксизму трудно относиться всерьез, а, значит, подобные украшения «Капиталу» к лицу. Сегодня же это «творческое развитие марксизма» вызывает приятные ностальгические воспоминания.

Меня спрашивают, как я систематизирую свою домашнюю библиотеку в шесть тысяч томов? Отвечаю: по смыслу, а не по авторам, названиям, жанрам, шифрам и т. п. формальным критериям. Вот, например. есть у меня место в шкафу, которое я, заимствуя идею у Чехова, называю «полка №6». Там у меня стоят книги не вполне адекватных авторов. Например, Александра Дугина и его сподвижников.
Да-да, есть у меня в коллекции толстенный том Дугина. Попал он ко мне совершенно случайно. Бесплатно раздавали на каком-то мероприятии (что, кстати, в известной степени объясняет постоянные переиздания этого автора и большие тиражи его опусов), а я человек до книг жадный: взял и даже прочитал. Сделал это, кстати, с большой пользой для себя. Написал потом небольшой раздел о Дугине в книгу «“Особый путь” России: от Достоевского до Кончаловского», объясняя читателю, как НЕ надо изучать Россию, как НЕ надо высасывать из пальца глубокомысленные теории и как НЕ надо дурачить наивных читателей, полагающих, будто актер, играющий большого философа, действительно является большим философом.
На «полке №6» рядом с Дугиным стоит еще несколько книг современных марксистов, которые тоже достались мне совершенно случайно. Честно признаюсь, не все пока прочел, но в целом стремлюсь прорабатывать полностью ту литературу, которая у меня под рукой оказывается. Порой для работы с очень толстой книгой хватает всего лишь двух-трех часов, поскольку примитивные или водянистые тексты можно легко осмыслить, просматривая по диагонали. А с по-настоящему глубокой и информативной книгой могу работать две-три недели.
«Полку №6» я ценю так же, как другие разделы своей библиотеки, руководствуясь взятым из известного анекдота принципом «Это наша родина, сынок». Дугина тоже следует знать. Но, конечно, если бы евразийцы завалили меня подарками, втюхивая полное собрание сочинений Дугина, я бы все это хранить у себя не смог. Надеюсь, что объем подобной литературы у меня все же не выйдет за рамки одной книжной полки. Хотя маразм крепчает в последнее время.

В моей домашней библиотеке есть много книг с автографами. И это не удивительно. Среди друзей – ученые, политики, писатели, журналисты. Все пишут и дарят. А я им за эти подарки с автографами чрезвычайно благодарен. Но есть одна книга с такой дарственной надписью, которой я особенно дорожу.
От старой отцовской библиотеки достался мне трехтомник Павла Бажова (1952 года издания) – «Малахитовая шкатулка» и другие рассказы. Потертый трехтомник. Зачитанный. Заслуженный. До нашей семьи, похоже, он еще кому-то принадлежал и приобретен был в букинисте советских времен. На первом томе этого трехтомника есть у меня теперь дарственная надпись…
Нет-нет, не самого сказочника, естественно. Таких чудес в жизни не бывает. Книгу мне надписала его дочь Ариадна Павловна Бажова.
Ариадна Павловна – мама Егора Гайдара. Удивительным образом сплелись в этой замечательной семье разные ветви. Два деда Егора Тимуровича были известными писателями. Связь с Аркадием Гайдаром очевидна. А про бажовскую линию знают лишь те, кто всерьез изучал биографию Егора Гайдара.
С Ариадной Павловной меня познакомил Петр Егорович, сын реформатора. Мы пообщались, многое обсудили, и я захотел воспользоваться своим положением. Так на старом томике Павла Бажова появился этот автограф.
Порой меня спрашивают, зачем нужна большая домашняя библиотека, насчитывающая около шести тысяч томов. Естественно, для работы. Как в моих книгах отражаются прочитанные книги других авторов нетрудно увидеть по спискам литературы, ссылкам и сноскам. Но я уже давно отдаю себе отчет в том, что есть в формировании домашней библиотеки и иррациональный мотив. Десятки, если не сотни, книг на моих полках – это не просто старые томики. Это наша культура. Культура, которую я каждый день трогаю руками, листаю, читаю.
Невероятно трудно передать словами те чувства, которые возникают при работе с такой библиотекой. Никакие электронные книги и никакие походы в библиотеку публичную не заменят столь непосредственного общения с культурой, поселившейся у меня дома в больших книжных шкафах. Хотя понимаю, конечно, что это лишь мое личное восприятие.

Существует в научной среде такое странное выражение: «Эта книга устарела». Я не спорю, что бывают, конечно, абсолютно устаревшие книги, но чаще фраза эта произносится лишь потому, что критикуемый автор публиковался лет 10 – 20 назад, или потому, что после него на ту же тему кто-то что-то успел тиснуть. Услышав слова «Эта книга устарела», я сразу начинаю подозрительно относиться к человеку, который ее произнес, и снимаю подозрение лишь если, просмотрев данную книгу, обнаруживаю, что и впрямь ничего полезного в ней обнаружить не удается.
Могу объяснить, когда я стал скептически относиться не к «устаревшим» книгам, а к тем людям, которые любят использовать подобные штампы. Как-то раз в советское время мне удалось приобрести в букинисте толстенный том 1926 года издания «История экономического быта Западной Европы» Иосифа Кулишера. Это было уже седьмое издание книги, которая впервые появилась на свет в самом начале ХХ века. Начав читать Кулишера, я быстро понял, что устарел не он, а все те учебники экономической истории зарубежных стран, которые производили для студентов советские марксисты. По сей день книга Кулишера – одна из лучших и наиболее информативных. В ней содержится много конкретных данных по истории и почти нет «воды», которой любят разбавлять свои труды те авторы, которые сами читают мало, а рассуждать любят много. И еще Кулишер хорош тем, что не разбавляет информацию идеологией. Советские-то марксисты плодили свои книжки как раз для того, чтобы втюхивать в студенческие головы идеологию, напирая на тематику эксплуатации, но сокращая те экономико-исторические моменты, которые связаны с рассказом о реальной работе рыночного хозяйства.
Интересно, как чувствовали себя авторы советских времен, зная, что их писания вообще не нужны, поскольку есть книга, которую просто следует переиздать десятым или двадцать пятым изданием? Даже с иностранных языков ничего переводить не надо. Просто переиздать.
Книгу Иосифа Михайловича Кулишера я считаю одной из жемчужин своей домашней библиотеки. Через три года можно будет отметить ее столетие.

Дело было еще в давние советские времена, когда я ничего не знал ни про теорию модернизации, ни про историческую социологию, но уже интересовался проблемой развития общества и без особой надежды копался в унылой дискуссии марксистских обществоведов о социально-экономических формациях. Случайно попалась мне в магазине книга востоковеда Василия Илюшечкина «Сословно-классовое общество в истории Китая». Хоть издана она была еще в марксистские времена (1986 г.), но фактически говорила читателю эзоповым языком, что всем схемам советского исторического материализма грош цена. Докапиталистический мир устроен совсем иначе. Гораздо сложнее и интереснее, чем описывали философы-догматики, читавшие Маркса, но не изучавшие толком истории. Наверное, именно с тех пор я постепенно проникался мыслью, что обобщать можно лишь тогда, когда хорошо знаешь все обобщаемые детали. Свои книги пишу сегодня, стараясь руководствоваться именно этим методологическим принципом.
К чему это? Да к тому, что если бы я не собирал книги в своей домашней библиотеке, шныряя по магазинам и приобретая порой томики, необходимость которых для моей тогдашней работы была весьма спорной, то никогда не узнал бы про монографию Илюшечкина. Это ведь чистый миф, будто умная книга всегда придет к читателю. Книги Илюшечкина (в 1990 г. я приобрел еще одно его исследование «Эксплуатация и собственность в сословно-классовых обществах») были для того времени прорывом, однако никто про них толком не знал, кроме узкого круга специалистов-востоковедов. И я бы никогда про них не узнал, если бы не случайное везение в магазине. В «Публичке» бы я их не прочел, поскольку просто не знал бы, что они существуют.
Может, и не было бы здесь особой проблемы, поскольку в начале 1990-х гг. принудительный марксизм рухнул, на российский книжный рынок хлынул поток переводов исторической и социологической классики, позволяя совершенно забыть про убогий советский истмат. Но если бы не эти большие перемены, книги Илюшечкина еще долго оставались бы базой для неортодоксальных размышлений умных молодых людей, загнанных в болото марксистской ортодоксии.

Я перешел в тот возраст, когда пишут мемуары, и вот мой первый опыт в этой области. Обо мне вы, правда, из статьи ничего толком не узнаете, а вот о людях, которые сильно на меня повлияли в разные времена, написано много. Но в большей степени текст даже не о людях, а о том, как отражалась жизнь нашей страны в интеллектуальных спорах разных клубов, в которых я участвовал. Может быть даже, это по большому счету не мемуары, а очерки интеллектуальной истории России? https://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=4561

Неделя выдалась очень тяжелой. За три дня надо было записать десять лекций для будущего видеокурса. Делал по три-четыре лекции в день, а с утра еще и вставал пораньше, чтоб изготовить презентации. Ну, и дорога не радовала: студия почти в двух часах езды от дома. Возраст у меня, конечно, уже не слишком подходящий для такой нагрузки. Я это сразу понимал. Тем более, что и эмоционально ситуация была для меня не лучшей. Люблю читать лекции живым людям, и ненавижу говорить в глазок камеры, не видя своих слушателей, не контактируя с аудиторией.
На деле всё оказалось еще хуже, чем я ожидал. Студия была прекрасно оснащена технически. Люди милые, доброжелательные. Но вот беда: почти нет вентиляции. Лет в тридцать, я бы этого даже не заметил. Лет в сорок заметил бы, но легко пережил. Лет в пятьдесят выругался бы про себя, но тоже пережил бы. А в шестьдесят вдруг почувствовал, что на второй лекции у меня каждый рабочий день резко падает концентрация. Теряю мысль, расслабляюсь, хочу бросить работу к черту и где-нибудь прилечь. Чтоб не сорвать запись лекций, пришлось брать себя в руки и напрягаться гораздо больше, чем обычно. К концу третьего дня в страхе подумал: а, может, я совсем выдохся, и никаким свежим воздухом делу уже не поможешь?
Сегодня с утра решил проверить свои силы. Пошел пешком в сторону Петергофа, размышляя, на каком этапе сломаюсь: в Стрельне, в Михайловке, в Знаменке? Но вдруг оказалось, что этих тяжелых трех дней как будто бы не было. Физическая нагрузка, позитивные эмоции и свежий воздух петербургских пригородных парков всё вмиг изменили. Почти без труда прошел свой любимый маршрут от дома до центра Петергофа. А там еще побродил вволю. Уходить не хотелось. Сделал сегодня 45 тысяч шагов. Кажется, это мой личный рекорд. К нему я приближался лишь однажды в алтайских горах, но там, помнится, устал гораздо больше, чем сегодня.

Поводом для этого разговора стала очередная статья Константина Богомолова. Мы с Валерием Нечаем решили разобраться, действительно ли эмиграция - это ужас, ужас, ужас... Сам я не эмигрант. И становиться им не собираюсь. Но гадости про эмигрантов говорить не хочу. Пытаюсь разобраться в том, что это такое на самом деле. https://www.youtube.com/watch?v=Qiez0AUQ-SU&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=1

Ленин, как говорится жил, Ленин жив и Ленин будет жить в разного рода мифах. В "Особых историях" мне предложили оценить эту мифологию и я с удовольствием согласился. Не люблю Ленина и ленинизм, но надо признать, что Ильич - важнейшая фигура ХХ века. https://www.youtube.com/watch?v=PDYctK6Q63o

Не знаю, помнит ли сейчас еще кто-то скончавшегося вчера композитора Александра Колкера? Даже для меня в молодости его песни были чем-то старым, чем-то вышедшим из эпохи моих родителей. Но они остались во мне, потому что вошли в нашу культуру. "Туман" из "Хроники пикирующего бомбардировщика", "Стоят девчонки, стоят в сторонке" и "Долго будет Карелия сниться" можно забыть, но невозможно не вспомнить. И самую любимую, конечно: "Качает, качает, качает задира ветер..." https://www.youtube.com/watch?v=CtSKAEsweSI

Дней десять назад прозвенел первый звоночек. Прозвенел негромко. И ни о чем опасном он мне, вроде бы, не сообщил. Обследования показали, что в целом все приемлемо. Но думать в эти дни пришлось, конечно, много.
Явление старости нам обычно изображают трагически-пафосно. Схватился вдруг человек за сердце – упал – скорая помощь – больница – медленное восстановление. Не знаю, может так оно у кого-то и впрямь происходит, но моя личная картина выглядит совершенно иначе.
В определенный момент жизни наступает такой этап, когда ты перестаешь узнавать свой организм. Нет-нет, не при взгляде в зеркало на морщины, лысину или мешки под глазами. Здесь я не вижу особых загадок. Проблема в другом. Организм принципиально начинает работать иначе. Ты удивляешься, иногда пугаешься, идешь к врачам. Они берутся за тебя всерьез и подозревают самое худшее. По мере прохождения обследований худшее исключают и радостно сообщают тебе об этом. А в ответ на робкий вопрос, что же делать с проблемой, с которой ты к ним пришел, начинают теряться, удивляться и говорить банальности. По сути дела, дают понять, что спрашивать об этом глупо, поскольку худшего у тебя, к счастью, нет.
И здесь наступает самый важный момент. Ты понимаешь, что должен сам понять свой организм. Точнее, его принципиально новое состояние. Он никогда уже не будет таким, как раньше. Он будет вести себя так, как ему вздумается. И постоянно будет тебя подводить и изводить. Ты в этой ситуации должен не столько по врачам бегать, сколько четко осознать свои реальные возможности. Осознать то, что ты уже не можешь. И осознать то, что еще вполне можешь и от чего нельзя отказываться под воздействием паники. Ты вступаешь с организмом в долгий переговорный процесс. Идешь на уступки там, где уже невозможно молодиться. Держишься твердо там, где чувствуешь за собой силу. И помнишь о том, что прошли времена стандартных мер с таблеткой от головы, таблеткой от живота и таблеткой от температуры.

Такая вот теперь у нас социальная реклама в петербургском метро. Коммерческой почти нет. Продукт первичный не рекламируется, поэтому переходят к продукту вторичному, как у Войновича в "Москва - 2042".: "Кто сдает продукт вторичный, тот питается отлично". Сдавать собачью каку государству пока не предлагают, но у нас ведь пока еще и не 2042 год.

Конечно, о вновь открытом в Петербурге на Литейном проспекте памятнике принцу Ольденбургскому не будет столько споров, как о памятнике Александру Блоку, но именно этот монумент очень нам нужен. Особенно, сейчас.
Во-первых, Петербург увековечивает память о выдающемся «немце» в тот момент, когда все иностранное (кроме китайского и африканского) предпочитают забывать. На фоне массового «безумия» приятен любой акт, демонстрирующий, что мы еще являемся частью цивилизованного мира. Честно говоря, появлению принца на Литейном я удивлен. Нет, конечно, никто не стал бы его запрещать открыто, но, казалось, что в номенклатурных кругах на закрытом совещании скажут популярные в советские времена слова: «Сейчас не время!». И закатают Ольденбургского в дальний чулан лет на 15 – 20. Рад, что этого не случилось.
Во-вторых, такие памятники очень нужны в любое время, потому что они выполняют главный функцию памятников. У нас никто практически не знает про ту огромную роль, которую принц сыграл в развитии культуры и образования России. Книги и статьи о нем прочтут лишь те, кто и так хочет знать правду. А единственным способом заинтересовать в правде ленивых и нелюбопытных людей является монумент, установленный в людном месте. Пройдут – удивятся – погуглят – узнают. С этой точки зрения не имеют особого смысла памятники Блоку или Петру Великому. А памятник Петру Ольденбургскому имеет.
В-третьих, он просто хорош. Возможно, потому, что представляет собой не современный культурный продукт, а воспроизведение памятника, установленного благодарными людьми в XIX веке, но снесенного в ХХ столетии большевиками. Современные монументы часто либо выражают большую государственную идею, либо (по недосмотру государства) идею, заложенную автором, который так самовыражется. А скульптор Иван Шредер, мне кажется, хотел показать нам, каким был Петр Ольденбургский. Такого Петра не переделаешь в Колумба (или наоборот). Он абсолютно индивидуален. То ли хмурится? То ли страдает? То ли несет на лице отпечаток трудной жизни в трудной стране, которую хочется сделать страной прекрасной. Хотя к концу жизни это кажется почти невозможным.

Принц Ольденбургский на Литейном

В «Подписных изданиях» продан последний экземпляр моей книги «Почему Россия отстала?». Всего же за полтора года продаж в замечательном петербургском магазине на Литейном проспекте покупатели приобрели 850 экземпляров этой книги, что составляет примерно четверть ее совокупного тиража (с учетом допечаток), если не считать электронных вариантов, которые продает непосредственно Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Я хочу поблагодарить «Подписные издания» за большую работу и за ту уникальную помощь, которую этот магазин оказал в распространении столь важной для меня книги. Причем не просто поблагодарить хочу, но и извиниться. Пару лет назад я написал о «Подписных изданиях» критический текст, обратив внимание читателей на высокие цены в сравнении с другими петербургскими книжными магазинами. Сегодня вижу, что был тогда неправ. В частности, моя книга продавалась по нормальной цене, совсем чуть-чуть превышающей цену в небольших магазинчиках (например, в таком, как «Все свободны» на Некрасова, где я обнаружил пару дней назад последний нераспроданный экземпляр). Но зато атмосфера, которую создали «Подписные издания» (обилие самых разнообразных книг из категории нонфикшн, удобная раскладка на прилавках, доброжелательные продавцы, приятное кафе со столиками у больших окон, выходящих на Литейный), привлекает туда множество покупателей (особенно важно: студентов!), что позволяет ставить рекорды по продажам.
Сам я стал все чаще покупать нужные мне книги именно в «Подписных изданиях», убеждаясь, что и они там обычно не сильно дороже, чем в других местах Петербурга (особенно с учетом скидочной карты). Надеюсь, своим рублем частично загладил свою вину. Каждый раз, проходя по Литейному, обязательно захожу в «Подписные» и внутренне извиняюсь перед его сотрудниками. А сейчас извиняюсь публично. Приносить такие извинения очень приятно, даже несмотря на то, что ошибаться неприятно, наверное, каждому человеку. Я получаю удовольствие, когда вижу, как в моем городе кто-то хорошо работает. Поэтому могу сказать теперь, что благодарен «Подписным изданиям» не только за феноменальный успех в реализации моей книги, но и просто за то, что этот магазин существует.

Ох, как я не любил Ельцина в 1990 г. за популизм! А в 1992 г. злился на него за увольнение Гайдара! В 1994 г. ненавидел за чеченскую войну! В 1995 г. почти презирал за тот образ жизни, до которого президент докатился! Но больше всего я ненавидел Ельцина за то, как бездарно он во второй половине 1990-х сдал Бориса Немцова, как быстро стал искать нового преемника и как легко нашел он на высший пост страны почти случайного человека!
Однако, давая волю эмоциям в редких спорах при закрытых дверях, я всегда помнил, как сильно отличалась в лучшую сторону Россия Ельцина от старого Союза. И помнил о том, что новая Россия не возникла сама по себе: по щучьему веленью, по моему хотенью. Она стала плодом работы целого ряда несовершенных людей. Порой слабых и неуверенных в себе, порой жестких и слишком самоуверенных. Идеальные политические конструкции бывают лишь на страницах плохих учебников истории, а в действительности реформы часто делают автократы и коррупционеры, пьяницы и самодуры, тщеславные политиканы и фанатичные идеологи. Делают, потому что добра в них все же чуть больше, чем зла. И потому что «стакан», из которого мы сегодня можем пить воду, наполовину полон, а не наполовину пуст.
Сегодня наметилась опасная тенденция искать в «лихих девяностых» главную причину нынешней российской катастрофы. Вот-вот начнут говорить, что девяностые, по большому счету, не отличались от последнего двадцатилетия. А затем подтянут к этой эпохе и перестройку: все, мол, мерзавцы, все, мол, хапуги, и не было никаких реформаторов. Если скатимся к подобному брюзжанию, то наши внуки поверят, будто в России не может быть позитивных перемен, поскольку никогда не было даже попыток. Но я-то знаю, что они были при моей жизни! И я хочу, чтобы они были в будущем: пусть даже меня уже не будет! Поэтому я благодарю тех, кто реформировал мою страну на моей памяти. Благодарю, даже если ненавижу.