Логично, наверное, было бы сейчас написать давно задуманный пост о ретеллингах. По крайней мере, мой внутренний препод всё время жаждет от канала последовательности и преемственности, чтобы типа всё красиво и взаимосвязано, и умно. Это порой мешает мне писать здесь что-либо вообще, что уже минус. Ну и так-то — в телеге это никому не нужная утопия.

Поэтому расскажу такое вот сейминутное.

В отзыве на относительно новую книгу прочла, что «автор целенаправленно ведет их [героев] от традиционно-русской достоевской истерики к разумному среднеевропейскому поведению, давно выработавшему канон алгоритмов выхода из тупиков». Этот пассаж так меня озадачил (в отзыве этот загадочный «среднеевропейский канон», увы, не раскрыт), что я взялась читать собственно роман, хотя совсем не собиралась этого делать.

Роман ответа не дал (впрочем, писатель и не обязан отвечать за то, что напишут о нём книгоблогеры), но изрядно меня утомил.

Пойду приложу Достоевского в качестве подорожника, что ли.

Мои книжные посты be like:

В некоторой книге одного там автора герои совершают какие-то действия, которые представляются мне нелогичными и надуманными, и говорят всяческие слова, которые расставлены не в том порядке и стилистически не безупречны. А что это за книга, я вам не скажу, потому что я «очень воспитанная»™

Неделя блестящей самоиронии на канале.

Вот почему, среди прочего, я не люблю сказку о Белоснежке — ни в этом приторном диснеевском варианте, ни в оригинальном, где, если вы помните, принц выклянчил гроб с девицей у гномов, чтоб …экхм… любоваться (это, конечно, всё прекрасно интерпретируется и раскладывается на символы, архетипы и прочие фольклорно-мифологические штуки, но тем не менее).

Особенно проигрывают эти варианты пушкинскому — pardon my French — ретеллингу, «Сказке о мёртвой царевне» (впрочем, какой источник лёг в основу, сказать с уверенностью нельзя, поскольку сюжет-то бродячий).
У Пушкина королевич хочет вернуть себе н е в е с т у. Он знает, кого ищет и кого собирается спасти, а не вспыхивает страстью к случайному трупу. Это как минимум.

Ну а вообще, насколько Александр Сергеевич крут в этой сказке (как, впрочем, и во всём остальном творчестве, напоминает кэп), можно почитать, ну вот скажем, у Валентина Семёновича Непомнящего.

Хотелось бы, чтоб нынешние юные и пылкие авторы всевозможных ретеллингов, пишущие на русском, больше читали Пушкина — у него есть чему поучиться. Потому что пресловутый ретеллинг — это не сделать спящую красавицу красавцем, добряка — злодеем, Золушку — фемактивисткой, you name it, это задача посложнее, если, конечно, речь идёт о литературе, а не о том, что пытаются за неё выдать.

Я уже как-то говорила, почему для меня важна поэзия. А в те поры, когда я вела фб нашего «малого тайного издательского войска», у меня даже была рубрика ПоПоПо — Поэзия по понедельникам. Иногда я подумываю пристегнуть эту рубрику к Штанам — ведь в мире столько красоты!

С этим я пока не решила (но маякните, если понедельничные стихи были бы вам интересны;), однако сегодня — не в понедельник, но в Воскресение — не могу не поделиться сразу тремя стихотворениями, которые люблю (и которые вы, возможно, знаете, но всё ж). Только одно выбрать не могу. Да и не хочу.

***
А воздух жаркий, и липкий, и так его мало.
Пропустите, говорит, пропустите, я Его мама,
но ее, конечно, не пропускают,
ад хохочет, трясется, и зубы скалит,
торжествует.
А она говорит: дайте мне хоть ручку Его неживую,
подержать за ручку, как в детстве,
я же мама, куда мне деться.
Вот она стоит, смерть перед ней, в глаза ей смеется,
Пасть у смерти вонючая, зрачки-колодцы,
Смерть идет по земле, истирает гранит и крошит,
А она отвечает:
Маленький мой, хороший,
Ты уж там, где ты есть, победи, пожалуйста, эту дрянь.
Ты вот ради этого, пожалуйста, встань,
Открывай глаза свои, неживые, незрячие.
И плачет, сильно-пресильно плачет.
Он войдет в ее дом через три дня.
Мама, скажет, мама, послушай, это и правда я,
Не плачь, родная, слушай, что тебе говорят:
Мама, я спустился в ад, и я победил ад,
Мама, я сделал все, как ты мне сказала.
Смерть, где твое жало?

Анна Долгарева

***
Говорит человек прохожему:
- Ну чего ты,
Заходи, отдохни от дороги или работы,
Там жена напекла хлебов и пожарила рыбу,
Денег не возьмём, нам достаточно и спасибо.
И вообще в последнее время как-то стало легче:
И налоги не жмут, и Рим, как всегда, далече,
Новостями окрестными нас давно не пугали —
Разве что, говорят, на днях кого-то распяли,
То ли двух, то ли трёх… Одного вообще отпустили.
Я видал его давеча — вместе вина попили,
Ничего такой, всё молчит и кивает, кивает…
Как ребёнок: не говорит, но всех понимает.
Заходи, садись, ну чего теребить улыбку:
Пока тёплый хлеб и пока пожарена рыбка,
Веселее вместе, как петухи на насесте,
Я достану вина и спою тебе, кстати, песню,
Меня ей научил один рыбак обстоятельный…
Я забыл конец, но додумал самостоятельно:
Там так грустно в начале и радостно в середине…
Заходи, садись, я не буду спрашивать имя,
Просто хочется сделать что-то такое всё же…
Заходи, будь гостем, незнакомый прохожий.

Отвечает прохожий:
- Спасибо тебе, мой милый,
Только я иду туда, где меня любили,
Я приду потом, чуть позже, с иными ответами,
И хлеба твои преломлю, и вина отведаю.
Ты слегка подожди, пока мир не совсем проснулся —
Ну а я вернулся.
Я теперь насовсем вернулся.

Павел Сурков

***
Он приезжает в город и наступает Пасха,
Солнечный свет ложится на голые ветки дуба,
Он приезжает в город, где нет ничего, сугубо
Убедиться в наличии пустоты и хаоса.
Он приезжает в город и это такая радость,
Эту весть узнают продавщицы тюльпанов,
Он приезжает в город, где были и сласти, и страсти,
Но теперь ничего — ни цирка, ни ресторанов,
Нет ни церквей, ни кладбищ, ни клумб, ни афиш, ни пастбищ,
Нет театров и складов, нет бассейнов, нет капищ.
Он приезжает в город на старом и мускулистом,
Белом осле с молочно-розовой пеной шерсти.
Что-то о нем узнают братья-евангелисты,
Что-то останется как артефакты на этом месте.
Чаши, монеты, жезлы, меч в очень стильных ножнах,
Лилии, розы или какие-то незабудки,
Девушка с единорогом, у которой «все сложно»,
Страусиные перья и голубиные грудки.
Он увезет ее в даль, где начинается осень.
Солнце его долины входит в пору заката.
Август дает урожай и у Аида просит
Мать Деметра ее, любимую им когда-то.
Люди — забытые боги, которых никто не кормит.
Покорми же его, напои его дымом сандала,
Ладана, мирры, масел. Он приезжает торным
И трудным путем, но это— путь героя, а не вандала.
Солнечный свет ложится на окна и подоконник,
Слышится тихий шорох, бабочка распускает
Крылья, летит цветок, из гроба встает покойник —
Он приезжает в ад и всех из него выпускает.

Екатерина Дайс

В каталоге книг вижу: «Смерть Артура с золотым обрезом».
Ну, забыли скобочки, бывает. С другой стороны, может, у Артура и правда, кроме Экскалибура, был ещё и обрез. А что золотой — ну так он всё-таки король, мог себе позволить.

Обложка у книги и правда на ощупь приятная, не зря её один мужик часами наглаживал😅 А вот запах такой невыносимый химический, не знаю, то ли от клея, то ли от краски, но именно типографский. Проветриваю вот на окошке, а хотелось бы уже читать. Проблемы белых людей, чо.

Кстати, «Словно мы злодеи» — это как раз тот случай, когда книгу я купила из-за переводчика.
Если вы вдруг не подписаны на канал Екатерины Ракитиной, прекраснейшей, неистово рекомендую.

Штош, поскольку в комментах к этому посту нашлись желающие видеть здесь поэзию по понедельникам, таки буду делиться любимыми стихами. Вообще это дело, как я только сейчас сообразила, потребует концентрации и некоторых волевых усилий, ибо до фига как сложно выбрать ч т о опубликовать из любимого, а кроме того, придётся не мариновать всякие прочие посты в своей голове, а выкладывать их регулярно, чтоб канал не превратился в склад, пусть и прекрасных, но чужих слов.
И «тем не менее, состоится презентация»(с), погнали:)

Средневековье

Прошёл патруль, стуча мечами,
Дурной монах прокрался к милой.
Над островерхими домами
Неведомое опочило.

Но мы спокойны, мы поспорим
Со стражами господня гнева,
И пахнет звёздами и морем
Твой плащ широкий, Женевьева.

Ты помнишь ли, как перед нами
Встал храм, чернеющий во мраке,
Над сумрачными алтарями
Горели огненные знаки.

Торжественный, гранитнокрылый,
Он охранял наш город сонный,
В нем пели молоты и пилы,
В ночи работали масоны.

Слова их скупы и случайны,
Но взоры ясны и упрямы,
Им древние открыты тайны,
Как строить каменные храмы.

Поцеловав порог узорный,
Свершив коленопреклоненье,
Мы попросили так покорно
Тебе и мне благословенья.

Великий мастер с нивелиром
Стоял средь грохота и гула
И прошептал: «Идите с миром,
Мы побеждаем Вельзевула».

Пока они живут на свете,
Творят закон святого сева,
Мы смело можем быть как дети,
Любить друг друга, Женевьева.

Николай Гумилёв

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Подметила вот что: всё больше попадается мне книг, где герои оставляют меня равнодушной (и даже если бесят, то чаще просто вместе с самой книгой). Тем не менее очевидно, что происходит это не от старости, усталости или унылого «я всё это уже видела». Ведь задевает же меня герой новой повести Пелевина «Гори огнём» и по-прежнему трогают ребята из сотый раз перечитанной «Сестры печали» — примеров — pardon my French — моей читательской вовлечённости в судьбы персонажей наберу массу. Но много, много где я слежу за перипетиями и страстями с неотступной мыслью вроде: И что? «Ну, убили. А дальше что вы намерены делать?»(с)

Литературоведу-то не след смотреть на персонажей, как на живых людей, — профессиональные задачи у нас иные. Но просто такой-вот-для-себя-читатель (независимо от профессии) чаще всего как раз таки делает именно это. Вертер (в том числе и робот) или там Ленский не могут не умереть, ибо их функция такова, как бы печально — о, и бесчеловечно! — это ни звучало, но их всё равно жаль, ну да, чисто по-человечески. Я, например, в четырнадцать лет так прониклась к Ленскому (ох, у него же романтиШные кудри и тоска эта вся), что за сочинение по «ЕО» получила 4 с комментарием: «Слишком увлеклась Ленским, забыла об Онегине».

Ведь литература среди прочего существует именно для того, чтобы мы проживали иные жизни, примеряли на себя чужой и порою чуждый опыт (здесь кэп кланяется, принимая аплодисменты). Литература — это встреча и диалог с Другим. Но вот некоторые книги сейчас напоминают диалог с нейросетью.

Текст выстроен по чётенькому алгоритму — ты видишь все эти пресловутые арки, твисты, подмечаешь, куда автор хочет ткнуть читателя палочкой, на каких чувствах хочет сыграть, но не складывается, никак. Чего не хватает? Смысла, души ли, искры ли? Может быть, самой жизни?

Персонажи, как бы ни исходили на рефлексии, как бы ни претерпевали, как бы ни лопались от чувств-с, так и остаются персонажами, ну не возникает и мысли воспринимать их живыми людьми. Разобрать, проанализировать, описать их роль в художественном мире произведения/автора — запросто. Поверить им, полюбить или возненавидеть, попробовать поставить себя на их место — это уж, извините, нет.

Почему так происходит — загадка. Порой мне кажется, это оттого, что в самих этих авторах будто бы мало жизни, настолько мало, что поделиться ею со своими героями они не то чтобы не хотят, но просто не в состоянии.

Временный пост
Поставив тэги на единственную рубрику, которая имеет шанс быть регулярной (Поэзия по понедельникам), задумалась о тэгах в тележеньке. Как-то так сложилось, что я их тут не ставлю, хотя в ЖЖшечке и запретных соцсетках был у меня свой набор.

Вы пользуетесь тэгами в телеге? Добавляют ли они удобства? Пригодились бы они вам тут, в Штанах?

И кстати, как вы обычно пишите — тэг или тег?
В словаре-то, конечно, тег и слеш, но я прям физически не могу так писать🙈😅

В контексте моего недавнего поста про безжизненность персонажей не могу не репостнуть. Да и вообще это о наболевшем. А Екатерина Ракитина как всегда прекрасно формулирует (и опять горячо рекомендую подписаться на её канал, если вы всё ещё не)

Вера в постижимую тайну ремесла, когда речь о письме, даже, позволим себе это мутное слово, писательстве, трогательна в своей бесплодности. Убери деепричастные обороты, не открывай фразу глаголом, начни все слова в предложении с разных букв, истреби "былы" и "сказалы", не ставь рядом, боже упаси в одном абзаце, однокоренные слова, продолжите этот ряд сами — и будет тебе щасте.

Нет, будет тебе синтетика, гладкопись, идентичное натуральному, скука. Выхолощенная правильность, серийный продукт выпускника писательских курсов.

У Гоголя тут читатель нашёл "это" и "этого" в одном предложении, а есть и периоды по две с лишним сотни слов, Булгаков считал. О Толстом и Достоевском промолчу. Набоков позволял себе оформлять диалог, о ужас, повторяющимися "сказал". А сам Булгаков-то использовал долгую форму прилагательного в творительном падеже с обычной формой существительного, как он мог!..

Но Даше и Дане сказали, что так нельзя, и они теперь пишут лучше всей русской литературы, вместе взятой.

Не одна я, значит, так делаю, уф😅

Парашютист

Мне снилось: я — парашютист
(во сне ведь все мечты сбываются),
лечу к земле, кружась, как лист.
Но парашют не раскрывается.

Рыдают верные друзья,
слезами завуч обливается.
Увы! Спасти меня нельзя,
ведь парашют не раскрывается!

И вот я падаю с небес.
А в детском парке у «Столичного»
Марина Д. спокойно ест
вторую порцию клубничного.

И я зову её, зову…
Она молчит, не отзывается.
Я просыпаюсь. Я — живу!
…А парашют не раскрывается…

Марк Вейцман

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Такие вот пишу сообщения маме. Казалось бы, место этому в моём дневничковом мини-канале с дурниной, но тут что-то маловато (совсем нет) контента, призванного между понедельниками разбавлять чужие слова моими.

И не то чтобы мне нечего было сказать — вещать со своей воображаемой кафедры я всегда готова, просто что-то тексты получаются даже если не кракенские, то просто грустноватые, и я их пока складирую в заметках. А что-то позитивно-конструктивное пока не пишется. Ну штош, бывает.

А Рыжий, кстати, — вовсе не спойлер для сегодняшнего выпуска ПоПоПо.