Фиговато сделано, потому что с первого взгляда не поймешь, где начало. И объяснение знаков не нужно — нужно, чтобы знаки говорили за себя. Впрочем, сейчас не о деталях, а о том, зачем рисовать инфографику для художественной литературы. Картами увлекаются в фэнтези, но игнорируют их в классических произведениях, а зря. Карты и схемы делают чтение интереснее. Их прикольно разглядывать. Школьникам и студентам они служат шпаргалкой и раскрывают исторические факты, на которые те иначе вряд ли обратили бы внимание. Схема последнего пути Муму связывает рассказ с нашей жизнью: «О, я здесь живу», «Я рядом учусь», «О, Парк Горького» — думают москвичи. История становится ближе, когда читатели видят материальное подтверждение. Те, кто не живет и не бывает в столице, все равно узнают кремль и Москву-реку, которые они видели на фотографиях и по телевизору — действие для них тоже станет более реальным, герои окажутся уже не в воображаемой стране XIX века, а в нашей.

У Владимира Набокова есть четырехтомный разбор «Евгения Онегина» на английском. В русском издании этой работы показана схема дуэли Онегина с Ленским, которую Набоков разъясняет в своем письме американскому приятелю, профессору Эдмонду Вилсону. Я приведу эту часть письма:

«Ты допустил ужасную ошибку при разборе дуэли между Онегиным и Ленским. Интересно, с чего ты взял, что они сходились пятясь, затем поворачивались друг к другу лицом и стреляли, то есть вели себя как герои популярных фильмов или комиксов? Такого рода поединка в пушкинской России не существовало. Дуэль, описанная в „Онегине", является классической duel à volonté [дуэль по доброй воле, фр.] в точном соответствии с французским Кодексом чести и происходит следующим образом. Будем исходить из того, что один человек „вызвал" (а не „призвал", как иногда неправильно выражаются) другого для выяснения отношений на „встречу" (английский термин, аналогичный французскому rencontré) — другими словами, картель (в Англии и Виргинии он назывался „вызов" или „послание") был отправлен и принят и все предварительные формальности выполнены. Секунданты отмеряют положенное число шагов. Так, перед дуэлью Онегина с Ленским было отмерено тридцать два шага. Сколько-то шагов требуется на то, чтобы дуэлянты могли сойтись и после этого их разделяло бы расстояние, скажем, в десять шагов (la barrier, своего рода ничейная земля, вступить на которую ни один не имееет права).

Участники занимают исходные позиции в крайних точках О и Л, стоя, естественно, друг к другу лицом и опустив дула пистолетов. По сигналу они начинают сходиться и могут при желании выстрелить в любой момент. Онегин стал поднимать пистолет после того, как оба сделали по четыре шага. Еще через пять шагов прогремел выстрел, которым был убит Ленский. Если бы Онегин промахнулся, Ленский мог бы заставить его подойти к барьеру (Б1), а сам бы не спеша, тщательно прицелился. Это была одна из причин, по которой серьезные дуэлянты, включая Пушкина, предпочитали, чтобы соперник выстрелил первым. Если после обмена выстрелами противники продолжали жаждать крови, пистолеты могли быть перезаряжены (или подавались новые), и все повторялось сначала. Этот вид дуэли, с вариациями, был распространен во Франции, России, Англии и на юге Соединенных Штатов между 1800 и 1840 годами».

Подробное описание. Но легко ли запомнить все правила? Сравним текст с картинкой (ее набрали печатными знаками, поэтому я позволил себе перерисовать).

Схема не заменит подробностей и правил из разъяснения. Зато пару раз взглянув на нее, легче запомнить, кто сколько шагов сделал, на каком шаге Онегин выстрелил, и что Ленский не поднял оружия.

Исторические романы полны культурных штук из прошлого, которые можно выявить с помощью вот таких вот простых схем. Чем сложнее книга, тем больше полезного можно для нее нарисовать. Например, изобразить родственные связи, чины и отношение друг к другу героев «Войны и мира», или схему бородинского сражения.

Если у вас есть примеры подобного в вашей домашней библиотеке — присылайте мне в телеграмм @zhenyaloginov, или на почту zhenya@zhenyaloginov.ru.

Сгорела Успенская церковь, объявили, что ее отстроят заново — и пошли разговоры: нужно это делать, или нет. Что ж, отличный повод объяснить вредность одного архитекторского убеждения.

У архитекторов есть понятие, что копия здания не имеет ценности, потому что она не из прошлого, ее стены не видели Второго ополчения, ступени не топтали сафьяновые сапоги, поэтому чувства сопричастности копия не вызывает. Это верно лишь отчасти. Чувство сопричастности вызывает не только старое дерево и камни, но еще старый стиль. Перед нами древянная церковь в стиле русского средневековья — сразу понятно, что это за традиция.

Но церковь построена в XVIII веке. Одно из лучших в своем роде, здание появилось после того времени, которое этот стиль породило. Вот для этого и есть смысл физически сохранять традиционные вещи. Когда вокруг нет зданий, которые выглядят как сто и пятьсот лет назад — нечего продолжать. Традиция не живет в музеях и на пожелтевших фотографиях — память о традиции это не традиция. Она или есть среди нас, или ее нет. Где больше пекутся о внешнем виде и аккуратней вписывают новые здания в окружение: в Питере или в Нижнем? Потому что старый Питер стоит. Его исторические кварталы это жилые дома и офисы, а не картинки под стеклом. Тем, кто традицией не интересуется, церкви и палаты не помешают. Остальным иметь больше референсов всегда лучше, чем иметь меньше.

Конечно, бутафории быть не должно. Восстанавливать нужно тщательно: из таких же или похожих материалов, в том же виде, по обмерам, чертежам, фотографиям и видео. Современные технологии можно спрятать внутри, если с ними надежнее. В случае с деревом ничего выдумывать не придется, а время быстро придаст ему нужный уютный вид, как будто ничего и не сгорало.

Что до историчности и актуальности стиля, я предлагаю обратиться к здравому смыслу. Церкви горели и прежде, на их месте вставали новые. Новую церковь могли сделать по-другому, но тоже в духе старой школы. Нам ничего не мешает сейчас строить новые церкви в любом стиле. Ничего не мешает построить точно такую же церковь на месте сгоревшей. Никто не ругает зодчих из XVIII века за консервативный вкус, так что стоит быть последовательными. Ограничивать себя в выборе против желания не полезно. Пытаться ограничивать других — это какое-то дизайнерское злодейство. Сегодняшняя реконструкция через сто лет станет исторической ценностью, а то, что церковь в Кондопоге была возведена с нуля в 2К!8, в 2118 вспомнит не каждый гид.

Эм-эс-ай продает материнские платы с такими вот буквами.

Это не очень хороший пример современного применения классики, потому что стиль явно выбрали из-за исторически-эпического брендирования. Лучше, когда нет привязки к сказкам, князьям, русской кухне, и бац — вязь. Еще шрифт не очень. Зато это хороший пример того, что классика может смотреться естественно и уместно на современных вещах.

Если бы путешественник во времени из XVIII века увидел наш мем про год 2К18, то он бы смутился, но не потому, почему можно подумать. В то время в ходу еще была кириллическая система записи чисел, и их иногда мешали с арабскими. Распространенный пример такой записи — полушки 1720 года.

Там написано 17К. К в кириллице обозначает 20. Именно два десятка, а не последовательность из двойки и нуля. 2К18 наши предки прочитали бы как 2-20-18.

Что дает нам историческое право любую дату с двадцатыми годами писать через К. Всего через два года можно будет поженить мемы и писать 2КК.

One more thing. В меме буквой К обозначают тысячи. Для этого в кириллице тоже есть знак — ҂. Его ставят перед буквой-числом, чтобы, например, двадцатка К превратилась в 20 000.

Магия кегля и верстки. Слева логотип, который из-за крохотулечных букв воспринимается как просто блямба, а справа хорошо набранная надпись, которая привлекает внимание.

И работает логотипом. Я поспешил и чуть не запостил эту картинку с каментом вроде: «Смотрите, привычная торговая марка в непривычном виде, без значка» — заметил ошибку, когда начал редактировать.

Юрий Остроменцкий порадовал.

Как раз Зализняк (и раньше Виктор Маркович Живов — гугл ит) показали мне, что совершенно не обязательно думать про Русский шрифт, как про что-то пыльное. Там дофига жизни, это не мёртвая материя, это не принадлежит рпц — делай с этим что хочешь. Вряд ли Зализняк и Живов сказали бы это именно такими словами. И они, кажется, не очень думали о графике. Но я почти уверен, что точно не были бы против.

Важно, что такие слова произносит не любитель старины, или каллиграф, а модный шрифтовик. Есть реальные шансы, что люди перестанут игнорировать богатый материал для акциденции, который лежит без дела.

Насчет православия — нужно помнить, что буквы никогда не были церковным эксклюзивом. Кроме очевидного бытового письма и документов, светского применения хватало — надписи делали на посуде, оружии, одежде. После реформы азбуки в 1708 прежние формы почти ушли из светского применения, остались у простых людей на письме и в лубках. Но через 150 лет, с отменой крепостного права, интересом к «русской старине», стали снова входить в высокое использование. До революции появлялись в книгах, заголовках, рекламе, на вывесках, и особо подчеркну — на деньгах, что делало их частью государственного образа, который тиражировался больше, чем что-либо другое.