Ну и обложка, которую, наверное, все и так сто раз видели.

Я вообще-то написала о «Протагонисте» и небольшой кракенский текстик (про последний монолог и про то, от чего у меня бомбануло как у препода немецкого), но не хочу его постить. Лучше расскажу о хорошем.

Есть в романе то, что меня тронуло и показалось — pardon my French — настоящим. Это линия с дедом Алёши («маска: менее бледный»).

«…да и дед загрустил, чувствовалось. А он такой — третий сын, недолюбленный, недоласканный, так что ныть не приучен. Мне так и сказал на вокзале:
— Скучать буду, — в сторону, и засмеялся, будто бы он это не всерьёз.
А я обнял его — всерьёз. Дохнуло ментоловым лосьоном: специально побрился и рубашку свежеподаренную выгладил, чтобы меня проводить как полагается»

И так там всё по-хорошему, по-честному трогательно. Пусть места этому отведено мало. Смерть деда, который на время стал для внука якорем, удерживающим его в реальности, вот эта смерть — совсем не канареечная. И через этот небольшой эпизод в роман таки проникает жизнь.

По случаю юбилея Пелевина все, буквально все написали про роль Виктора Олеговича в своей жизни и вообще.

Лучший (ибо единственный😅) текст про ПВО я написала в 11 классе, и про это есть жалостливая — в некоторой степени филологическая — история, которую мне по прошествии 20 лет, кажется, наконец надоело (или, возможно, стало неловко) рассказывать.

А ещё мне неловко писать ещё один недовольный пост про «Протагониста» (несмотря на одну многочисленную просьбу в комментах), я ведь, вроде как, уже всё про книгу сказала. Но блин, у царя Мидаса ослиные уши, а земля уже промёрзла, поздно копать ямку.

Так что, если я таки ещё чего напишу про этот роман, не обессудьте.

Ладно, обещаю, это последний пост о «Протагонисте». Я правда думала сдержаться, поскольку вообще могла бы слепить о книге исключительно комплиментарный отзыв (автор подготовил почву для таких интерпретаций) и жить дальше.

Но не такова я.

Многие зачем-то проводили параллель между «Протагонистом» и «Тайной историей» (из-за ярлычка «античноэ»?), у меня же вот своё совпадение: с романом Тартт я тоже не успокоилась на одном посте, хаха.

В книге Аси Володиной мне многое не понравилось, что-то понравилось, но от двух вещей у меня бомбануло.

1.
Я старый солдат германист, шесть лет преподавала немецкий в университете (и ещё лет десять на вольных хлебах) и хотела бы посмотреть на такую отбитую кафедру, которая реально разместила бы на своём стенде “Ordnung muss sein”. Спасибо, что не “Arbeit macht frei”, конечно.

Да, поговорка про порядок знаменита, и её даже могут воткнуть в учебник, но за столетия она поистрепалась и обросла (как и само слово Ordnung) множеством коннотаций, в том числе саркастических и вовсе даже негативных. Так что, помещать её на кафедральном стенде — ну такое.

Удивительно, что так делают в элитной Академии. Но неудивительно, что с такой кафедрой некоторым в романе так тяжело даётся изучение немецкого, что хоть из окошка сигай. Правда, не уверена, что так было задумано автором.

2.
Последний монолог, самый длинный,
история «приключений» Агнии в Тольятти 90-х, — это просто феерическая пластмассовая дичь. Будто плохой пересказ плохого сериала «про бандитов» и «женскую судьбину» из тех, что в изобилии шли по тв в 2000-х. Я не фанат пресловутого совета писателю: «Пиши о том, что знаешь», но тут я его вспоминала постоянно, и очень хотелось вернуть автора из этой ролевой игры в академическую среду, с которой она хорошо знакома.

Правда спустя время я подумала, что вот если бы Агния, как и её мать, обладала склонностью к нездоровому сочинительству и «приукрашиванию» действительности на основе прочитанного и просмотренного, вот тогда бы монолог её смотрелся шикарно: вместо жизни реальной в нём описывались бы фантазии героини, и его искусственность была бы к месту. Но, наверное, это опять не то, что хотел сказать автор.

Впрочем, как спел нам великий Филигон:

Выпасайте в дебрях своей ботвы
Буйных тараканов из головы,
Их не выйдет автору навязать — Автор ничего не хотел сказать.

Ну вот а я наконец выговорилась.

На фоне беседы в комментах про Ordnung и его семантическую нагрузку вспомнилось подобное из аспирантских времён.

Диссер я писала по теме из серии «безумству храбрых» — о рецепции английской поэзии в Германии, работала то есть с двумя неродными языками (сейчас бы поостереглась за такое взяться, но в 22 я была исполнена энтузиазма).

И вот разбирала я — pardon my French — программное для Теда Хьюза стихотворение The Thought-Fox. Если коротко и коряво, лиса там оставляет следы (prints) на снегу, а на пустой странице появляется стихотворение (the page is printed). В одном из немецких переводов авторы, чтобы сохранить эту параллель prints — printed, в пару к слову Spuren берут не самый очевидный, зато однокоренной, глагол — gespurt. Мне это показалось немного странным (ибо лисьи следы не очень-то похожи на лыжню, как, собссно, и буквы на бумаге), но я опросила всяческих немцев, до которых смогла дотянуться, пока тусила в универе в Лейпциге, и многие ответили: «А, ну норм, это ж поэзия, чего там только не бывает».

Я такая: «Ура, всё работает, напишем о переводческой находке». Но тут я выцепила специального полезного чувака, который занимался именно что Хьюзом и, хоть и не имел места кафедре, публиковал хьюзоведческие статьи и с одним текстом даже попал в одну вполне важную книгу. И он такой: «Оооо, ну это всё фуфло. Слово дурацкое, и никто ничего не поймёт».

Пара-пара-пам. Фьють!

Так и пришлось писать, мол, мнения разделились.

В другой раз делаю я доклад на конференции по теории и практике перевода. Вот, говорю, дилемма у немецких переводчиков: как переводить woman, когда речь идёт о Еве — das Weib или die Frau? В классическом переводе Библии она, само собой, Weib. Но все словари, начиная с Дудена, вопиют: Устаревшее! Дискриминирующее! Уничижительное! В переводе Библии от 2000 года Weib, кстати, заменили-таки на Frau. Двое из трёх переводчиков Хьюза тоже выбрали Frau, один решил оставить библейский вариант, привычный со времён Лютера.

Меня интересовало, а многие ли молодые немцы хорошо знакомы с классическим переводом Библии и не обидятся ли они (тогда уже стало модным обижаться) вдруг наткнувшись на слово Weib (а то вон в Дудене инфу о дискриминирующем значении аж цветом выделили)? Ну, говорю, лучше от греха подальше перевести нейтральненько и современненько. По-русски Еву тоже никто бабой не называет, есличо.

Во время вопросов по докладу одна профессор из Германии выдаёт: «Вы, деточка, так-то правы, филологическая справедливость на вашей стороне, но вот мне лично ваще пофиг. Муж вот мой, когда нас с подругами, скажем, к столу зовёт, так и говорит: “Бабы (Weiber), за стол!” И ничотакова».

Так что, пресловутая национальная рецепция чего-нибудь — штука весьма эфемерная (а уж особенно если оцениваешь её извне, не принадлежа языку и культуре). Можно подметить некоторые тенденции, если повезёт — даже закономерности. Но, может, язык, конечно, и «дух народа» (привет, Гумбольдт!), а языковая картина мира в наших головах всё равно индивидуализируется, куда деваться.

Рецепция, рецепция, «бессердечная ты сука»™.

Это я сейчас😅
У издательств чёрная пятница.
И если, например, в МИФе это аттракцион до конца месяца, кажется, то в Поляндрии — только сегодня.
А в Самокате, например, можно купить чудесную «Маулину Шмитт» по 298₽ за том.
Наконец на канале полезный контент, да?🤪

Вместо того, чтобы писать о разных книгах, я настрочила стопицот постов о «Протагонисте» Володиной.

На полноценные тексты меня что-то сейчас не хватает (восхищаюсь теми, кто может регулярно рассказывать о прочитанном и вообще всяком).

Но вот не могу не сообщить, что в «Тоске по окраинам» Анастасии Сопиковой меня порадовало слово «валандаться», неоднократно использованное автором. Это слово весьма популярно среди меня, но иногда приходится пояснять его собеседникам. Приятно встретить его в книжке.

Не фанат задавать вопросики в конце поста, но мне правда интересно:
А вы говорите «валандаться»?
И написать ли мне про «Тоску по окраинам»?

Вот какая штука получается с «Тоской по окраинам». Об этой книге довольно легко написать ладный и складный текст, непременно упомянув «прозу тридцатилетних»™, психологизм и «некую универсальность переживаний», о том, что автор пробует разные инструменты, меняет POVов, и что, смотрите-ка, это же какбэ не сборник рассказов, а вовсе даже такой роман, и, само собой история взросления. Но мне это неинтересно, про это всё и так напишут/написали получше меня.

А интересно мне тут вот что.
Тоска и автофикшн.
Неплохой заголовок, кстати. Для альбома инди-группы модной филологической монографии.

Монографию не осилю, а пару постов таки напишу в ближайшие дни (не исключено, что и сегодня).

Сейминутное:
Как читать бумажный «снарк снарк», чтоб не отвалились руки? Положить на стол бы, но тогда отвалится шея.
Факъ, айм олд.

У литературы есть множество способов обидеть человека. Один из них — автофикшн.

Пинтерестом мне часто заносит вариации шутейки на тему: «Заденешь писателя — умрёшь в его новой книге». Тоже мне, нашли чем пугать. Гораздо страшнее, если писатель оставит человека
ж и т ь в этой самой книге. Жить той жизнью, которая ему покажется эффектнее.

Анастасия Сопикова неоднократно напоминала читателям, что «Тоска по окраинам» — это вовсе не про неё, несмотря на совпадение имён и её фото на обложке. Вместе с тем, на своём канале она обмолвилась, что очень не хотела, чтобы книга попала в руки её родителям, но какой-то «добрый человек» им таки её подсунул, и родители, мягко скажем, были не рады.

Такая «нерадость» — штука в литературе нередкая. Я уже писала, как половина города обиделась на Фрэнка Маккорта за «Прах Анджелы». Обижались на Томаса Вулфа (ну, те, кто одолел «Взгляни на дом свой, ангел») и на — pardon my French — Кнаусгора (ну, те, кому не лень было читать шесть томов).

Вигдис Йорт честно придумала персонажам «Наследства» новые имена, но родные всё равно узнали себя и возмутились, что в романе с не самым лестным сюжетом даже семейные разговоры и письма воспроизведены дословно. Сестрице Йорт пришлось писать книжку-опровержение, но репутацию семейства это, кажется, не очень поправило.

Георгий Иванов в «Петербургских зимах» писал не столько о себе, сколько о «тусовочке», и в отличие от Михаила Кузмина, которому он в какой-то степени следовал, не заморачивался и не зашифровывал в героях реальных людей, а называл всех по именам. И читать о себе всем поименованным было не то чтобы приятно. Рассердились они здорово.

Литературоведы потом назовут это «беллетризованными мемуарами», а Нина Берберова в автобиографии сошлётся на то, что, мол, Иванов ещё в 20-е заявил ей, будто в «Зимах» «семьдесят пять процентов выдумки и двадцать пять — правды», и глазами похлопал, типа ачотакова.

В общем, Сопикова в хорошей такой компании со своей «Тоской», которая как бы про неё, но как бы и нет, как бы роман, но как бы и нет. Такого типа произведения не укладываются в аккуратненькую табличку Филиппа Лежёна, сверившись с которой мы можем сказать: О, вот это автобиография, а вот это уже роман.

Границы жанров в литературе всё больше размываются, и я уже как-то жаловалась, что я из тех, кто «испытывает жанровый пессимизм», и считаю, что в современной теории жанра чёрт ногу сломит, и лучше туда не лезть. Но периодически лезу, чего уж.

Термин «автофикшн», введённый Сержем Дубровским, чтобы, как считают некоторые, просто попиарить свой роман «Сын», вызвал зажигательные дискуссии среди литературоведов и неплохо прижился среди литераторов, а сейчас вот вновь обрёл популярность. При этом, следуя уже не Дубровскому, а его оппоненту Венсану Колонна, и, конечно, здорово упрощая его, можно сказать, что всё в каком-то смысле автофикшн — не может же автор полностью изъять себя из произведения.

Популярность автофикшна среди писателей, особенно «нарциссического склада», Колонна объяснял тем, что это «идеальный инструмент для захватывающего нас субъективного индивидуализма». Писал он об этом почти двадцать лет назад, а эти тенденции, похоже, только усиливаются.

Такое «олитературивание себя», пожалуй, весьма подходит пресловутой «прозе тридцатилетних», для которой характерны саморефлексия и порой чрезмерная фиксация на теме травмы (“one plot to rule them all”). Семья здесь — просто бездонный источник «вдохновения».

Не стану поминать Фрейда, перефразирую-ка лучше Барнса с его «Разумеется, всем любопытно, что будет делать Тед Хьюз, когда исчерпает запас животных».
Мне вот, например, любопытно, что будет делать, ну не знаю, Оксана Васякина, когда исчерпает запас родственников?

{продолжение следует}

Если даёшь герою своё имя, помещаешь в своё окружение, селишь в тех же городах, в которых жил или живёшь ты сам, наделяешь своими увлечениями и интересами, неудивительно, что читатель решит, будто это книга — о тебе, а на твои протесты и объяснения, только отмахнётся, мол, ладно, ладно, не оправдывайся.

Сколько ни говори Сопикова, мол, «совы не то, чем кажутся», «Тоску по окраинам» всё равно можно назвать автофикшном в том смысле, как его понимал Венсан Колонна. Автор очевидно отталкивается от реалий собственной жизни, пересобирая и переизобретая их, и, возможно, правда задевает свою семью и/или ещё кого-то. Но это не roman à clef, разгадывать тут нечего да и незачем.

Тем паче у Сопиковой, на мой взгляд, есть преимущество перед иными авторами автофикшна. Она не погружается в бесконечное созерцание собственного пупка.

Когда цитируют определение, которое дал автофикшну (autofiction) Дубровский, — «вымысел абсолютно достоверных событий и фактов», редко вспоминают о второй его части. Это ещё и «автотрение (autofriction), терпеливый онанизм, который надеется заставить теперь других разделить его удовольствие».

Увы, частенько надежды писателей не оправдываются, и вместо хорошо рассказанной истории читатели находят в книге именно что «терпеливый онанизм», за которым наблюдать, скорее, неловко, чем увлекательно.

В «Тоске по окраинам», по счастью, не так. Это не дневничок, не перечень страдашек, не самозабвенное расковыривание собственных болячек (скорее уж, автор пытается сковырнуть ваши). Это не — pardon my French — утренние страницы, притворяющиеся литературой, это вполне себе цельное художественное высказывание. Рассказы аккуратно нанизаны на общую нить, объединены общей темой. Даже концептом.

И концепт этот, как вы, вероятно, уже догадались,
т о с к а.

{и таки да, продолжение следует}

Сейминутное:
Радуюсь новостям, ведь «Летний сад — мой огород»(с)

Запретная квадратная соцсеточка подбешивала и фрустрировала меня и до необходимости vpn, так что я с весны перестала ею пользоваться совсем. А недавно мне сказали, что моя страничка там — всьо, то ли снесли, то ли сама поломалась. Жаль немного, хорошо хоть архив сохранила.

Впрочем, пишу я это не нытья ради, а потому что мне, вроде как, не хватает места, где я могла бы при случае делиться красотой и дурниной своей жизни.

С другой стороны, если завести ещё канал, их будет уже три на одну меня, а это как-то ту мач, что ли.

Кароч, вся в раздумьях.

Что делать? Кто виноват? Кто сказал «мяу»? Чей нос лучше? Кто боится Вирджинии Вульф? И нужен ли мне ещё один — не книжный — канал?

Поговорите со мной, пожалуйста.

Я таки завела канал — для красоты, дурнины и прочего сейминутного, не связанного с литературой. Не уверена, что он будет интересным и не надоест даже мне самой, но поглядим, что из этого выйдет.

Канал закрытый, но это просто потому что я не смогла пока придумать красивую ссылку🤪

А некрасивая вот:
https://t.me/+SDzLMNSSiD9hZjli

Больше каналов богу каналов🎉

Стоило сообщить о канале с дурниной, подписчики начали покидать этот🤪

Тем временем я таки дописываю обещанный текст про тоску. Однако ж не уверена, стоит ли его публиковать накануне праздников. Не книжные итоги года всё ж и не читательские планы 2023😅

В комментариях к «Евгению Онегину» Набоков писал: «Ни одно слово в английском не передает всех оттенков слова “тоска”», а дальше пытался эти смысловые оттенки как-то систематизировать, чтобы англоязычный читатель хотя бы примерно понял, что там Пушкин имел в виду.

Меж тем автор и редактор The Guardian Дэвид Шариатмадари заявляет, мол, фигня это всё, господин Набоков, ибо одна там — вроде как, даже русскоязычная — тётя в твиттере всё прекрасно перевела, глядите-ка, да и вообще непереводимость слов — это миф. Все эти hygge, toska и saudade — смехотворный способ выпендриться. Всё можно перевести, и все всё поймут, не надо усложнять.

В самом конце статьи автор правда вдруг вспоминает про гипотезу Сепира-Уорфа и про теорию семантического поля и будто бы идёт на попятную: ну, ребят, нет непереводимых слов, но перевести их с абсолютной точностью нельзя. Пара-пара-пам, фьють!

И чего тогда было спорить с Набоковым?

Русская тоска — это чуть больше, чем слово. Это два слова концепт. И вот всю-превсю его начинку именно что не переведёшь совсем без потерь (у испанцев вон другая тоска, как считал Лорка, поядрёнее русской).

Концепт включает в себя не только действующие словарные значения (ядро), но и этимологию и значения устаревшие (внутренняя форма), а также так называемый актуальный слой — все в данный момент времени существующие ассоциации, связи с другими понятиями, реализацию в речи и текстах. Не растерять весь этот набор при переводе трудно, считать его полностью, не будучи носителем языка, тоже трудно (тем паче внутренняя форма воспринимается, скорее, на уровне бессознательного).

Потому в комментариях к «Евгению Онегину» Набоков не один раз поясняет, что такое «русская тоска», стараясь при этом перечислить все варианты значений. Это, конечно, не разбор именно концепта, Владимир Владимирович — всё ж не аспирант из 2000-х, но определения, данные им, такому аспиранту очень бы пригодились.

Смотрите:

«Тоска — ёмкое понятие, передающее чувство физической или метафизической неудовлетворенности, покинутости и одиночества, неотступной тревоги, несчастья, которое сводит с ума, душевной взвинченности, от которой некуда деться».

И дальше:

«В его наибольшей глубине и болезненности — это чувство большого духовного страдания без какой-либо особой причины. На менее болезненном уровне — неясная боль души, страстное желание в отсутствии объекта желания, болезненное томление, смутное беспокойство, умственные страдания, сильное стремление. В отдельных случаях это может быть желание кого-либо или чего-либо определенного, ностальгия, любовное томление. На низшем уровне тоска переходит в апатию, скуку».

Вот это вот всё мы видим в «Тоске по окраинам» Сопиковой (кто-то ещё помнит, что я хотела просто про книжку рассказать?🙈😅). Отдельные рассказы складываются в единое повествование — в историю тоски. Можно было бы воспользоваться старым добрым «мотивом», чтоб этот текст разобрать, но я-то — в отличие от Набокова🤪 — как раз аспирант из 2000-х, я люблю теорию концепта и концептосферы и весь этот лингвокультурный анализ, и мне кажется, книга Сопиковой — весьма благодатный материал для таких экзерсисов.

{и мне неловко об этом говорить, но, кажется, продолжение следует}

Оливье я буду строгать завтра, а сегодня ещё совсем чуть-чуть про тоску, чтоб и правда оставить её в этом году. Хотя бы в виде концепта, что ли.

С ядром концепта всё довольно просто. Можно воспользоваться определениями Набокова, можно обратиться к толковым словарям, да и в общем-то, носителю русского языка с основными значениями чаще всего интуитивно всё понятно (мой канал «Видят фигу», кажется, демонстрирует обратное, но щаснеобэтом™).

Актуальный слой тоже можно представить, как минимум исходя из собственного речевого и культурного опыта. Такая нано-выборка маловата для научности, но для чтения в поисках концепта вполне сойдёт. К тому же, даже работа с обширным материалом, может дать странные результаты. Попадался мне реферат однажды, где автор заявлял, что при слове «тоска» русскоязычные люди «ушами души своей»© чаще всего слышат — цитирую! — «песни пахарей».

А вот с внутренней формой, в которой обычно и кроется самое интересное и не всегда очевидное (типа, ну что общего между джентльменом и опарышем?😎), могут быть проблемы. Этимология — наука прекрасная и любимая мной, но иногда даже — на первый взгляд — научный разбор скорее напоминает нелепые лекции о нашем времени из «Повести о Платоне» Акройда: на основе ограниченного набора сведений выводы делаются, мягко скажем, оригинальные.

Всё осложняется тем, что я не русист, и если в случае с немецким и английским я могу опереться на знание истории языка, то тут — увы (так что поправьте меня, если что). К тому же, авторы немногочисленных этимологических словарей не облегчают задачу, рассыпая по словарным статьям всякие там «возможно» да «предположительно».

Но есть и хорошие новости. Про этимологию «тоски» информации не так уж много (если не считать восхитительные заметки великих лингвистов ЖЖ и Дзена). Вероятно (sic!), слово «тоска» восходит к той же основе, что и «тощий», «тошно» и «тщетный», означающей некую пустоту. Есть мнение, что дело в перегласовке, и «тоска» родственна слову «тискать», «теснить».

В принципе и то, и другое вполне соответствует ядру концепта и его актуальному слою. Тут пожалуйста и стремление к тому, чего/кого у тебя нет, и ощущение напрасности и бессмысленности, и болезненное состояние, и нахождение в некой ловушке, клетке, откуда не вырваться, и просто чувство, что тебя сдавило и перекорёжило под гнётом обстоятельств ли, отношений или эмоций.

Да в общем-то вся русская литература об этом😅 (с мема о смерти в национальных литературах мрачно подмигивает Достоевский). В книге Анастасии Сопиковой запросто можно насобирать кучу примеров реализации концепта «тоска». Нет, серьёзно, только пересказа в отзыве Майи Ставитской хватит как минимум на реферат по теме, вы прочтите. А читая «Тоску по окраинам» обратите внимание, как именно тоска превращает сборник рассказов в роман.

Мы с АлексейМаксимычем поздравляем вас с Новым годом!🎄
Спасибо, что читаете мои тексты, для меня это очень важно🧡
Радостей, волшебств, удач и волнующе прекрасных перспектив! И книг, конечно. Побольше хороших книг и прочего чудесного литературного📖🌟

13 января ведь уже!
Но для таких слоупоков, как я, и существует Старый Новый год. Грех не воспользоваться. Так что, книжные итоги будут вотпрямщас.

В 2022 я нашла в тележеньке прекрасных книжных людей и насоставляла себе списков для чтения на несколько жизней вперёд.

А вот из обилия прочитанного в 2022 немногое меня прям по-настоящему порадовало. Штош.

В поисках чего-нибудь здоровского для старшей читала много подросткового, но в основном была прочитанным разочарована, а порой огорчена и даже взбешена. Хотя было и хорошее.

Довольно много читала нон-фикшна про тело и здоровье, потому что начала конкретно так рассыпаться. Советовать ничего не стану, ибо лучшим моим решением в конце года стало найти клёвых врачей не из книжки и отправиться уже наконец в неспешный медицинский квест по возвращению здоровьечка (пожелайте мне удачи;)

Открыла для себя «славянское фэнтези» западных авторов. Это прЭлестно, конечно.

Впервые пропустила две книги в собственном же книжном клубе (см.пункт про здоровьечко).

Бросила читать одну книгу.
Прочла, но всю дорогу дико бесилась из-за трёх (ну, это если считать только «взрослые»).

Из уже прочитанного когда-то перечитала с большим удовольствием семь книг.

Книги, что порадовали, можно условно разделить на две группы. Все они очень хорошо написаны, но часть из них прям вот мои-мои, а часть наверняка может быть популярнее и любимее среди других читателей, чем среди меня. При этом все они, повторюсь, мне в общем-то понравились.

Списки и комментарии воспоследуют.