Иногда автор этого канала не только читает книжки и пишет о них какие-то слова, но и рассказывает всякое вот в этом подкасте.
https://music.yandex.ru/album/17799742/track/113547124?utm_medium=copy_link
https://music.yandex.ru/album/17799742/track/113547124?utm_medium=copy_link
Яндекс Музыка
Выпуск 8. Споры о полку Игореве слушать онлайн на Яндекс Музыке
Слушайте на Яндекс Музыке
Что есть в этой книге? Во-первых, есть Александр I, который всё детство метался между екатерининским борделем и павловской казармой, был воспитан в духе идеалов Просвещения и вырос в мечтах о розовых пони надежде реформировать весь наш российский бардак, даровать стране мудрые законы и так далее.
Но каким бы самодержавным монархом он ни был, в одиночку царь не справится. Нужны достойные и компетентные помощники не только в центре, но и на местах, чтобы не только планировать реформы и воплощать их в жизнь, но и управлять страной по новым, так сказать, правилам. Кто же будет этим всем заниматься? Прежде всего, дворянство. Некогда опора трона, а после Манифеста о вольности дворянства и Жалованной грамоты – привилегированное сословие, члены которого которое формально избавлены от необходимости нести службу и вольны жить в своё удовольствие. Но дворяне дворянам рознь. Есть богатейшие и могущественные аристократы, потомки древних родов, владеющие тысячами крепостных. А есть бедные провинциальные дворяне, которые сами мало чем отличаются от крестьянских мужиков. Есть блестяще образованные светила и полиглоты, а есть те, кто считает получение даже школьного образования делом отнюдь не дворянским.
Готовы ли они к грядущим реформам? Этот вопрос можно понимать двояко. Во-первых, готово ли российское дворянство стать проводником реформ и участвовать в перестройке государства на новый лад? Найдутся ли среди них достаточно надёжные и образованные сотрудники для этих больших дел? Во-вторых, нужны ли дворянству эти реформы или оно и так прекрасно себя чувствует? Это зависит уже от многих факторов: воспитание, мировоззрение, политическая культура дворянства. Возможно, именно политическая культура является ключевым понятием этой книги. Как мы знаем, отношение к реформам, к крестьянскому вопросу, к ограничению самодержавия всегда было в дворянской среде неоднозначным. И чем дальше, тем сильнее росла пропасть между консерваторами, не желавшими терять свои привилегии и свои «особые отношения» с царём и терпеть возле него всяких выскочек вроде поповича Сперанского, и радикальным меньшинством, которое, напротив, пыталось выступать с инициативами преобразований и было крайне разочаровано, когда царь душил их прекрасные порывы. Александр, сталкиваясь с недовольством в придворной среде (и даже в собственной семье), действовал нерешительно, всё больше разувериваясь в возможности что-то изменить, мало кому доверял и всё больше раздражал и охранителей, и радикалов.
Автор монографии приходит к довольно-таки неутешительным выводам об уровне политической культуры дворянства и выстраивает связь между неудачными (или удачными, но половинчатыми) попытками реформ и неспособностью царя наладить нормальные отношения с дворянством. Получается палка о двух концах: царь видит, что «народ не тот» (не народ, конечно, а дворянство) и каши с ним не сваришь, а «народу» в свою очередь не шибко нравится царь… Не со всеми итоговыми и промежуточными выводами исследователя можно согласиться, а его попытка провести в послесловии параллели с сегодняшним днём и вовсе выглядит нелепо, но большой и внятно структурированный фактический материал даёт массу пищи для ума.
Это лишь короткий отзыв, но в обозримом будущем ожидается и более основательная рецензия. Как говорится, coming soon.
Но каким бы самодержавным монархом он ни был, в одиночку царь не справится. Нужны достойные и компетентные помощники не только в центре, но и на местах, чтобы не только планировать реформы и воплощать их в жизнь, но и управлять страной по новым, так сказать, правилам. Кто же будет этим всем заниматься? Прежде всего, дворянство. Некогда опора трона, а после Манифеста о вольности дворянства и Жалованной грамоты – привилегированное сословие, члены которого которое формально избавлены от необходимости нести службу и вольны жить в своё удовольствие. Но дворяне дворянам рознь. Есть богатейшие и могущественные аристократы, потомки древних родов, владеющие тысячами крепостных. А есть бедные провинциальные дворяне, которые сами мало чем отличаются от крестьянских мужиков. Есть блестяще образованные светила и полиглоты, а есть те, кто считает получение даже школьного образования делом отнюдь не дворянским.
Готовы ли они к грядущим реформам? Этот вопрос можно понимать двояко. Во-первых, готово ли российское дворянство стать проводником реформ и участвовать в перестройке государства на новый лад? Найдутся ли среди них достаточно надёжные и образованные сотрудники для этих больших дел? Во-вторых, нужны ли дворянству эти реформы или оно и так прекрасно себя чувствует? Это зависит уже от многих факторов: воспитание, мировоззрение, политическая культура дворянства. Возможно, именно политическая культура является ключевым понятием этой книги. Как мы знаем, отношение к реформам, к крестьянскому вопросу, к ограничению самодержавия всегда было в дворянской среде неоднозначным. И чем дальше, тем сильнее росла пропасть между консерваторами, не желавшими терять свои привилегии и свои «особые отношения» с царём и терпеть возле него всяких выскочек вроде поповича Сперанского, и радикальным меньшинством, которое, напротив, пыталось выступать с инициативами преобразований и было крайне разочаровано, когда царь душил их прекрасные порывы. Александр, сталкиваясь с недовольством в придворной среде (и даже в собственной семье), действовал нерешительно, всё больше разувериваясь в возможности что-то изменить, мало кому доверял и всё больше раздражал и охранителей, и радикалов.
Автор монографии приходит к довольно-таки неутешительным выводам об уровне политической культуры дворянства и выстраивает связь между неудачными (или удачными, но половинчатыми) попытками реформ и неспособностью царя наладить нормальные отношения с дворянством. Получается палка о двух концах: царь видит, что «народ не тот» (не народ, конечно, а дворянство) и каши с ним не сваришь, а «народу» в свою очередь не шибко нравится царь… Не со всеми итоговыми и промежуточными выводами исследователя можно согласиться, а его попытка провести в послесловии параллели с сегодняшним днём и вовсе выглядит нелепо, но большой и внятно структурированный фактический материал даёт массу пищи для ума.
Это лишь короткий отзыв, но в обозримом будущем ожидается и более основательная рецензия. Как говорится, coming soon.
Большой привет любителям сомнительных терминов "Московия" и "московиты":
"Кроме того, автор по зрелом размышлении не употребляет слова «московит», а пользуется словом «русский». Ведь в этой стране принято говорить «русский» от России, равно как говорят: «испанец» от Испании, а не «мадридец»; «англичанин» от Англии, а не «лондонец»; «немец» от Германии, а не «венец», «гамбуржец» и т. д."
Точное известие о… крепости и городе Санкт-Петербург, о крепостце Кроншлот и их окрестностях… (перевод с немецкого) // Беспятых Ю. Н. (сост.) Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. С. 47
"Кроме того, автор по зрелом размышлении не употребляет слова «московит», а пользуется словом «русский». Ведь в этой стране принято говорить «русский» от России, равно как говорят: «испанец» от Испании, а не «мадридец»; «англичанин» от Англии, а не «лондонец»; «немец» от Германии, а не «венец», «гамбуржец» и т. д."
Точное известие о… крепости и городе Санкт-Петербург, о крепостце Кроншлот и их окрестностях… (перевод с немецкого) // Беспятых Ю. Н. (сост.) Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. С. 47
и на ночь глядя — про покойничков:
Ещё на этом острове есть Аптекарский сад – очень большая площадь, но без особенных редкостей. Поскольку же в этом месте берег довольно высок, да к тому же в саду есть маленький песчаный холм, то вода никогда туда не заливается, и поэтому немцы выбрали это место для своего кладбища. Однако там мёртвые далеко не в безопасности, так как часто их снова выкапывают из-за савана, грабят и так бросают, пока кого-то опять будут хоронить или же (возможно, спустя долгое время) родственники об этом не узнают и им придётся ещё раз погребать тело.
По этой причине некоторые немцы хоронят своих мёртвых на своих дворах, особенно детей, а тот, кто располагает средствами, выставляет на некоторое время собственную охрану в Аптекарском саду до тех пор, пока не сочтёт, что о покойнике с его саваном забыли.
В 1715 году воры через два дня после похорон хотели выкопать тело немецкого придворного музыканта и уже разломали заступами и другими орудиями в земле гроб, но поскольку они неправильно ухватились за тело, намереваясь вытащить его за ноги, то не успели управиться с работой и удалились. Утром люди увидели торчавшие из могилы ноги, и некоторые старые русские женщины определённо подумали, что мёртвые хотят воскреснуть.
Из книги Фридриха-Христиана Вебера «Преображённая Россия» (перевод с немецкого) // Беспятых Ю. Н. (сост.) Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. С. 114
Ещё на этом острове есть Аптекарский сад – очень большая площадь, но без особенных редкостей. Поскольку же в этом месте берег довольно высок, да к тому же в саду есть маленький песчаный холм, то вода никогда туда не заливается, и поэтому немцы выбрали это место для своего кладбища. Однако там мёртвые далеко не в безопасности, так как часто их снова выкапывают из-за савана, грабят и так бросают, пока кого-то опять будут хоронить или же (возможно, спустя долгое время) родственники об этом не узнают и им придётся ещё раз погребать тело.
По этой причине некоторые немцы хоронят своих мёртвых на своих дворах, особенно детей, а тот, кто располагает средствами, выставляет на некоторое время собственную охрану в Аптекарском саду до тех пор, пока не сочтёт, что о покойнике с его саваном забыли.
В 1715 году воры через два дня после похорон хотели выкопать тело немецкого придворного музыканта и уже разломали заступами и другими орудиями в земле гроб, но поскольку они неправильно ухватились за тело, намереваясь вытащить его за ноги, то не успели управиться с работой и удалились. Утром люди увидели торчавшие из могилы ноги, и некоторые старые русские женщины определённо подумали, что мёртвые хотят воскреснуть.
Из книги Фридриха-Христиана Вебера «Преображённая Россия» (перевод с немецкого) // Беспятых Ю. Н. (сост.) Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. С. 114
Я бывал в обществе некоторых из тех, кого он обязал строиться на Адмиралтейском острове, и они говорили, что имели «прекрасные дома в окрестностях Москвы с плодоносными садами и землями, доходы от которых были достаточны для удобной жизни в удовольствиях вместе с семьями, но они были вынуждены приехать сюда и жить в этом нездоровом и неприятном климате, где не могут иметь ничего, кроме чрезмерно больших расходов, средства на покрытие которых им приходится получать издалека». Они предложили мне отведать, наряду с другими вкуснейшими фруктами из тех садов, каких-то прозрачных яблок восхитительного вкуса. Они добавляли, что их не только заставили покинуть свои дома и сады, но что они не смели туда вернуться во время его (Петра I) правления, разве только на краткий срок по важному и неотложному делу и с его позволения, которого им приходилось выпрашивать на протяжении целых месяцев. Они легко признавались в том, что часто желали, чтобы Петербург ушёл под воду.
О. де ла Мотрэ. Из «Путешествия…» (перевод с английского) // Беспятых Ю. Н. (сост.) Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. С. 239
О. де ла Мотрэ. Из «Путешествия…» (перевод с английского) // Беспятых Ю. Н. (сост.) Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л., 1991. С. 239
Те, кто хоть немного интересуется отечественной историей, знают, что сообщения иностранцев о России составляют большой и значимый пласт источников. Разумеется, они разнообразны и многогранны, и требуют особого подхода, более сложного, чем тот, которого придерживается один доктор белгородских наук, предпочитающий верить иностранцам, когда они хвалят Россию, и объявлять их писания враньём, когда в них присутствует критика.
В петровскую эпоху, как известно, контакты с Европой резко расширились. Многих, от опытных профессионалов до лихих авантюристов, привлёк указ Петра I о приглашении иностранных специалистов на службу, суливший неплохой заработок. Также умножились и упрочнились дипломатические, научные, торговые контакты. Естественно, многие европейцы, увидевшие, как на их глазах стремительно меняется страна, оставляли записки о своей жизни в России. Какие-то из них стали практически хрестоматийными, другие известны куда хуже.
Больше всего иностранцев, конечно, привлекал Петербург – новая столица, которая стремительно росла на берегах Невы. Разумеется, личные впечатления от знакомства с этим городом, рассказы очевидцев, слухи, - всё это находило отражение на страницах их сочинений.
Ю. Н. Беспятых собрал в этой книге сочинения (или их фрагменты) авторов разного происхождения и рода занятий. Немцы, поляки, француз, швед, англичанин, дипломаты, путешественники, офицер на русской службе, военнопленный… У каждого свои задачи, своё мировоззрение, свои интересы. Где-то их воспоминания пересекаются и почти что дублируют друг друга, а где-то – раз! – и возникают уникальные и тонко подмеченные наблюдения о русской жизни, такой для них необычной и далёкой.
В петровскую эпоху, как известно, контакты с Европой резко расширились. Многих, от опытных профессионалов до лихих авантюристов, привлёк указ Петра I о приглашении иностранных специалистов на службу, суливший неплохой заработок. Также умножились и упрочнились дипломатические, научные, торговые контакты. Естественно, многие европейцы, увидевшие, как на их глазах стремительно меняется страна, оставляли записки о своей жизни в России. Какие-то из них стали практически хрестоматийными, другие известны куда хуже.
Больше всего иностранцев, конечно, привлекал Петербург – новая столица, которая стремительно росла на берегах Невы. Разумеется, личные впечатления от знакомства с этим городом, рассказы очевидцев, слухи, - всё это находило отражение на страницах их сочинений.
Ю. Н. Беспятых собрал в этой книге сочинения (или их фрагменты) авторов разного происхождения и рода занятий. Немцы, поляки, француз, швед, англичанин, дипломаты, путешественники, офицер на русской службе, военнопленный… У каждого свои задачи, своё мировоззрение, свои интересы. Где-то их воспоминания пересекаются и почти что дублируют друг друга, а где-то – раз! – и возникают уникальные и тонко подмеченные наблюдения о русской жизни, такой для них необычной и далёкой.
И снова Бердяев. Наконец-то дочитал последний из томов, которыми разжился, посетив однажды магазин «У кентавра». В эту книгу вошли лекции «Смысл истории», сборник эссе «Новое Средневековье», а в качестве приложения – книга «Освальд Шпенглер и Закат Европы», этакая реакция крупных русских мыслителей на нашумевший «интеллектуальный бестселлер», ставшая в каком-то смысле катализатором истории «философского парохода».
Все эти работы написаны в начале 1920-х годов, их объединяет идея постигшего человечество кризиса, на них лежит отпечаток Первой мировой войны и русской революции, отпечаток крушения империй и утверждения новых общественно-политических форм. Для Бердяева это прежде всего кризис гуманизма, крах великого стремления соединить религиозные поиски человечества с утверждением примата человеческой личности. Коренная неудача исторического процесса в целом – невозможность утверждения Царства Божия. Раз за разом великие задачи, которые ставила перед собою та или иная эпоха, оканчивались крахом, пусть даже в процессе этих великих культурных поисков рождались шедевры. «Культура всегда бывала великой неудачей жизни», - пишет Бердяев. Примеры, приведённые Николаем Александровичем в «Смысле истории», особенно о неудаче Ренессанса в христианском мире, будто отсылают нас к идеям «нового религиозного сознания». Дмитрий Мережковский, главный их апологет, стремился примирить дух и плоть, религию и культуру. Когда-то Бердяев испытал сильное влияние «нового христианства» (я об этом уже писал), теперь же он констатирует крах этих идей.
Все эти работы написаны в начале 1920-х годов, их объединяет идея постигшего человечество кризиса, на них лежит отпечаток Первой мировой войны и русской революции, отпечаток крушения империй и утверждения новых общественно-политических форм. Для Бердяева это прежде всего кризис гуманизма, крах великого стремления соединить религиозные поиски человечества с утверждением примата человеческой личности. Коренная неудача исторического процесса в целом – невозможность утверждения Царства Божия. Раз за разом великие задачи, которые ставила перед собою та или иная эпоха, оканчивались крахом, пусть даже в процессе этих великих культурных поисков рождались шедевры. «Культура всегда бывала великой неудачей жизни», - пишет Бердяев. Примеры, приведённые Николаем Александровичем в «Смысле истории», особенно о неудаче Ренессанса в христианском мире, будто отсылают нас к идеям «нового религиозного сознания». Дмитрий Мережковский, главный их апологет, стремился примирить дух и плоть, религию и культуру. Когда-то Бердяев испытал сильное влияние «нового христианства» (я об этом уже писал), теперь же он констатирует крах этих идей.
Сборник «Новое Средневековье» содержит три эссе о всяком разном насущном. Остановлюсь на одноимённом. С подачи Бердяева само понятие «новое средневековье» прочно вошло в публицистику как символ торжества мракобесия, обскурантизма, махровой реакции и т. д. Забавно, но сам философ вкладывал в «новое Средневековье» иной смысл. И опять речь идёт о кризисе гуманизма, кризисе современного Бердяеву капиталистического индустриального общества (собственно, логическая цепочка «гуманизм – индивидуализм – капитализм» должна быть понятна): «Рушатся основы миросозерцания XIX века, и потому рушатся обоснованные на нём государства и культуры. Рушатся государства монархические и демократические, одинаково имевшие в своей первооснове гуманизм… <…> Никто более не верит ни в какие юридические и политические нормы, никто ни в грош не ставит никаких конституций. Всё решается реальной силой». Довольно мрачные картины рисует Бердяев. Коммунизм и фашизм, движения весьма брутальные и по своей сути коллективистские – вот признаки нового средневековья.
И всё же «новое Средневековье» для Бердяева лишено однозначно негативной коннотации. Почему? Ну смотрите сами: старое общество рушится не просто так – войны и революции вскрыли множество слабостей, противоречий и язв больного человеческого «организма». На смену дискредитировавшим себя общественным отношениям, порождённым эпохой капитализма, должны прийти новые, более простые и «здоровые». Бердяев предрекает этакий дауншифтинг: «Чтобы дольше жить, обанкротившимся народам придётся, быть может, вступить на иной путь, на путь ограничения похоти жизни, ограничения бесконечного роста потребностей и роста народонаселения, путь нового аскетизма, т. е. отрицания основ индустриально-капиталистической системы. <…> Придётся по-новому обратиться к природе, к сельскому хозяйству, к ремёслам. Город должен приблизиться к деревне. Придётся организовываться в хозяйственные союзы и корпорации, принцип конкуренции заменить принципом кооперации». Что ж, в бывшем марксисте Бердяеве всё ещё жив социалист. Но, конечно, главной скрепой этого нового общества, где «большую роль будут играть трудящиеся массы, народные слои», будет не марксистское учение и не какая-либо ещё политическая идеология, а религия. То есть, настанет время той самой «религиозной общественности», о которой много и часто говорила русская религиозная интеллигенция, например, на заседаниях Религиозно-философского общества. Кто-то из исследователей назвал эту концепцию Бердяева социально-теологической утопией. И очень интересно исследовать эту картину мира почти сто лет спустя, в 2023 году.
И всё же «новое Средневековье» для Бердяева лишено однозначно негативной коннотации. Почему? Ну смотрите сами: старое общество рушится не просто так – войны и революции вскрыли множество слабостей, противоречий и язв больного человеческого «организма». На смену дискредитировавшим себя общественным отношениям, порождённым эпохой капитализма, должны прийти новые, более простые и «здоровые». Бердяев предрекает этакий дауншифтинг: «Чтобы дольше жить, обанкротившимся народам придётся, быть может, вступить на иной путь, на путь ограничения похоти жизни, ограничения бесконечного роста потребностей и роста народонаселения, путь нового аскетизма, т. е. отрицания основ индустриально-капиталистической системы. <…> Придётся по-новому обратиться к природе, к сельскому хозяйству, к ремёслам. Город должен приблизиться к деревне. Придётся организовываться в хозяйственные союзы и корпорации, принцип конкуренции заменить принципом кооперации». Что ж, в бывшем марксисте Бердяеве всё ещё жив социалист. Но, конечно, главной скрепой этого нового общества, где «большую роль будут играть трудящиеся массы, народные слои», будет не марксистское учение и не какая-либо ещё политическая идеология, а религия. То есть, настанет время той самой «религиозной общественности», о которой много и часто говорила русская религиозная интеллигенция, например, на заседаниях Религиозно-философского общества. Кто-то из исследователей назвал эту концепцию Бердяева социально-теологической утопией. И очень интересно исследовать эту картину мира почти сто лет спустя, в 2023 году.
И напоследок – «Освальд Шпенглер и Закат Европы». Сборник, объединивший статьи Николая Бердяева, Фёдора Степуна, Семёна Франка и Якова Букшпана, вышел в 1922 году. Книга немецкого мыслителя Шпенглера, предрекавшего крах состарившейся европейской цивилизации и подъём молодых культур, в том числе «русско-сибирской», стала классикой цивилизационного подхода к типологии обществ и вызвала в своё время большой ажиотаж. Бердяев и остальные высоко оценили эрудицию, кругозор и полёт мысли автора книги, его вызывающе ненаучный подход к истории, но в целом отнеслись к «Закату Европы» с долей критики. Было сказано важное: Шпенглер при всей своей эрудиции судит о других культурах (китайской, индийской, мезоамериканской и пр.) с позиции европейца и выделяет для их идентификации те черты, которые он, как европеец, считает важными, но которые, возможно, в этих культурах в действительности играли куда меньшее и уж точно не определяющее значение. Другими словами, автор «Заката Европы» строит свои глубокомысленные концепции лишь на том образе всех этих великих и непохожих друг на друга культур и цивилизаций, который существует в его голове и мало соответствует реальности. Пожалуй, это наблюдение стоит распространить и на всех прочих любителей разных «глобальных концепций», призванных объяснить происходящие в мире процессы, чьи построения сначала обрушивают на читателя всю мощь авторской эрудиции, а затем рассыпаются при столкновении с эмпирическими фактами.
Книга Л. М. Ляшенко «Два брата-акробата на российском престоле» - новейшая, но, увы, не лучшая монография о правлении императоров – Александра I и Николая I, которую я приобрёл за конскую цену в книжном магазине «Москва». Работа в целом компилятивная, основанная исключительно на опубликованных источниках и трудах других авторов. Поэтому и каждая часть книги сильно зависит от имеющейся историографической базы. Возможно, поэтому главы об Александре I выглядят интереснее и в плане привлечённой литературы, и в том, что касается каких-то авторских наблюдений. Тем более, что раньше Леонид Михайлович уже писал биографию Александра Павловича для малой серии ЖЗЛ. Главы о Николае I, оценки его личности и правления, выдержаны в традициях классической либеральной историографии и вряд ли удивят читателя какими-то новыми выводами.
Удивило и отсутствие некоего сравнительного анализа двух продолжительных и значимых для российской истории царствований. Для чего тогда нужно было объединять под одной обложкой две разных истории. Для объёма?
Хватает претензий и к авторскому стилю повествования. Понятно, что книга писалась скорее для широкого круга читателей, но всё же излишняя «болтливость», какой-то назойливый внутренний диалог с читателем, не всегда удачно подобранные эпиграфы и особенно (что меня раздражало больше всего) – вот эти авторские уточнения (и отступления) в скобках, - изрядно утомляют. Нас ещё на 1 курсе отучали так писать.
И напоследок ещё один привет издательству «Вече». Помимо цены, удивили некоторые особенности оформления. Прекрасная обложка, симпатичная вклейка иллюстраций, при этом излишне затейливые «исконно русские» шрифты в заголовках и совершенно по-дурацки оформленные ссылки! В общем, двойственные впечатления от сего издания, а в целом вердикт по книге такой: местами интересная, но к прочтению необязательная.
Удивило и отсутствие некоего сравнительного анализа двух продолжительных и значимых для российской истории царствований. Для чего тогда нужно было объединять под одной обложкой две разных истории. Для объёма?
Хватает претензий и к авторскому стилю повествования. Понятно, что книга писалась скорее для широкого круга читателей, но всё же излишняя «болтливость», какой-то назойливый внутренний диалог с читателем, не всегда удачно подобранные эпиграфы и особенно (что меня раздражало больше всего) – вот эти авторские уточнения (и отступления) в скобках, - изрядно утомляют. Нас ещё на 1 курсе отучали так писать.
И напоследок ещё один привет издательству «Вече». Помимо цены, удивили некоторые особенности оформления. Прекрасная обложка, симпатичная вклейка иллюстраций, при этом излишне затейливые «исконно русские» шрифты в заголовках и совершенно по-дурацки оформленные ссылки! В общем, двойственные впечатления от сего издания, а в целом вердикт по книге такой: местами интересная, но к прочтению необязательная.
Монография Б. И. Колоницкого, увидевшая свет в год столетия революции, вызвала немалый ажиотаж, и 4 года спустя появилось её переиздание. Пусть совсем небольшим тиражом, всего 500 экземпляров, но всё же.
О чём, собственно, эта книга? Казалось бы, она об А. Ф. Керенском, который родился, учился, женился… Но не совсем. Она о том образе «вождя революции», который в 1917 году лепила из Керенского революционная пресса, единомышленники, поклонники, да и не только они. И удивительно, как восприятие этой фигуры поменялось меньше, чем за год: весной 1917 года сложно было представить, что героическому «министру-социалисту» вскоре придётся спасаться от большевиков в автомобиле американского посольства.
Колоницкий сосредотачивается на нескольких месяцах 1917 года – с марта (падение царской власти) до июня (пик популярности Керенского: вскоре он возглавит правительство). Автор кропотливо, с использованием широчайшего круга источников исследует формирование образа Керенского, его репутации, его самопрезентации, политического портрета, воссоздаваемого в речах и статьях политическими союзниками и недоброжелателями. Основной тезис книги: «важнейшие культурные формы прославления «вождя народа» и использования его авторитета были выработаны уже в марте-июне 1917 года, а впоследствии востребованы при создании других революционных культов, в т. ч. культов советских вождей и даже белых лидеров». Собственно, этот тезис почему-то больше всего возмутил оппонентов, которые увидели якобы «отождествление» культа Керенского и культа Сталина, хотя этого тут и в помине нет. А вместе с тем появление этаких «народных лидеров» после Первой мировой войны стало практически массовым явлением в мировом масштабе. Можно вспомнить Муссолини, Ататюрка и других. Вообще было бы интересно обратиться к «международному опыту», этого в книге не хватает.
И получается немного неоднозначное впечатление. С одной стороны, это действительно высокопрофессиональное и подробнейшее исследование довольно узкой темы. Я предполагаю (судя по названию, больше подходящему статье, чем монографии), что оно и выросло из некой статьи и разрослось до размеров книги. Впрочем, эту догадку можно подтвердить (или опровергнуть), ознакомившись с библиографией уважаемого автора.
И в то же время книга будто обрывается на полуслове. Да, вот сформировался образ «вождя революции». И дальше что? Вот автор сравнивает «культ» Керенского с культами Ленина, Троцкого, Сталина. Но ведь культ Керенского просуществовал совсем недолго, он рухнул как карточный домик, и на смену образу «сильного человека в правительстве» очень быстро пришли шутки про «Александру Фёдоровну» и миф о побеге из Зимнего дворца в женском платье. Такая стремительная смена настроений и отношения к председателю правительства достойны серьёзного осмысления не меньше, чем становление его «культа».
О чём, собственно, эта книга? Казалось бы, она об А. Ф. Керенском, который родился, учился, женился… Но не совсем. Она о том образе «вождя революции», который в 1917 году лепила из Керенского революционная пресса, единомышленники, поклонники, да и не только они. И удивительно, как восприятие этой фигуры поменялось меньше, чем за год: весной 1917 года сложно было представить, что героическому «министру-социалисту» вскоре придётся спасаться от большевиков в автомобиле американского посольства.
Колоницкий сосредотачивается на нескольких месяцах 1917 года – с марта (падение царской власти) до июня (пик популярности Керенского: вскоре он возглавит правительство). Автор кропотливо, с использованием широчайшего круга источников исследует формирование образа Керенского, его репутации, его самопрезентации, политического портрета, воссоздаваемого в речах и статьях политическими союзниками и недоброжелателями. Основной тезис книги: «важнейшие культурные формы прославления «вождя народа» и использования его авторитета были выработаны уже в марте-июне 1917 года, а впоследствии востребованы при создании других революционных культов, в т. ч. культов советских вождей и даже белых лидеров». Собственно, этот тезис почему-то больше всего возмутил оппонентов, которые увидели якобы «отождествление» культа Керенского и культа Сталина, хотя этого тут и в помине нет. А вместе с тем появление этаких «народных лидеров» после Первой мировой войны стало практически массовым явлением в мировом масштабе. Можно вспомнить Муссолини, Ататюрка и других. Вообще было бы интересно обратиться к «международному опыту», этого в книге не хватает.
И получается немного неоднозначное впечатление. С одной стороны, это действительно высокопрофессиональное и подробнейшее исследование довольно узкой темы. Я предполагаю (судя по названию, больше подходящему статье, чем монографии), что оно и выросло из некой статьи и разрослось до размеров книги. Впрочем, эту догадку можно подтвердить (или опровергнуть), ознакомившись с библиографией уважаемого автора.
И в то же время книга будто обрывается на полуслове. Да, вот сформировался образ «вождя революции». И дальше что? Вот автор сравнивает «культ» Керенского с культами Ленина, Троцкого, Сталина. Но ведь культ Керенского просуществовал совсем недолго, он рухнул как карточный домик, и на смену образу «сильного человека в правительстве» очень быстро пришли шутки про «Александру Фёдоровну» и миф о побеге из Зимнего дворца в женском платье. Такая стремительная смена настроений и отношения к председателю правительства достойны серьёзного осмысления не меньше, чем становление его «культа».
О Керенском и некоторых моментах его биографии:
Школьные успехи указывали на необычайную одарённость лидера, проявлявшуюся ещё в детстве и юности, — полезный факт для укрепления его политического авторитета. Отмечал Тан и артистизм будущего лидера: "С ранней юности он проявлял черты духовного кипения, чувствовал влечение к музыке, к искусству, выступал артистом в "Ревизоре" и с успехом играл заглавную роль".
Артистизм, как мы увидим далее, был в первые месяцы революции важен и для политических действий Керенского, и для его репрезентации. И всё же об исполнении Керенским роли Хлестакова его биографы, как правило, благоразумно умалчивали: известные качества персонажа легко могли быть перенесены и на того исполнителя, который необычайно хорошо играл эту роль. Впоследствии, в период неудач главы Временного правительства, а затем и в эмиграции, его открыто сравнивали с героем Гоголя.
Колоницкий Б. И. «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март-июнь 1917 года). 2-е изд. М., 2021. С. 48
Школьные успехи указывали на необычайную одарённость лидера, проявлявшуюся ещё в детстве и юности, — полезный факт для укрепления его политического авторитета. Отмечал Тан и артистизм будущего лидера: "С ранней юности он проявлял черты духовного кипения, чувствовал влечение к музыке, к искусству, выступал артистом в "Ревизоре" и с успехом играл заглавную роль".
Артистизм, как мы увидим далее, был в первые месяцы революции важен и для политических действий Керенского, и для его репрезентации. И всё же об исполнении Керенским роли Хлестакова его биографы, как правило, благоразумно умалчивали: известные качества персонажа легко могли быть перенесены и на того исполнителя, который необычайно хорошо играл эту роль. Впоследствии, в период неудач главы Временного правительства, а затем и в эмиграции, его открыто сравнивали с героем Гоголя.
Колоницкий Б. И. «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март-июнь 1917 года). 2-е изд. М., 2021. С. 48