С петербургским Религиозно-философским обществом у меня особые отношения. За то время, пока я писал об этой необычной организации дипломную работу, многие его участники, а среди них не последние писатели, публицисты, поэты, мыслители, общественные деятели своего времени, стали восприниматься как мои хорошие знакомые. Я планировал изучать деятельность РФО и дальше, поступив в аспирантуру, но не сложилось. Тем не менее, «серебряный век» и всяческие духовные, творческие, идейные поиски этого времени продолжают меня интересовать. Поэтому я решил тряхнуть стариной и на свежую голову перечитать трёхтомный сборник материалов петербургского РФО. А входит в сборник, в основном, то, что читалось и говорилось на заседаниях общества, то есть доклады его участников на разные актуальные и животрепещущие темы и стенограммы обсуждений.
Можно отнестись к этому иронично: мол, интеллигенты рассуждают о религии, ругают власть и синодальную церковь, спорят о войне и революции, кэнселят своих коллег за их неприглядные с точки зрения общественности поступки и столь же неприглядную политическую позицию… Словом, типичный фейсбук, но, конечно, с поправкой на иной культурный и интеллектуальный уровень.
А можно и серьёзнее. Вот представьте: Бердяев, Блок, Гиппиус, Мережковский, Розанов, Струве, Андрей Белый – это лишь немногие из имён участников РФО, и каждый из них оставил особый след в русской культуре. А ещё Мандельштам, да, который не принимал участия в дискуссиях, но ходил на заседания. Или Пришвин, посвятивший много страниц своего дневника Мережковскому и Розанову. Или Керенский. Или, например, Борис Савинков, который не был участником общества и на заседаниях по понятным причинам не появлялся, но с которым чета Мережковских обсуждала многие звучащие в стенах общества идеи, в первую очередь – о необходимости «религиозной революции». В общем, создаётся чрезвычайно плотная и насыщенная культурная и интеллектуальная среда, и в этой среде ведутся споры, вызревают мысли о нашем прошлом, настоящем и будущем, и спустя 100 с лишним лет отчётливо обнажается актуальность этих интеллигентских споров, и сейчас она ощущается ещё острее, чем в 2014 году, когда я писал и защищал диплом.
Можно отнестись к этому иронично: мол, интеллигенты рассуждают о религии, ругают власть и синодальную церковь, спорят о войне и революции, кэнселят своих коллег за их неприглядные с точки зрения общественности поступки и столь же неприглядную политическую позицию… Словом, типичный фейсбук, но, конечно, с поправкой на иной культурный и интеллектуальный уровень.
А можно и серьёзнее. Вот представьте: Бердяев, Блок, Гиппиус, Мережковский, Розанов, Струве, Андрей Белый – это лишь немногие из имён участников РФО, и каждый из них оставил особый след в русской культуре. А ещё Мандельштам, да, который не принимал участия в дискуссиях, но ходил на заседания. Или Пришвин, посвятивший много страниц своего дневника Мережковскому и Розанову. Или Керенский. Или, например, Борис Савинков, который не был участником общества и на заседаниях по понятным причинам не появлялся, но с которым чета Мережковских обсуждала многие звучащие в стенах общества идеи, в первую очередь – о необходимости «религиозной революции». В общем, создаётся чрезвычайно плотная и насыщенная культурная и интеллектуальная среда, и в этой среде ведутся споры, вызревают мысли о нашем прошлом, настоящем и будущем, и спустя 100 с лишним лет отчётливо обнажается актуальность этих интеллигентских споров, и сейчас она ощущается ещё острее, чем в 2014 году, когда я писал и защищал диплом.
О своём большом культурном пробеле по имени Леонид Аронзон я узнал случайно. Как-то вдруг оказалось, что в 1960-х в Ленинграде жил талантливый и непризнанный (как и многие другие ленинградцы) поэт, которого часто называли чуть ли не главным соперником Бродского на местном поэтическом Олимпе, а некоторые нонконформисты-контркультурщики вопрошали, какой, мол, на фиг Бродский, когда Аронзон…
В общем, да, как-то так вышло, что о творчестве этого поэта, ушедшего из жизни всего в 31 год (застрелился из ружья), я узнал поздно и внезапно. И стал читать.
Прежде всего, бросается в глаза тяга Аронзона к творчеству во-первых Хлебникова, а во-вторых обэриутов. Неудержимое словотворчество и тяга к экспериментам, в том числе к зауми, роднит его с великими предшественниками. Поэтому поначалу Аронзон казался мне этаким Хлебниковым, по непонятной причуде и с неясной целью угодившим в Ленинград 60-х. Однако затем выяснилось, что это лишь одна из граней его творчества, есть и другие стихи со своим авторским голосом и в то же время некой как будто особой «петербургской» (хотя «городская» тема нечасто врывается в его поэзию) интонацией – эмоциональный и экзистенциальный надрыв прячутся за сдержанностью, тончайше подмеченные детали природы соседствуют с метафизикой, а интересные и уникальные находки рифм, образов и т. д. – с обыгрыванием классических тем.
Второй том собрания сочинений состоит из поэм, драматургии и прозы, но его я, увы, не прочитал.
В общем, да, как-то так вышло, что о творчестве этого поэта, ушедшего из жизни всего в 31 год (застрелился из ружья), я узнал поздно и внезапно. И стал читать.
Прежде всего, бросается в глаза тяга Аронзона к творчеству во-первых Хлебникова, а во-вторых обэриутов. Неудержимое словотворчество и тяга к экспериментам, в том числе к зауми, роднит его с великими предшественниками. Поэтому поначалу Аронзон казался мне этаким Хлебниковым, по непонятной причуде и с неясной целью угодившим в Ленинград 60-х. Однако затем выяснилось, что это лишь одна из граней его творчества, есть и другие стихи со своим авторским голосом и в то же время некой как будто особой «петербургской» (хотя «городская» тема нечасто врывается в его поэзию) интонацией – эмоциональный и экзистенциальный надрыв прячутся за сдержанностью, тончайше подмеченные детали природы соседствуют с метафизикой, а интересные и уникальные находки рифм, образов и т. д. – с обыгрыванием классических тем.
Второй том собрания сочинений состоит из поэм, драматургии и прозы, но его я, увы, не прочитал.
Forwarded from Парнасский пересмешник
Скромный, не самый талантливый книжный блог королевы Камиллы дорос до проведения собственного книжного фестиваля в Хэмптон-корте, загородном дворце английских королей в окрестностях Лондона. Расположен на левом берегу реки Темзы. Фестиваль имени королевы, точнее королевской читальной комнаты. Вот что админресурс животворящий делает
Forwarded from Историческая экспертиза
Д.В. Глухов. О тревогах благородного сословия. Рец.: П. О’Мара Русское дворянство времён Александра I / Пер. с англ. А. Шокаревой. М.: Новое литературное обозрение, 2023. 520 с.
Автор рецензируемой монографии исследует взаимоотношения Александра I с русским дворянством и делает вывод о неудачной попытке выстроить эффективный диалог между ними. Нерешительность и уклончивость политики Александра I к концу его правления вызывала недовольство и у консерваторов, и у радикальной части дворянства.
Автор рецензии – Глухов Дмитрий Владимирович, выпускник исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, кафедра «история России XIX века – начала ХХ века».
https://www.istorex.org/post/д-в-глухов-о-тревогах-благородного-сословия-рец-п-о-мара-русское-дворянство-времён
Автор рецензируемой монографии исследует взаимоотношения Александра I с русским дворянством и делает вывод о неудачной попытке выстроить эффективный диалог между ними. Нерешительность и уклончивость политики Александра I к концу его правления вызывала недовольство и у консерваторов, и у радикальной части дворянства.
Автор рецензии – Глухов Дмитрий Владимирович, выпускник исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, кафедра «история России XIX века – начала ХХ века».
https://www.istorex.org/post/д-в-глухов-о-тревогах-благородного-сословия-рец-п-о-мара-русское-дворянство-времён
(честно говоря, более краткий и эмоциональный вариант, который вы уже читали в этом канале, мне больше нравится)
Так получилось, что эту солидную монографию толщиной почти в 400 страниц я прочитал буквально за два дня. Просто был в разъездах, а вагоны метро в последние страшно сказать сколько лет стали моим главным читальным залом.
О чём книга: о становлении российского краеведения как такового и петербурговедения в частности. О том, что краеведение – уникальная в общем-то дисциплина, которая возникла и развивалась под мощным влиянием немецкого Heimatkunde («родиноведение»), но в итоге пошла своим путём и обрастала разными местными особенностями.
Есть место и роли личности в истории. Подробно разбирается вклад в изучение Петербурга таких глыб, как Александр Бенуа, Иван Гревс, Пётр Столпянский… Но особенно исследовательница выделяет Николая Павловича Анциферова. Помню, кстати, как несколько лет назад читал его книгу «Петербург Достоевского», и когда говорил об этом кому-то, то слышал нечто вроде «об этом многие пишут». А вот писали бы о Петербурге Достоевского эти многие, если б эту тему давным-давно не разработал Анциферов – довольно спорно.
В книге много говорится о становлении экскурсионного метода. Кстати, не без сюрпризов. С большим интересом узнал, что школьные экскурсии в момент зарождения этой формы обучения гораздо чаще предпринимались учителями естественных наук, которые возили своих подопечных на природу, исследовали с ними болота и леса, проводили различные измерения и собирали экспонаты для музеев. Были распространены и производственные экскурсии на заводы. А вот в гуманитарных науках экскурсиям поначалу уделялось совсем мало места, поездки в музеи и вовсе зачастую не считались экскурсиями, поскольку не знакомили школьников с «реальным миром» (С. 167). Так становится более понятным новаторство методов Гревса, возившего студентов в Италию, где на живом примере Рима, Флоренции, Венеции, Равенны и других городов погружал их в средневековую историю, и Анциферова, разрабатывавшего методологию литературных экскурсий, которых в начале 1910-х годов и вовсе не существовало. Поиски «гения места», постижение «души города» - всё оттуда же.
После революции эти метафизические поиски сменились более конкретными задачами. На протяжении 1920-х годов в краеведческом движении, центром которого стал Ленинград, боролись две тенденции: стремление к некой автономии от государства, самостоятельной постановке задач, и желание государства подчинить движение текущим задачам, зачесать всех под одну идеологическую гребёнку. Как итог – полный разгром советского краеведения на рубеже 1920-30-х гг. в связи с «академическим делом». Возрождение начнётся значительно позже, лишь после смерти Сталина.
И немного о том, чего в этой книге нет. Если глобально, то почти не охвачена 2-я половина ХХ и начало ХХI века. А ведь за это время город успевает обрасти новыми смысловыми пластами и не прекращает познавать себя. Впрочем, Эмили Д. Джонсон ещё во введении пишет, что происхождение российского краеведения интересует её больше, чем его современное развитие.
О чём книга: о становлении российского краеведения как такового и петербурговедения в частности. О том, что краеведение – уникальная в общем-то дисциплина, которая возникла и развивалась под мощным влиянием немецкого Heimatkunde («родиноведение»), но в итоге пошла своим путём и обрастала разными местными особенностями.
Есть место и роли личности в истории. Подробно разбирается вклад в изучение Петербурга таких глыб, как Александр Бенуа, Иван Гревс, Пётр Столпянский… Но особенно исследовательница выделяет Николая Павловича Анциферова. Помню, кстати, как несколько лет назад читал его книгу «Петербург Достоевского», и когда говорил об этом кому-то, то слышал нечто вроде «об этом многие пишут». А вот писали бы о Петербурге Достоевского эти многие, если б эту тему давным-давно не разработал Анциферов – довольно спорно.
В книге много говорится о становлении экскурсионного метода. Кстати, не без сюрпризов. С большим интересом узнал, что школьные экскурсии в момент зарождения этой формы обучения гораздо чаще предпринимались учителями естественных наук, которые возили своих подопечных на природу, исследовали с ними болота и леса, проводили различные измерения и собирали экспонаты для музеев. Были распространены и производственные экскурсии на заводы. А вот в гуманитарных науках экскурсиям поначалу уделялось совсем мало места, поездки в музеи и вовсе зачастую не считались экскурсиями, поскольку не знакомили школьников с «реальным миром» (С. 167). Так становится более понятным новаторство методов Гревса, возившего студентов в Италию, где на живом примере Рима, Флоренции, Венеции, Равенны и других городов погружал их в средневековую историю, и Анциферова, разрабатывавшего методологию литературных экскурсий, которых в начале 1910-х годов и вовсе не существовало. Поиски «гения места», постижение «души города» - всё оттуда же.
После революции эти метафизические поиски сменились более конкретными задачами. На протяжении 1920-х годов в краеведческом движении, центром которого стал Ленинград, боролись две тенденции: стремление к некой автономии от государства, самостоятельной постановке задач, и желание государства подчинить движение текущим задачам, зачесать всех под одну идеологическую гребёнку. Как итог – полный разгром советского краеведения на рубеже 1920-30-х гг. в связи с «академическим делом». Возрождение начнётся значительно позже, лишь после смерти Сталина.
И немного о том, чего в этой книге нет. Если глобально, то почти не охвачена 2-я половина ХХ и начало ХХI века. А ведь за это время город успевает обрасти новыми смысловыми пластами и не прекращает познавать себя. Впрочем, Эмили Д. Джонсон ещё во введении пишет, что происхождение российского краеведения интересует её больше, чем его современное развитие.
Казалось бы, прошло время больших обзорных трудов по российской истории, но, видимо, не совсем. Вот, например, Нэнси Коллманн, автор нескольких узкоспециализированных монографий, написала большой обзорный труд, в котором рассматривает Россию как империю. Формально Россия стала империей при Петре I, в 1721 году, но фактически значительно раньше. Исследовательница отталкивается от традиционного представления об империи как о могущественном и крупном многонациональном государстве, которое распространяет свою власть на территории, населённые народами с разным укладом жизни, разными традициями, религиями… Н. Коллманн смотрит на Россию как на «империю различий», то есть делает акцент как раз на поиске разных подходов к управлению столь пёстрым государственным образованием, судебной практике, установлению налогообложения, формированию войска. А также на том, как эти «различия» влияют на формирование конфессиональной и культурной политики государства.
Есть, конечно, в этой книге и плюсы, и минусы. Концептуально – всё очень интересно, но когда «приближаем камеру», то видим, что иногда автор плывёт в «неродных» для неё темах вроде истории Урала и т. п., иногда допускает досадные ошибки. Хотя кто не без греха? Ещё один минус – отсутствие ссылок. Правда, каждая глава снабжена особым образом структурированной библиографией, преимущественно англоязычной. Российские работы в ней, конечно, тоже указаны, но наиболее свежих и актуальных – не так много.
Есть, конечно, в этой книге и плюсы, и минусы. Концептуально – всё очень интересно, но когда «приближаем камеру», то видим, что иногда автор плывёт в «неродных» для неё темах вроде истории Урала и т. п., иногда допускает досадные ошибки. Хотя кто не без греха? Ещё один минус – отсутствие ссылок. Правда, каждая глава снабжена особым образом структурированной библиографией, преимущественно англоязычной. Российские работы в ней, конечно, тоже указаны, но наиболее свежих и актуальных – не так много.
Чего скрывать, люблю я читать интервью. Хорошая возможность увидеть и услышать человека с разных сторон, обратить внимание на то, что он говорит, как говорит и о чём, напротив, умалчивает. Ну а о моей любви к группе «Зимовье Зверей» и творчеству их лидера Константина Арбенина, думаю, знают многие. Много кого я познакомил с их песнями, хотя всякий раз старался особо не навязывать. В последнее время слушаю «Зимовье» чуть реже, так как тянусь скорее к свежим музыкальным, нежели текстовым, ощущениям. Но тут оказалась в моих руках книга интервью или даже бесед Арбенина с рязанским журналистом Анатолием Обыдёнкиным. Почему бы и нет?
Беседы эти сами по себе интересная примета времени. Состоялись они все, как я понимаю, примерно в середине нулевых, в эпоху «стабильности», когда главной угрозой свободному творчеству казалось засилье попсы и гламура. И на многие ныне популярные явления мейнстрима в музыке, кино, литературе в то время эстеты-интеллигенты смотрели с подозрением. И «Наше радио» ругали напропалую за то, что навязывает стандарты всякого бессмысленного рокапопса. Правда, его и сейчас ругают, но за другое.
Итак, Константин Арбенин. Главный герой книги предстаёт в этих «беседах» человеком зрелым и рассудительным, глубоко погружённым во всё, что вызывает его живой интерес. Любопытно: хоть он и проходит в моём воображаемом досье как музыкант, складывается ощущение, что литература и советский кинематограф занимают его куда больше, чем, собственно, музыка. Да и в песенном жанре его привлекает именно текстовая составляющая, и поэтому душа его больше тянется к разнообразным акустическим бардам, чем к новым веяниям рока.
Ещё К. А. показался мне человеком… по-хорошему консервативным. Не в политическом смысле, а в плане предпочтений. Классики привлекают его куда больше, чем новые раскрученные имена, а любовь Арбенина к советской поэзии это вообще отдельная тема разговора, но для такого разговора и человек нужен столь же подкованный. Обратила на себя внимание и категоричность арбенинских суждений. Мол, это мне не нравится, а это вообще ерунда какая-то и т. д. С одной стороны, приятно, что у человека есть сформировавшиеся вкусы и приоритеты, а также своё независимое мнение, но с другой – таким людям обычно трудно открывать для себя что-то новое и свежее, трудно бороться с мыслью о том, что когда-то и трава была зеленее. Впрочем, может быть, подобная категоричность это тоже примета времени – этакая рефлексия андеграунда перед лицом масскульта.
Пока готовил этот текст, зашёл в ВК и обнаружил, что теперь журналист Обыдёнкин и поэт Арбенин, похоже, идейно стоят по разные стороны баррикад. Некоторые легенды русского рока, чьи имена не раз встречались на страницах книги, для журналиста Обыдёнкина теперь дураки и предатели, а последний пост на его стене, посвящённый Арбенину, датирован то ли 2019, то ли 2020 годом. Вот ведь как бывает.
Беседы эти сами по себе интересная примета времени. Состоялись они все, как я понимаю, примерно в середине нулевых, в эпоху «стабильности», когда главной угрозой свободному творчеству казалось засилье попсы и гламура. И на многие ныне популярные явления мейнстрима в музыке, кино, литературе в то время эстеты-интеллигенты смотрели с подозрением. И «Наше радио» ругали напропалую за то, что навязывает стандарты всякого бессмысленного рокапопса. Правда, его и сейчас ругают, но за другое.
Итак, Константин Арбенин. Главный герой книги предстаёт в этих «беседах» человеком зрелым и рассудительным, глубоко погружённым во всё, что вызывает его живой интерес. Любопытно: хоть он и проходит в моём воображаемом досье как музыкант, складывается ощущение, что литература и советский кинематограф занимают его куда больше, чем, собственно, музыка. Да и в песенном жанре его привлекает именно текстовая составляющая, и поэтому душа его больше тянется к разнообразным акустическим бардам, чем к новым веяниям рока.
Ещё К. А. показался мне человеком… по-хорошему консервативным. Не в политическом смысле, а в плане предпочтений. Классики привлекают его куда больше, чем новые раскрученные имена, а любовь Арбенина к советской поэзии это вообще отдельная тема разговора, но для такого разговора и человек нужен столь же подкованный. Обратила на себя внимание и категоричность арбенинских суждений. Мол, это мне не нравится, а это вообще ерунда какая-то и т. д. С одной стороны, приятно, что у человека есть сформировавшиеся вкусы и приоритеты, а также своё независимое мнение, но с другой – таким людям обычно трудно открывать для себя что-то новое и свежее, трудно бороться с мыслью о том, что когда-то и трава была зеленее. Впрочем, может быть, подобная категоричность это тоже примета времени – этакая рефлексия андеграунда перед лицом масскульта.
Пока готовил этот текст, зашёл в ВК и обнаружил, что теперь журналист Обыдёнкин и поэт Арбенин, похоже, идейно стоят по разные стороны баррикад. Некоторые легенды русского рока, чьи имена не раз встречались на страницах книги, для журналиста Обыдёнкина теперь дураки и предатели, а последний пост на его стене, посвящённый Арбенину, датирован то ли 2019, то ли 2020 годом. Вот ведь как бывает.
За лаконичным названием прячется тонкая книжка в мягкой обложке со столь же лаконичными (и одновременно ироничными) авторскими иллюстрациями. Это не полное собрание стихов Константина Арбенина, а лишь незначительная часть его творческого наследия. В этой книге собраны стихи, написанные автором в 2000-х, среди них есть шуточные, есть более серьёзные, есть сказочные, есть философские. Есть шедевральный «Монолог о языке», который вообще-то является частью этакой мини-пьесы, но на концертах часто исполняется отдельным номером.
Многие из этих стихотворений обрели новую жизнь, войдя, уже в виде песен, в поздние альбомы «Зимовья зверей» - «Как взрослые», «Всегда готов к рок-н-роллу» и некоторые другие релизы. Действительно, есть в этих стихах некая «взрослость», их настроение – не карнавально-рок-н-ролльное… Скорее, они пронизаны печальной иронией и ощущением чего-то безвозвратно ушедшего. «На меня смотрит завтра», программная вещь позднего «Зимовья», - яркий тому пример.
Многие из этих стихотворений обрели новую жизнь, войдя, уже в виде песен, в поздние альбомы «Зимовья зверей» - «Как взрослые», «Всегда готов к рок-н-роллу» и некоторые другие релизы. Действительно, есть в этих стихах некая «взрослость», их настроение – не карнавально-рок-н-ролльное… Скорее, они пронизаны печальной иронией и ощущением чего-то безвозвратно ушедшего. «На меня смотрит завтра», программная вещь позднего «Зимовья», - яркий тому пример.
Сборник статей по итогам одноимённой международной конференции, прошедшей в прошлом годуу в МГУ. Судя по всему, «международная» - одно название, иностранных спикеров можно пересчитать по пальцам одной руки, куда больше – всяких знакомых имён (знакомых с разных сторон, то с хорошей, то с не очень хорошей). Собственно, поэтому и купил эту книгу. Разброс тем довольно широк, по качеству статьи тоже отличаются. Как мне показалось, работы, связанные с международными событиями XIX и начала XX вв., получились более содержательными и свободными от разных идеологических посылов. Очень много статей, целый раздел, посвящено балканской проблеме.
Скажу честно, прочитал не всё, некоторые совсем уж узкоспециализированные статьи (о кинологической службе, о сотрудничестве в области метеорологии и т. д.) пролистывал.
P. S. Интересно, почему «труды исторического факультета МГУ» издаются в Санкт-Петербурге?
Скажу честно, прочитал не всё, некоторые совсем уж узкоспециализированные статьи (о кинологической службе, о сотрудничестве в области метеорологии и т. д.) пролистывал.
P. S. Интересно, почему «труды исторического факультета МГУ» издаются в Санкт-Петербурге?