24 октября - День Организации Объединенных Наций.

Мы готовили этот ролик, но не успели показать его вам вчера, в День ООН. Белгород несколько дней был под обстрелами ВСУ.

Вчера, после очередной атаки на город, мы вместе с военным, отвечающим за работу ПВО в городе - смогли собрать осколки от сбитых украинских ракет и снарядов.

На них мы написали несколько статей из декларации ООН «О правах человека».

Белгородская область уже более года подвергается массированным обстрелам со стороны ВСУ. Страдают и погибают мирные жители, среди которых женщины, дети, старики.

Оружие и боеприпасы, которыми ВСУ обстреливает Белгород, поставляют страны Западного мира, среди которых чаще встречается Чехия, Франция, Польша, США.

Все они прекрасно знают о происходящих терактах ВСУ в Белгородской области. Но молчат. И продолжают поставлять им оружие.

Поэтому в честь их праздника мы хотим показать, что же на самом деле значат статьи из декларации «О правах человека», в особенности статья о «Праве на жизнь».

Мы доставим в ООН эти осколки и сделаем все, чтобы нас там услышали.

Удивительно современно.

И вновь о мигрантской проблеме. В связи с регулярно повторяющимися печальными инцидентами, когда дети мигрантов начинают в НАШИХ школах устанавливать СВОИ порядки.

Одной из самых неприятных и опасных сторон этой проблемы является все более увеличивающееся количество детей мигрантов в школах (сразу хочу пояснить – мигрантами я считаю и тех, кто получил российские паспорта, оставшись по сути, менталитету, привычкам мигрантом. Россиянами от паспорта они не стали). В большинстве своем они не имеют культуры, крайне примитивны по своему развитию.

В школах они продолжают общаться на своем языке (что я считаю категорически недопустимым – в России в любом общественном месте, тем более образовательном учреждении нужно законодательно утвердить общение только на русском языке!), а поскольку учиться они не собираются, то быстро сбиваются в стаи и начинают терроризировать окружающих. Грабят, оскорбляют и издеваются. Учителя безмолвствуют, директора бездействуют, родители возмущаются, ситуация становится все напряженнее.

И вот здесь хотелось бы сказать несколько слов о родителях детей, подвергающихся насилию отпрысков мигрантов. Один мой приятель рассказывал о своем знакомом. Сын последнего учится в школе и оказался ровно в такой ситуации – завелся мигрантский отпрыск, который сразу начал терроризировать класс. Сын приятеля тоже попал под раздачу.

Приятель немедленно пришел в школу, прижал шакаленка к стенке и поделился с ним впечатлениями. За шакаленка прибежали вступаться родители, приятель тут же собрал группу таких же боевых отцов и показал мигрантам, кто в доме настоящий хозяин, после чего прозвучали фразы «Ээээ, брат… нимнощька шутиль… ничего плохого делать не думаль… прости, брат… харашо будит все…» и оккупанты бежали с поля боя. После чего все дружно предупредили директора, что превратят его жизнь в ад, если он не начнет решать проблему.

И в школе завелся порядок.

Примерно то же самое произошло в моем детстве – нас во дворе начал терроризировать какой-то урод по прозвищу Головастый (имя не помню, но, несмотря на прозвище, голова у него была нормального размера, хоть и тупая). Отец, человек очень спокойный, как то зимним вечером, выслушав меня, отложил книгу, молча встал и оделся.

- Пошли.

Мы молча вышли, пересекли двор. У соседнего дома стояло несколько человек. Мы приблизились.

- Кто?

- Он.

Воспитательный момент занял полминуты. Под медленно удаляющийся захлебывающийся визг, вой и рев мы вернулись домой. Отец, не говоря ни слова, разделся и вновь взял книгу. На следующий день все волшебным, разительным образом изменилось. Теперь мы видели Головастого очень редко, да и то лишь тогда, когда он, прячась за соседним домом, пересекал улицу, стараясь не попадать в поле нашего зрения.

Это к вопросу о том, а почему остальные родители молчат? Несколько отцов в школе, чьих детей бьют и грабят, могут легко навести порядок за полдня. Шпана, дикари понимают только пинки и затрещины – это очень старая истина - причем запоминают их навсегда.

Ведь бьют и травят ИХ родных детей.

ИХ детей.

И втоптать мерзавца в землю, защищая ребенка, было святой родительской обязанностью начиная с древнейших времен. А если детей бьют, грабят и травят оккупанты (а пришлый человек, гость, бьющий хозяина суть оккупант), а родители молчат, тогда впору задаваться вопросом – а не сломалось ли что-то в них, родителях? Не ослабли ли какие-то базовые вещи в людях? Ведь полиции и государства на всех не хватит, да и странно отцу вызывать полицию, чтобы она защитила ребенка.

ЕГО ребенка.

Тут есть над чем подумать.
     

⭕️УТРО Z на СоловьёвLIVE

С 7.00 до 9.00

🎙в студии -

🔴БОРИС ЯКЕМЕНКО🔴

СИТУАЦИЯ В РОССИИ И МИРЕ

⚡️Сегодня в программе:

■ Парламентские выборы в Грузии;

■ Волонтёры - будущее России!

■ Успехи армии России на фронтах спецоперации;

■ Психология массового убийцы

■ Итоги саммита БРИКС!

⚡️В ГОСТЯХ:

🔴Виталий Киселев, военный эксперт, полковник запаса ЛНР. Телеграм Настоящий Полковник

🔴Бельченко Валентина, Активистка Движения дочерей офицеров «Катюша»

🔴Руслан Карманов, медиаэксперт из Гонконга

🔴Ольга Бухановская - психиатр, главный врач ЛРНЦ «ФЕНИКС»

🔴Мамука Пипия международный секретарь Партии “Солидарность Во Имя Мира”   

📺Телеканал СоловьёвLIVE смотрите на бывших частотах Euronews, в Смарт ТВ, в приложениях Смотрим и Winkа, а также в телеграм https://t.me/SolovievLive

Четыре года назад не стало иеродиакона Илиодора Оптинского.

Когда сегодня говорят, что Церковь оскудела настоящими христианами, что все думают только о наживе и проникнуты духом мира сего, что «все согрешили, нет праведных ни одного», я всегда привожу в качестве возражения иеродиакона Илиодора из Оптиной Пустыни - личности легендарной, уникальной, одном из тех, кто и был настоящая Оптина и подлинное, неисчерпаемое и неоскудеваемое монашество. Мы были знакомы с ним больше 25 лет и каждый раз, когда я ехал в Оптину, я ждал с ним встречи и радовался каждой лишней минуте нашего разговора. Речь его была очень интересна, глубока, а радость самым простым вещам искрення и непосредственна, как у ребёнка. Однажды мне удалось сделать вот этот его карандашный портрет и для меня было важно, что Иллиодор посчитал портрет более или менее удачным. Когда я написал в память о нем книгу, то разместил этот рисунок на обложке.

Он был одним из тех самых праведников, ради десятка которых Господь готов помиловать целый город нечестивцев. Его уход был для меня тяжелым ударом, последствия которого я ощущаю и сегодня.

Сегодня день его памяти. Будем его вспоминать.

Как только Оптину возвратили Церкви, я, тогда еще студент, поехал туда. Был 1989 год. Помню невероятное волнение, когда, поднимаясь по дороге, ведшей через лес, увидел купола Введенского собора (колокольни тогда еще не было). В монастыре царила разруха, на месте Казанского храма стояли четыре стены, прорезанные со стороны алтаря огромными щелястыми воротами, а внутри росла трава. Вскиту во всех домиках старцев жили люди и работало два музея – Ф.М.Достоевского и Н.В.Гоголя.

Но была удивительная, первохристианская атмосфера единого дела и единой молитвы, когда незнакомые люди помогали друг другу, делились едой, уступали места для сна. Меня поселили в недействующий тогда храм Льва Катанского в скиту, где много лет было мужское паломническое общежитие и где годами был ответственным Вадим (сейчас он иеродиакон Тимофей). Узкая лестница на второй этаж, под ней умывальник с ледяной водой, над которым картинка в иконописном стиле, предупреждающая, что воду из ведра под умывальником надо выносить вовремя… Рядом с кроватями столик с чаем и сладостями, за которым всегда сидело и разговаривало на самые разные духовные темы несколько человек. Везде тишина, покой и порядок.

Храм Иоанна Предтечи в скиту уже действовал и я ходил туда на ночные службы, однако до конца службы стоять на молитве не мог, так как служба заканчивалась под утро, а послушание начиналось в шесть утра и нужно было успеть отдохнуть. А послушаний хватало. С отцом Антонием мы копали в скиту колодец, засыпали гравием дорожку в скит, с другими трудниками чистили горы картошки и делали еще тысячу больших и малых дел. В последний день перед отъездом я решил провести на скитской службе всю ночь, так как  утром можно было отоспаться в автобусе и электричке, и пошел в храм. На службе ко мне подошел монах выразительной восточной внешности и участливо спросил, неужели я не буду спать всю ночь. Я ответил, что утром уезжаю, и тогда он дал мне читать помянник. Это и был отец Илиодор (тогда еще Феофил).

С этого года около 30 лет я ежегодно привозил в Оптину своих учеников и студентов. Сложилась традиция – на майские праздники непременно выезжать в Оптину, но часто ездили, помимо мая, и в другое время года. Жили где придется – в корпусах под колокольней, у главных ворот, в домиках старцев в скиту, ночевали в надвратном храме Владимирской иконы Матери Божией, но чаще во Введенском соборе на полу (много лет назад это благословлялось).

Одна из моих студенток как-то спала прямо у мощей преподобного Амвросия и, проснувшись ночью, какое-то время не могла ничего понять – где-то вверху над ней горели лампады и так же прямо над ней какая-то огромная фигура кланялась и крестилась. Это был Илиодор, который по ночам часто появлялся в храме, молился, пел акафисты.

Во время таких ночевок я, пользуясь давним знакомством с послушницей Надеждой, духовным чадом наместника отца Венедикта, которая была  приставлена к покоям Патриарха, обычно получал от неё одеяло с дивана (кстати, дивана самого обычного и простого) Святейшего. Однажды мы приехали ближе к вечеру и сразу после службы стали размещаться во Введенском соборе на ночлег. Послушницы Надежды не было и я, лишенный одеяла, пристроился на голых лавках правого клироса, накрывшись курткой.

Только заснул, как был разбужен акафистом святителю Николаю. В ужасе вскочил – уже идет служба, я сплю, почему меня не разбудили (спящих в храме будили раньше, чем в паломническом общежитии) схватился за часы – была половина третьего ночи. Но акафист в полумраке храма, несомненно, шел! В этот момент с соседнего клироса раздалось недовольное бурчание и упреки – там спали женщины – в ответ на которые я услышал голос, который мог принадлежать только одному человеку: «Чего ты там ворчишь? Встала бы да пришла помолиться! Лежит, бубнит…»

Удивившись самому себе (как можно было не понять сразу, кто еще способен в Оптиной служить акафист среди ночи) я высунулся с клироса и поздоровался (я отца Илиодора в этот приезд еще не видел). «А, это ты? Давай, выходи, помолимся».

Продолжение следует.

Продолжение

А сколько таких ночных акафистов и молебнов было в часовне убиенных братий, у могил усопших монахов, у мест прежнего упокоения старцев… Помню, как уже поздно ночью, после долгого разговора за алтарем Введенского храма, отец Илиодор взял у меня из рук два пучка свечей (я днем купил их в лавке и собирался отвезти домой), зажег и, подняв в руках над головой пылающие факелы, освещая ими, как Данко, дорогу себе и моей студенческой группе, воспел «Богородице, Дево…» и пошел к часовню убиенных братий, увлекая нас за собой.

К убиенным братиям отец Илиодор имел особую духовную привязанность и по многу раз в день заходил в часовню над их могилами чтобы совершить краткую литию, рассказать паломникам о них, засвидетельствовать чудеса.  Любил ставить им огромные дьяконские свечи, распространял книжечки с их жизнеописаниями. «Много чудес происходит у их могил, - говорил он. - Исцелений много было. Каждый раз, когда к ним обращаешься, они помогают во всем. Это можно опытно познать, для этого надо обращаться к ним. А если мы не будем молиться, как мы узнаем, святые они или не святые? Чудеса есть или нет? Нужно прочитать молитву, попросить желаемое и увидите, явно можете ощутить их помощь».

Нельзя не сказать о том, как он служил. А служил он глубоко, ревностно, обстоятельно, с глубокой верой любую службу – Всенощную ли, или акафист. Отец Илиодор сильно и глубоко чувствовал красоту церковного богослужения и, что особенно важно, умел передать свое чувство всему храму удивительно целостно, проникновенно и стройно. Особенно он любил служить на Пасху и на Светлой Седмице. «Пойдемте, пойдемте, - говорил он, несясь мимо нас, - сейчас будет так радостно, будем вместе кричать «Христос Воскресе». И действительно, надо было видеть, как он во время службы, сияя, летел по храму в красном стихаре, с красной праздничной свечой и, щедро кадя всех направо и налево, восклицал: «Христос Воскресе!»  

На беседы с нами он согласился не сразу, посылая к нам инока Гавриила (к сожалению, рано умершего), тихого, смиренного человека, и отговариваясь недостоинством: «Ну вы там все в Москве ученые, что я вам могу сказать? Это вы меня учить должны». Постепенно наша связь крепла и мы начали общаться тесно, он приезжал ко мне домой. Я ездил к нему в Оптину, сидел с ним ночами за столами, беседовал у него в келье, в трапезной, ездил с ним по окрестным храма и монастырям…

Вообще, если бы меня спросили – что, после Христа, является главным в твоей жизни, то я бы ответил – Оптина пустынь. Именно в Оптиной, благодаря Илиодору, Господь и Матерь Божия окончательно вошли в мое сердце. Только там я понял, что такое «нечаянная радость», тихое умиление восторженного сердца. Услышишь отдаленный звон колоколов, смотришь, как люди поднимаются по ступеням храма, стоишь на службе, идешь в скит, пьешь поздно вечером чай в монастырской гостинице и этого уже совершенно достаточно, чтобы чувство тихого счастья вдруг наполнило тебя целиком, сделав совершенно невозможными любые недоумения. Не замечаешь ни простецкого казарменного быта гостиницы, ни ледяной воды в умывальнике под лестницей, ни долгого послушания, ни утомления в конце дня, спишь крепко, глубоко, встаешь легко и быстро.

И чем чаще я бывал в Оптиной, чем дольше оставался в ней, тем отчетливее чувствовал, как день за днем мною все больше овладевает глубокая, искренняя жажда простой, размеренной жизни рядом со святыми. Жизни, наполненной трудом, постной пищей, повседневной, естественной, как колодезная вода, молитвой. Мне хотелось покоя, долгих служб, монастырского воздуха, серьезных разговоров – больше ничего.

Но представить себе Оптину без Илиодора было невозможно.

Продолжение следует.

Продолжение:

Узнав, что он любит хороший крепкий чай («чай должен быть крепкий и горячий – если он не крепкий и не горячий, то это чайный напиток»), конфеты «батончики» и клюкву в сахаре, мы стали покупать и то и другое и предлагали ему заглянуть к нам «на огонек» в дачный домик, который мы много лет снимали за монастырем. Посмеиваясь – «знаете, чем монаха соблазнить можно» - Илиодор соглашался и поздним вечером приходил, каждый раз принося с собой к нашему и без того обильному чайному столу «утешение» – конфеты, печенье, фрукты, как-то после большого праздника пришел с банкой красной икры. Однажды, когда у него совсем ничего не оказалось, он появился с сосновыми шишками в руках, которые подобрал около скита и очень серьезно вручил каждому, сопровождая каждую шишку кратким поучением.

«Дать хоть что-нибудь» было его принципом. Однажды, когда мы подошли около трапезной к старцу Илию под благословение, отец Илиодор, оказавшийся рядом, стал просить: «Батюшка, дай им что-нибудь. Дай им». Старец недоумевал. «Я знаю, у тебя есть», - настаивал отец Илиодор. Старец начал шарить по карманам и действительно, у него нашлось несколько яблок, конфеты, еще что-то, что он и раздал. «Ну вот», - удовлетворенно сказал Илиодор, придав встрече недостающую завершенность.

При первой же возможности он всегда приглашал нас (как и многих других) в монашескую трапезную, за что ему регулярно влетало. Покормив нас и еще множество разных людей, он собирал и выносил остатки еды котам, обитавшим у трапезной. Однажды он после трапезы, разложив котам еду, подошел к нам со словами: «Помните, как старец Нектарий говорил: «Герасим Иорданский был велик, у него был лев, а мы малы, у нас кот». Птичек покормил, кисок покормил, вас покормил, идем».

Внешняя простота отца Илиодора отражала не сердечное мелководье, когда виден на дне каждый камушек, а неисчерпаемую глубину,  которую он носил в себе. Мне по-особенному стало это понятно, когда я однажды встретил Илиодора поздней ночью. Обогнув круглую угловую башню монастыря, я шел в скит. Внезапно из темноты показалась фигура отца Илиодора в клобуке и разлетающейся за плечами мантии, ловящей отдаленный лунный свет так, что за ним текли переливающиеся небесные волны. Было нечто настолько таинственное во всем его облике, что я невольно посторонился, сошел с тропинки и остановился у сосны. Обостренными до предела чувствами я понял, что сейчас монах предстоит самому Христу, припадает к стопам Его, видит только Его лик перед собой и ничего более.

Шагов Илиодора в тишине ночного леса почти не было слышно и на мгновение мне показалось, что он не касается земли, а медленно летит мимо меня, окруженный спящей природой таинственный посланник из древней сказочной страны. Когда он скрылся в сумраке, я вдруг протянул ему вслед руку, словно желая удержать прекрасное видение, посетившее меня на миг. Отчетливо, с обезоруживающей, потрясающей воображение ясностью я в эту минуту увидел тщету своих молитвенных усилий, ужаснулся слабости своего голоса, который едва ли достигает церковного купола – что уж говорить о небесной выси…

Отец Илиодор прекрасно знал людей, знал, как трудно порой бывает пробиться к человеческой душе через наслоения быта, мелких проблем, предрассудков, ложных обольщений. И именно поэтому он так настойчиво трудился над душою каждого, кто приходил к нему. Он знал, что когда-то исполнятся времена и сроки, над миром взойдет архангельский глас, Господь пошлет делателей на жатву и что тогда найдут они на выжженных страстями полях людских сердец? Нагнутся ли, чтобы сорвать хотя бы один бледный степной цветок, случайно укрепившийся в трещине окаменевшей земли, так и не дождавшейся живительного ливня, ни разу не взрыхленной плугом? Отец Илиодор помнил об этом и взрыхлял. Удобрял. Нередко и боронил жестким, строгим словом. Чтобы взошло семя.

🔴Сегодняшнее Утро Z.

🔴Разговор с Валентиной Бельченко, активисткой женского движения «Катюши» о том, как укронацисты воюют с мирными людьми в Белгороде и как девушки из движения пытаются достучаться до ООН.

Продолжение:

Илиодор помнил, что раз Господь все-таки сеет и сеет даже на такую землю, значит, он надеется и на такие поля. Значит, чего-то ждет от каждого из нас. Чего? Только того, чтобы мы, Его дети, ушедшие за горизонт на страну далече, вернулись назад. Ему без нас не нужны ни наши дары, ни наши слова. Ему нужны мы сами. И отец Илиодор возвращал всех, кто с ним встречался, к Источнику Жизни. Готовил к встрече с Богом. И искренне сожалел, когда человек оставался глух, неразумен, бесчувственен.

С иронией относился к человеческому неразумию, недальновидности: «Однажды я встречался с группой паломников, беседовал. Я рассказываю, рассказываю, гляжу на них и думаю: «Как же они хорошо слушают». Закончил, спрашиваю: «Вопросы есть?» Встает женщина: «Батюшка, а правда, что вам жениться нельзя?» Женщины остаются женщинами». «И вот еще случай. Автобус с паломниками подходит, все из него вываливают: «Здравствуйте, батюшка, а где мы будем спать? А где мы будем есть?». «Здравствуйте, а вы не хотите спросить «а где мы молиться будем?»».

С другой стороны, будучи сам строгим подвижником, он искренне удивлялся даже самым малым усилиям, восхищался даже самым незначительным трудностям, которые прикладывались и переживались другими для того, чтобы оказаться в Оптиной, приобщиться ее духа, попасть на богослужение. «К нам из Харькова едут, из Казахстана, Магадана, - удивлялся он. - Я говорю: «А как вы приехали? На поезде?». «Нет, мы не на поезде, у нас автобус, нас 50 человек». «На автобусе? 2500 километров? Это как же?». А там одни бабушки. «Да ничего, у нас хлеб есть, помидорчики, огурчики, мы едем, телевизор смотрим, у нас кассеты про святых, про Серафима, диски слушаем, молитвы, каноны, молимся и ничего».

Подолгу беседуя с моими студентами, он был весел, словоохотлив, шутил, рассказывал анекдоты, всех жалел, понимал, сострадал и никогда не делал никаких замечаний. Однажды студенты стали расспрашивать его о жизни в монастыре и искренне удивлялись распорядку дня и трудностям монастырской жизни: «Отец Илиодор, как же вы тут живете?» «Хорошо живу, - улыбался Илиодор, - а вот я как то раз приехал в Москву, прошел по улице, сел в метро – скажите, как же вы там живете, дорогие мои?» 

Однажды после трапезы мы стали делиться с ним впечатлениями и особенно восхищались вкусным монастырским хлебом. «Отец Илиодор, почему же хлеб у вас тут такой вкусный?» Он серьезно сказал: «А дело вот в чем. Мы тут едим хлеб с чем? С молитвой. Его пекут с молитвой, едят с молитвой. А вы едите хлеб с чем?» «С изюмом, орехами», - ответили мы. «Нет, не с изюмом. С матом. С матом вы едите хлеб. Его пока сделают, пока привезут, пока продадут – столько матом его выругают, столько раз проклянут его и всех вокруг. Вот и вся разница».

За 30 лет я ни разу не видел, чтобы он был уставшим, сонным или больным. Он вообще не любил ссылок на недуги, считал болезни лишь поводом и отговорками и как-то при мне, когда кто-то заговорил о болезни, сказал: «кушать хочется, а работать лень – называется болезнь». Сам он признавался: «Мне уже сколько лет? 40. А, нет, 70, а я ни таблеток, ни порошков, ничего не пью. Пью святую воду, читаю Евангелие, служу. И давление не мерил ни разу в жизни и сахар не проверял. Может, у меня соли, может, даже драгоценные камни какие, и что? Зачем волноваться? Ты молись и Господь все устроит».

Как он спал, для меня загадка, потому что, попав в первый раз в его заставленную книгами и завешанную иконами келью, я не обнаружил там кровати – был маленький диванчик, заваленный книгами, на котором можно было только сидеть. А спал при мне он только один раз – после нескольких очень загруженных праздничных дней он пришел вечером к нам в домик с большой сумкой, раздавал «утешения», потом сел пить чай – и заснул прямо за столом. Мы вышли, чтоб ему не мешать, но минут через 20 он проснулся сам,совершенно отдохнувший, стал звать нас обратно, а потом сидел с нами до полночи без малейших признаков усталости. Это было какое-то чудо.

Продолжение следует.

Продолжение:
      
Он восстанавливал Оптину, восстанавливал Шамордино, попутно помогая десяткам храмов и монастырей и тысячам людей, раздавая всё, что имел. На моих глазах какие-то доброхоты ему подарили машину (джип) и буквально через полчаса к нему со слезами обратилась группа прихожан какого-то нищего храма: «Помогите!» Он тут же достал ключи от машины и отдал им.

В другой раз ему подарили рясу (он ходил в старом, залатанном подряснике). «Подарили мне рясу - такая красивая была. – вспоминал он. - Думал, «хоть сам апостол Петр придет – не отдам». Проходит пять минут, и вдруг дверь открывается, заходит Леонид. Волосы распущены, в вишневом подряснике, с крестом, весь такой экстравагантный. Он духовное чадо Самсона, нашего батюшки. Заходит, я так смотрю на него и думаю «Ну, все, пропала моя ряса. А потом - нет, буду стоять до конца». Он поздоровался, кланяется, а я спрашиваю, провоцирую: «А что ты только в этом подряснике?». «Так ведь нет рясы, и никто не подарит». Понимаешь, да? А он еще как нарочно громко так это говорит. У меня душа в пятки ушла, думаю: «Ну, всё». Говорю: «Ну, ладно, поворачивайся». Открываю шкаф, достаю свою рясу: «Давай, примеряй». Он натягивает. «Забирай». «Ух, ты, - говорит, - это чья? Твоя? А как же  я так возьму?». «Бери, бери». И вот видишь, я без рясы уже 20 или 15 лет. Да и вообще я уже старый, нищий, на мне не сидит ряса».

Он искренне сожалел, что его самого слишком мало, чтобы охватить всех нуждающихся, страждущих, болящих на земле, что он не может посетить и согреть каждого, кому в этот момент нужна помощь. «Я иногда сижу, - сокрушался он, - и думаю: «Как мне посетить больного, посетить заключенного в темнице, когда я сижу в монастыре? Как это сделать?». Выходишь на улицу, идет бабушка. «Матушка, вы куда отсюда потом едете? Я вас прошу отвезти баночку в больницу, там лежит паломник». «Хорошо». Всё, посетил. Поучаствовал. А в темнице как посетить? Далеко. И как попасть? Взял, написал письмо. У меня же адреса есть. Что-то послал. У нас Валериан был, он посылки делал для заключенных. Я написал открытку, какую то книжку взял, положил. Тоже поучаствовал».

Вокруг него были сотни, даже тысячи людей, которые донимали его вопросами, просьбами, требовали от него внимания, но он не бежал от них, а, наоборот, грустил, когда люди покидали Оптину. Помню, как проведя с нами несколько дней, он изобретал все новые поводы оставить нас в обители подольше, а когда все-таки мы собрались уезжать, вышел с нами за ворота, долго беседовал, а когда мы пошли, догнал и пошел с нами до леса. Позднее он признавался: «Идешь, к воротам подходишь, смотришь, как они уезжают и чувствуешь, как из тебя что то такое важное уходит». Только они отъехали, смотришь, другая машина подходит, выходят «Ой, отец Илиодор, мы приехали, нам бы устроиться»». И все начиналось по новой.

Он какой-то особенной, тихой, трогательной любовью любил Матерь Божию, говорил о ней всегда очень тепло, добро, постоянно пел молитвословия Ей (ах, как он пел с народом «Царицу мою преблагую…» или особенно им любимое «Агни Парфене» (Мария Дева Чистая…), покупал огромные букеты и носил Ей – к ее иконам, в Ее часовни. 

Отец Илиодор очень любил святыни, святые места, источники. Если ехать из Оптиной, то не доезжая Перемышля справа от дороги стоиткрохотная часовенка святителю Николаю. Он всегда просил остановить машину, выходил, ставил и зажигал около нее свечи, пел тропарь святителю, кадил и только потом разрешал ехать дальше. В любую погоду окунался в святые источники (однажды под Подольском он на моих глазах окунался в 27-градусный мороз).

В последние годы он нередко ездил в Иерусалим, Бари, на Афон, откуда всегда привозил и раздавал сувениры – книжки, открытки, фигурки, святыньки. Однажды он стал звать меня с собой, я отказался, сославшись на то, что плохо переношу самолёт. Он засмеялся и, приблизившись ко мне, тихо сказал: «Я тоже боюсь. Как лечу, всегда запасные штаны беру с собой». Но летал, положившись на Бога и Матерь Божию и пел в самолете пасхальные песнопения.  

Продолжение следует.

Продолжение:

Рядом с ним все время совершались маленькие чудеса. Однажды я поехал в Оптину в разгар переселенческих хлопот – я переезжал от родителей, занял денег на благоустройство (3000 долларов) и эти деньги оказались со мной, когда я поехал в монастырь (в суматохе забыл выложить). Мы встретились с Илиодором и поехали в Клыково, к могиле матушки Сепфоры, которую он очень почитал. У ее могилы он долго молился, о чем-то с ней разговаривал, потом мы пошли назад к воротам.

Пока шли, отец Илиодор поделился мечтой - очень хочет поехать в Иерусалим, есть возможность, но нет денег. «Сколько нужно», - спросил я. «3000 долларов», - ответил он. Я вынул деньги и отдал ему. Мы обнялись и он, счастливый, рассказал, что просил сейчас матушку помочь ему уехать в Иерусалим и вот... Я вернулся домой, понимая, что теперь моим планам на благоустройство не сбыться еще долго, да и долги надо как-то отдавать. Но… В тот же вечер отец за ужином сказал: «Мы тут за несколько лет скопили кое-что, тебе сейчас нужно, возьми» - и дал … 9000 долларов, после чего я вспомнил, как Илиодор однажды сказал: «В банке у Бога самый высокий процент».

В другой раз я накупил много книг, но никак не находил время их прочесть, они лежали у меня в комнате большим штабелем прямо за диваном, на котором я спал. Ложась на диван, я покрывал их простыней и клал на них ноги. Мысль об этих книгах не давала мне покоя и как специально, во время очередного визита в Оптину заговорили о книгах, отец Илиодор иронически посмотрел на меня и вдруг сказал: «Инок Мних имел много книг, спал на них и не знал, что в них». Пришлось срочно читать.

Один из моих студентов, который постоянно с нами ездил в Оптину, увлекся мистикой, потом масонством и ездить перестал. Во время очередного визита Илиодор спросил, где этот студент. Я уклончиво ответил, что, мол, не нашел времени, не смог поехать. Но Илиодор уверенно сказал: «Нет, это его старцы не пускают».

Его тонкое, врожденное, глубокое чувство юмора помнят все, кто встречался с ним. Хорошо известна история, когда он на предложение какой-то женщины взять яблоко, отказался со словами: «Одного уже угостили…». В другой раз при мне он в присутствии нескольких человек говорил с какой-то женщиной, которая никак не могла понять элементарные вещи, переспрашивала, несколько раз возвращалась к тому, что уже было сказано. Наконец, отец Илиодор после очередного вопроса сострадательно посмотрел на неё, улыбнулся и сказал: «Да умножит Господь твою мудрость, матушка…», сделал паузу, вздохнул и продолжал «… и наше терпение».       

Окончание:

Он постоянно раздавал «утешения» - конфеты, печенье, иконы, свечи, книги, просфоры и часто нам говорил: «Не сидите дома, не отдыхайте. Появилась минутка – пошли в магазин, купили яблок, конфет, пошли в ближайшую больницу, раздали… Образовалось время – купили еды, вещей, пошли в приют – раздали». «Взяли…пошли… раздали» было постоянным рефреном в его разговорах.

Сам он особенно любил раздавать нательные кресты, всегда спрашивал, есть ли нательный крест и тем, у кого не было («дома в шкафу, в столе остался»), тут же давал и сам иногда надевал, объясняя, что «крест называется не настенный, не гардеробный, на шкафный, а нательный. Нательный! Почему? Потому что должен быть на теле!»

Однажды я в шутку попытался остановить этот поток благодеяний, изливавшийся на нас, но он сурово прервал: «Не мешай мне делать добро». 

Он вообще раздавал все, что получал. Я долго думал, что привезти ему, что бы он не отдал и заказал икону мучеников Феофила и Илиодора, куда вставил частицы мощей. Он был очень тронут и обрадован.

Это была наша последняя встреча…

Сегодняшнее Утро Z.

🔴Разговор с Ольгой Александровной Бухановской, психиатром, главным врачомЛРНЦ «ФЕНИКС» о патологиях психики преступников и возможностях борьбы с этими патологиями.

⭕️УТРО Z на СоловьёвLIVE

С 7.00 до 9.00

🎙в студии -

🔴БОРИС ЯКЕМЕНКО🔴

СИТУАЦИЯ В РОССИИ И МИРЕ

⚡️Сегодня в программе:

■ Антимигрантские законы.

■ Языковые патрули на Украине.

■ Язык без правил - новые правила Украинской мовы.

■ Израиль против Ирана.

■ И другое.

В ГОСТЯХ:

🔴Сергей Веселовский, автор и ведущий программы «Политотдел».

🔴Анатолий Матвийчук - Главный редактор информационного агентства AnnaNews.

🔴Игорь Матвеев, кандидат исторических наук, доцент кафедры международного бизнеса Факультета международных экономических отношений Финуниверситета при Правительстве РФ.

📺Телеканал СоловьёвLIVE смотрите на бывших частотах Euronews, в Смарт ТВ, в приложениях Смотрим и Winkа, а также в телеграм https://t.me/SolovievLive

В Грузии завершилась официальная часть выборов.

Есть победитель.
Есть проигравшие.
Это нормально и закономерно.

Первый празднует - и это правильно.
Вторые - клеймят всех и вся и итоги не признают, ссылаясь на данные экзит-пулов, которые давно перестали быть технологическим инструментом электорального анализа, а превратились в откровенно манипулятивный жупел.

Экзитами машут все подряд. И не важно, откуда их достали, что их качество ниже плинтуса, а релевантность смехотворна. Важно, что этими циферками можно шантажировать. А, как они родились на свет, всем пофиг.
Можно даже вообще ничего не измерять, а просто нарисовать ✍️ и…. Раз и готов «глас народа», «воля масс», «украденные голоса», «вас здесь не стояло», «мы здесь власть», «тиграм в зоопарке мяса не докладывают»… в принципе, текст может быть любой. Но особенно подло и мерзко, когда этим экзитпульным творчеством занимаются СМИ.

Но это не важно.
Важно совсем другое.

Будут ли в Грузии недовольные результатом (не граждане, а интересанты конечно же) раскачивать ситуацию и провоцировать вторую, неофициальную часть электоральной процедуры - уличное подведение итогов?

Ответ зависит от масштаба интересов, а они существенны - и шпилька России один из них. От количества пиастров, вкачанных в «недовольство», от качества менеджеров этого самого недовольства, от настроя власти и самочувствия граждан.

Будем наблюдать, надеясь, что ничего плохого не произойдет.

Сегодня день рождения у духовника Оптиной Пустыни архимандрита Антония (Гаврилова).

С отцом Антонием я впервые встретился ещё в 1989 году. Я поселился в недействующем храме Льва Катанского в скиту (там было мужское общежитие) и мне сказали в 6 утра быть готовым. Утром ко входу подошёл худой монах. Это и был отец Антоний.

Справа от скитского храма Иоанна Предтечи было решено выкопать колодец и этим мы и занялись. Меня в первый же день поразила самоуглубленность отца Антония. Работал он без единого перерыва и без единого слова. День наш выглядел так - в 6 утра мы приходили к яме, отец Антоний говорил: «Помолимся». Мы молились и начинали работать. В 16.45 он говорил «Помолимся». Мы молились и шли на службу. Все.

И так дней 10 подряд. 2 слова за день, ни одного перерыва. Только однажды у нас возникла пауза - надо было откачивать воду, а люди с насосом опаздывали. Мы уселись рядом на траву. Отец Антоний молча смотрел себе под ноги и вдруг сказал:

⁃ Сколько же на свете разных букашек.

И опять умолк. Это была единственная «посторонняя» фраза за все дни. Принесли насос, я начал качать воду, отец Антоний взялся за лопату…

Меня ни разу за эти дни не потянуло о чем - то поговорить, задать какие то вопросы. Как в Евангелии от Иоанна «в тот день не спросите меня ни о чем». (Ин.16.23). Мне было все ясно, вопросы были не нужны, все было перед глазами - храм, лето, простое, понятное, нужное дело, короткие слова молитвы и монах - сосредоточенный, ушедший в себя, служащий Богу новозаветно, с лопатой в руке («Лопата его в руке его… Лк.3.17), копающий колодец для Него, Ему приносящий все, что он может.

Эти 10 дней были для меня, пожалуй, лучшей школой труда в жизни, лучшей демонстрацией трудовой этики православного христианства. Труд в молчании, сосредоточении, молитве - и внезапное удивление разнообразию и красоте мира, который ты созидаешь своими руками.

Всякий раз, когда я бываю в Оптиной, я подхожу к отцу Антонию под благословение и вспоминаю те жаркие дни, скит и монаха в подряснике, с лопатой в руке и глубоким, сосредоточенным взглядом, созерцающим Главное.

Разобрались наконец.