Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
На этой неделе читаем «Жену» Мег Вулицер, по которой был снят фильм с Гленн Клоуз в главной роли, а также «Клуб полуночников» о неизлечимо больных подростках, живущих в хосписе, — неделю назад на Netflix вышла хоррор-экранизация.
#толще_твиттера
На этой неделе читаем «Жену» Мег Вулицер, по которой был снят фильм с Гленн Клоуз в главной роли, а также «Клуб полуночников» о неизлечимо больных подростках, живущих в хосписе, — неделю назад на Netflix вышла хоррор-экранизация.
#толще_твиттера
Forwarded from Правила жизни
Понедельник, а значит Анастасия Завозова рассказывает о книгах.
#толще_твиттера
Новая рубрика «Не войдет в обзор» – для крупных новинок, которые мне скорее не понравились, а значит я не могу с чистым сердцем их рекомендовать, но при этом считаю небезнадежными и заслуживающими хотя бы упоминания.
Эдуард Веркин
Снарк снарк. Книга 1. Чагинск (Inspria)
Мужик возвращается в город детства, где сгущается странная атмосфера. Сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгуща
Это удивительно хорошо написанный роман, и поэтому ужасно жаль, что написано в нем примерно обо всем. Маленький городок Чагинск, куда главный герой приезжает ради легкой литературной халтурки – кажется улучшенной версией кинговского Дерри. Там, где у Кинга под асфальтом почавкивает детскими страхами банальное злое зло, Чагинск Веркина, с его пыльным обаянием, баром «Чага», где немедленно хочется выпить, городскими столовками, библиотекой и ДК, бабкой с велосипедом и девочкой с ведром мороженого, в какой-то момент начинает казаться отчасти даже симпатичным городом-воспоминанием, в котором все мы когда-то бывали или даже росли. Но и обаяние, и атмосферность, и прекрасный, бойко несущийся вперед текст никак не могут скрыть того факта, что сюжет тут похож на слабый нитевидный пульс, который к тому же начинает прощупываться примерно к пятисотой странице. Потенциально хорошая история о провинциальном – нутряном, топяном и болотном – зле, о тайнах прошлого и пропавших детях, о гиблом, в общем-то месте, исчезает в бесконечных ремарках, отступлениях, воспоминаниях, бесцельных блужданиях, разговорах, попойках, трагикомических сценках из русской жизни и трехстраничных bon mots. А хочется, чтобы не исчезала.
Габриэль Зевин
Завтра, завтра, завтра (МИФ. Проза, перевод Маргариты Лобия)
Любые совпадения этого романа с «Маленькой жизнью» являются тупо совпадениями
Отчего-то и впрямь, когда этот роман только появился, и критики, и читатели стали сравнивать его с «Маленькой жизнью», хотя общего у этих двух романов – одна отрезанная нога, которую в какой-то момент приходится ампутировать главному герою. Однако вполне понятно, откуда растут эти сравнения: Зевин попыталась написать роман о людях, которые связаны общим делом и дружбой, о семье, которую мы выбираем себе сами, а еще – о компьютерных играх, но получилось, если честно, только про игры. Роман о том, как три человека – два гения и один NPC – встретились и создали мегауспешную игровую студию, попутно пытаясь жить вот эту самую реальную жизнь, где нельзя засэйвиться и воскресить убитого персонажа, все время сам кажется сэйвом от какого-то другого романа, более плотного, более проработанного и более объемного. Герои теряют ноги и родных, заводят собак и детей, зарабатывают миллионы и теряют их, ссорятся и мирятся, пытаются изменить мир и рассуждают о социальных проблемах (невидимость женщин в мужском мире геймдевов, ненависть к чужой инаковости, систематический расизм, злоупотребление властью, домашнее насилие и так далее), но все это обилие намеченных тем и тропок исчезает или провисает после поистине гениально написанной и продуманной первой трети романа: о мальчике и девочке, которые встретились в больнице и вылечили друг друга при помощи сеансов совместной игры в Нинтендо. После этого роман входит в режим тематической ряби: герой мучается фантомными болями в отрезанной ноге, но потом просто о них забывает, заведенная когда-то собака исчезает вместе с ногой, героиня стирает из памяти домашнее насилие и любимое дело, внезапно появляются новые персонажи, дети и студенты, и все это рывками, схематично, оживая лишь там, где выросшие мальчик и девочка играют в игры, потому что этот роман, конечно, - любовное письмо всем геймерам и геймдевам, а жизнь – маленькая или большая – только мешает играть.
#толще_твиттера
Новая рубрика «Не войдет в обзор» – для крупных новинок, которые мне скорее не понравились, а значит я не могу с чистым сердцем их рекомендовать, но при этом считаю небезнадежными и заслуживающими хотя бы упоминания.
Эдуард Веркин
Снарк снарк. Книга 1. Чагинск (Inspria)
Мужик возвращается в город детства, где сгущается странная атмосфера. Сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгущается сгуща
Это удивительно хорошо написанный роман, и поэтому ужасно жаль, что написано в нем примерно обо всем. Маленький городок Чагинск, куда главный герой приезжает ради легкой литературной халтурки – кажется улучшенной версией кинговского Дерри. Там, где у Кинга под асфальтом почавкивает детскими страхами банальное злое зло, Чагинск Веркина, с его пыльным обаянием, баром «Чага», где немедленно хочется выпить, городскими столовками, библиотекой и ДК, бабкой с велосипедом и девочкой с ведром мороженого, в какой-то момент начинает казаться отчасти даже симпатичным городом-воспоминанием, в котором все мы когда-то бывали или даже росли. Но и обаяние, и атмосферность, и прекрасный, бойко несущийся вперед текст никак не могут скрыть того факта, что сюжет тут похож на слабый нитевидный пульс, который к тому же начинает прощупываться примерно к пятисотой странице. Потенциально хорошая история о провинциальном – нутряном, топяном и болотном – зле, о тайнах прошлого и пропавших детях, о гиблом, в общем-то месте, исчезает в бесконечных ремарках, отступлениях, воспоминаниях, бесцельных блужданиях, разговорах, попойках, трагикомических сценках из русской жизни и трехстраничных bon mots. А хочется, чтобы не исчезала.
Габриэль Зевин
Завтра, завтра, завтра (МИФ. Проза, перевод Маргариты Лобия)
Любые совпадения этого романа с «Маленькой жизнью» являются тупо совпадениями
Отчего-то и впрямь, когда этот роман только появился, и критики, и читатели стали сравнивать его с «Маленькой жизнью», хотя общего у этих двух романов – одна отрезанная нога, которую в какой-то момент приходится ампутировать главному герою. Однако вполне понятно, откуда растут эти сравнения: Зевин попыталась написать роман о людях, которые связаны общим делом и дружбой, о семье, которую мы выбираем себе сами, а еще – о компьютерных играх, но получилось, если честно, только про игры. Роман о том, как три человека – два гения и один NPC – встретились и создали мегауспешную игровую студию, попутно пытаясь жить вот эту самую реальную жизнь, где нельзя засэйвиться и воскресить убитого персонажа, все время сам кажется сэйвом от какого-то другого романа, более плотного, более проработанного и более объемного. Герои теряют ноги и родных, заводят собак и детей, зарабатывают миллионы и теряют их, ссорятся и мирятся, пытаются изменить мир и рассуждают о социальных проблемах (невидимость женщин в мужском мире геймдевов, ненависть к чужой инаковости, систематический расизм, злоупотребление властью, домашнее насилие и так далее), но все это обилие намеченных тем и тропок исчезает или провисает после поистине гениально написанной и продуманной первой трети романа: о мальчике и девочке, которые встретились в больнице и вылечили друг друга при помощи сеансов совместной игры в Нинтендо. После этого роман входит в режим тематической ряби: герой мучается фантомными болями в отрезанной ноге, но потом просто о них забывает, заведенная когда-то собака исчезает вместе с ногой, героиня стирает из памяти домашнее насилие и любимое дело, внезапно появляются новые персонажи, дети и студенты, и все это рывками, схематично, оживая лишь там, где выросшие мальчик и девочка играют в игры, потому что этот роман, конечно, - любовное письмо всем геймерам и геймдевам, а жизнь – маленькая или большая – только мешает играть.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
#толще_твиттера
Александр Соболев
Тень за правым плечом (издательство Ивана Лимбаха)
О чем: трогательный и многословный филолог находит в венской антикварной лавочке стопку исписанных по-русски тетрадей, которые, как выясняется, были в буквальном смысле посланы ему свыше
Зачем читать: поначалу роман Соболева кажется нарочито несовременным, приятнейшим артефактом, чудесным образом завалившимся за подкладку времени, а теперь вот выпавшим к современному читателю через образовавшуюся в этом времени прореху. И визуально чистая обложка, отсылающая нас к каким-нибудь «Гардениным» Эртеля, и узнаваемое начало, в котором филолог, изъясняющийся так, что сразу можно заподозрить у него наличие любовно обновляемого жж, находит в антикварной лавке чьи-то загадочные мемуары и предъявляет их на читательский суд, и даже сами эти мемуары поначалу отдают переломностью ушедшей эпохи, уже, увы, потерянной для читателя беллетристикой серебряного века, от Арцыбашева и Амфитеатрова до весьма, кстати, крепкого романа Анастасии Вербицкой «Дух времени» о столичной богеме и революции 1905 года. Но чем дальше читатель углубляется в эти мемуары, написанные с виду синечулочной эмансипе образца 1916 года, тем более он начинает замечать, что в реальность текста начинают вмешиваться сразу две противостоящие силы: одна фантастическая, другая – до рези современная. Синечулочница с говорящим именем Серафима, та самая тень за правым плечом, оказывается, воистину по воле небес, связанной с судьбой мелких буржуа, укорененных в теплом, сладком быте семейства, жизнь которого в один миг переезжает катком перемен. Война, революция, бунты, кровь, похороны, бездомье, страшный Петроград, растерянные и обезглавленные, как куры, провинциальные губернии, – в какой-то момент роман из теплого и вещного сна с играми в стуколку, укачиванием дитяти, утренним кофием и байками добродушного и плодовитого попа Максима, становится прямым включением из мясорубки времени, перекрутившей все то мелкое и милое, что кажется огромным только нам – и ангелам.
Эллис Питерс
Хроники брата Кадфаэля (Т8)
О чем: бывший крестоносец, заделавшийся бенедиктинским монахом, расследует преступления и решает проблемы простых жителей, пока король Стефан и императрица Матильда делят трон, ведут междоусобную войну и никак не помогают брату Кадфаэлю
Зачем читать: книжный сериал о средневековом монахе, который старается хоть как-то восстановить справедливость, покарать виновных, отомстить за невинно убитых, а заодно – соединить каких-нибудь несчастных влюбленных и не забыть перекопать огород и забодяжить винишка, пока вокруг полыхает гражданская война и до бед обычных людей никому нет дела – самое идеальное эскапистское чтение для нынешнего времени. Главный герой – крепкий браток Кадфаэль, на склоне лет удалившийся в бенедиктинскую обитель, чтобы врачевать раны, которые он, будучи крестоносцем, наносил – был придуман еще в конце 1970-х годов, и оказал такое огромное влияние на жанр средневекового детектива, что многие специалисты жанра утверждают, будто и Вильгельм Баскервильский Умберто Эко во многом своим появлением обязан брату Кадфаэлю. Кадфаэль, разумеется, далек от постмодернизма: это классические, хорошо скроенные уютные детективы, написанные страстной любительницей истории. Монах-сыщик занимается переносом мощей и политическими дрязгами в аббатстве, ищет правосудия для нищего скомороха, помогает найти коварного отравителя и восстановить мир в семье, ловит шпионов на ярмарке, в общем, шажок за шажком нормализует покосившуюся реальность, возделывая ее как свой огородик, потому что кто-то же должен.
#толще_твиттера
Александр Соболев
Тень за правым плечом (издательство Ивана Лимбаха)
О чем: трогательный и многословный филолог находит в венской антикварной лавочке стопку исписанных по-русски тетрадей, которые, как выясняется, были в буквальном смысле посланы ему свыше
Зачем читать: поначалу роман Соболева кажется нарочито несовременным, приятнейшим артефактом, чудесным образом завалившимся за подкладку времени, а теперь вот выпавшим к современному читателю через образовавшуюся в этом времени прореху. И визуально чистая обложка, отсылающая нас к каким-нибудь «Гардениным» Эртеля, и узнаваемое начало, в котором филолог, изъясняющийся так, что сразу можно заподозрить у него наличие любовно обновляемого жж, находит в антикварной лавке чьи-то загадочные мемуары и предъявляет их на читательский суд, и даже сами эти мемуары поначалу отдают переломностью ушедшей эпохи, уже, увы, потерянной для читателя беллетристикой серебряного века, от Арцыбашева и Амфитеатрова до весьма, кстати, крепкого романа Анастасии Вербицкой «Дух времени» о столичной богеме и революции 1905 года. Но чем дальше читатель углубляется в эти мемуары, написанные с виду синечулочной эмансипе образца 1916 года, тем более он начинает замечать, что в реальность текста начинают вмешиваться сразу две противостоящие силы: одна фантастическая, другая – до рези современная. Синечулочница с говорящим именем Серафима, та самая тень за правым плечом, оказывается, воистину по воле небес, связанной с судьбой мелких буржуа, укорененных в теплом, сладком быте семейства, жизнь которого в один миг переезжает катком перемен. Война, революция, бунты, кровь, похороны, бездомье, страшный Петроград, растерянные и обезглавленные, как куры, провинциальные губернии, – в какой-то момент роман из теплого и вещного сна с играми в стуколку, укачиванием дитяти, утренним кофием и байками добродушного и плодовитого попа Максима, становится прямым включением из мясорубки времени, перекрутившей все то мелкое и милое, что кажется огромным только нам – и ангелам.
Эллис Питерс
Хроники брата Кадфаэля (Т8)
О чем: бывший крестоносец, заделавшийся бенедиктинским монахом, расследует преступления и решает проблемы простых жителей, пока король Стефан и императрица Матильда делят трон, ведут междоусобную войну и никак не помогают брату Кадфаэлю
Зачем читать: книжный сериал о средневековом монахе, который старается хоть как-то восстановить справедливость, покарать виновных, отомстить за невинно убитых, а заодно – соединить каких-нибудь несчастных влюбленных и не забыть перекопать огород и забодяжить винишка, пока вокруг полыхает гражданская война и до бед обычных людей никому нет дела – самое идеальное эскапистское чтение для нынешнего времени. Главный герой – крепкий браток Кадфаэль, на склоне лет удалившийся в бенедиктинскую обитель, чтобы врачевать раны, которые он, будучи крестоносцем, наносил – был придуман еще в конце 1970-х годов, и оказал такое огромное влияние на жанр средневекового детектива, что многие специалисты жанра утверждают, будто и Вильгельм Баскервильский Умберто Эко во многом своим появлением обязан брату Кадфаэлю. Кадфаэль, разумеется, далек от постмодернизма: это классические, хорошо скроенные уютные детективы, написанные страстной любительницей истории. Монах-сыщик занимается переносом мощей и политическими дрязгами в аббатстве, ищет правосудия для нищего скомороха, помогает найти коварного отравителя и восстановить мир в семье, ловит шпионов на ярмарке, в общем, шажок за шажком нормализует покосившуюся реальность, возделывая ее как свой огородик, потому что кто-то же должен.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах. А еще Анастасия анонсировала создание нового издательства! Поздравляем и ждем подробностей.
#толще_твиттера
Сьон
Скугга-Бальдур (Городец, перевод Натальи Демидовой)
О чем: минималистичный сканди-роман о лисах, которые не те, кем кажутся, а также снеге, дарджилинге, безумной охоте, бессмысленной злобе, тепле от печки и, конечно, любви
Зачем читать: это один из тех редких романов, которым не нужен весь алфавит, чтобы вместить в себя несколько огромных историй: все дело в хорошо продуманной структуре и том самом скандинавском минимализме, когда у вас и из кучки сосновых деталек получается просто хороший стул без вензелей и завитушек, и из кучки слов выходит просто хороший роман, который не силится любой ценой стать великим. Сьон, которого у нас, наверное, больше знают, как автора песен Бьорк, в том числе и знаменитой I’ve seen It All из «Танцующей в темноте», и свои романы умещает в абсолютно песенные объемы: три-четыре ярких образа, пара сплетенных мотивов и дыхание подлинного волшебства. Рассказать, о чем же, собственно, роман «Скугга-Бальдур», довольно сложно, - начнешь рассказывать, он и закончится – но, если совсем вкратце, это художественный слепок с нескольких зимних дней в крохотной исландской деревушке 19 века. Священник, в своей жажде крови обернувшийся чем-то нечеловеческим, гонит сквозь снега голубую лесу, а в это время травник-аптекарь рассказывает деревенскому дурачку о дарджилинге и собирает гроб из лакированных дощечек с латинскими цитатами, идет снег, потрескивает печка, и Абба, которую не пустили петь в церковь, в своем самом красивом наряде ждет погребения, - три этих сюжетных нитки при помощи простого, полусказочного повествования, тоже чистого и ясного, как снег, легко увязываются в разговор о том, что делает нас людьми. Ответ: уж точно не другие люди.
Ася Володина
Протагонист (редакция Елены Шубиной)
О чем: девять человек пользуются самоубийством общего знакомого и/или родственника, чтобы поговорить о себе
Зачем читать: если честно, у меня к этому роману довольно много претензий, (в основном, редакторских: начало перегружено надрывными женскими голосами, в конце точки над I расставлены так явно, что так и видишь, как кончик шариковой ручки прорывает бумагу, античка больше напоминает макгаффин, и мальчик, вокруг самоубийства которого и строится этот русский аналог «13 причин, почему», так и остается бледной тенью, заранее нахлебавшейся воды из Леты, и поэтому растерявшей все слова о себе), но все мои претензии абсолютно нивелирует тот факт, что это очень талантливо написанный роман. На мой взгляд, Ася Володина умеет то, что умеют только очень немногие современные российские авторы, а именно – простроить внутреннюю динамику каждой отдельной сцены и всего повествования в частности, из-за чего роман приобретает то волшебное свойство, которого всякий раз ждешь от хорошей истории, - несущуюся вперед чух-чух-читабельность. Каждая из 9 новелеток, из которых составлен роман – 9 голосов, которые вроде бы пытаются понять, почему покончил с собой мальчик Никита, но на самом деле, вместе с Никитой хоронят своих стюардесс – написана образцово увлекательно, с пружинистым драйвом, с живыми героями, с общей узнаваемостью времен: от раскрошившейся жизни 90-х до вчерашнего масочного режима, когда-то казавшегося нам великой трагедией. Это и концентрат даже где-то по-настоящему большого романа о том, что делает с людьми навязанная им эпоха перемен, как внешних, так и внутренних, и университетская история а-ля-рюсс с узнаваемой антиэстетикой общежитий, и правдоподобный янг-эдалт о любви с привкусом стеклишка, и им бы всем чуть-чуть воздуха и границ, но вообще и так уже довольно неплохо.
#толще_твиттера
Сьон
Скугга-Бальдур (Городец, перевод Натальи Демидовой)
О чем: минималистичный сканди-роман о лисах, которые не те, кем кажутся, а также снеге, дарджилинге, безумной охоте, бессмысленной злобе, тепле от печки и, конечно, любви
Зачем читать: это один из тех редких романов, которым не нужен весь алфавит, чтобы вместить в себя несколько огромных историй: все дело в хорошо продуманной структуре и том самом скандинавском минимализме, когда у вас и из кучки сосновых деталек получается просто хороший стул без вензелей и завитушек, и из кучки слов выходит просто хороший роман, который не силится любой ценой стать великим. Сьон, которого у нас, наверное, больше знают, как автора песен Бьорк, в том числе и знаменитой I’ve seen It All из «Танцующей в темноте», и свои романы умещает в абсолютно песенные объемы: три-четыре ярких образа, пара сплетенных мотивов и дыхание подлинного волшебства. Рассказать, о чем же, собственно, роман «Скугга-Бальдур», довольно сложно, - начнешь рассказывать, он и закончится – но, если совсем вкратце, это художественный слепок с нескольких зимних дней в крохотной исландской деревушке 19 века. Священник, в своей жажде крови обернувшийся чем-то нечеловеческим, гонит сквозь снега голубую лесу, а в это время травник-аптекарь рассказывает деревенскому дурачку о дарджилинге и собирает гроб из лакированных дощечек с латинскими цитатами, идет снег, потрескивает печка, и Абба, которую не пустили петь в церковь, в своем самом красивом наряде ждет погребения, - три этих сюжетных нитки при помощи простого, полусказочного повествования, тоже чистого и ясного, как снег, легко увязываются в разговор о том, что делает нас людьми. Ответ: уж точно не другие люди.
Ася Володина
Протагонист (редакция Елены Шубиной)
О чем: девять человек пользуются самоубийством общего знакомого и/или родственника, чтобы поговорить о себе
Зачем читать: если честно, у меня к этому роману довольно много претензий, (в основном, редакторских: начало перегружено надрывными женскими голосами, в конце точки над I расставлены так явно, что так и видишь, как кончик шариковой ручки прорывает бумагу, античка больше напоминает макгаффин, и мальчик, вокруг самоубийства которого и строится этот русский аналог «13 причин, почему», так и остается бледной тенью, заранее нахлебавшейся воды из Леты, и поэтому растерявшей все слова о себе), но все мои претензии абсолютно нивелирует тот факт, что это очень талантливо написанный роман. На мой взгляд, Ася Володина умеет то, что умеют только очень немногие современные российские авторы, а именно – простроить внутреннюю динамику каждой отдельной сцены и всего повествования в частности, из-за чего роман приобретает то волшебное свойство, которого всякий раз ждешь от хорошей истории, - несущуюся вперед чух-чух-читабельность. Каждая из 9 новелеток, из которых составлен роман – 9 голосов, которые вроде бы пытаются понять, почему покончил с собой мальчик Никита, но на самом деле, вместе с Никитой хоронят своих стюардесс – написана образцово увлекательно, с пружинистым драйвом, с живыми героями, с общей узнаваемостью времен: от раскрошившейся жизни 90-х до вчерашнего масочного режима, когда-то казавшегося нам великой трагедией. Это и концентрат даже где-то по-настоящему большого романа о том, что делает с людьми навязанная им эпоха перемен, как внешних, так и внутренних, и университетская история а-ля-рюсс с узнаваемой антиэстетикой общежитий, и правдоподобный янг-эдалт о любви с привкусом стеклишка, и им бы всем чуть-чуть воздуха и границ, но вообще и так уже довольно неплохо.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о книгах. Сегодня в обзоре – две не новые, но важные книги, которые прошли у нас незамеченными.
#толще_твиттера
Шейла Хети
Материнство (Эксмо, перевод Сергея Самуйлова)
О чем: неприятный и откровенный – местами, правда, как снятые трусы – автофикшен о женщине, которая живет под саундтрек тикающих часиков
Зачем читать: безымянная героиня романа Хети – человек достаточно неприятный, и, если вы во время чтения, привыкли хоть сколько-нибудь отождествлять себя с героями романа, или хотя бы его основным, ведущим голосом, здесь этого не выйдет. Героиня «Материнства» максимально обнажает перед читателем всю себя, нисколько не стремясь ему понравиться – она капризна, плаксива и мелочна, ее вечно тошнит на читателя подробностями ее интимной жизни и она, в конце концов, состоятельная белая женщина, которая может себе позволить подолгу смотреть в черную дыру собственного пупка, и осмыслять этот опыт. Но в этой ее оголенности и неприятности и есть весь смысл этого автобиографического романа, в котором женщина на пороге сорокалетия никак не может понять, стоит ли материнство того, чтобы стать матерью. Самое хорошее, что можно сделать миру, размышляет она, — это подарить ему ребенка. Вопрос только в том, хочет ли она быть настолько хорошим человеком. Размышления героини «Материнства» о том, что, собственно, есть материнство для современной женщины, наслаиваются на ее воспоминания о матери и бабке, из жизней которых (одна пережила Холокост, другая – эмиграцию) она складывается и сама в этой матрешечной череде поколений. Это роман не о настоящих женщинах, а о подлинных, какими они бывают, когда на них не устремлено всевидящее око Социума.
Хелен Девитт
Последний самурай (Лайвбук, перевод Анастасии Грызуновой)
О чем: ребенок, у которого в детстве вместо мужской фигуры был фильм Куросавы «Семь самураев», вырастает и отправляется на поиски хотя бы одного настоящего отца
Зачем читать: «Последнему самураю» не повезло с названием, более того, невезение это в чем-то даже ироническое. Роман Девитт – это во многом игровая, экспериментальная история, первая половина которой посвящена жизни матери-одиночки, Сибиллы, которая воспитывает сына в духе всеобщей премудрости, вместо потешек и песенок обучая его с самой колыбели читать Гомера в оригинале и осваивать гипотезу Канта-Лапласа. Но после выхода на экраны в 2003 году (роман Девитт вышел в 2000) подчеркнуто коммерческого боевика с таким же названием, «Последний самурай» был обречен на то, чтобы все, кто о нем слышал, непременно переспрашивали: «Это там, где Том Круз?» Так вот, это НЕ там, где Том Круз, более того, это совершенно уникальный роман, который сочетает в себе, казалось бы, две с трудом совместимые художественные стороны: радостную, искреннюю интеллектуальность без зауми и ясный читательский текст с универсально понятной историей. Сибилла стала матерью очень неожиданно и решила воспитывать сына так, чтобы самой не сойти с ума от скуки. В итоге юный Людо знает язык инуитов, но не знает, кто его отец, и однажды отправляется его искать – и познавать мир за стенами библиотек и обложками энциклопедий. Это по-настоящему умный роман безо всякого снобизма, со здоровой долей не только разума, но и чувства, - в общем, большая редкость, которую у нас переиздают уже в третий раз, но всякий раз его, как мне кажется, читают куда меньше, чем он того заслуживает.
#толще_твиттера
Шейла Хети
Материнство (Эксмо, перевод Сергея Самуйлова)
О чем: неприятный и откровенный – местами, правда, как снятые трусы – автофикшен о женщине, которая живет под саундтрек тикающих часиков
Зачем читать: безымянная героиня романа Хети – человек достаточно неприятный, и, если вы во время чтения, привыкли хоть сколько-нибудь отождествлять себя с героями романа, или хотя бы его основным, ведущим голосом, здесь этого не выйдет. Героиня «Материнства» максимально обнажает перед читателем всю себя, нисколько не стремясь ему понравиться – она капризна, плаксива и мелочна, ее вечно тошнит на читателя подробностями ее интимной жизни и она, в конце концов, состоятельная белая женщина, которая может себе позволить подолгу смотреть в черную дыру собственного пупка, и осмыслять этот опыт. Но в этой ее оголенности и неприятности и есть весь смысл этого автобиографического романа, в котором женщина на пороге сорокалетия никак не может понять, стоит ли материнство того, чтобы стать матерью. Самое хорошее, что можно сделать миру, размышляет она, — это подарить ему ребенка. Вопрос только в том, хочет ли она быть настолько хорошим человеком. Размышления героини «Материнства» о том, что, собственно, есть материнство для современной женщины, наслаиваются на ее воспоминания о матери и бабке, из жизней которых (одна пережила Холокост, другая – эмиграцию) она складывается и сама в этой матрешечной череде поколений. Это роман не о настоящих женщинах, а о подлинных, какими они бывают, когда на них не устремлено всевидящее око Социума.
Хелен Девитт
Последний самурай (Лайвбук, перевод Анастасии Грызуновой)
О чем: ребенок, у которого в детстве вместо мужской фигуры был фильм Куросавы «Семь самураев», вырастает и отправляется на поиски хотя бы одного настоящего отца
Зачем читать: «Последнему самураю» не повезло с названием, более того, невезение это в чем-то даже ироническое. Роман Девитт – это во многом игровая, экспериментальная история, первая половина которой посвящена жизни матери-одиночки, Сибиллы, которая воспитывает сына в духе всеобщей премудрости, вместо потешек и песенок обучая его с самой колыбели читать Гомера в оригинале и осваивать гипотезу Канта-Лапласа. Но после выхода на экраны в 2003 году (роман Девитт вышел в 2000) подчеркнуто коммерческого боевика с таким же названием, «Последний самурай» был обречен на то, чтобы все, кто о нем слышал, непременно переспрашивали: «Это там, где Том Круз?» Так вот, это НЕ там, где Том Круз, более того, это совершенно уникальный роман, который сочетает в себе, казалось бы, две с трудом совместимые художественные стороны: радостную, искреннюю интеллектуальность без зауми и ясный читательский текст с универсально понятной историей. Сибилла стала матерью очень неожиданно и решила воспитывать сына так, чтобы самой не сойти с ума от скуки. В итоге юный Людо знает язык инуитов, но не знает, кто его отец, и однажды отправляется его искать – и познавать мир за стенами библиотек и обложками энциклопедий. Это по-настоящему умный роман безо всякого снобизма, со здоровой долей не только разума, но и чувства, - в общем, большая редкость, которую у нас переиздают уже в третий раз, но всякий раз его, как мне кажется, читают куда меньше, чем он того заслуживает.
Forwarded from Правила жизни
Понедельник – время новой подборки Анастасии Завозовой.
#толще_твиттера
Новый выпуск рубрики «Не войдет в обзор» – для крупных новинок, которые я не могу с чистым сердцем рекомендовать, но не могу обойти вниманием.
Салли Руни
Прекрасный мир, где же ты (Синдбад, перевод Анны Бабяшкиной)
Четырем молодым людям накануне эпидемии ковида кажется, что жизнь у них как-то не задалась, ахахахаха
Я по-прежнему считаю Салли Руни если и не великой писательницей, то достаточно важной, потому что она совершила то, что до нее удавалось разве что Джейн Остен: написала большой роман о том, что нам еще недавно казалось маленьким и банальным. О взглядах и недосказанности, о том, что он, а что она, о повседневности любви и важности переписки, об эндометриозе, в конце концов, и женской телесности. Но если первые ее романы – «Разговоры с друзьями» и «Нормальные люди» - были именно что живыми романами о живых людях, смешными и настоящими, полными реальных разговоров, откровенного, но нестыдного секса и переживаний, вполне похожих на правду, то ее новый роман, «Прекрасный мир, где же ты», внезапно кажется и одновременно не новым, и не очень-то настоящим. С одной стороны, это, если так можно выразиться, классическая Руни. Четверо друзей, Элис, Айлин, Саймон и Феликс, бесконечно переписываются, обсуждают мировые проблемы (на уровне, правда, «я посмотрела на завернутый в целлофан сэндвич в супермаркете, подумала о странах третьего мира и зарыдала»), целые страницы напролет занимаются довольно-таки укачивающим сексом, пытаются понять, кто кого и как любит, разбираются в своих чувствах к боженьке и ближнему своему, подробно ездят на автобусах, нашаривают в сумках ключи, сидят в телефонах и так далее, но все это кажется чем-то, что все мы уже читали в ее предыдущих романах, только теперь – в более концентрированной форме. Вместо живых, закомплексованных, неуклюжих, травмированных, но в целом нормальных людей, мы получаем теперь вроде бы тех же самых людей, но максимально удаленных от реальности. Богатая романистка, сотрудница литературного журнала, отчего-то на работе уныло гоняющая туда-сюда запятые и все, богобоязненный политик и пролетарий, на примере которого как-то особенно вдруг становится заметно, что придерживающаяся левых взглядов Руни не очень представляет себе настоящих рабочих, - все они двигаются, живут, любят и разговаривают, и иногда в романе нет-нет, да и промелькнет что-то огромное и талантливое, вроде синего вечера за окном или искренней радости танцующих, счастливых влюбленных людей, но прекрасная Салли Руни, где же ты и кто все эти люди?
Оливи Блейк
Шестерка Атласа (АСТ, перевод Нияза Абдуллина)
Шестеро молодых людей интересуются, как пройти в библиотеку
Мало что я так люблю, как большие расхайпованные книги, особенно, если они выходцы из фэшн-шинели Донны Тартт, чья «Тайная история» дала старт коммерчески успешному и визуально залипательному жанру dark academy/ «темной академии», выстроенному вокруг осенней твидовой эстетики и жажды познать непознанное, стать хотя бы на минуточку, если бы не богом, то сверхчеловеком. «Шестерка Атласа» — это как раз такая свеженькая академка, сенсация тик-тока и селфпаба, история с картинками о чрезвычайно красивых и магически одаренных людях, которые становятся членами тайного сообщества, читают Авиценну в оригинале и, в перерывах между оргиями, волшебными битвами и выяснениями отношений, понимают, что им где-то чего-то недоговаривают. Но – есть одно но – которое делает эту книгу, хоть и вполне читабельную, неким аналогом ушедших от нас глянцевых журналов, где на разворот надо было вкрячить большую красивую картинку и бокс с подписью на 250 знаков, не более. Вот и тут: красивые люди попадают в библиотеку, где есть вся мировая премудрость, они вроде бы алчут знаний, но на деле просто разговаривают статусами из соцсетей и принимают красивые позы, и вообще, нельзя просто так взять и написать роман о библиотеке, в которой не будет ни глубины, ни интеллекта, ни долгих разговоров о книжечках. Ученость все-таки нельзя удовлетворительно имитировать.
#толще_твиттера
Новый выпуск рубрики «Не войдет в обзор» – для крупных новинок, которые я не могу с чистым сердцем рекомендовать, но не могу обойти вниманием.
Салли Руни
Прекрасный мир, где же ты (Синдбад, перевод Анны Бабяшкиной)
Четырем молодым людям накануне эпидемии ковида кажется, что жизнь у них как-то не задалась, ахахахаха
Я по-прежнему считаю Салли Руни если и не великой писательницей, то достаточно важной, потому что она совершила то, что до нее удавалось разве что Джейн Остен: написала большой роман о том, что нам еще недавно казалось маленьким и банальным. О взглядах и недосказанности, о том, что он, а что она, о повседневности любви и важности переписки, об эндометриозе, в конце концов, и женской телесности. Но если первые ее романы – «Разговоры с друзьями» и «Нормальные люди» - были именно что живыми романами о живых людях, смешными и настоящими, полными реальных разговоров, откровенного, но нестыдного секса и переживаний, вполне похожих на правду, то ее новый роман, «Прекрасный мир, где же ты», внезапно кажется и одновременно не новым, и не очень-то настоящим. С одной стороны, это, если так можно выразиться, классическая Руни. Четверо друзей, Элис, Айлин, Саймон и Феликс, бесконечно переписываются, обсуждают мировые проблемы (на уровне, правда, «я посмотрела на завернутый в целлофан сэндвич в супермаркете, подумала о странах третьего мира и зарыдала»), целые страницы напролет занимаются довольно-таки укачивающим сексом, пытаются понять, кто кого и как любит, разбираются в своих чувствах к боженьке и ближнему своему, подробно ездят на автобусах, нашаривают в сумках ключи, сидят в телефонах и так далее, но все это кажется чем-то, что все мы уже читали в ее предыдущих романах, только теперь – в более концентрированной форме. Вместо живых, закомплексованных, неуклюжих, травмированных, но в целом нормальных людей, мы получаем теперь вроде бы тех же самых людей, но максимально удаленных от реальности. Богатая романистка, сотрудница литературного журнала, отчего-то на работе уныло гоняющая туда-сюда запятые и все, богобоязненный политик и пролетарий, на примере которого как-то особенно вдруг становится заметно, что придерживающаяся левых взглядов Руни не очень представляет себе настоящих рабочих, - все они двигаются, живут, любят и разговаривают, и иногда в романе нет-нет, да и промелькнет что-то огромное и талантливое, вроде синего вечера за окном или искренней радости танцующих, счастливых влюбленных людей, но прекрасная Салли Руни, где же ты и кто все эти люди?
Оливи Блейк
Шестерка Атласа (АСТ, перевод Нияза Абдуллина)
Шестеро молодых людей интересуются, как пройти в библиотеку
Мало что я так люблю, как большие расхайпованные книги, особенно, если они выходцы из фэшн-шинели Донны Тартт, чья «Тайная история» дала старт коммерчески успешному и визуально залипательному жанру dark academy/ «темной академии», выстроенному вокруг осенней твидовой эстетики и жажды познать непознанное, стать хотя бы на минуточку, если бы не богом, то сверхчеловеком. «Шестерка Атласа» — это как раз такая свеженькая академка, сенсация тик-тока и селфпаба, история с картинками о чрезвычайно красивых и магически одаренных людях, которые становятся членами тайного сообщества, читают Авиценну в оригинале и, в перерывах между оргиями, волшебными битвами и выяснениями отношений, понимают, что им где-то чего-то недоговаривают. Но – есть одно но – которое делает эту книгу, хоть и вполне читабельную, неким аналогом ушедших от нас глянцевых журналов, где на разворот надо было вкрячить большую красивую картинку и бокс с подписью на 250 знаков, не более. Вот и тут: красивые люди попадают в библиотеку, где есть вся мировая премудрость, они вроде бы алчут знаний, но на деле просто разговаривают статусами из соцсетей и принимают красивые позы, и вообще, нельзя просто так взять и написать роман о библиотеке, в которой не будет ни глубины, ни интеллекта, ни долгих разговоров о книжечках. Ученость все-таки нельзя удовлетворительно имитировать.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
#толще_твиттера
Анна Каван
Лед (Ad Marginem, перевод Дмитрия Симановского, 2 издание)
О чем: классический экспериментальный роман, в котором мужчина ищет женщину, преодолевая льды, сугробы и границы текста
Зачем читать: больше всего «Лед», конечно, напоминает сон, правда, рассказы о снах для читателя со стороны обычно выглядят как стройно оформленный бред, мешанина сцен и отпечатков чужого бессознательного, но роман Каван кажется именно что сном, а не пересказом увиденного. Оказываясь внутри романа, читатель попадает в странную ситуацию, когда все движение героя по тексту, по самой истории, кажется логичным и понятным, но при этом все, что происходит в романе, имеет логику и визуальность тяжелого, температурного бреда, и таким образом этот вроде бы не им увиденный сон читатель все равно проживает как свой. Поэтому пересказывать сюжет романа довольно бессмысленно. Нельзя сказать, что его нет – землю объедает глобальное похолодание, а там, где лед и вечная мерзлота еще не взяли свое, балом правят кафкианство и оруэллизм, абсурд и дистопия, и на этом фоне, среди костерков догорающей войны, безымянный герой мчится сквозь льды за столь же безымянной героиней, то и дело проваливаясь в идеально выстроенное безумие. Но это все равно, что говорить о том, есть ли сюжет у калейдоскопа или отражения в разбитом зеркале. У второго издания есть очень информативное предисловие критика Ирины Карповой, где рассказывается о фантасмагоричной судьбе автора романа, в какой-то момент ставшей ею же выдуманным персонажем, и, конечно, читать «Лед» сейчас (роман был издан в 1967 году) надо с максимальным контекстом, не только потому что биография Каван заслуживает отдельного романа, но и потому, что биография Каван спрятана в ее романах. Безымянная героиня с серебряными волосами, запертая в чужом кошмаре и бесконечно ломающих ее отношениях, сведенная к собственному бесплотному образу и то и дело отделяющаяся от своего я, - это тоже Каван, осколок автора и часть выдуманной ей для себя жизни. Это не то чтобы приятное чтение, и, скажем честно, не самое увлекательное, но, как и всякий сон, его хочется досмотреть до конца.
Бали Каур Джасвал
Эротические истории пенджабских вдов (Аркадия, перевод Анастасии Рудаковой)
О чем: современная девушка, дочка индийских иммигрантов, собирается снисходительно учить бабулек из индийского квартала криэйтив райтингу и алфавиту, но вместо этого они научат ее хорошему
Зачем читать: это добрый и местами довольно смешной роман о том, что секс, в целом, случается с самыми разными людьми, а не только с теми, кто для этого достаточно молод, красив и подготовил тело к лету. Это обнаруживает Никки, дочь довольно продвинутых индийских иммигрантов, которая берется – и ради подработки, и ради благотворительности – учить вдов и, как ей кажется, подернутых паутиной пенсионерок из местной маленькой Индии основам сторителлинга и вообще алфавита. Вдовы в их белых дупаттах, невидимые, безграмотные тени, выступающие, в основном, в роли роботов-пылесосов, кажутся Никки древностью и пережитками прошлого, однако ее ждет сюрприз. Вскоре Никки понимает, что многим из этих женщин нет еще и сорока, а когда им в руки попадает книжка с эротическими историями, которую Никки в шутку решила подарить сестре, класс по абвгдейке превращается в семинар по эротическому сторителлингу, где вдовы всякий раз удивляют Никки своей свободой в отношении разговоров о сексе и знанием того, в скольких жизненных случаях может пригодиться топленое масло гхи. Это действительно крепкий и хороший роман о женской дружбе и сестринстве, о семейных тайнах и проблемах поколений, ну и о баклажанах, куда же без них.
#толще_твиттера
Анна Каван
Лед (Ad Marginem, перевод Дмитрия Симановского, 2 издание)
О чем: классический экспериментальный роман, в котором мужчина ищет женщину, преодолевая льды, сугробы и границы текста
Зачем читать: больше всего «Лед», конечно, напоминает сон, правда, рассказы о снах для читателя со стороны обычно выглядят как стройно оформленный бред, мешанина сцен и отпечатков чужого бессознательного, но роман Каван кажется именно что сном, а не пересказом увиденного. Оказываясь внутри романа, читатель попадает в странную ситуацию, когда все движение героя по тексту, по самой истории, кажется логичным и понятным, но при этом все, что происходит в романе, имеет логику и визуальность тяжелого, температурного бреда, и таким образом этот вроде бы не им увиденный сон читатель все равно проживает как свой. Поэтому пересказывать сюжет романа довольно бессмысленно. Нельзя сказать, что его нет – землю объедает глобальное похолодание, а там, где лед и вечная мерзлота еще не взяли свое, балом правят кафкианство и оруэллизм, абсурд и дистопия, и на этом фоне, среди костерков догорающей войны, безымянный герой мчится сквозь льды за столь же безымянной героиней, то и дело проваливаясь в идеально выстроенное безумие. Но это все равно, что говорить о том, есть ли сюжет у калейдоскопа или отражения в разбитом зеркале. У второго издания есть очень информативное предисловие критика Ирины Карповой, где рассказывается о фантасмагоричной судьбе автора романа, в какой-то момент ставшей ею же выдуманным персонажем, и, конечно, читать «Лед» сейчас (роман был издан в 1967 году) надо с максимальным контекстом, не только потому что биография Каван заслуживает отдельного романа, но и потому, что биография Каван спрятана в ее романах. Безымянная героиня с серебряными волосами, запертая в чужом кошмаре и бесконечно ломающих ее отношениях, сведенная к собственному бесплотному образу и то и дело отделяющаяся от своего я, - это тоже Каван, осколок автора и часть выдуманной ей для себя жизни. Это не то чтобы приятное чтение, и, скажем честно, не самое увлекательное, но, как и всякий сон, его хочется досмотреть до конца.
Бали Каур Джасвал
Эротические истории пенджабских вдов (Аркадия, перевод Анастасии Рудаковой)
О чем: современная девушка, дочка индийских иммигрантов, собирается снисходительно учить бабулек из индийского квартала криэйтив райтингу и алфавиту, но вместо этого они научат ее хорошему
Зачем читать: это добрый и местами довольно смешной роман о том, что секс, в целом, случается с самыми разными людьми, а не только с теми, кто для этого достаточно молод, красив и подготовил тело к лету. Это обнаруживает Никки, дочь довольно продвинутых индийских иммигрантов, которая берется – и ради подработки, и ради благотворительности – учить вдов и, как ей кажется, подернутых паутиной пенсионерок из местной маленькой Индии основам сторителлинга и вообще алфавита. Вдовы в их белых дупаттах, невидимые, безграмотные тени, выступающие, в основном, в роли роботов-пылесосов, кажутся Никки древностью и пережитками прошлого, однако ее ждет сюрприз. Вскоре Никки понимает, что многим из этих женщин нет еще и сорока, а когда им в руки попадает книжка с эротическими историями, которую Никки в шутку решила подарить сестре, класс по абвгдейке превращается в семинар по эротическому сторителлингу, где вдовы всякий раз удивляют Никки своей свободой в отношении разговоров о сексе и знанием того, в скольких жизненных случаях может пригодиться топленое масло гхи. Это действительно крепкий и хороший роман о женской дружбе и сестринстве, о семейных тайнах и проблемах поколений, ну и о баклажанах, куда же без них.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
#толще_твиттера
Бенджамин Вуд
Эклиптика (Фантом Пресс, перевод Светланы Арестовой)
О чем: большой многосоставный роман о том, что можно спрятать художника на уединенном острове, но нельзя спрятать тот факт, что художник не может быть как остров, сам по себе, а есть часть суши, пусть даже и ушедшей под воду
Зачем читать: Бенджамин Вуд – автор очень немодных и несовременных романов, и именно это, наверное, делает его хорошим писателем. Даже когда он в своем дебютном романе пытался, как и многие до него, косплеить тарттовскую «Тайную историю», он сконцентрировался не столько на отношениях героев, сколько на том, что должно было максимально замедлить и уплотнить его историю, приблизить его к зимней густоте повествования, которую так редко удается схватить подражателям Тартт, – на волшебстве церковной музыки вместо быстрых твидовых визуалов и разбившихся об чье-то красивое личико сердечек. «Эклиптика» – второй его роман – такая же большая история из романного прошлого, когда книги были толстыми, а время – тягучим, и хотя в этом тексте еще виднеется писательская любовь к Тартт, «Эклиптика» все же роман скорее фаулзовский, со множеством потайных ходов и скрытых механизмов, который начинается как обычная история о творческом запоре в красивых декорациях, но постепенно разрастается в огромный разговор о том, что такое искусство. «Эклиптика» открывается сосновыми пейзажами уединенного турецкого острова, закрытой резиденции для тех, кто по какой-то причине столкнулся с творческим блоком, санатория, где можно сколько угодно ловить сачком навсегда упорхнувшую музу, при условии, что там, на большой земле, эти твои муки и поиски кто-то оплачивает. И вот, пока на острове десятилетие уже высиживают свои каменные цветки художница, архитектор, драматургиня и писатель, их мир вот-вот расколет высадившийся на острове трикстер, и отсюда по тексту покатятся трещины тайн и воспоминаний, и, разумеется, бесконечных попыток сформулировать и описать саму природу творчества. Но при всем при этом «Эклиптика» - роман камерный и уютный, с теплым течением дней, бесконечной чередой комнат и домов, где можно укрыться, долгих разговоров об искусстве, и, конечно, со спрятанной в его сердцевинке историей любви, болезненной и странной, но тоже – огромной, как и весь этот роман, доставшийся нам от более счастливого и ушедшего времени.
Алексей Вдовин (составитель и научный редактор)
Дамы без камелий. Письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому (Издательский дом ВШЭ)
О чем: кусочки и обрывочки уцелевшей переписки публичных женщин, в основном, с критиком Добролюбовым, и подробный культурологический комментарий к ним, который во многом интереснее самой переписки
Зачем читать: добрую часть этой небольшой книжки составляют тщательно выверенные и переведенные письма двух публичных женщин, Терезы Грюнвальд и Эмилии Телье, к критику Добролюбову, (тому самому, о котором Некрасов, после его смерти не моргнув глазом напишет, что он, «как женщину… Родину любил»), с которым обеих связывало то, что уже можно назвать отношениями, а не единоразовой транзакцией. Ответов Добролюбова на письма Терезы, Эмилии, Клеманс и еще нескольких женщин не сохранилось, но их письма, все эти крохотные огрызочки повседневности, с починкой сорочек, деланьем шубы за 42 рубля, покупкой казенного места акушерки, абортами спицей или бинтованием и вечной нуждой в каких-нибудь пятистах рублях для поправления жизни, кажутся куда важнее хорошо задокументированной жизни молодого критика. Все эти письма, снабженные точным сжатым комментарием об устройстве «бардаков» (борделей) того времени, о сложности и неоднозначности сексуальной жизни 19 века, не вписывавшейся (и уж точно не контролировавшейся) патриархальными нормами и, наконец, о том, как быстро забывается и теряется во времени все то ежедневное, вещное и телесное, что составляет саму основу жизни – если никто не считает нужным это запомнить и зафиксировать.
#толще_твиттера
Бенджамин Вуд
Эклиптика (Фантом Пресс, перевод Светланы Арестовой)
О чем: большой многосоставный роман о том, что можно спрятать художника на уединенном острове, но нельзя спрятать тот факт, что художник не может быть как остров, сам по себе, а есть часть суши, пусть даже и ушедшей под воду
Зачем читать: Бенджамин Вуд – автор очень немодных и несовременных романов, и именно это, наверное, делает его хорошим писателем. Даже когда он в своем дебютном романе пытался, как и многие до него, косплеить тарттовскую «Тайную историю», он сконцентрировался не столько на отношениях героев, сколько на том, что должно было максимально замедлить и уплотнить его историю, приблизить его к зимней густоте повествования, которую так редко удается схватить подражателям Тартт, – на волшебстве церковной музыки вместо быстрых твидовых визуалов и разбившихся об чье-то красивое личико сердечек. «Эклиптика» – второй его роман – такая же большая история из романного прошлого, когда книги были толстыми, а время – тягучим, и хотя в этом тексте еще виднеется писательская любовь к Тартт, «Эклиптика» все же роман скорее фаулзовский, со множеством потайных ходов и скрытых механизмов, который начинается как обычная история о творческом запоре в красивых декорациях, но постепенно разрастается в огромный разговор о том, что такое искусство. «Эклиптика» открывается сосновыми пейзажами уединенного турецкого острова, закрытой резиденции для тех, кто по какой-то причине столкнулся с творческим блоком, санатория, где можно сколько угодно ловить сачком навсегда упорхнувшую музу, при условии, что там, на большой земле, эти твои муки и поиски кто-то оплачивает. И вот, пока на острове десятилетие уже высиживают свои каменные цветки художница, архитектор, драматургиня и писатель, их мир вот-вот расколет высадившийся на острове трикстер, и отсюда по тексту покатятся трещины тайн и воспоминаний, и, разумеется, бесконечных попыток сформулировать и описать саму природу творчества. Но при всем при этом «Эклиптика» - роман камерный и уютный, с теплым течением дней, бесконечной чередой комнат и домов, где можно укрыться, долгих разговоров об искусстве, и, конечно, со спрятанной в его сердцевинке историей любви, болезненной и странной, но тоже – огромной, как и весь этот роман, доставшийся нам от более счастливого и ушедшего времени.
Алексей Вдовин (составитель и научный редактор)
Дамы без камелий. Письма публичных женщин Н.А. Добролюбову и Н.Г. Чернышевскому (Издательский дом ВШЭ)
О чем: кусочки и обрывочки уцелевшей переписки публичных женщин, в основном, с критиком Добролюбовым, и подробный культурологический комментарий к ним, который во многом интереснее самой переписки
Зачем читать: добрую часть этой небольшой книжки составляют тщательно выверенные и переведенные письма двух публичных женщин, Терезы Грюнвальд и Эмилии Телье, к критику Добролюбову, (тому самому, о котором Некрасов, после его смерти не моргнув глазом напишет, что он, «как женщину… Родину любил»), с которым обеих связывало то, что уже можно назвать отношениями, а не единоразовой транзакцией. Ответов Добролюбова на письма Терезы, Эмилии, Клеманс и еще нескольких женщин не сохранилось, но их письма, все эти крохотные огрызочки повседневности, с починкой сорочек, деланьем шубы за 42 рубля, покупкой казенного места акушерки, абортами спицей или бинтованием и вечной нуждой в каких-нибудь пятистах рублях для поправления жизни, кажутся куда важнее хорошо задокументированной жизни молодого критика. Все эти письма, снабженные точным сжатым комментарием об устройстве «бардаков» (борделей) того времени, о сложности и неоднозначности сексуальной жизни 19 века, не вписывавшейся (и уж точно не контролировавшейся) патриархальными нормами и, наконец, о том, как быстро забывается и теряется во времени все то ежедневное, вещное и телесное, что составляет саму основу жизни – если никто не считает нужным это запомнить и зафиксировать.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
#толще_твиттера
Эмили Сент-Джон Мандел
Море спокойствия (Inspiria, перевод Арама Оганяна)
О чем: четыре разных истории, четыре разных времени, связанных разве что странной темпоральной аномалией, мгновенным помутнением реальности, вдруг сходятся в один идеальный роман-симфонию о мире, который мы снова и снова теряем.
Зачем читать: начиная со «Станции 11» Мандел пишет примерно один и тот же роман, и роман этот о том, что мир, который кажется нам таким плотным и материальным, на самом деле, хрупкая, стеклянная конструкция, которая держится на невидимых, неосязаемых связях и договоренностях между людьми. «Станция 11» была прощанием с вещным, ламповым миром, захлебнувшимся соплями смертельного гриппа, «Стеклянный отель» - описанием полета в бездну финансового кризиса, буквально, сказкой про поросенка, который построил себе домик из стекла, а потом же сам его и съел, а «Море спокойствия» - это пандемийный роман, который неожиданно обернулся рассказом о том, как обрести покой посреди всеобщего умирания. Но если «Станция 11» сгибалась под тяжестью сюжетных и жанровых веток, а «Стеклянный отель» был идеально шероховатой конструкцией, то «Море спокойствия» - это торжество структурного планирования, практически совершенный роман, где четыре, казалось бы, совсем разных истории на последних страницах вдруг складываются в ясную, законченную стереокартинку. В 1912 году бывший богатый наследник сбегает в Канаду, в 2020 женщина приходит на концерт, в 2203 писательница летит в промо-тур на Землю и в 2401 мужчина отправляется путешествовать во времени. Меняются стили: от просторной американской классики в духе Сары Орн Джуитт до суховатого дистопического сайфая, меняются жанры, роман вертится калейдоскопом, но внутри его сидит все тот же вечный манделовский лейтмотив, как прекрасен этот мир с его аэропортами, лампочками, еловыми лесами и бродячими музыкантами, и как мы замечаем его красоту, только когда останавливается время – в долгий миг смерти.
Анне Катрине Боман
Агата (Corpus, перевод Александры Ливановой)
О чем: о важности яблочных пирогов в жизни каждого человека
Зачем читать: эта крошечная и почти рождественская романетка появилась в скандинавской литературе еще до того, как утешительное калорийное бакманство было поставлено на издательский поток и стало мейнстримом. Главный герой Агаты мог бы, наверное, подружиться с человеком по имени Уве, если бы он в принципе хотел хоть с кем-нибудь подружиться. Но он работает психотерапевтом, и на этом его любовь к людям заканчивается. Он – настоящий, качественный старый хрыч, который мечтает только о смерти и о пенсии (желательно в таком порядке), и когда, буквально в последний день работы, к угрюмому психологу приходит новая пациентка и уговаривает ее принять, он, конечно, отказывается. Но Агата все-таки станет его пациенткой, после чего и начнется трансформация наполовину умершего предпенсионера в человека, который обнаружит, что жизнь может быть прекрасна, и, да что там, прекрасны могут быть даже люди. Простая, трогательная история с чудесами и пирогами – возможно, это именно то, что нужно для этого, не очень новогоднего нового года.
#толще_твиттера
Эмили Сент-Джон Мандел
Море спокойствия (Inspiria, перевод Арама Оганяна)
О чем: четыре разных истории, четыре разных времени, связанных разве что странной темпоральной аномалией, мгновенным помутнением реальности, вдруг сходятся в один идеальный роман-симфонию о мире, который мы снова и снова теряем.
Зачем читать: начиная со «Станции 11» Мандел пишет примерно один и тот же роман, и роман этот о том, что мир, который кажется нам таким плотным и материальным, на самом деле, хрупкая, стеклянная конструкция, которая держится на невидимых, неосязаемых связях и договоренностях между людьми. «Станция 11» была прощанием с вещным, ламповым миром, захлебнувшимся соплями смертельного гриппа, «Стеклянный отель» - описанием полета в бездну финансового кризиса, буквально, сказкой про поросенка, который построил себе домик из стекла, а потом же сам его и съел, а «Море спокойствия» - это пандемийный роман, который неожиданно обернулся рассказом о том, как обрести покой посреди всеобщего умирания. Но если «Станция 11» сгибалась под тяжестью сюжетных и жанровых веток, а «Стеклянный отель» был идеально шероховатой конструкцией, то «Море спокойствия» - это торжество структурного планирования, практически совершенный роман, где четыре, казалось бы, совсем разных истории на последних страницах вдруг складываются в ясную, законченную стереокартинку. В 1912 году бывший богатый наследник сбегает в Канаду, в 2020 женщина приходит на концерт, в 2203 писательница летит в промо-тур на Землю и в 2401 мужчина отправляется путешествовать во времени. Меняются стили: от просторной американской классики в духе Сары Орн Джуитт до суховатого дистопического сайфая, меняются жанры, роман вертится калейдоскопом, но внутри его сидит все тот же вечный манделовский лейтмотив, как прекрасен этот мир с его аэропортами, лампочками, еловыми лесами и бродячими музыкантами, и как мы замечаем его красоту, только когда останавливается время – в долгий миг смерти.
Анне Катрине Боман
Агата (Corpus, перевод Александры Ливановой)
О чем: о важности яблочных пирогов в жизни каждого человека
Зачем читать: эта крошечная и почти рождественская романетка появилась в скандинавской литературе еще до того, как утешительное калорийное бакманство было поставлено на издательский поток и стало мейнстримом. Главный герой Агаты мог бы, наверное, подружиться с человеком по имени Уве, если бы он в принципе хотел хоть с кем-нибудь подружиться. Но он работает психотерапевтом, и на этом его любовь к людям заканчивается. Он – настоящий, качественный старый хрыч, который мечтает только о смерти и о пенсии (желательно в таком порядке), и когда, буквально в последний день работы, к угрюмому психологу приходит новая пациентка и уговаривает ее принять, он, конечно, отказывается. Но Агата все-таки станет его пациенткой, после чего и начнется трансформация наполовину умершего предпенсионера в человека, который обнаружит, что жизнь может быть прекрасна, и, да что там, прекрасны могут быть даже люди. Простая, трогательная история с чудесами и пирогами – возможно, это именно то, что нужно для этого, не очень новогоднего нового года.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах. В этот раз издания с новогодним настроением.
#толще_твиттера
Ислам Ханипаев — Большая суета (Альпина.Проза)
О чем: накануне Нового года шесть человек пытаются спасти дерево, и заодно спасаются сами. (Ни одного дерева, кстати, не пострадало. И даже искусственная городская елка, в целом, бодрячком.)
Зачем читать: новогодней эту историю делает не столько время действия, сколько то, как Ханипаев снова – как и в «Типа я» - придумывает человеческие истории и вообще делает людьми персонажей, которые редко бывают героями, а если и бывают, то в мрачных социалках, где они, непременно сидя за засаленным пластиковым столом, мрачно глядят в черные недра своих пупков или как-то еще по-другому бездуховно разлагаются. Но здесь все наоборот: противная баба-активистка, тупая блогерша на хайпе, толстый тренер «две извилины», актер-алкаш, дед с сорванной крышей, подозрительный мужик с бородой, мэр города, генерал и даже чувачок-стукачок вдруг оказываются на страницах одной истории не просто чтобы сделать хорошее и отъявленно новогоднее дело – спасти от вырубки самый старый в Европе бук – но, и чтобы показать себя настоящими, понятными людьми. Со своими страхами, со своими бедами, со своим прошлым и со всеми своими надеждами и мечтами. В предновогодней Махачкале происходит захват дерева, бесконечные выходы в эфир, переговоры и встречи, драки и предательства, подписывание петиций и, казалось бы, обреченная на поражение борьба с застройщиками и теми, «кто выше», но вдруг оказывается, что пока есть вот эти странные, городские полусумасшедшие, (а также Патя, которая отвечает за жрачку), есть и тоненький лучик надежды на то, что все будет хорошо.
М. Р. Джеймс — Ты свистни, тебя не заставлю я ждать/Мистер Хамфриз и его наследство (аудиокнига – «Союз»)
О чем: два классических рассказа о сверхъестественном, которые хорошо сочетаются с зимой
Зачем читать: на самом деле, для англичан М. Р. Джеймс – почти такой же рождественский автор, как и Диккенс, потому что почти все самые известные его рассказы – сначала в 1970-х годах, а потом и в наше время – были экранизированы для серии небольших короткометражек A Ghost Story for Christmas, которые показывают под Рождество. (В этой же серии буквально на днях, кстати, вышла экранизация еще одного классического джеймсовского рассказа «Граф Магнус», которую поставил Марк Гэтисс.) Но – вернемся к книгам. Рождественскими свои рассказы во многом сделал сам М. Р. Джеймс, который по традиции зачитывал их собравшимся у него на Рождество друзьям и студентам, да и сама структура этих рассказов – не говоря уже о безусловном таланте Джеймса – располагает к тому, чтобы их читали в темное время, но в ожидании праздника и конца тьмы. Действие лучших рассказов Джеймса – а это и «Меццо-тинто», и «Ты свистни…», и «Погубленные сердца», и «Вредоносные руны» - происходит в атмосфере какой-то английской, тихой безупречности, среди усадеб, садов, лужаек, библиотек, полей для гольфа и тихих гостиничек, где, вскоре, постепенно начинает твориться идеальный, необъяснимый ужас, который подминает под себя любую рациональность. Но эта гармония – изысканного ужаса и милейшей, уютной, банальной даже обстановки, в которой начинает твориться невесть что, и делает рассказы Джеймса столь пригодными для праздника. Чтение его рассказов на пороге года, в лиминальной зоне между прошлым и новой надеждой – это своего рода тренировочное проживание ужаса в понятных условиях, в надежде, что настоящий ужас так и останется там, в темноте, за дверью.
#толще_твиттера
Ислам Ханипаев — Большая суета (Альпина.Проза)
О чем: накануне Нового года шесть человек пытаются спасти дерево, и заодно спасаются сами. (Ни одного дерева, кстати, не пострадало. И даже искусственная городская елка, в целом, бодрячком.)
Зачем читать: новогодней эту историю делает не столько время действия, сколько то, как Ханипаев снова – как и в «Типа я» - придумывает человеческие истории и вообще делает людьми персонажей, которые редко бывают героями, а если и бывают, то в мрачных социалках, где они, непременно сидя за засаленным пластиковым столом, мрачно глядят в черные недра своих пупков или как-то еще по-другому бездуховно разлагаются. Но здесь все наоборот: противная баба-активистка, тупая блогерша на хайпе, толстый тренер «две извилины», актер-алкаш, дед с сорванной крышей, подозрительный мужик с бородой, мэр города, генерал и даже чувачок-стукачок вдруг оказываются на страницах одной истории не просто чтобы сделать хорошее и отъявленно новогоднее дело – спасти от вырубки самый старый в Европе бук – но, и чтобы показать себя настоящими, понятными людьми. Со своими страхами, со своими бедами, со своим прошлым и со всеми своими надеждами и мечтами. В предновогодней Махачкале происходит захват дерева, бесконечные выходы в эфир, переговоры и встречи, драки и предательства, подписывание петиций и, казалось бы, обреченная на поражение борьба с застройщиками и теми, «кто выше», но вдруг оказывается, что пока есть вот эти странные, городские полусумасшедшие, (а также Патя, которая отвечает за жрачку), есть и тоненький лучик надежды на то, что все будет хорошо.
М. Р. Джеймс — Ты свистни, тебя не заставлю я ждать/Мистер Хамфриз и его наследство (аудиокнига – «Союз»)
О чем: два классических рассказа о сверхъестественном, которые хорошо сочетаются с зимой
Зачем читать: на самом деле, для англичан М. Р. Джеймс – почти такой же рождественский автор, как и Диккенс, потому что почти все самые известные его рассказы – сначала в 1970-х годах, а потом и в наше время – были экранизированы для серии небольших короткометражек A Ghost Story for Christmas, которые показывают под Рождество. (В этой же серии буквально на днях, кстати, вышла экранизация еще одного классического джеймсовского рассказа «Граф Магнус», которую поставил Марк Гэтисс.) Но – вернемся к книгам. Рождественскими свои рассказы во многом сделал сам М. Р. Джеймс, который по традиции зачитывал их собравшимся у него на Рождество друзьям и студентам, да и сама структура этих рассказов – не говоря уже о безусловном таланте Джеймса – располагает к тому, чтобы их читали в темное время, но в ожидании праздника и конца тьмы. Действие лучших рассказов Джеймса – а это и «Меццо-тинто», и «Ты свистни…», и «Погубленные сердца», и «Вредоносные руны» - происходит в атмосфере какой-то английской, тихой безупречности, среди усадеб, садов, лужаек, библиотек, полей для гольфа и тихих гостиничек, где, вскоре, постепенно начинает твориться идеальный, необъяснимый ужас, который подминает под себя любую рациональность. Но эта гармония – изысканного ужаса и милейшей, уютной, банальной даже обстановки, в которой начинает твориться невесть что, и делает рассказы Джеймса столь пригодными для праздника. Чтение его рассказов на пороге года, в лиминальной зоне между прошлым и новой надеждой – это своего рода тренировочное проживание ужаса в понятных условиях, в надежде, что настоящий ужас так и останется там, в темноте, за дверью.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах.
В первую неделю после каникул доедаем, как салаты, две заметные новинки русскоязычной прозы, оставшиеся с прошлого года.
#толще_твиттера
В первую неделю после каникул доедаем, как салаты, две заметные новинки русскоязычной прозы, оставшиеся с прошлого года.
#толще_твиттера
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
#толще_твиттера
Ника Марш
Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России (Бомбора)
О чем: доступный научпоп о крепостном праве с картинками и разговорами
Зачем читать: наверное, нужно сразу сказать, что это работа не профессионального историка, а увлеченного блогера, и солидные, настоящие историки, разумеется, найдут к чему тут придраться, но мне показался очень важным максимально ясный и простой формат при рассказе о таком явлении в нашей и без того непростой истории как крепостное право. Книга Марш собрана в буквальном смысле из обрывков истории: уездных судебных записей, домовых книг, строчек в купчих и объявлений в газетах (можно было сбегать на рынок и купить неплохую горничную за семь рублей, оптом – дешевле), историй, сопровождающих известные картины и цитат из дневников, переписок и воспоминаний преимущественно дворян и ученого (грамоте) сословия. Из-за этого сама книга и кажется этаким лоскутным одеялом, но это и логично – крепостные почти не оставили по себе хоть сколько-то ощутимо зафиксированной истории, какого-то единого и узнаваемого голоса – и поэтому их бытовая история, свадьбы и похороны, снохачество и вдовство, продажу поодиночке и деревнями, смерть, разлуку с близкими, неизбывное, передающееся из поколения в поколение горе – приходится восстанавливать немного наощупь, как в знаменитой притче про слона и слепых. Но и так невозможно не увидеть осколки важной информации, что, например, с 1826 года по 1834 было не менее 148 крестьянских бунтов, что меньше чем за 10 лет в Сибирь за расправу над помещиками сослали не менее 400 человек и что много просвещенных людей, с состраданием высказывавшихся о судьбе крепостных на бумаге, в реальности вполне бойко торговали ими, чтобы покрыть свои долги. Эти сшитые на живую нитку обрывки, цитаты и фрагменты дают хоть и немного пикселированную, но все равно довольно объемную стереокартинку прошлого с хрустом не французской булки, а косточек русских.
Энтони Горовиц
Дом Шелка. Мориарти (Азбука, перевод Михаила Загота)
О чем: качественный фан-фикшен про Шерлока Холмса, одобренный наследникам Конана Дойля. Романы уже ранее издавались в России, а это удобное «омнибусное» переиздание сразу двух романов в одной книге.
Зачем читать: Горовиц – превосходный пастишист, который умеет собрать новый роман из всего, что уже было, и сделать это, как говорится, с уважением. Постмодернизм, конечно, уже пожил свое, уступив место новому реализму, но Горовиц остается отъявленно постмодернистским писателем, в самом хорошем смысле этого слова. Он любить мастерить оммажные коллажи из прошлого материала (см. его серию детективов про Сьюзен Райленд, где он бережно натырил мотивов и приемов у Агаты Кристи и создал милейший детективный скрапбук), любит ломать четвертую стену (см. его серию детективов про автора Энтони Горовица в роли туповатого Ватсона) и, наконец, он умеет придумать продолжение, будь то продолжение приключений Джеймса Бонда или Шерлока Холмса, так, как его, возможно, написал бы сам автор, без ячества и выпячиваний собственной фигуры автора. «Дом шелка» - просто хороший, стилистически очень верно ухваченный вбоквел, в котором Шерлок Холмс и доктор Ватсон идут по следу тайного общества, хоть и оканчивается все несколько излишне современным финалом. «Мориарти» – более амбициозный и более игровой роман об одном из главных злодеев мировой литературы, довольно спорный, на мой взгляд, потому что Горовиц в какой-то момент излишне увлекается матрешечными твистами, из одной развязки рождается другая, и так далее, но почти до самого конца «Мориарти» остается невероятно увлекательной, крепкой приключенческой работой. Ничего нового, только хорошо обдуманное старое. Наконец-то.
#толще_твиттера
Ника Марш
Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России (Бомбора)
О чем: доступный научпоп о крепостном праве с картинками и разговорами
Зачем читать: наверное, нужно сразу сказать, что это работа не профессионального историка, а увлеченного блогера, и солидные, настоящие историки, разумеется, найдут к чему тут придраться, но мне показался очень важным максимально ясный и простой формат при рассказе о таком явлении в нашей и без того непростой истории как крепостное право. Книга Марш собрана в буквальном смысле из обрывков истории: уездных судебных записей, домовых книг, строчек в купчих и объявлений в газетах (можно было сбегать на рынок и купить неплохую горничную за семь рублей, оптом – дешевле), историй, сопровождающих известные картины и цитат из дневников, переписок и воспоминаний преимущественно дворян и ученого (грамоте) сословия. Из-за этого сама книга и кажется этаким лоскутным одеялом, но это и логично – крепостные почти не оставили по себе хоть сколько-то ощутимо зафиксированной истории, какого-то единого и узнаваемого голоса – и поэтому их бытовая история, свадьбы и похороны, снохачество и вдовство, продажу поодиночке и деревнями, смерть, разлуку с близкими, неизбывное, передающееся из поколения в поколение горе – приходится восстанавливать немного наощупь, как в знаменитой притче про слона и слепых. Но и так невозможно не увидеть осколки важной информации, что, например, с 1826 года по 1834 было не менее 148 крестьянских бунтов, что меньше чем за 10 лет в Сибирь за расправу над помещиками сослали не менее 400 человек и что много просвещенных людей, с состраданием высказывавшихся о судьбе крепостных на бумаге, в реальности вполне бойко торговали ими, чтобы покрыть свои долги. Эти сшитые на живую нитку обрывки, цитаты и фрагменты дают хоть и немного пикселированную, но все равно довольно объемную стереокартинку прошлого с хрустом не французской булки, а косточек русских.
Энтони Горовиц
Дом Шелка. Мориарти (Азбука, перевод Михаила Загота)
О чем: качественный фан-фикшен про Шерлока Холмса, одобренный наследникам Конана Дойля. Романы уже ранее издавались в России, а это удобное «омнибусное» переиздание сразу двух романов в одной книге.
Зачем читать: Горовиц – превосходный пастишист, который умеет собрать новый роман из всего, что уже было, и сделать это, как говорится, с уважением. Постмодернизм, конечно, уже пожил свое, уступив место новому реализму, но Горовиц остается отъявленно постмодернистским писателем, в самом хорошем смысле этого слова. Он любить мастерить оммажные коллажи из прошлого материала (см. его серию детективов про Сьюзен Райленд, где он бережно натырил мотивов и приемов у Агаты Кристи и создал милейший детективный скрапбук), любит ломать четвертую стену (см. его серию детективов про автора Энтони Горовица в роли туповатого Ватсона) и, наконец, он умеет придумать продолжение, будь то продолжение приключений Джеймса Бонда или Шерлока Холмса, так, как его, возможно, написал бы сам автор, без ячества и выпячиваний собственной фигуры автора. «Дом шелка» - просто хороший, стилистически очень верно ухваченный вбоквел, в котором Шерлок Холмс и доктор Ватсон идут по следу тайного общества, хоть и оканчивается все несколько излишне современным финалом. «Мориарти» – более амбициозный и более игровой роман об одном из главных злодеев мировой литературы, довольно спорный, на мой взгляд, потому что Горовиц в какой-то момент излишне увлекается матрешечными твистами, из одной развязки рождается другая, и так далее, но почти до самого конца «Мориарти» остается невероятно увлекательной, крепкой приключенческой работой. Ничего нового, только хорошо обдуманное старое. Наконец-то.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
#толще_твиттера
Люси Уорсли
Чисто британское убийство (Синдбад, перевод Елены Осеневой)
О чем: по-хорошему попсовый нон-фик о том, как жанр британского детектива вырос из морбидного увлечения людей подробностями чужой смерти
Зачем читать: на самом деле, на эту тему – исследование того, как самый утешительный литературный жанр сформировался на почве интереса к публичному освещению насильственной смерти – есть две похожих работы. Одна, написанная специалисткой по викторианству Джудит Фландерс, более полная и солидная, но куда более усыпляющая. Вторая, как раз переведенная у нас, написана Люси Уорсли, журналисткой и популяризатором истории, более бойкая, но и, скажем так, больше нацеленная на фрагментарное чтение, от раза к разу, поэтому она зачастую скатывается в набор баек. Однако Уорсли хорошо разбирает связку реального преступления с более поздним жанровым тропом, показывая, что все узнаваемые детективные мотивы в британском детективе появились не просто так. Например, классическая фраза про убийцу-дворецкого, и вообще, фигура слуги-убийцы, на самом деле, берет свое начало из громкого судебного процесса 20-х годов 19 века, когда служанку обвинили в том, что она отравила своих хозяев, подсыпав яд в клецки, которыми они ужинали. Жена, покупающая в аптеке мышьяк, чтобы отравить мужа – отголоски известного процесса Мадлен Смит, и так далее. Дело об убийстве в Красном Амбаре, убийства на рэтклиффской дороге, дело Мэри Энн Коттон, - несмотря на кровавые подробности, все эти громкие истории для обывателей были эквивалентом нынешних тру-крайм-подкастов, источником отдыха и развлечения, дешевым способом пережить катарсис. Двухгрошовые страшилки с пересказами подробностей казни, сувениры с места преступления, экскурсия по месту преступления, пока не успели замыть кровь, в общем, любое свидетельство того, что беда на этот раз миновала тебя и пришла в дом к другому, жанровая литература переработала в куриный бульон – хоть и с кровью, но для души.
Дженис Халлетт
Код Твайфорд (Inspiria, перевод Александра Перекреста)
О чем: не совсем грамотный и не очень ориентирующийся во всех этих ваших айфонах-шмайфонах мужик по имени Стив выходит из тюрьмы и решает закрыть все гештальты, один из которых связан с исчезновением его учительницы и детской книжкой, где якобы спрятан секретный код
Зачем читать: когда Дженис Халлетт сравнивают с Агатой Кристи, в этом есть некая доля правды. Многие детективы Кристи выстроены вокруг чехарды, чуши и чепухи: строчек из детских стишков, считалочек и загадок («Пять поросят», «Мышеловка», «Кривой домишко» и так далее), и Халлетт продолжает эту традицию, только умело подкручивает под реалии нынешнего мира. Одно время в критике то и дело повторялся стон о том, что-де камеры слежения, трекеры в телефонах, интернет с его кэшем, который все помнит, и вообще, соцсети, которые теперь ведут даже коты, убили детектив как жанр. Однако в детективах Халлетт свеженькие, еще пахнущие XXI веком технологии — переписка в чатах и электронной почте, стертые голосовые в старом айфоне — как раз и оказываются пространством для игры с читателем, местом, где можно спрятать головоломку так же удачно, как среди золотой информационной тишины XX века. В дебютном романе, который у нас недавно переиздали под названием «Что написал убийца», Халлетт собирает детектив из переписок по электронной почте и в WhatsApp, а «Код Твайфорд» и вовсе представляет собой расшифровки аудиозаписей, сделанные специальной программой. Программа хороша, но и она допускает ошибки, расшифровывая некоторые слова совсем не так, как они пишутся на самом деле, а то и вовсе подменяя их в лучших традициях автозамены. В итоге получается все тот же ладный образец детективного жанра, где все улики и подсказки спрятаны буквально под носом у читателя, но ему, как и Стиву, предстоит побороться с ай ос. Ну, вы поняли.
#толще_твиттера
Люси Уорсли
Чисто британское убийство (Синдбад, перевод Елены Осеневой)
О чем: по-хорошему попсовый нон-фик о том, как жанр британского детектива вырос из морбидного увлечения людей подробностями чужой смерти
Зачем читать: на самом деле, на эту тему – исследование того, как самый утешительный литературный жанр сформировался на почве интереса к публичному освещению насильственной смерти – есть две похожих работы. Одна, написанная специалисткой по викторианству Джудит Фландерс, более полная и солидная, но куда более усыпляющая. Вторая, как раз переведенная у нас, написана Люси Уорсли, журналисткой и популяризатором истории, более бойкая, но и, скажем так, больше нацеленная на фрагментарное чтение, от раза к разу, поэтому она зачастую скатывается в набор баек. Однако Уорсли хорошо разбирает связку реального преступления с более поздним жанровым тропом, показывая, что все узнаваемые детективные мотивы в британском детективе появились не просто так. Например, классическая фраза про убийцу-дворецкого, и вообще, фигура слуги-убийцы, на самом деле, берет свое начало из громкого судебного процесса 20-х годов 19 века, когда служанку обвинили в том, что она отравила своих хозяев, подсыпав яд в клецки, которыми они ужинали. Жена, покупающая в аптеке мышьяк, чтобы отравить мужа – отголоски известного процесса Мадлен Смит, и так далее. Дело об убийстве в Красном Амбаре, убийства на рэтклиффской дороге, дело Мэри Энн Коттон, - несмотря на кровавые подробности, все эти громкие истории для обывателей были эквивалентом нынешних тру-крайм-подкастов, источником отдыха и развлечения, дешевым способом пережить катарсис. Двухгрошовые страшилки с пересказами подробностей казни, сувениры с места преступления, экскурсия по месту преступления, пока не успели замыть кровь, в общем, любое свидетельство того, что беда на этот раз миновала тебя и пришла в дом к другому, жанровая литература переработала в куриный бульон – хоть и с кровью, но для души.
Дженис Халлетт
Код Твайфорд (Inspiria, перевод Александра Перекреста)
О чем: не совсем грамотный и не очень ориентирующийся во всех этих ваших айфонах-шмайфонах мужик по имени Стив выходит из тюрьмы и решает закрыть все гештальты, один из которых связан с исчезновением его учительницы и детской книжкой, где якобы спрятан секретный код
Зачем читать: когда Дженис Халлетт сравнивают с Агатой Кристи, в этом есть некая доля правды. Многие детективы Кристи выстроены вокруг чехарды, чуши и чепухи: строчек из детских стишков, считалочек и загадок («Пять поросят», «Мышеловка», «Кривой домишко» и так далее), и Халлетт продолжает эту традицию, только умело подкручивает под реалии нынешнего мира. Одно время в критике то и дело повторялся стон о том, что-де камеры слежения, трекеры в телефонах, интернет с его кэшем, который все помнит, и вообще, соцсети, которые теперь ведут даже коты, убили детектив как жанр. Однако в детективах Халлетт свеженькие, еще пахнущие XXI веком технологии — переписка в чатах и электронной почте, стертые голосовые в старом айфоне — как раз и оказываются пространством для игры с читателем, местом, где можно спрятать головоломку так же удачно, как среди золотой информационной тишины XX века. В дебютном романе, который у нас недавно переиздали под названием «Что написал убийца», Халлетт собирает детектив из переписок по электронной почте и в WhatsApp, а «Код Твайфорд» и вовсе представляет собой расшифровки аудиозаписей, сделанные специальной программой. Программа хороша, но и она допускает ошибки, расшифровывая некоторые слова совсем не так, как они пишутся на самом деле, а то и вовсе подменяя их в лучших традициях автозамены. В итоге получается все тот же ладный образец детективного жанра, где все улики и подсказки спрятаны буквально под носом у читателя, но ему, как и Стиву, предстоит побороться с ай ос. Ну, вы поняли.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
#толще_твиттера
Алексей Иванов
Бронепароходы (Рипол Классик)
О чем: массивный и многоколесный стимпанк-роман с пароходами в роли героев и людьми в роли винтиков, зубцов и шестеренок.
Зачем читать: масштабность романов Иванова, на мой взгляд, измеряется не количеством страниц – в новом романе их 700, но для Иванова это скорее норма, а, скажем так, глубиной каждой страницы. Плотность и простор каждому роману Иванова придают несколько важных факторов, которые и делают Иванова самым искренним историческим романистом нашего времени. Во-первых, это заметная и нескрываемая работа с историческим материалом: все, что узнал Иванов в ходе работы над романом, узнает и читатель. А во-вторых, это похвальное нежелание Иванова упрощать и разъяснять: стлани и компаунды на пятьсот индикаторных сил, плашкоуты и брейд-вымпелы мелькают по тексту без сносочек и разжевываний, превращая сложное и тяжелое чтение о людях и машинах, попавших в перелом времени, в примерно такой же опыт, как и чтение в детстве условного «жюльверна» с обилием морской терминологии и долгих рецептов по обустройству необитаемого острова. Романы Иванова – это всегда тот случай, когда чтение может быть по-детски увлекательным, но никогда – инфантильным. (Честный, приключенческий динамизм романа очень хорошо вытаскивает на первый план актер Сергей Бурунов, исполнивший аудиоверсию.) В «Бронепароходах», правда, детского почти ничего и нет, это полнокровный роман о гражданской войне с битвами на воде, где по воздуху плывут кружевные обрывки прошлого с чаепитиями на разоренных верандах и в спиленных вишневых садах. Здесь есть красные и есть белые, но нет ваших и наших. Все герои романа – их где-то человек двести, но примерно сто пятьдесят не переживут даже первой части – в первую очередь люди, со своими целями и стремлениями: один хочет спасти заводы и пароходы, другая – спасти великого князя, третий – уберечь вверенную ему машину и не сгинуть самому, и у каждого нет отдельной истории с началом и концом, есть только необходимость продержаться в живых как можно дольше, пока жернова прогресса мелют медленно, но муку дают превосходную, главное, чтобы эта мука была не из тебя.
Йон Кальман Стефанссон
Летний свет, а затем наступает ночь (Polyandria No Age, перевод Татьяны Шенявской)
О чем: сборник баек о жителях исландской деревни, где нет ни церкви, ни кладбища, зато и люди такие, что умрешь – не встанешь
Зачем читать: это медитативная, абсурдноватая исландская литература в лучшем (или в худшем своем проявлении), без сюжета, но со множеством сюжетиков, где единой связующей нитью всей книги выступает свет, осиявший вечную красоту природы, которой в принципе нет дела до человеческих трагедий и трагикомедий, разыгрывающихся в деревне. Вот человек бросает жену ради звезд и видит сны на латыни, вот почтальонка красит губы и читает чужие письма, у мальчика вся жизнь разбивается о смерть отца, у женщины – об измену мужа, одинокий мужик учится, не блюя от ужаса, взаимодействовать с окружающим миром, и все эти полувиньетки, маленькие рассказики, зарисовки, отрывки и обрывки разнородных историй то сливаются в общее повествование, когда третье лицо становится вторым, один голос – греческим хором, то снова разбиваются на множество жизненных осколков с размышлениями о жизни, о природе, об Исландии о свете и о ночи, и в конце концов о погоде. Медленное, валерьяночное чтение, которое можно читать с любого места, как в стародавние времена, зевая, читали сельскохозяйственный календарь – затрещали и полопались сердца, значит, весна скоро.
#толще_твиттера
Алексей Иванов
Бронепароходы (Рипол Классик)
О чем: массивный и многоколесный стимпанк-роман с пароходами в роли героев и людьми в роли винтиков, зубцов и шестеренок.
Зачем читать: масштабность романов Иванова, на мой взгляд, измеряется не количеством страниц – в новом романе их 700, но для Иванова это скорее норма, а, скажем так, глубиной каждой страницы. Плотность и простор каждому роману Иванова придают несколько важных факторов, которые и делают Иванова самым искренним историческим романистом нашего времени. Во-первых, это заметная и нескрываемая работа с историческим материалом: все, что узнал Иванов в ходе работы над романом, узнает и читатель. А во-вторых, это похвальное нежелание Иванова упрощать и разъяснять: стлани и компаунды на пятьсот индикаторных сил, плашкоуты и брейд-вымпелы мелькают по тексту без сносочек и разжевываний, превращая сложное и тяжелое чтение о людях и машинах, попавших в перелом времени, в примерно такой же опыт, как и чтение в детстве условного «жюльверна» с обилием морской терминологии и долгих рецептов по обустройству необитаемого острова. Романы Иванова – это всегда тот случай, когда чтение может быть по-детски увлекательным, но никогда – инфантильным. (Честный, приключенческий динамизм романа очень хорошо вытаскивает на первый план актер Сергей Бурунов, исполнивший аудиоверсию.) В «Бронепароходах», правда, детского почти ничего и нет, это полнокровный роман о гражданской войне с битвами на воде, где по воздуху плывут кружевные обрывки прошлого с чаепитиями на разоренных верандах и в спиленных вишневых садах. Здесь есть красные и есть белые, но нет ваших и наших. Все герои романа – их где-то человек двести, но примерно сто пятьдесят не переживут даже первой части – в первую очередь люди, со своими целями и стремлениями: один хочет спасти заводы и пароходы, другая – спасти великого князя, третий – уберечь вверенную ему машину и не сгинуть самому, и у каждого нет отдельной истории с началом и концом, есть только необходимость продержаться в живых как можно дольше, пока жернова прогресса мелют медленно, но муку дают превосходную, главное, чтобы эта мука была не из тебя.
Йон Кальман Стефанссон
Летний свет, а затем наступает ночь (Polyandria No Age, перевод Татьяны Шенявской)
О чем: сборник баек о жителях исландской деревни, где нет ни церкви, ни кладбища, зато и люди такие, что умрешь – не встанешь
Зачем читать: это медитативная, абсурдноватая исландская литература в лучшем (или в худшем своем проявлении), без сюжета, но со множеством сюжетиков, где единой связующей нитью всей книги выступает свет, осиявший вечную красоту природы, которой в принципе нет дела до человеческих трагедий и трагикомедий, разыгрывающихся в деревне. Вот человек бросает жену ради звезд и видит сны на латыни, вот почтальонка красит губы и читает чужие письма, у мальчика вся жизнь разбивается о смерть отца, у женщины – об измену мужа, одинокий мужик учится, не блюя от ужаса, взаимодействовать с окружающим миром, и все эти полувиньетки, маленькие рассказики, зарисовки, отрывки и обрывки разнородных историй то сливаются в общее повествование, когда третье лицо становится вторым, один голос – греческим хором, то снова разбиваются на множество жизненных осколков с размышлениями о жизни, о природе, об Исландии о свете и о ночи, и в конце концов о погоде. Медленное, валерьяночное чтение, которое можно читать с любого места, как в стародавние времена, зевая, читали сельскохозяйственный календарь – затрещали и полопались сердца, значит, весна скоро.
Forwarded from Правила жизни
Каждый понедельник литературный критик Анастасия Завозова рассказывает о двух книгах: для серьезного, вдумчивого чтения и чтобы отвлечься в разных литературных мирах.
#толще_твиттера
Владимир Набоков
Пнин (Corpus, перевод Геннадия Барабтарло, при участии Веры Набоковой)
О чем: Тимофей Пнин, маленький человек здорового человека, с попеременным успехом осваивает американскую академическую среду, которая для него то и дело оказывается понедельником
Зачем читать: всякий раз, когда я натыкаюсь на тексты о Набокове, то вспоминаю как сложно говорить о его книгах, если ты не потратил примерно восемьдесят лет на изучение того самосбывающегося текста мировой литературы, в который в какой-то момент превратились все романы Набокова, на изучение всей этой игры, спрятанных шуток, тщательно развешанных по стенам слов, которые то и дело палят в читателя-уточку, и так далее. Поэтому я редко говорю о Набокове, но не могла пройти мимо переиздания романа «Пнин», который мне кажется самым безопасным из всех набоковских романов не только для публичного о нем говорения, но и для какого-то внутреннего понимания той безупречной нежности и простоты, за которую – для начала – и можно полюбить Набокова-писателя. Для меня «Пнин» — это такой Набоков 101, книжка-подготовишка к большому заплыву в огромную любовь, с первых строк очаровывающая история о бывшем русском, который так и не стал будущим американцем, несмотря на свой загар, голые икры и лиловые носочки с ромбиками. История о маленьком человеке, который не чувствует себя маленьким, не скрипит потертой гоголевской шинелью, а живет и понимает. Понимает и русского émigré, выстраивающего в Америке вокруг себя заслон из воображаемых березок и реконструирующего вечное чаепитие в Мытищах, понимает и человека в целом, история которого – всегда история боли, понимает – и не теряет при этом нежности и сердца. Это легкий, ручеистый роман о нелепом человеке, который читаешь без внутренней неловкости – возможно, потому что доброта никогда не бывает нелепой.
Гвен Э. Кирби
Что увидела Кассандра (Individuum, перевод Анны Шур и Петра Ширинского)
О чем: правда очень хороший сборник рассказов о людях, любви и люлях. (После того, как прочтете сборник, вам, возможно, тоже захочется обзавестись футболкой с надписью «Орлы, может, и высоко летают, зато хорьков не засасывает в самолетный двигатель».)
Зачем читать: рассказ, конечно, один из самых трудных жанров, потому что у него всегда есть непрописанные, но осязаемые границы, отделяющие его от повести или романа, а, точнее, от того, чтобы вытечь из формы и не стать ни тем, ни другим, ни третьим. В этом отношении рассказы Гвен Кирби чем-то созвучны рассказам Элис Манро и Деборы Айзенберг – не в плане тематики или стиля, разумеется – а в том, как Кирби точно так же, как они, умеет встроить в несколько страниц потенциал целого романа, выхватить законченный фрагмент из жизни героев, (чаще всего, впрочем, героинь), который будет казаться не обрывком, а полароидным промельком большой отдельной жизни. В сборнике «Что увидела Кассандра» много игровых рассказов в духе Кармен Марии Мачадо (сборник Мачадо «Ее тело и другие» несколько лет тому назад выходил в издательстве «МИФ») – прорицательница Кассандра предвидит эпидуралку и одноразовые бритвы, мужик пишет отзыв на ресторан, который превращается в исповедальное рецензирование его брака и так далее, но абсолютного художественного пика, на мой взгляд, Кирби достигает в историях максимально приближенных к узнаваемой реальности. Учительница шьет юбку для детского утренника, ждет или не ждет мужа из командировки, не знает, как отвязаться от любовника, пьет винишко и терпеливо общается с призраком патриархата в лице проповедника из восемнадцатого века, который зовет ее шлюхой, но больше ему нечего сказать и она его не боится, потому что ее тело – ее дело, и юбка сама себя не сошьет, поэтому встала и пошла.
#толще_твиттера
Владимир Набоков
Пнин (Corpus, перевод Геннадия Барабтарло, при участии Веры Набоковой)
О чем: Тимофей Пнин, маленький человек здорового человека, с попеременным успехом осваивает американскую академическую среду, которая для него то и дело оказывается понедельником
Зачем читать: всякий раз, когда я натыкаюсь на тексты о Набокове, то вспоминаю как сложно говорить о его книгах, если ты не потратил примерно восемьдесят лет на изучение того самосбывающегося текста мировой литературы, в который в какой-то момент превратились все романы Набокова, на изучение всей этой игры, спрятанных шуток, тщательно развешанных по стенам слов, которые то и дело палят в читателя-уточку, и так далее. Поэтому я редко говорю о Набокове, но не могла пройти мимо переиздания романа «Пнин», который мне кажется самым безопасным из всех набоковских романов не только для публичного о нем говорения, но и для какого-то внутреннего понимания той безупречной нежности и простоты, за которую – для начала – и можно полюбить Набокова-писателя. Для меня «Пнин» — это такой Набоков 101, книжка-подготовишка к большому заплыву в огромную любовь, с первых строк очаровывающая история о бывшем русском, который так и не стал будущим американцем, несмотря на свой загар, голые икры и лиловые носочки с ромбиками. История о маленьком человеке, который не чувствует себя маленьким, не скрипит потертой гоголевской шинелью, а живет и понимает. Понимает и русского émigré, выстраивающего в Америке вокруг себя заслон из воображаемых березок и реконструирующего вечное чаепитие в Мытищах, понимает и человека в целом, история которого – всегда история боли, понимает – и не теряет при этом нежности и сердца. Это легкий, ручеистый роман о нелепом человеке, который читаешь без внутренней неловкости – возможно, потому что доброта никогда не бывает нелепой.
Гвен Э. Кирби
Что увидела Кассандра (Individuum, перевод Анны Шур и Петра Ширинского)
О чем: правда очень хороший сборник рассказов о людях, любви и люлях. (После того, как прочтете сборник, вам, возможно, тоже захочется обзавестись футболкой с надписью «Орлы, может, и высоко летают, зато хорьков не засасывает в самолетный двигатель».)
Зачем читать: рассказ, конечно, один из самых трудных жанров, потому что у него всегда есть непрописанные, но осязаемые границы, отделяющие его от повести или романа, а, точнее, от того, чтобы вытечь из формы и не стать ни тем, ни другим, ни третьим. В этом отношении рассказы Гвен Кирби чем-то созвучны рассказам Элис Манро и Деборы Айзенберг – не в плане тематики или стиля, разумеется – а в том, как Кирби точно так же, как они, умеет встроить в несколько страниц потенциал целого романа, выхватить законченный фрагмент из жизни героев, (чаще всего, впрочем, героинь), который будет казаться не обрывком, а полароидным промельком большой отдельной жизни. В сборнике «Что увидела Кассандра» много игровых рассказов в духе Кармен Марии Мачадо (сборник Мачадо «Ее тело и другие» несколько лет тому назад выходил в издательстве «МИФ») – прорицательница Кассандра предвидит эпидуралку и одноразовые бритвы, мужик пишет отзыв на ресторан, который превращается в исповедальное рецензирование его брака и так далее, но абсолютного художественного пика, на мой взгляд, Кирби достигает в историях максимально приближенных к узнаваемой реальности. Учительница шьет юбку для детского утренника, ждет или не ждет мужа из командировки, не знает, как отвязаться от любовника, пьет винишко и терпеливо общается с призраком патриархата в лице проповедника из восемнадцатого века, который зовет ее шлюхой, но больше ему нечего сказать и она его не боится, потому что ее тело – ее дело, и юбка сама себя не сошьет, поэтому встала и пошла.
