Помню, как не мог заснуть в сочельник.

Помню, как не раз специально оставлял на подарке ценник.

Помню отчётливо (так и вижу перед собой) куклу-невесту в красной повозке под ёлкой времён раннего детства. (Мне подарок.)

Помню, что первые подарки быстро-быстро открывал, а последние — уже так медленно-медленно.

Помню, когда откроешь подарки на Рождество, остальной день такой пустой уже получается.

Помню, как жалел ребят из церкви (или из школы), у которых матери уродки были.

Помню, что никто никогда не знал, что подарить на праздник тёте Руби, поэтому ей всегда дарили канцтовары,
или шарфики, или носовые платки, или пачки мыла люкс.

Аркадий Драгомощенко

Женщина с крашеной прядью
(прядь выбилась из-под шляпы)
подбирает дохлую чайку
на побережье пустынном
ярким ветренным днем.

Женщина с крашеной прядью
затем перо подбирает
на побережьи пустынном
и втыкает перо за ленту.

Женщина в красной шляпе,
с пером за лентой,
в башмаках довольно угрюмых
приходит в школу и начинает урок.

Но перед тем, как начать,
она над головой поднимает
большую дохлую птицу, чтобы всем
было видно, и спрашивает:
«Кого напоминает вам птица?»

Кричат пронзительно дети,
бьют, ликуя, в ладони.

Ветренный свет падает на пол.
На черном фоне доски,
будто агонии след, тлеет
влажная алая шляпа.

Помню, как решил было, что наконец что-то сто́ящее изобрёл, когда мне пришло в голову вместо молока хлопья апельсиновым соком залить, но, когда я это попробовал, результат был ужасный.

Помню, как сырое тесто обожал.

22 марта в Сан-Франциско, в книжном Globus Books (на совместном поэтическом вечере с Инной Краснопер) Иван Соколов представит свой перевод поэмы You Рона Силлимана, которую мы выпускаем совместно с Jaromir Hladik Press. У нас на сайте все еще открыт предзаказ. Увы, приезд тиража задержался по независящим от нас причинам, но скоро он все же будет тут. Предзаказ, напомним, доступен со скидкой.

Помню, как ртутные шарики в ладошке перекатывал и как натирал ими монетки до блеска.

Борис Кудряков. Рюмка свинца.
Л.: Ассоциация «Новая литература», 1990.
124 с. Предисловие Михаила Берга. Тираж 10 000 экз.

Написать об этой книге так же трудно, как о себе самом. Почему любишь то, что любишь? Строго говоря, любить прозу Кудрякова затруднительно. Бывают случаи, когда попросту неважно, нравится книга или нет, и книга Кудрякова — именно такой случай. Подобные книги перешагивают некий рубеж, отделяя себя от большинства прочих книг; они определяют своё место без оглядки на предпочтения читателя в области удовольствия от текста. В какой-то степени они становятся инородными телами не только в «реальном мире», но и в словесности. Да и что вообще, положа руку на сердце, можно сказать о невероятном, если угораздит с ним столкнуться? Разве что поставить языковой эксперимент, наблюдая, как отшелушиваются привычные способы выражаться. В дифирамбах ценителей Кудрякова, до сих пор не оценённого по достоинству, чувствуется некоторая натяжка, скрытое несоответствие той простой и естественной жестокости, которой отличаются все его художественные проявления.

Согласно легенде, распространённой К. К. Кузьминским, Кудряков одно время работал фотографом в судмедэкспертизе, снимая утыканные ножницами девичьи черепа, мужские головы с выпавшими, болтающимися на ниточках глазами и тому подобные некрореалистические деликатесы (задолго, отметим, до явления самих некрореалистов). Другой источник украшает биографию писателя следующей немой сценой: ввалившись посреди респектабельного застолья, Кудряков, в ватнике и кирзовых сапогах, запустил руку в карман и, к изумлению и ужасу присутствующих, выложил на крахмальную скатерть три селёдочные головы. В обоих апокрифах различим отголосок тех аспектов кудряковской прозы, которые можно назвать трансгрессивными. Сам он говорил, что занимается «не литературой вовсе, а запредельным катарсисом, предчувствием оного».

В 1968 году, отслужив срочную службу в армии, он вернулся из «буддийских пустынь» Монголии в Ленинград. Вошёл в круг Малой Садовой, фотографировал и сочинял. Формальный инструментарий, передающийся от Достоевского к Белому, от Белого к Вагинову и обэриутам, Кудряков не столько наследовал (терпеливая литературная учёба — жребий усидчивых шестидесятников, стремившихся в Большую Литературу), сколько присвоил, подступившись к нему по-хозяйски, без всякого пиетета, как столяр к брошенному предыдущим мастером изделию. Кудряков родился в фабричном районе, вырос в пролетарской среде. Своим владением словесной органикой он был обязан не тренировке ума или воспитанию вкуса, а шестому чувству, наподобие тонкого умения различать десятки оттенков снега, которое присуще коренным жителям Севера. Ключевым мотивом его прозы станет преодоление культурных ограничителей, оголение дикой фактуры.

Тип алхимического воображения, развёрнутый в «Рюмке свинца», не имел примеров в русской новеллистике, может быть, со времён «Пёстрых сказок» кн. В. Ф. Одоевского. Выбитый каблуком глаз пытается заглядывать под подол, микроскопические коровы бродят по кошачьим зубам, огромные ножницы бегают по полу, газетный пыж летает вокруг комнаты, превращаясь в пылающий парашют, посреди острова находится озеро, в котором плавает остров поменьше с ещё одним озером и островом, а египетская мумия вынимает из загорелой сухонькой головы небольшой сверкающий эллипс и дарит повествователю. Кудряков, со всем тем, никоим образом не декоративист — притязания на изысканный стиль и набоковский абсолютизм ему противны, а внешняя отделка, единство стиля и внутренняя соразмерность произведения отброшены, как суетная и лживая роскошь.

Писать подобную прозу, кажется, мог только человек, у которого нет в жизни ничего, кроме прозы. Знакомство с биографическими материалами подтверждает эту догадку. «Семья, деньги, всё в сторону — главное ты и текст», — говорил Кудряков. Эмблема его мастерства — тщательно спроектированное самосожжение главного героя в рассказе «Сияющий эллипс».

Помню споры по поводу того, можно ли в подвале в храме автомат поставить с кока-колой или нет.

Доктор Найф в фильме Александра Сокурова о первой мировой войне «Скорбное бесчувствие» по пьесе Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца» (фантазия в русском стиле…) рассуждал о том, что у человека много дублирующих органов и можно по штуке удалить.
Вадим Семенович Жук, сыгравший Доктора, сегодня покинул нашу безумную скорбную действительность. Сердце одно, оно не выдержало.
=================

Фото Ольги Моисеевой, 1983

Помню летний лагерь при воскресной школе, и «тихий час», и как шнуром пластмассовым металлические рейки оплетали, чтобы браслеты получились. И как шнуры пластмассовые во что-нибудь такое сплетали, чтобы на шею навесить и свисток нацепить. И вечный риск на щитомордника напороться.