***
Говорит человек прохожему:
- Ну чего ты,
Заходи, отдохни от дороги или работы,
Там жена напекла хлебов и пожарила рыбу,
Денег не возьмём, нам достаточно и спасибо.
И вообще в последнее время как-то стало легче:
И налоги не жмут, и Рим, как всегда, далече,
Новостями окрестными нас давно не пугали —
Разве что, говорят, на днях кого-то распяли,
То ли двух, то ли трёх… Одного вообще отпустили.
Я видал его давеча — вместе вина попили,
Ничего такой, всё молчит и кивает, кивает…
Как ребёнок: не говорит, но всех понимает.
Заходи, садись, ну чего теребить улыбку:
Пока тёплый хлеб и пока пожарена рыбка,
Веселее вместе, как петухи на насесте,
Я достану вина и спою тебе, кстати, песню,
Меня ей научил один рыбак обстоятельный…
Я забыл конец, но додумал самостоятельно:
Там так грустно в начале и радостно в середине…
Заходи, садись, я не буду спрашивать имя,
Просто хочется сделать что-то такое всё же…
Заходи, будь гостем, незнакомый прохожий.

Отвечает прохожий:
- Спасибо тебе, мой милый,
Только я иду туда, где меня любили,
Я приду потом, чуть позже, с иными ответами,
И хлеба твои преломлю, и вина отведаю.
Ты слегка подожди, пока мир не совсем проснулся —
Ну а я вернулся.
Я теперь насовсем вернулся.

Павел Сурков

***
Он приезжает в город и наступает Пасха,
Солнечный свет ложится на голые ветки дуба,
Он приезжает в город, где нет ничего, сугубо
Убедиться в наличии пустоты и хаоса.
Он приезжает в город и это такая радость,
Эту весть узнают продавщицы тюльпанов,
Он приезжает в город, где были и сласти, и страсти,
Но теперь ничего — ни цирка, ни ресторанов,
Нет ни церквей, ни кладбищ, ни клумб, ни афиш, ни пастбищ,
Нет театров и складов, нет бассейнов, нет капищ.
Он приезжает в город на старом и мускулистом,
Белом осле с молочно-розовой пеной шерсти.
Что-то о нем узнают братья-евангелисты,
Что-то останется как артефакты на этом месте.
Чаши, монеты, жезлы, меч в очень стильных ножнах,
Лилии, розы или какие-то незабудки,
Девушка с единорогом, у которой «все сложно»,
Страусиные перья и голубиные грудки.
Он увезет ее в даль, где начинается осень.
Солнце его долины входит в пору заката.
Август дает урожай и у Аида просит
Мать Деметра ее, любимую им когда-то.
Люди — забытые боги, которых никто не кормит.
Покорми же его, напои его дымом сандала,
Ладана, мирры, масел. Он приезжает торным
И трудным путем, но это— путь героя, а не вандала.
Солнечный свет ложится на окна и подоконник,
Слышится тихий шорох, бабочка распускает
Крылья, летит цветок, из гроба встает покойник —
Он приезжает в ад и всех из него выпускает.

Екатерина Дайс

В каталоге книг вижу: «Смерть Артура с золотым обрезом».
Ну, забыли скобочки, бывает. С другой стороны, может, у Артура и правда, кроме Экскалибура, был ещё и обрез. А что золотой — ну так он всё-таки король, мог себе позволить.

Обложка у книги и правда на ощупь приятная, не зря её один мужик часами наглаживал😅 А вот запах такой невыносимый химический, не знаю, то ли от клея, то ли от краски, но именно типографский. Проветриваю вот на окошке, а хотелось бы уже читать. Проблемы белых людей, чо.

Кстати, «Словно мы злодеи» — это как раз тот случай, когда книгу я купила из-за переводчика.
Если вы вдруг не подписаны на канал Екатерины Ракитиной, прекраснейшей, неистово рекомендую.

Штош, поскольку в комментах к этому посту нашлись желающие видеть здесь поэзию по понедельникам, таки буду делиться любимыми стихами. Вообще это дело, как я только сейчас сообразила, потребует концентрации и некоторых волевых усилий, ибо до фига как сложно выбрать ч т о опубликовать из любимого, а кроме того, придётся не мариновать всякие прочие посты в своей голове, а выкладывать их регулярно, чтоб канал не превратился в склад, пусть и прекрасных, но чужих слов.
И «тем не менее, состоится презентация»(с), погнали:)

Средневековье

Прошёл патруль, стуча мечами,
Дурной монах прокрался к милой.
Над островерхими домами
Неведомое опочило.

Но мы спокойны, мы поспорим
Со стражами господня гнева,
И пахнет звёздами и морем
Твой плащ широкий, Женевьева.

Ты помнишь ли, как перед нами
Встал храм, чернеющий во мраке,
Над сумрачными алтарями
Горели огненные знаки.

Торжественный, гранитнокрылый,
Он охранял наш город сонный,
В нем пели молоты и пилы,
В ночи работали масоны.

Слова их скупы и случайны,
Но взоры ясны и упрямы,
Им древние открыты тайны,
Как строить каменные храмы.

Поцеловав порог узорный,
Свершив коленопреклоненье,
Мы попросили так покорно
Тебе и мне благословенья.

Великий мастер с нивелиром
Стоял средь грохота и гула
И прошептал: «Идите с миром,
Мы побеждаем Вельзевула».

Пока они живут на свете,
Творят закон святого сева,
Мы смело можем быть как дети,
Любить друг друга, Женевьева.

Николай Гумилёв

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Подметила вот что: всё больше попадается мне книг, где герои оставляют меня равнодушной (и даже если бесят, то чаще просто вместе с самой книгой). Тем не менее очевидно, что происходит это не от старости, усталости или унылого «я всё это уже видела». Ведь задевает же меня герой новой повести Пелевина «Гори огнём» и по-прежнему трогают ребята из сотый раз перечитанной «Сестры печали» — примеров — pardon my French — моей читательской вовлечённости в судьбы персонажей наберу массу. Но много, много где я слежу за перипетиями и страстями с неотступной мыслью вроде: И что? «Ну, убили. А дальше что вы намерены делать?»(с)

Литературоведу-то не след смотреть на персонажей, как на живых людей, — профессиональные задачи у нас иные. Но просто такой-вот-для-себя-читатель (независимо от профессии) чаще всего как раз таки делает именно это. Вертер (в том числе и робот) или там Ленский не могут не умереть, ибо их функция такова, как бы печально — о, и бесчеловечно! — это ни звучало, но их всё равно жаль, ну да, чисто по-человечески. Я, например, в четырнадцать лет так прониклась к Ленскому (ох, у него же романтиШные кудри и тоска эта вся), что за сочинение по «ЕО» получила 4 с комментарием: «Слишком увлеклась Ленским, забыла об Онегине».

Ведь литература среди прочего существует именно для того, чтобы мы проживали иные жизни, примеряли на себя чужой и порою чуждый опыт (здесь кэп кланяется, принимая аплодисменты). Литература — это встреча и диалог с Другим. Но вот некоторые книги сейчас напоминают диалог с нейросетью.

Текст выстроен по чётенькому алгоритму — ты видишь все эти пресловутые арки, твисты, подмечаешь, куда автор хочет ткнуть читателя палочкой, на каких чувствах хочет сыграть, но не складывается, никак. Чего не хватает? Смысла, души ли, искры ли? Может быть, самой жизни?

Персонажи, как бы ни исходили на рефлексии, как бы ни претерпевали, как бы ни лопались от чувств-с, так и остаются персонажами, ну не возникает и мысли воспринимать их живыми людьми. Разобрать, проанализировать, описать их роль в художественном мире произведения/автора — запросто. Поверить им, полюбить или возненавидеть, попробовать поставить себя на их место — это уж, извините, нет.

Почему так происходит — загадка. Порой мне кажется, это оттого, что в самих этих авторах будто бы мало жизни, настолько мало, что поделиться ею со своими героями они не то чтобы не хотят, но просто не в состоянии.

Временный пост
Поставив тэги на единственную рубрику, которая имеет шанс быть регулярной (Поэзия по понедельникам), задумалась о тэгах в тележеньке. Как-то так сложилось, что я их тут не ставлю, хотя в ЖЖшечке и запретных соцсетках был у меня свой набор.

Вы пользуетесь тэгами в телеге? Добавляют ли они удобства? Пригодились бы они вам тут, в Штанах?

И кстати, как вы обычно пишите — тэг или тег?
В словаре-то, конечно, тег и слеш, но я прям физически не могу так писать🙈😅

В контексте моего недавнего поста про безжизненность персонажей не могу не репостнуть. Да и вообще это о наболевшем. А Екатерина Ракитина как всегда прекрасно формулирует (и опять горячо рекомендую подписаться на её канал, если вы всё ещё не)

Вера в постижимую тайну ремесла, когда речь о письме, даже, позволим себе это мутное слово, писательстве, трогательна в своей бесплодности. Убери деепричастные обороты, не открывай фразу глаголом, начни все слова в предложении с разных букв, истреби "былы" и "сказалы", не ставь рядом, боже упаси в одном абзаце, однокоренные слова, продолжите этот ряд сами — и будет тебе щасте.

Нет, будет тебе синтетика, гладкопись, идентичное натуральному, скука. Выхолощенная правильность, серийный продукт выпускника писательских курсов.

У Гоголя тут читатель нашёл "это" и "этого" в одном предложении, а есть и периоды по две с лишним сотни слов, Булгаков считал. О Толстом и Достоевском промолчу. Набоков позволял себе оформлять диалог, о ужас, повторяющимися "сказал". А сам Булгаков-то использовал долгую форму прилагательного в творительном падеже с обычной формой существительного, как он мог!..

Но Даше и Дане сказали, что так нельзя, и они теперь пишут лучше всей русской литературы, вместе взятой.

Не одна я, значит, так делаю, уф😅

Парашютист

Мне снилось: я — парашютист
(во сне ведь все мечты сбываются),
лечу к земле, кружась, как лист.
Но парашют не раскрывается.

Рыдают верные друзья,
слезами завуч обливается.
Увы! Спасти меня нельзя,
ведь парашют не раскрывается!

И вот я падаю с небес.
А в детском парке у «Столичного»
Марина Д. спокойно ест
вторую порцию клубничного.

И я зову её, зову…
Она молчит, не отзывается.
Я просыпаюсь. Я — живу!
…А парашют не раскрывается…

Марк Вейцман

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Такие вот пишу сообщения маме. Казалось бы, место этому в моём дневничковом мини-канале с дурниной, но тут что-то маловато (совсем нет) контента, призванного между понедельниками разбавлять чужие слова моими.

И не то чтобы мне нечего было сказать — вещать со своей воображаемой кафедры я всегда готова, просто что-то тексты получаются даже если не кракенские, то просто грустноватые, и я их пока складирую в заметках. А что-то позитивно-конструктивное пока не пишется. Ну штош, бывает.

А Рыжий, кстати, — вовсе не спойлер для сегодняшнего выпуска ПоПоПо.

Памяти друга

И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнет на почку, и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.

Анна Ахматова

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Если я и пишу тут личное, то обычно только так или иначе связанное с литературой. Но в День Победы — личные истории для меня важнее и глубже книг (какими бы значимыми и сильными те ни были). Такие истории я люблю читать в блогах и соцсетях куда больше «списков произведений на тему» и всегда радуюсь, когда кто-то решается поделиться вот таким сокровенно-семейным, выросшим из огромной печали и/или огромной же радости.

Из четырёх моих прадедов воевали двое. Вернулся один — и возможно, из-за того, что он смог дальше жить жизнь, я думаю в этот день больше не о нём, а о том, которому навсегда теперь 31, которого я переросла почти уже на десять лет.

Анатолий Недремский, отец моей бабушки по маминой линии, пропал без вести летом 1942. Долгие, долгие годы мы не знали ничего, кроме этого. И даже о довоенной его жизни знали совсем мало.

Фронтовые письма затерялись во многих переездах, прабабушка почти не рассказывала о нём, а бабушка была совсем крохой — помнит только, как провожали его, сидели возле кремлёвской стены (солдаты уходили с площади Минина), и он был уже в шинели. А до этого — шил шикарные туфли горьковским модницам, переплывал Волгу, любил жену и дочку. Не очень-то много могу я рассказать детям. Могу вот ещё показать «парадный» портрет и любительское фото, где все молодые и весёлые, — дед был красивым.

Его военную историю я собираю по строчке уже несколько лет. Постепенно появляются новые документы в сети, растёт объём данных. Мы знали, что, вроде бы, он пропал под Севастополем, а Севастополь летом 42-го — это почти без шансов.

Недавно нашли документы: служил в 386-й СД, той, что была расформирована в июле 1942 — там из 14000 выжило человек двести, кажется. А сегодня вот узнала, что остатки его батальона погибли на Сапун-горе. Не знаю, был ли он среди тех оставшихся или погиб раньше. Но вот — ещё одна строчка в этой истории.

В ней нет чуда, нет подтверждённого документами героизма, есть просто родной человек, которого мы никогда не знали, но благодаря которому — как и многим другим людям, вернувшимся и погибшим, — мы сейчас живы.

С Днём Победы!

Немецкий я начала учить с восьми лет (начала, ибо процесс овладения языком — даже родным так-то —бесконечен). Спецшкола, немецкий факультет, диплом по германистике, диссер хоть и об английском поэте, но о его рецепции в Германии.

Странноватая получается перекличка с предыдущим постом, конечно. Но так надо™. Вообще я хочу о литературе поговорить. О немецкой, которой я в силу образования несколько травмирована (это я обычно шучу так, но сами знаете, что там в каждой шутке). Но сперва ещё немного личного.

Как-то в Лейпциге, в гостях у совершенно прекрасного филологического профессора разглядываю старинные фото на стене. Эльмар комментирует, кто это, когда, где:
— …А это вот дедушка на первой мировой…
— О! — радостно восклицаю я. — У нас тоже сохранилась карточка, их тоже на фронте снимали!
— О! — так же радостно восклицает Эльмар в ответ.

И тут мы поняли.

Ну, смутились, поржали, вернулись к разговору о литературе.

Так вот ведь я и тут собиралась — о литературе.

Есть у меня давняя мысль — рассказать о некоторых немецких книгах, связанных с войной (и той, и другой). О стареньких. Немодных. Тех, которые — мне порой думается — читают теперь разве что юные букблогеры, адепты серии «эксклюзивная классика», потому что все остальные их «открыли для себя»™ лет стопятьсот назад. Или о тех, которые на русском толком вышли лишь однажды, а сейчас в лучшем случае отдельными кусочками появляются в учебных пособиях. Мне почему-то кажется, что я могу поведать о них что-то стоящее или хотя бы интересное (ну, учитывая мою вторичную языковую личность, которая так накрепко приросла ко мне за тридцать лет, что стала просто частью личности, похоже).

Однако текст не складывается. Наверное, для этого подошла бы лекция в моём филологическом Каэр Морхене, но пока у меня только воображаемая кафедра в тележке, и я никак не подберу слова для поста, где мне хотелось бы объединить всякие разрозненные мысли о том, например, что «Три товарища» стоят ближе к передовой, чем Пауль Боймер, что «Глазами клоуна» — это история не только про эдакого немецкого Холдена Колфилда, а Борхерт пишет так, что в пору забыться и обсудить с ним дедушек, как с Эльмаром в Лейпциге.

И будь это лекция, я б добавила туда непременно — пусть это уже и не немецкая литература — кое-что о «Жутко громко и запредельно близко» и «Книжном воре», а ещё о «Пяти четвертинках апельсина», потому что иногда не обязательно писать «Благоволительниц», чтобы типа сказать нечто важное по поводу.

Но пока вместо этого всего я нафлудила целую простыню обо всём и ни о чём. Как-то не очень по-немецки. Или очень. В общем, “it's a bit of both, I think”(c).

Похоже, я придумала для Штанов новый жанр постов — «А вот о чём бы я рассказала в филологическом Каэр Морхене, если б он у меня был, но не расскажу, потому что у меня его нет».

Восхитительно продуктивно.

Поэтому поделюсь плодами чужой продуктивности.
Я б такое вот посмотрела. Люблю обоих — и Толкина, и Уэса Андерсона.

https://youtu.be/KrjL_TSOFrI

***
Встречают ночь переулки.
Всё стало тихим и давним.
И с тишиною дремота
сошла к деревьям и ставням.

Забрезжили звёзды в небе
над городом захолустным —
в нездешнем апрельском небе,
фиалковом небе грустном.

Огни за решёткой сада.
Скулит у ворот собака.
На синеве чернея,
возник нетопырь из мрака.

О, жёлтая дымка лампы
над детским незрячим взглядом
и вдовьи воспоминанья
и мёртвые где-то рядом!

И сказки, что мы при звёздах
рассказывали когда-то
апрельскими вечерами,
ушедшими без возврата!

А сумрак велик и нежен,
и слышно на отдаленьи,
как ночь окликают эхом
затерянные селенья.

Хуан Рамон Хименес
{перевод Анатолия Гелескула}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам