И это по-прежнему книжные итоги 2023, но теперь заключительная часть, ура!

Книги, которые меня очень порадовали

Робертсон Дэвис «Пятый персонаж»
Читала я всю Дептфортскую трилогию, но «Мантикору» и «Мир чудес» я бы, скорее, отправила в предыдущий список, хотя все три романа написаны прекрасно, ну а первый — просто блеск.
Он хорош и в сюжетном плане и в том, что касается его жизненно-философской подкладки. Затрагивая довольно серьёзные темы: от мирских противоречивых чувств до сущности святости и критериев подлинного чуда, Дэвис не забывает делать рассказ увлекательным и снабжать его приятным количеством естественных, а не натужных шуток.
Отдельная моя любовь в романе — старикан-иезуит и его рассуждения о том, что Иисус, мол, бог молодых, в старости надобен другой, или о том, что святым сейчас человека делает не чудо, ибо с каждым годом природа чудес становится для нас понятной и обыденной. Совершенно раблезианский герой, у которого можно поучиться если не самой жизни, то умению получать от неё удовольствие.

Ёко Огава «Любимое уравнение профессора»
Удивительно, что книга, преисполненная математики и бейсбола, так мне зашла. Здесь Огава, как и в «Полиции памяти», бередит больную тему: утрата воспоминаний и утрата самого себя. Однако при всей своей печали «Любимое уравнение профессора» — светлая книга, которая показывает, что пресловутая «жизнь в моменте» — всё ещё жизнь, и в ней есть место для радости.
В «Полиции памяти» тоже случались свои уютные эпизоды, но тут подобная — pardon my French — атмосфера будто бы обрела силу, перестала ныкаться по углам повествования, став его важным мотивом. Огава так умеет описать свет, звук, запах, оттенки, что кажется, будто в таком мире и без воспоминаний невероятно приятно пребывать.

Христофор Армянин «Путешествие трёх королевичей Серендипских»
Уж не знаю, сам ли по себе автор таков, или ему «помог» переводчик Роман Шмараков — не только отличный стилист, но ещё и хулиган (вспомните его собственные книжки!), однако выглядит всё так, будто Христофор Армянин — эдакий Саакянц своего времени. Доброго волшебника Э-Эха в повести нет, зато, к примеру, есть «бедственная голова», ничем не хуже. А уж какие там прекрасные обороты!

«Тут он уразумел, какую шутку сыграли с ним юноши, и, охваченный внезапной скорбью и безмерной яростью, через два дня жалким образом скончался, и никто не знал, почему».

Ну разве не прелесть?

Наталья Осояну «Румынские мифы»
Лучшая книга из моей стопочки идентичности. Осояну очень аккуратно и спокойно, порой с улыбкой, всё рассказывает, пытается систематизировать, пусть и предупреждает, что это всего лишь условность, для удобства, но здесь действительно отдельные пазлы последовательно складываются в картинку, и картинка получается весьма увлекательная и самобытная. Не всё для меня было в новинку, поскольку румынским фольклором я интересовалась давно и читала разное, однако о чём-то я прочла впервые, и неудивительно — список использованной литературы впечатляет. В общем, неистово рекомендую. Ах, если б в серии «Мифы от и до» все книжицы были такими!

Александр Пелевин «Калинова яма»
Это Калинов мост переходят и оказываются в ином мире (ну или забарывают чудище и остаются в своём). В Калинову яму можно только свалиться, а попытки выбраться, уцепиться за остатки здравого смысла, логики, памяти, самого себя наконец, делают эту яму только глубже — и никаких шансов «пролететь всю землю насквозь»(с). У этой сказки, где волшебные помощники герою не помогают, а сам он не переживает великой трансформации, нет конца — даже (заслуженно) несчастливого, потому что сказка-то докучная, и даже когда герою кажется, что он выбрался из неё и живёт себе долго и счастливо™, никто не может с уверенностью сказать, жизнь ли это вообще. Ведь у героя нет волчка из фильма Inception. А если б и был — э т о т волчок ухватил бы его сами знаете за что.

↓ ↓ ↓

Frances Hardinge “Unraveller”
В этом романе есть всё, что я люблю у Хардинг: интересный мир со своей особой природой, увлекательный сюжет, продуманные твисты, отлично прописанные магическое и потустороннее (и отдельная радость — архетипичный для британцев «волшебный рынок»), живые и противоречивые герои, ну и крайне деликатно вшитый в повествование «нравственный посыл для молодёжи»™.
Тема нравственности, кстати, тут довольно зыбкая. Хардинг поднимает вечные вопросы: зол ли человек по своей природе или он жертва обстоятельств, делает ли его чудовищем единожды сотворённое (даже то, что представляется справедливым) зло? И да, казалось бы, даёт ответ: каждый заслуживает реабилитации и сотен часов психотерапии, но есть нюансы. И книга такая обсуждательная, что прямо ах.

Юхани Карила «Охота на маленькую щуку»
Когда в итогах года у панк-редактора, прекрасного, я увидела эту книжку в номинации «это должна была придумать я», мне оставалось только хмыкнуть: «нет, я», потому что ещё осенью я отметила в своём заветном читательском блокнотике, что эта история из таких, когда мне жаль, что её написала не я.
Я люблю магреализм, но «потому, что я с севера, что ли»(с), в финском изводе он мне особенно хорошо зашёл. Воспринимать происходящее можно хоть метафорически (чем изматывающее чувство вины не самопроклятье?), хоть as is, кому что нравится. Впрочем, одно другого и не отменяет, так-то. За кажущейся простотой при желании можно обнаружить слои смысла, но если это читать как сказку, например, о (не)любви, текст никак не обеднеет.
Ну и посмотрите на меня: хочу писать такие же классные истории, как Карила, а сама не могу даже пару внятных слов о ней выдать. И вот так почти всегда, когда книга нравится сильно-сильно.

Маръя Малми «На моём зелёном лице всё написано»
Эту книжку я тоже бы хотела написать, но спасибо, что смогла хотя бы рассказать о ней всё-таки вот тут.

Лорри Мур «Запертая лестница»
Очень хорошо выстроенный, талантливый, зрелый роман с необычной, прихотливой такой метафорикой, которая абсолютно органично и уместно смотрится в тексте. Да что там, я впервые за тысячу лет лепила закладочки, чтоб не растерять красот. Но перечитывать хочется не только отмеченные места, но и весь текст целиком, очень уж он замечательный.
А ещё я сейчас написала об этой книге столько букв, что лучше вынесу это позже отдельным постом, всё равно ведь собиралась.

Анастасия Коваленкова «Хорошие люди»
«Книжечка спокойствия»™, книга-подорожник, которую можно читать всю целиком, можно втыкаться, можно выбирать что-то под настроение, в любом случае, далеко не убирать.
Сейчас начну опять мычать чего-нибудь невразумительное, как с «Охотой на маленькую щуку», но если там я жалела, что такой текст написала не я, то тут я осознаю, что так мне не написать вообще никогда — не такого склада я человек, не такого дара. Коваленкова умеет рассказать трепетно и душевно, не впадая в приторность и бла-алепие™, о людях, о мире, о погодах и сезонах, о печалях и нелепицах, о боли и о надежде, и о красоте. И о любви, конечно, которая, как мы помним, — вокруг нас🤍

Я не забыла, что сегодня понедельник, кстати. И желаю нам всем, чтоб мы так же ловко и складно могли рассказывать о своих талантах и умениях, как ярл Оркнейских островов в этой висе:

Дел я знаю девять:
Добрый висописец,
Лих в игре тавлейной,
Лыжник я и книжник.
Лук, весло и славный
Склад мне рун подвластны.
Я искусен в ковке,
Как и в гуде гусель.

Рёнгвальд Кали
{перевод Сергея Петрова}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Что я, собссно, хотела досказать про «Запертую лестницу».

Вот есть, есть всё-таки в иных американских авторах если не любовь, то будто бы несколько избыточное внимание к умиранию, тлену и физическому распаду, которое они используют как художественный приём.

Взять, например, сложные отношения главной героини, Тесси, с продуктами: всё-то у неё портится и плесневеет, а Лорри Мур всякий раз так красочно описывает эту плесень во всех цветах, оттенках и переливах, что волей-неволей начинаешь эту плесневую феерию замечать, останавливаться на ней, задумываясь, к чему такие повторы (Мур, кажется, не из тех, кто раздаёт своим персонажам funny hats).

А вот к чему.

{это, наверное, считается за спойлер, но если что, я предупредила}

После всех этих контейнеров с тем, что было когда-то красивым фруктом или вкусным хлебом, в романе появляется гроб с тем, что когда-то было братом Тесси, хорошим парнем, которого все любили. И Тесси в этот гроб прячется — такой вот овеществлённый приём психологического контейнирования и такое вот стремление героини скрыться от печали и распада внутреннего, среди распада внешнего, когда что-то или кто-то, прежде чем превратиться в ничто, обращается в н е ч т о.
А читатель-то уже привык на подобное нечто смотреть, и тут не может отвести взгляд, как бы ни хотелось.

Так пишу о Лорри Мур, будто у неё вечно всё про смерть.

Но нет же, нет, конечно. В «Запертой лестнице» достаточно и воздуха, и иронии, и (само)рефлексии, и иллюзий, и надежд, и любви, и всякого там — pardon my French — становления личности и исследования мира вокруг. И может быть, это просто мой ум споткнулся об эти «контейнеры распада», как запнулся однажды об одержимость персонажей «Смерти сердца» мебелью.

Иногда моё пристальное чтение слишком уж пристально. Но «Запертая лестница» стоит того, чтобы читать её именно так.

Циклопический роман Эдуарда Веркина «снарк снарк» числился у меня среди отложенных до лучших времён роскошеств, но в эти праздники я свила себе гнездо на диване возле ёлки и за два дня прочла эти полторы тыщи страниц.

О романе все уже давным-давно написали, а когда Веркину едва не дали Большую книгу, написали ещё, так что я, как и собиралась, просто поделюсь впечатлением, которое сложилось у меня в том числе благодаря таким вот (почти идеальным) условиям чтения.

Галина Леонидовна, помнится, припечатала Веркина (а заодно и остальных русских писателей) за трагическое (sic!) неумение и/или нежелание «выстроить и рассказать какую-никакую историю» (я даже, вознегодовав, в «Видят фигу» ту цитатку запостила).

Не знаю, как тут можно не заметить истории. Разве только под историей понимать нечто, сгенерированное по правилам «креативного врайтинга»(с) в наихудшем его изводе.

Впрочем, ощущение, что роман рассыпается и «ничего не происходит»™ может, как мне кажется, возникнуть и в том случае, если читать его второпях, по диагонали или напротив читать медленно, но понемногу, растягивая чтение на недели или даже месяцы.

Мне, пожалуй, повезло прочесть «снарк снарк» среди блаженного новогоднего ничегонеделанья — быстро, но ни на что другое почти не отвлекаясь. В таком ритме бесконечное и вроде бы не имеющее отношения к делу словоблудие (эти пересказы гипотетических сценариев или, например, подробные описания блюд — какими их подали и какими они должны быть в идеале, или биографические байки от Снаткиной, you name it) создаёт занятный эффект.

Текст в о д и т читателя, как леший, — сбивает с толку, кружит, запутывает, «заблуждает» в пресловутых трёх соснах. Бесчисленные повторы, нарочитая избыточность, плетение словес будто бы нужны для того, чтобы вот эта мутность, это головокружение, что постоянно испытывают герои (от водки, от радона ли, или от иной «мистической силы»™), передались и читателю, перенесли его в этот долбанный Чагинск.

Зачем?

Потому что за пределами Чагинска никакой и с т о р и и и правда не существует. For the Snark was a Boojum, you see…

за сумеречный край в нетронутой земле,
подвинув снегопад неровными руками,
выходит, говорит: я список кораблей,
а ты сегодня кто, неведомый зеркальный,
о чём тебя поют обугленные рты,
зачем тебя глаза горячие не чают —
из сердца, из угла, из самой темноты —
я голод, говорит; я голос, отвечает,
и шёпот изнутри, и это тоже я,
оттаявший в ночи, укрывшийся в ресницах,
и белая вода, и тёмные края,
и ты, печаль моя, куда тебе не спится,
когда по берегам огромная луна,
полуночью бело в окраинах метельных,
когда летучий свет выходит из окна,
когда ночует снег на рёбрах корабельных.

Екатерина Перченкова

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Мы с семейством зачем-то подхватили злокозненный вирус, и пока я не могу писать посты (и даже читаю с трудом), предлагаю посмотреть, например, на то, как молодойкрасивый™ Шеймас Хини пробирается сквозь высокую траву.

Пока болею, хотела тут вслед за этим видео запостить забавный снимок Хини и Хьюза, но подумала, что день памяти Сильвии Плат, наверное, не лучшее время для этого.

У меня с Плат, как я люблю напоминать, всё сложно — ещё с тех пор, когда я была юным подающим надежды хьюзоведом (вчера как раз исполнилось стотыщ лет с защиты диссера). Вернее, не столько с Плат, сколько с нарративом вокруг её жизни и творчества, пожалуй.

Так что, про неё у меня тут (пока?) только один пост и тот со ссылкой на канал Дарьи Лебедевой.

Сегодня Дарья тоже написала о Сильвии Плат и — не пропустите вторую часть поста! — поделилась «дополнительными материалами»™ (по этим ссылкам собираюсь пройтись даже я).
В общем, весьма рекомендую и пост, и весь канал целиком. И Сильвию Плат, конечно, чего уж🖤

Про фильм «Сильвия» вдогонку — наболевшее: я категорически не понимаю, что там делает Дэниэл Крэйг, такой ведь лютый мискаст, ъуъ. Может, на тембр голоса ориентировались (хотя тут тоже спорно), ну так ведь не радиоспектакль всё же. Хотя, чего там, Хьюз такой один был.

PS а Теду, как и говорили ему друзья, надо было сразу жениться на фермерской дочке, а не вот это вот всё.

PPS с вами был журнал «Караван историй».

#уцарямидасаослиныеуши

Воздушный змей
для Майкла и Кристофера

Его мы запустили в воскресенье
после обеда. Он был так хорош! —
тугой, как кожа барабана,
летучий, как полова.

Пришлось мне повозиться с
этим змеем;
когда же он подсох и затвердел,
я хвост к нему приладил двухметровый
и пышных бантов нацепил на хвост,
их из газетной вырезав бумаги.

И вот уже он, как жаворонок, взмыл —
и нитка натянувшаяся тянет,
что твой буксир —
или как мокрый трос,
вытягивая полный трал с уловом.

Один мой друг считает, что душа
привязана к струне, ведущей в небо;
и эта тянущая нас струна
то провисает, то рывками тащит —
как будто борозду ведет со
скрипом
по неудобной, каменистой пашне.

Покуда змей не врезался в листву
и эта связь не сделалась ненужной,
возьмите в руки нить — и ощутите
звенящий, рвущийся натяг печали.
Вам это предназначено с рожденья.
Так станьте же сюда, передо мной,
и переймите нитку.

Шеймас Хини
{перевод Григория Кружкова}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

А вот и обещанная фотокарточка.

Ничего особенного.

Просто два великих поэта катят куда-то сетку-рабицу.

UPD: тут в комментах чУдная история про Хини, если кто пропустил:)

«Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь. Они никогда не говорили друг другу ты, но всегда вы; вы, Афанасий Иванович; вы, Пульхерия Ивановна. «Это вы продавили стул, Афанасий Иванович?» — «Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна: это я».

«Старосветские помещики» для меня — один из самых пронзительных текстов о любви.

Елена Петровна однако напоминает, чтоб не расслаблялись тут

Вторую неделю болеем, и меня пока хватает только на картинки. Например, эта вот — простите за оксюморон — очень жизненная:)
↓↓↓

Кругом снег

Кругом снег
всё бело тяжело
или черно
никаких красок
тишина
только красный
цыганский фургон
далеко в поле
но он забыл
о своей расцветке
он мечтает
о лошадях
белых как снег

Аниз Кольц
{перевод Евгения Витковского}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Ну ладно, ладно.

Я тоже сегодня прочла первую главу «Когнаты», хотя не люблю «впроцессники»™ (и то, что книжка так-то вообще
готова, дела не меняет).

Но.

Это Сальников.

Hic sunt dracones!

Ну и с героем мы однофамильцы.

Вполне себе аргументы за, ящитаю.

Прочла вчера вечером небольшую книжицу, которую и прихватила-то в заказ просто за компанию с другими, но всё равно ожидала от неё не сказать что большего, но другого.

В аннотации автора, Гвендолин Тонтон, называют исследовательницей, и я предполагала а надо было гуглить, что это и правда будет такое
и с с л е д о в а н и е, что я что-то удивительное узнаю по милой мне теме в книге под названием «Путь теней: хтонические боги Греции».

Но нет.

Книга распадается на две части, которые связаны друг с другом весьма условно, и скорее напоминают два отдельных реферата (для одного препода), сброшюрованных вместе. И да, это именно что рефераты. Даже на хорошую курсовую текст не тянет — не хватает, среди прочего, однородной, преемственной структуры.

В первой части, посвящённой Аиду, Дионису и Персефоне, автор в основном пересказывает Кереньи, Отто, Юнга и Ницше или даже просто вставляет пространные цитаты из. Ницше, кстати, цитирует не по оригинальным его работам (да пусть бы и в переводе), а по книгам об этих работах. Вторая часть — о мантических традициях — опять-таки зиждется буквально на нескольких книгах, которые Тонтон обильно цитирует.

Изобилует «Путь теней» не только цитатами и парафразами, но и повторами одного и того же на разные лады. Возможно, книга рассчитана на — pardon my French — неискушённого читателя. Предположу, что по той же причине в ней объясняются и проговариваются (иногда по несколько раз) очевидные вещи вроде: Аид не сразу стал повелителем подземного мира, «хтонический» значит связанный с недрами земли (только мема про Кротика и Киркорова тут не хватает), в таком вот, знаете, духе.

Однако этот самый «неискушённый читатель»™ запросто убьётся об избыток и объёмность цитат (в том числе и из древних источников), и я как-то не уверена, что такой читатель очень обрадуется разделу о дивинации (потому что там не про «луна в тельце, игла в яйце»(с) и не про «таро дня»™, вот совсем).

Так что, кому адресована эта книга — не вполне ясно.

Впрочем, это будто бы такой тизер указанных в оглавлении тем: можно пробежаться по аккуратным сноскам (общий список источников, увы, отсутствует) и выбрать себе несколько «книг для лёгкого чтения»™, ну, или перечитывания.

всё сказка и чудо — что церкви Дамаска, что спрут-мегаполис, что виндзорский Аскот,
пока не замылен взгляд.
завистливо смотрят земные синицы, и.о., суррогаты, эрзацы и вице-,
в созвездие Журавля.
жемчужные искры на небе так близко, таблетку луны режу строго по риске —
селенодиазепам
спасёт от мигрени. смог скатом на крышах пластается, душит, клубится и дышит.
спиралью бежит тропа.
и гидра за ноги кусает Калипсо, когда начинают свистеть и кис-кискать
асуры Плеядам вслед.

и жизнь отрезвляет, безмыслие лечит,
но мифами вымощен путь через вечность,

а смерти
и вовсе нет.

Екатерина Малофеева

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Крошечный дебютный роман (всё-таки роман, потому что для повести он слишком густо населён) Штефани фор Шульте чаще всего сравнивают со сказками Братьев Гримм (неадаптированными, само собой). Да и сама писательница обмолвилась в интервью, мол, сказочное тут действительно есть — не столько в сюжетном, сколько в рецептивном плане: это попытка воссоздать безоговорочную детскую веру в счастливый конец. В него верит главный герой, тот самый «Мальчик с чёрным петухом», и, вроде как, вера эта обязана передаться читателю.

Не тут-то было.

Во-первых, никакая это не сказка. Это такой злой и несмешной шванк, где шильдбюргеры лишены не только ума, но и — pardon my French — совести да и, пожалуй, вообще почти что всего человеческого, а место Тиля Ойленшпигеля (напомню, это не романтизированный декостеровский Тиль), трикстера, преисполненного витальности и сарказма, занимает малохольный пацан неземной красоты и неземных же доброты и смирения (художник пишет с него распятого Христа — и это, вроде бы, просто такая шпилька в адрес жителей деревни, но отчего-то создаётся впечатление, что всё это «на самом деле»™ абсолютно не иронично).

Во-вторых, это немного литературная химера, что ли. Эдакий концентрированный инвариант немецкоязычной литературы (сказки Гриммов туда же, ладно) — кажется, что ты где-то всё это уже читал и видел, ну типа вот-вот по этому усыпанному трупами полю проедет повозка Мамаши Кураж или на загаженной улочке из-за угла выйдет Гренуй, такое вот что-то. Узнавание не конкретики, а ощущений.

А химера это потому, что по смрадному, унылому, беспросветному бюргерскому аду бредёт герой, порождённый будто бы западной рецепцией Достоевского (если не «русской литературы»™ вообще), и бредёт он не к сказочному хэппи-энду, а к горькому, по сути, финалу, подслащённому нехитрой аккуратненькой формулой (её даже вынесли на обложку): «Одна спасённая жизнь — это как все жизни». И неважно, сколько было по дороге «нелепых смертей»™, и неважно, что жить эту жизнь никому совсем не весело и не приятно, ну штош, всё равно, «погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнём… Мы отдохнём!». Ну да, вот и Чехов ещё.

Только это всё не работает.
Мальчик с чёрным петухом при всей своей просветлённости и добрости, местами чуть ли не святости, по сути своей очень деятельный и рассудочный протестантский герой: у него есть чёткий план, и ничто и никто не может сбить его с пути к цели. И та самая «одна спасённая жизнь» выглядит галочкой в этом плане. «Пацан сказал, пацан сделал», остальное — детали. А в деталях кроется сами знаете кто. Но притворялся ли он всё это время чёрным петухом, неизвестно.

Обложка вот. Перевод Татьяны Набатниковой.