«АРФА ДИВНАЯ ГОЛОДОМ НАС УМОРИЛА»(с)
«Прах Анджелы» Фрэнка Маккорта — мартовская книга клуба #прочитал_и_обсуждаю
На долю ирландцев за всю их историю выпало немало страданий. Факт. Ирландцы очень любят об этих страданиях петь и рассказывать. Тоже факт. Майлз на Гапалинь, прекраснейший, неслучайно написал «Поющие Лазаря или На редкость бедные люди», с любовью постёбывая родину и её обитателей.
« — Как ты полагаешь, почтенный старец, наступит ли когда-нибудь просвет в жизни ирландцев или же будут вечно тяготеть над нами лишения, голод, ливень по ночам и невзгоды?
— Будет всё то, что ты назвал, и ещё ливень днём».
Маккорт будто принял этот диалог как руководство к действию. То, над чем на Гапалинь смеялся, он решил конвертировать в литературу серьёзную. Нет, Маккорт шутит, и много, и удачно, и вообще по части формы и владения словом — он большой молодец, можно насладиться весьма (и лучше бы читать в оригинале). Но.
Шутки шутками (ирония — заводская настройка в ирландской литературе), но Маккорт порой пережимает с чернухой и натурализмом, будто его покусали Яхина со Степновой (хотя лучше бы это он укусил их, что уж), и он возмечтал о Большой книге.
Вообще он получил Пулитцера за «мемуары», правда некоторые персонажи этих «мемуаров» слегка офигели, а пол-Лимерика на Маккорта страшно обиделось. Впрочем, кому нужен этот ваш Лимерик, когда в Земле обетованной, о которой грезил юный Фрэнки, книга так всем понравилась.
Ну а как же: в Америке все чистенькие и добренькие, какой бы ни были национальности, ирландцы — все сплошь грязное хамоватое быдло, в Америке — ватерклозет, в Ирландии — один выгребной сортир на всю улицу (надо ли говорить, что расположен он точнёхонько у Маккортов под носом), американская соседка кормит бульоном, у родной ирландской бабушки корки хлеба не допросишься.
Можно долго перечислять. Иногда казалось, что этот роман написан нарочно для премии: «Ну, поздоровайся с криковыжималкой»(с) — жюри такое любит.
По счастью, «Прах Анджелы» — больше, чем «жалобная книга». В ней много смешных и трогательных моментов, а в текст так аккуратно вшита образность, что сразу вот и не скажешь, заложена ли она автором, или ты сам заигрался в интерпретацию.
Впрочем, думаю, всё неслучайно — и Шекспир по радио, и рукоблудие на развалинах замка, и рыжая Тереза на зелёном диване, и истории про Кухулина, и американки будто с вечеринки у Гэтсби.
Да, если выбирать «скверный рассказ о дурных временах» (с), я всегда отдам предпочтение Майлзу на Гапалиню, пусть это совершенно другого жанра книга, но и Маккорт тоже весьма и весьма хорош. Ирландцы вообще здорово умеют в литературу.
«Прах Анджелы» Фрэнка Маккорта — мартовская книга клуба #прочитал_и_обсуждаю
На долю ирландцев за всю их историю выпало немало страданий. Факт. Ирландцы очень любят об этих страданиях петь и рассказывать. Тоже факт. Майлз на Гапалинь, прекраснейший, неслучайно написал «Поющие Лазаря или На редкость бедные люди», с любовью постёбывая родину и её обитателей.
« — Как ты полагаешь, почтенный старец, наступит ли когда-нибудь просвет в жизни ирландцев или же будут вечно тяготеть над нами лишения, голод, ливень по ночам и невзгоды?
— Будет всё то, что ты назвал, и ещё ливень днём».
Маккорт будто принял этот диалог как руководство к действию. То, над чем на Гапалинь смеялся, он решил конвертировать в литературу серьёзную. Нет, Маккорт шутит, и много, и удачно, и вообще по части формы и владения словом — он большой молодец, можно насладиться весьма (и лучше бы читать в оригинале). Но.
Шутки шутками (ирония — заводская настройка в ирландской литературе), но Маккорт порой пережимает с чернухой и натурализмом, будто его покусали Яхина со Степновой (хотя лучше бы это он укусил их, что уж), и он возмечтал о Большой книге.
Вообще он получил Пулитцера за «мемуары», правда некоторые персонажи этих «мемуаров» слегка офигели, а пол-Лимерика на Маккорта страшно обиделось. Впрочем, кому нужен этот ваш Лимерик, когда в Земле обетованной, о которой грезил юный Фрэнки, книга так всем понравилась.
Ну а как же: в Америке все чистенькие и добренькие, какой бы ни были национальности, ирландцы — все сплошь грязное хамоватое быдло, в Америке — ватерклозет, в Ирландии — один выгребной сортир на всю улицу (надо ли говорить, что расположен он точнёхонько у Маккортов под носом), американская соседка кормит бульоном, у родной ирландской бабушки корки хлеба не допросишься.
Можно долго перечислять. Иногда казалось, что этот роман написан нарочно для премии: «Ну, поздоровайся с криковыжималкой»(с) — жюри такое любит.
По счастью, «Прах Анджелы» — больше, чем «жалобная книга». В ней много смешных и трогательных моментов, а в текст так аккуратно вшита образность, что сразу вот и не скажешь, заложена ли она автором, или ты сам заигрался в интерпретацию.
Впрочем, думаю, всё неслучайно — и Шекспир по радио, и рукоблудие на развалинах замка, и рыжая Тереза на зелёном диване, и истории про Кухулина, и американки будто с вечеринки у Гэтсби.
Да, если выбирать «скверный рассказ о дурных временах» (с), я всегда отдам предпочтение Майлзу на Гапалиню, пусть это совершенно другого жанра книга, но и Маккорт тоже весьма и весьма хорош. Ирландцы вообще здорово умеют в литературу.
В этом томе мемуаров Маккорта умирает куча народу, но только — спойлер! — не Анджела, чей прах вынесен в заголовок.
Почему так, задумалась я.
Может, дело в переводе?
В оригинале-то Angela’s Ashes, а ashes — это ещё и «пепел да зола». И действительно, англоязычные читатели пытались докопаться до смысла названия как раз через эти значения.
Мол, Анджела всё время курит, и это пепел с её сигарет, жизнь она свою совсем скурила.
Нет, говорят другие, это Анджела любит депрессивно смотреть в камин, когда там всё рассыпается пеплом, как её жизнь.
Ну да, жизнь её пошла прахом, чего уж. Однако все эти интерпретации, пусть и имеют право на существование — теория рецепции всё спишет, по факту далеки от истины.
Всё проще.
Издатели разбили здоровенную книгу на две, а название целого опуса досталось первому тому. Та-дам!
Во втором томе — спойлер! — Анджела таки умирает в весьма преклонном возрасте, а её прах сыновья везут в Лимерик, чтоб там, на родине, развеять.
Сам Маккорт шутил, что первый том должен был называться, как второй — ‘Tis, потому что этим словом и заканчивается, а второй как первый, потому что — см. выше. Но как уж вышло.
Забавно. Читатели часто пытаются найти особый смысл там, куда он специально и не вкладывался, просто так получилось. Впрочем, это не значит, что его там и нет.
Почему так, задумалась я.
Может, дело в переводе?
В оригинале-то Angela’s Ashes, а ashes — это ещё и «пепел да зола». И действительно, англоязычные читатели пытались докопаться до смысла названия как раз через эти значения.
Мол, Анджела всё время курит, и это пепел с её сигарет, жизнь она свою совсем скурила.
Нет, говорят другие, это Анджела любит депрессивно смотреть в камин, когда там всё рассыпается пеплом, как её жизнь.
Ну да, жизнь её пошла прахом, чего уж. Однако все эти интерпретации, пусть и имеют право на существование — теория рецепции всё спишет, по факту далеки от истины.
Всё проще.
Издатели разбили здоровенную книгу на две, а название целого опуса досталось первому тому. Та-дам!
Во втором томе — спойлер! — Анджела таки умирает в весьма преклонном возрасте, а её прах сыновья везут в Лимерик, чтоб там, на родине, развеять.
Сам Маккорт шутил, что первый том должен был называться, как второй — ‘Tis, потому что этим словом и заканчивается, а второй как первый, потому что — см. выше. Но как уж вышло.
Забавно. Читатели часто пытаются найти особый смысл там, куда он специально и не вкладывался, просто так получилось. Впрочем, это не значит, что его там и нет.
Могла ли рыжая Тереза на зелёном диване оказаться чернокудрой Мойрой на полосатом матрасе? Ну, будь это вымысел, могла бы, на всё воля автора. Всё по замыслу его.
Но Маккорт-то типа мемуары пишет: уж какая девица досталась, такая и досталась, как бы ни хотелось завернуть метафору поизящнее: «Какие же это, чёрт побери, кубики, когда это жизнь моя»(с)
Впрочем, я уж сказала, как в Лимерике на Маккорта обиделись и давай считать несостыковки. Среди поводов для недовольства оказалась и Тереза Кармоди. Зачем, вопрошали добрые жители Лимерика, зачем, о Фрэнк, сын Мэйлахи, ты превратил несчастную, умирающую от туберкулёза девочку в развратную и похотливую девку? «Разве так хорошо, разве так удобно?»(с)
А действительно, зачем?
Просто потому что всё так и было? Но как ни крути, мне кажется, «Прах Анджелы» — всё-таки не мемуарная проза (хотя память порой подводит даже самых ответственных документалистов), а скорее тот жанр, который сейчас именуется «автофикшн» — «вымысел абсолютно достоверных событий и фактов», пограничье между автобиографией и художественной прозой.
Поэтому не столь важно, стала ли Тереза Кармоди первой женщиной Маккорта в реальной жизни, куда важнее, что для книги он выбрал именно её:
«Дверь открывает Тереза Кармоди. Волосы у нее рыжие, а глаза зелёные, как луга за Лимериком. Сама она бледная, только на щеках горит яркий румянец».
Да это же просто персонификация Ирландии!
И тащит она его не на какой-нибудь, а на зелёный диван, и об этом его цвете Маккорт весьма навязчиво читателю напоминает. Прям не ложе любви, а изумрудный остров.
Писатель Маккорт буквально за пару страниц сводит свою чахоточную возлюбленную в могилу, а герой-Маккорт решает отказаться от карьеры на почте и накопить на билет до Америки.
Ирландия в этом тексте, может, и красива, может, и дорога герою, но мертва — нет смысла её любить, а Америка в прямом смысле принимает его в своё лоно, едва он ступает на её берега. И Америка — это не чахоточная хрупкая дева, а бойкая, богатая и зрелая женщина. Почувствуйте разницу, как говорится.
Такая вот #игра_в_интерпретацию
А хотел ли что-нибудь такое сказать автор — да кто ж его знает. Отдав книгу читателям, он утратил над ней власть, а рецепция — такая рецепция.
Но Маккорт-то типа мемуары пишет: уж какая девица досталась, такая и досталась, как бы ни хотелось завернуть метафору поизящнее: «Какие же это, чёрт побери, кубики, когда это жизнь моя»(с)
Впрочем, я уж сказала, как в Лимерике на Маккорта обиделись и давай считать несостыковки. Среди поводов для недовольства оказалась и Тереза Кармоди. Зачем, вопрошали добрые жители Лимерика, зачем, о Фрэнк, сын Мэйлахи, ты превратил несчастную, умирающую от туберкулёза девочку в развратную и похотливую девку? «Разве так хорошо, разве так удобно?»(с)
А действительно, зачем?
Просто потому что всё так и было? Но как ни крути, мне кажется, «Прах Анджелы» — всё-таки не мемуарная проза (хотя память порой подводит даже самых ответственных документалистов), а скорее тот жанр, который сейчас именуется «автофикшн» — «вымысел абсолютно достоверных событий и фактов», пограничье между автобиографией и художественной прозой.
Поэтому не столь важно, стала ли Тереза Кармоди первой женщиной Маккорта в реальной жизни, куда важнее, что для книги он выбрал именно её:
«Дверь открывает Тереза Кармоди. Волосы у нее рыжие, а глаза зелёные, как луга за Лимериком. Сама она бледная, только на щеках горит яркий румянец».
Да это же просто персонификация Ирландии!
И тащит она его не на какой-нибудь, а на зелёный диван, и об этом его цвете Маккорт весьма навязчиво читателю напоминает. Прям не ложе любви, а изумрудный остров.
Писатель Маккорт буквально за пару страниц сводит свою чахоточную возлюбленную в могилу, а герой-Маккорт решает отказаться от карьеры на почте и накопить на билет до Америки.
Ирландия в этом тексте, может, и красива, может, и дорога герою, но мертва — нет смысла её любить, а Америка в прямом смысле принимает его в своё лоно, едва он ступает на её берега. И Америка — это не чахоточная хрупкая дева, а бойкая, богатая и зрелая женщина. Почувствуйте разницу, как говорится.
Такая вот #игра_в_интерпретацию
А хотел ли что-нибудь такое сказать автор — да кто ж его знает. Отдав книгу читателям, он утратил над ней власть, а рецепция — такая рецепция.
И в завершении внезапного «дня Маккорта» несколько цитат из «Праха Анджелы»:
«Учитель говорит, что почетно умереть за веру, а папа — что за Ирландию, и мне непонятно: нужно ли вообще кому-нибудь, чтоб мы жили?»
«Что мне теперь, кроме того, что умирать за Ирландию еще и петь и танцевать за нее надо? Вот почему никогда не скажут: наешься конфет за Ирландию, прогуляй школу, иди искупайся за Ирландию?»
«Моя бабушка тоже старая, но не слепая, а какая польза от бабушки, которая не ослепнет никак и не получит радиоприемник от государства?»
«Там передают пьесы О’Кейси, Шоу, Ибсена и Шекспира — он самый лучший, хоть и англичанин. Шекспир, он как картофельное пюре — никогда не насытишься».
«Учитель говорит, что почетно умереть за веру, а папа — что за Ирландию, и мне непонятно: нужно ли вообще кому-нибудь, чтоб мы жили?»
«Что мне теперь, кроме того, что умирать за Ирландию еще и петь и танцевать за нее надо? Вот почему никогда не скажут: наешься конфет за Ирландию, прогуляй школу, иди искупайся за Ирландию?»
«Моя бабушка тоже старая, но не слепая, а какая польза от бабушки, которая не ослепнет никак и не получит радиоприемник от государства?»
«Там передают пьесы О’Кейси, Шоу, Ибсена и Шекспира — он самый лучший, хоть и англичанин. Шекспир, он как картофельное пюре — никогда не насытишься».
Мало какую профессию так радостно гнобят в токсичных и несмешных шутеечках и мемах, как профессию филолога.
Но это совершенно не мешает мне её любить.
{тут должен следовать величественней и мудрый текст о нашей значимости, но это не мой жанр}
С днём филолога!🎉
Но это совершенно не мешает мне её любить.
{тут должен следовать величественней и мудрый текст о нашей значимости, но это не мой жанр}
С днём филолога!🎉
А меня меж тем хватает только на публикации вроде такой.
Зацените, из названий советских детских книг, изданных в 20-е, получаются неплохие ругательства.
Зацените, из названий советских детских книг, изданных в 20-е, получаются неплохие ругательства.
В совсем мелком детстве была у меня игра под названием «И вот они разжились!». Суть её заключалась в том, чтоб раздеть всех кукол, сгрузить в прекрасную оранжевую коляску и некоторое время разъезжать так по квартире — либо молча, либо сетуя на тяготы судьбы. Потом я останавливалась и торжественно объявляла: «И вот они разжились!» Как? Почему? — неизвестно, как неизвестно и то, почему раньше все так нуждались. Однако я с той же торжественностью облачала кукол обратно в платья, сама могла и бумажную корону нацепить, и таким вот хэппи эндом эта экспресс-игра завершалась.
Похоже организован и роман Лили Кинг «Писатели и любовники».
Все травмы и неприятности успели произойти с героиней (да и с остальными персонажами) за пределами повествования: высшее образование, не принёсшее ничего, кроме непомерных долгов; несложившиеся отношения с оттенком зависимости, скоропостижная смерть матери. Героиня живёт в заплесневелом (sic!) сарае, работает официанткой, но изо всех сил ваяет великий американский роман — смиренно выдавливая из себя ежедневную норму знаков, как завещали ей преподаватели creative writing. Жизнь её весьма хреновата, но она не отступает в позорное филистерство, подобно своим друзьям-«писателям», нет. «Тот у кого есть хороший жизненный план, вряд ли будет думать о чём-то другом»(с).
Драма и интрига романа сводятся по сути всего к двум вопросам:
«Рак ли эта подозрительная шишка у героини подмышкой?» и «Кого из двух писателей — успешного или начинающего — она в итоге выберет себе в постоянные любовники?». Можно бы добавить: «Опубликуют ли её роман и станет ли она сама успешным писателем?», но камон — ответ очевиден с первых страниц, будто это кейс из любой книжицы Джулии Кэмерон. А к середине романа легко угадать и про шишку, и про любовника.
Но самый цимес — это, конечно, финал. Лили Кинг поступает ровно так, как маленькая я. Она катает своих сирых и обездоленных персонажей в красивой коляске сюжета, чтоб в какой-то момент остановиться и гордо провозгласить: «И вот они разжились!».
Буквально на последних страницах у героини устраивается практически всё, прям как у диснеевской принцессы или мотивационного коуча из инсты. И это несколько обескураживает, ведь современные авторы обычно исходят из того, что страдания героев должны обернуться ещё большими страданиями, и вообще счастливый конец — это моветон, это ж литература, в конце концов, а не доброе голливудское кино из 2000-х.
Вот тут-то у меня и щёлкнуло. По сути, «Писатели и любовники» — это и не роман вовсе, это пересказ позитивного и трогательного фильма о достижении успеха. Типа The Pursuit of Happiness или Morning Glory. Работай, будь верен себе и тебе воздастся. Как кто только нам не завещал.
«Писатели и любовники» — необременительное чтение, не без попыток пожамкать сердечко, но и не способное по-настоящему растревожить и огорчить. «Всё будет хорошо. Я узнавала»(с). В самый раз для лета, пожалуй.
Похоже организован и роман Лили Кинг «Писатели и любовники».
Все травмы и неприятности успели произойти с героиней (да и с остальными персонажами) за пределами повествования: высшее образование, не принёсшее ничего, кроме непомерных долгов; несложившиеся отношения с оттенком зависимости, скоропостижная смерть матери. Героиня живёт в заплесневелом (sic!) сарае, работает официанткой, но изо всех сил ваяет великий американский роман — смиренно выдавливая из себя ежедневную норму знаков, как завещали ей преподаватели creative writing. Жизнь её весьма хреновата, но она не отступает в позорное филистерство, подобно своим друзьям-«писателям», нет. «Тот у кого есть хороший жизненный план, вряд ли будет думать о чём-то другом»(с).
Драма и интрига романа сводятся по сути всего к двум вопросам:
«Рак ли эта подозрительная шишка у героини подмышкой?» и «Кого из двух писателей — успешного или начинающего — она в итоге выберет себе в постоянные любовники?». Можно бы добавить: «Опубликуют ли её роман и станет ли она сама успешным писателем?», но камон — ответ очевиден с первых страниц, будто это кейс из любой книжицы Джулии Кэмерон. А к середине романа легко угадать и про шишку, и про любовника.
Но самый цимес — это, конечно, финал. Лили Кинг поступает ровно так, как маленькая я. Она катает своих сирых и обездоленных персонажей в красивой коляске сюжета, чтоб в какой-то момент остановиться и гордо провозгласить: «И вот они разжились!».
Буквально на последних страницах у героини устраивается практически всё, прям как у диснеевской принцессы или мотивационного коуча из инсты. И это несколько обескураживает, ведь современные авторы обычно исходят из того, что страдания героев должны обернуться ещё большими страданиями, и вообще счастливый конец — это моветон, это ж литература, в конце концов, а не доброе голливудское кино из 2000-х.
Вот тут-то у меня и щёлкнуло. По сути, «Писатели и любовники» — это и не роман вовсе, это пересказ позитивного и трогательного фильма о достижении успеха. Типа The Pursuit of Happiness или Morning Glory. Работай, будь верен себе и тебе воздастся. Как кто только нам не завещал.
«Писатели и любовники» — необременительное чтение, не без попыток пожамкать сердечко, но и не способное по-настоящему растревожить и огорчить. «Всё будет хорошо. Я узнавала»(с). В самый раз для лета, пожалуй.
👍1
Forwarded from Незаслуженный учитель России
Каждый ученик (в особенности мальчик) в определенный момент заявляет мне, что обожает Шекспира.
Я каждый раз делаю радостное лицо и начинаю задавать отвратительные, жестокие уточняющие вопросы — и каждый раз ученик немного спадает с лица. "Обожаю Шекспира" обычно означает "знаю сюжет одной пьесы" и "видел фильм". Ребенку становится стыдно, он начинает юлить ("я просто отложил на время, много занятий"), но я стараюсь не мучать людей понапрасну и говорю что-нибудь вроде "Конечно же, зачем читать автора подряд, лучше делать перерывы". И улыбаюсь. Ребенок тоже улыбается и мы немного обсуждаем Шекспира, прежде чем забыть этот неловкий момент.
Но в прошлый раз ученик (довольно взрослый и рассудительный), попавшись на легком самозванстве (он читал "Король Лир", но не дочитал), решил, что это постыдно — и предложил перевести что-нибудь из Шекспира. Я очень обрадовался; мы обсудили, что он уже читал, и решили перевести монолог Эдмунда из "Лира". Бастард Эдмунд планирует свергнуть своего законнорожденного брата Эдгара и произносит мощнейшую речь о несправедливости мира. Самое то для подростка — мы сели переводить.
Переводили мы, конечно, не очень быстро, но зато добавляли красивостей. Эдмунд, описывая себя, говорит, что "my dimensions are as well compact, my mind as generous, and my shape as true as honest madam’s issue". Ученик понял красоту фразы, но не мог так же красиво ее перевести. Он задумался и закусил губу...
— _имя_, я бы перевел как... — начал я.
— Помолч... — раздраженно начал ученик и в ужасе осекся. Я, впрочем, только обрадовался такой концентрации. Строку мы перевели как "члены мои крепки, и разум мой, и тело таковы, как будто я рожден законнейшей из жен". Парень, перечитав, раздулся от осознания своего таланта, поэтому под конец решил сыграть опасно.
Когда мы дошли до конца и Эдмунд, готовящий гибель брату, вскричал "Now, gods, stand up for bastards!", ученик взял паузу. Эту фразу надо было перевести хорошо.
— Так боги, постойте за ублюдков! — красуясь, сказал он и сверкнул глазами.
— Я бы добавил "ж" для ритма. — заметил я.
— Так боги, постойте за ублюдков... ж. — недоуменно повторил парень.
Сойдет.
Я каждый раз делаю радостное лицо и начинаю задавать отвратительные, жестокие уточняющие вопросы — и каждый раз ученик немного спадает с лица. "Обожаю Шекспира" обычно означает "знаю сюжет одной пьесы" и "видел фильм". Ребенку становится стыдно, он начинает юлить ("я просто отложил на время, много занятий"), но я стараюсь не мучать людей понапрасну и говорю что-нибудь вроде "Конечно же, зачем читать автора подряд, лучше делать перерывы". И улыбаюсь. Ребенок тоже улыбается и мы немного обсуждаем Шекспира, прежде чем забыть этот неловкий момент.
Но в прошлый раз ученик (довольно взрослый и рассудительный), попавшись на легком самозванстве (он читал "Король Лир", но не дочитал), решил, что это постыдно — и предложил перевести что-нибудь из Шекспира. Я очень обрадовался; мы обсудили, что он уже читал, и решили перевести монолог Эдмунда из "Лира". Бастард Эдмунд планирует свергнуть своего законнорожденного брата Эдгара и произносит мощнейшую речь о несправедливости мира. Самое то для подростка — мы сели переводить.
Переводили мы, конечно, не очень быстро, но зато добавляли красивостей. Эдмунд, описывая себя, говорит, что "my dimensions are as well compact, my mind as generous, and my shape as true as honest madam’s issue". Ученик понял красоту фразы, но не мог так же красиво ее перевести. Он задумался и закусил губу...
— _имя_, я бы перевел как... — начал я.
— Помолч... — раздраженно начал ученик и в ужасе осекся. Я, впрочем, только обрадовался такой концентрации. Строку мы перевели как "члены мои крепки, и разум мой, и тело таковы, как будто я рожден законнейшей из жен". Парень, перечитав, раздулся от осознания своего таланта, поэтому под конец решил сыграть опасно.
Когда мы дошли до конца и Эдмунд, готовящий гибель брату, вскричал "Now, gods, stand up for bastards!", ученик взял паузу. Эту фразу надо было перевести хорошо.
— Так боги, постойте за ублюдков! — красуясь, сказал он и сверкнул глазами.
— Я бы добавил "ж" для ритма. — заметил я.
— Так боги, постойте за ублюдков... ж. — недоуменно повторил парень.
Сойдет.
StageMilk
Edmund Act 1 Scene 2 Monologue | Edmund King Lear Monologue
Edmund (Act 1 Scene 2) Monologue. Edmund's famous monologue from Shakespeare's King Lear. Edmund's monologue broken down for an audition.
⬆️ «Незаслуженный учитель России» — классный канал, жаль, что редко обновляется (но кто бы говорил уж). Один из тех немногих, которые я прочла с самого начала, когда нашла.
Читаю очередную (увы, не финальную, а сдавать на днях) версию курсача моей филологической подопечной и думаю о всяком по поводу.
Казалось бы, не так долго я проработала именно редактором, а вот поди ж ты — профдеформация налицо. Весь этот год, приходилось бить себя по рукам и не править текст самостоятельно (что, конечно, ускорило бы процесс раз в сто), а помогать это делать юному филологу: задавать наводящие вопросы, отмечать корявые места с просьбой перефразировать, объяснять, что не так и что добавить/убрать, чтобы было так etc.
Ещё я как-то всё время забываю, что фриков типа меня не так уж много, наверное. Если я встретилась со своим научным по диплому дважды — утвердить придуманный мной план работы и отдать на рецензию готовый текст за полтора месяца то защиты, то вовсе не обязательно, что все студенты такие вотзадроты энтузиасты.
Оказалось, что некоторым и правда нужно, чтобы им прям вот чётко проговаривали «вы должны сделать то и это, прочитать вот такое и эдакое, заменить здесь так на сяк, прислать мне текст не позже такого-то, а не то атата».
Ещё меня, конечно, удивляет, почему человек, мягко скажем, ещё не вполне развивший в себе научную самостоятельность, схватился за одну из самых спорных и самых стрёмных проблем литературоведения, теорию жанра, и главное так крепко, что на все мои предложения в начале учебного года, давайте, мол, возьмём что-то более однозначное, более удобное для работы, мотал головой, как партизан на допросе у фрицев (спонсор этого сравнения моя учительница начальных классов, которая называла нас «пешки с глазами»).
Ну а кто в итоге погряз в бесконечном материале на тему? Я, разумеется. Потому что юный филолог готов пристёгивать одну и ту же цитату Бахтина к каждой своей работе и считать, что справился с теоретической частью — познал о жанре всё. Ну а я как та мышь, которая плачет и ест кактус, потому что мне такой уровень просветления недоступен.
Буду развивать в себе научное и педагогическое смирение.
Казалось бы, не так долго я проработала именно редактором, а вот поди ж ты — профдеформация налицо. Весь этот год, приходилось бить себя по рукам и не править текст самостоятельно (что, конечно, ускорило бы процесс раз в сто), а помогать это делать юному филологу: задавать наводящие вопросы, отмечать корявые места с просьбой перефразировать, объяснять, что не так и что добавить/убрать, чтобы было так etc.
Ещё я как-то всё время забываю, что фриков типа меня не так уж много, наверное. Если я встретилась со своим научным по диплому дважды — утвердить придуманный мной план работы и отдать на рецензию готовый текст за полтора месяца то защиты, то вовсе не обязательно, что все студенты такие вот
Оказалось, что некоторым и правда нужно, чтобы им прям вот чётко проговаривали «вы должны сделать то и это, прочитать вот такое и эдакое, заменить здесь так на сяк, прислать мне текст не позже такого-то, а не то атата».
Ещё меня, конечно, удивляет, почему человек, мягко скажем, ещё не вполне развивший в себе научную самостоятельность, схватился за одну из самых спорных и самых стрёмных проблем литературоведения, теорию жанра, и главное так крепко, что на все мои предложения в начале учебного года, давайте, мол, возьмём что-то более однозначное, более удобное для работы, мотал головой, как партизан на допросе у фрицев (спонсор этого сравнения моя учительница начальных классов, которая называла нас «пешки с глазами»).
Ну а кто в итоге погряз в бесконечном материале на тему? Я, разумеется. Потому что юный филолог готов пристёгивать одну и ту же цитату Бахтина к каждой своей работе и считать, что справился с теоретической частью — познал о жанре всё. Ну а я как та мышь, которая плачет и ест кактус, потому что мне такой уровень просветления недоступен.
Буду развивать в себе научное и педагогическое смирение.
Тут один дядечка, профессор русской литературы, сетует, что ленивые филологи постмодернизм и интертекстуальность там всякую придумали нарочно, лишь бы только проблемой жанра не заниматься. Ну и молодцы, чо.
Читаю сейчас в одной статье:
Некоторые учёные испытывают своеобразную «ненависть к жанрам» или «жанровый пессимизм».
Я!
Я эти «некоторые учёные»!
Памагити.
Некоторые учёные испытывают своеобразную «ненависть к жанрам» или «жанровый пессимизм».
Я!
Я эти «некоторые учёные»!
Памагити.
Посетовала родным на редактируемый курсач:
Это всё равно как если бы Воловиц взялся писать про теорию струн вместо Шелдона... Хотя нет. Не Воловиц — Пенни.
Можно я сдам этот прекрасный пассаж вместо рецензии научного руководителя?
Это всё равно как если бы Воловиц взялся писать про теорию струн вместо Шелдона... Хотя нет. Не Воловиц — Пенни.
Можно я сдам этот прекрасный пассаж вместо рецензии научного руководителя?
Второй день использую тут глагол «сетовать».
Ну, всё как завещал Кухулин:
«Вознице подобает править конями, воину – защищать слабых, мудрому – давать советы, женщинам – сетовать».
Сетовать и прокрастинировать, да.
Ну, всё как завещал Кухулин:
«Вознице подобает править конями, воину – защищать слабых, мудрому – давать советы, женщинам – сетовать».
Сетовать и прокрастинировать, да.