Работал-работал, работал-работал, чтоб вечером читать спокойно. Вечер начался — и сразу же дочел некрупный поэтический сборник Дмитрия Данилова Imagine, который уже несколько дней пощипывал понемножку. Кое-чего оттуда знал, но преимущественно новые вещи для меня. Плохо следил за бубликациями, наверное!

Как в свое время высокохудожественно подметил друг Иван, писать о Данилове так и тянет даниловским же стилем, как-то естественно он своей манерой заражает, но я удержусь. Лучше про манеру подробнее: она довольно хитро поэтическая, с ритмическим рисунком явным, с некоторой разговорностью, но не нарочитой, и, главное, с повторами. Повторы и на уровне слов, и на уровне предложений, и целыми блоками текста, и темами из стиха в стих создают чуть ли не народную распевность. Как будто новые смыслы прирастают очень не сразу, а в основном текст на месте топчется, охает, хлопает себя по бокам, головой покачивает.

С покачиванием зыбки, убаюкиванием это дело можно сравнить — и тут то, как говорится, совпадает с тем, о чем: характерна для Данилова тема покоя, покоя и в беде, и в радости, отмены времени. Усугублению темы служат и бессмысленные перечни имен собственных, ряды маленьких незначимых вещей, перемещения с места на место, такого забалтывания. Даже эмоционально нагруженные стихи как-то обезопашиваются раскачиванием строчек туда-сюда, мерно.

Лучший, на мой взгляд, все еще вот этот, с символом веры уж очень совпадает.

Под руку попались сразу две подряд брошюрки супругов Лавровых — уже помянутая «Слушается дело…» (М.: Юриздат, 1962) и «Особо опасен» (М.: Знание, 1964). Во-первых, чувствуется набитая на публицистике рука, многие фрагменты написаны емко, детально, живо. Во-вторых, обнаружил в «Особо опасен» документальную основу для первой же серии «ЗнаТоКов», к которым Лавровы сценарии писали. На экране история называлась «Черный маклер», а в книжке «Чтобы не иметь родственников в тюрьме…» Думаю, полезным будет сверить этот и другие очерки с опубликованными киносценариями, чтоб нагляднее видеть, как советский трукрайм превращается в советский детектив.

В-третьих, подметил, что книжки прямо друг другу противоречат по вопросу: «Можно ли доносить на своих близких, если они совершили однозначное преступление?» Вот что говорится в «Деле»:
«— Допустим, я что-то знаю, — сказал он следователю. — Но не доносить же мне на собственного сына!.. Гражданская совесть? Да… понимаю, конечно… Но ведь я — отец. Поверьте, это страшный конфликт!
— А по-моему, — сказал следователь, — никакого тут конфликта нет. Человек и закон… Отмерло уже все, чем можно было как-то оправдывать такое противопоставление. И если вашего сына отправят в колонию, так поймите же, не в порядке мести за его "художества", а чтобы сделать то, чего вы не смогли, — воспитать человека!
Следователь был молод и резковат. Но в основном он был прав: в нашем государстве истинные интересы личности не могут противоречить интересам общества».

А вот «Особо опасен»:
«…донести на мужа (или на брата, свата), оно, конечно, по-граждански, но есть в этом неприятный привкус. И слово-то самое — "донос" — какое-то нечистоплотное. Впрочем, не в слове дело, а в том, что родственники преступника, зная о его противозаконной деятельности и в то же время продолжая оставаться для него близкими людьми, попадают в психологически сложное положение. Конфликт личного и общественного выступает здесь в острейшей форме. И чаще побеждает личное: стремление укрыть, уберечь от разоблачения человека, связанного с тобой родственными узами. Вправе ли мы считать это просто недоносительством, за которое — в наиболее серьезных случаях — по закону надо судить? Нет. Потому что, повторяем, здесь все далеко не просто. Безоговорочное порицание каждого такого недоносителя было бы излишне прямолинейным вторжением в его внутренний мир».

То ли общеполитический курс сменился, то ли мировосприятие самих Лавровых, то ли цензоры в «Юриздате» в 62-м и в «Знании» в 64-м действовали по совсем несходным принципам.

И еще один важный общетеоретический момент: прямо в финале «Особо опасен» Лавровы формулируют новую, характерную для периода Оттепели концепцию причинности преступлений. Оказывается, дело не только в «гримасах прошлого», но и в ошибках нонешних:
«В развернувшейся борьбе за восстановление ленинских норм руководства, за укрепление социалистической законности были вскрыты серьезные недостатки и в правовой науке. Один из них заключался в том, что определение и анализ причин преступности не шли дальше общих рассуждений о пережитках капитализма в сознании людей. В недавнем прошлом мысль о том, что наши организационные и экономические неполадки способны активизировать эти пережитки в сознании человека и "помочь" ему стать преступником, — сама эта мысль представлялась "скользкой".
Ныне партия прямо и честно указала на неизмеримый не только материальный, но и моральный урон, который могут причинить бесхозяйственность, ротозейство, неорганизованность…»

(окончание см. ниже)

(окончание)

Но и чисто развлекательного тут тоже уйма. Например, снова цитаты стиляжьи:
«Вот образчики высказываний, которые то и дело попадаются в их письмах и дневниках. Желания: "Как можно больше денег, как можно меньше работы", "полжизни за рубашку с пейзажами!" Размышления: "Меняя девиц, разнообразишь свое существование", "родители — чистые туземцы: вчера мать увидела, как мы с Элкой танцевали рок, ушла на кухню и заплакала". Новости: "Боб отколол хохму — выменял сестрины туфли на «Кармен-буги»", "Марго научилась курить". Гордость: "За три дня я пропил пять бумаг!", "на мне русской ниточки нет!"».

***

«Свой стиль жизни, манеру одеваться, свою, с позволения сказать, "философию" они окрестили "чувизмом". Так и писали в письмах: "С точки зрения чувизма…"»

***

«По справедливому замечанию одного из подсудимых, "рок-н-ролл всухую не запляшешь"».

Вывод: всенепременно приобрету, прочту и оцифрую (или отфотографирую хотя бы) остальную криминальную публицистику лавровскую! Дельная очень даже.

Вниманию москвичей: в следующую субботу будут читать стихи многие и многие поэты христианского умонастроения. Я среди них поприсутствую незримо, в виде текстов, которые Иван за меня почитает. Приходите!

Благотворительный поэтический фестиваль «Глоссолалия».

Мы собрали вместе талантливых поэтов, у которых есть отношения со Христом и это выражается в их творчестве.

Вся прибыль с мероприятия будет передана в фонд «Предание».
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Борис Колымагин
Олег Асиновский
Михаил Калинин
Тимур Селиванов (удалённо)
Руслан Венгель
Михаил Свистунов
Сергей Круглов (удалённо)
Иван Щеглов (дебют)
Дмитрий Пименов
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
3 мая, 19:00,
вход free donation,
книжный магазин "Primus Versus".

Уже не в первой антисектантской советской книжке сталкиваюсь с описанием ужаса от крещения в водоеме. Какого-то внятного объяснения не дается, просто почему-то пугает этот ритуал. Прошу помощи с расшифровкой.

Вот цитаты для примера (курсив мой):
«Первой вошла в воду Катерина Стулова. Отец Федор уже стоял в реке. С трепетом повторяла она слова молитвы за пресвитером. Затем он подошел к ней, поддерживая рукой под спину, быстро опрокинул ее навзничь и трижды окунул с головой. Оглушенная водой, Катерина медленно выбиралась на берег.
Ужас охватил Варю при виде этой сцены. Минуту она боролась с желанием убежать, скрыться, забыть навсегда свою клятву… Но она пересилила страх и послушно вошла в мутную холодную воду» (Черменский И. Это случилось в Приволжском. — М.: Госюриздат, 1962).

***

«Дальше все происходило, как в тумане. Агафью Ивановну била нервная лихорадка. Она с трудом понимало, что совершалось над ее спутниками там, за несколько метров от берега. Кто-то назвал фамилию. Очень знакомую. Да это же ее зовут!
Второпях сняла очки. Положила поверх одежды. Шагнула вперед по мокрому песку. Набежавшая волна с тихим плеском коснулась колен. Должно быть, глубина начиналась сразу. Жутко. Дрожал каждый нерв.
— Я не могу дальше, — еле слышно прошептала она. — Я не плаваю.
Рядом оказалась девушка. Добрянская знала ее. Это — сестра Мария. Она протянула руку.
— Шагайте за мной.
Еще несколько ужасных мгновений. Вода уже по грудь. Как холодно! Далеко ли берег?» (Гопченко П. Тайны улицы Южной. — Одесса: Одесское книжное издательство, 1962).

Во втором случае еще можно проинтерпретировать, что женщина утонуть боится. Но с ней же два человека рядом (там ниже по тексту еще пресвитер), держат ее… В общем, какой-то священный ужас, который сработал не в ту сторону.

Готовлюсь к субботней лекции чтением: три брошюры криминальные за сегодня прочел, все из 62-го и все средней паршивости.

В «Совесть приказывает» Самойлова встретилась удивительная новелла про женщину-коллаборационистку. Дама эта послужила при оккупационном режиме в украинском городке, а когда его освободили советские войска, прикинулась невменяемой. После выхода из психиатрического заведения поступила в вуз и там решила охомутать женатого московского профессора на 20 лет старше нее. Несколько лет спустя, после двух-трех безуспешных попыток, уже сама замужняя, заманила к себе профессорскую дочь, вколола ей морфия, а потом в подворотне полоснула ножом по горлу. Когда поймали, снова постаралась сымитировать невменяемость, но не вышло. Удивительный человек!

«Человек споткнулся» Рубежова подарил нас еще одной зарисовкой стиляжьих нравов, с метафизическим намеком и пронумерованными смехами:
«— Фиолетовый свет! Что может сравниться с ним! В нем вся радость жизни, источник вдохновения и душевного равновесия. Мы живем в фиолетовом мраке. Да здравствует фиолетовое настоящее и фиолетовое будущее! — Ромка икнул и опустился на стул. Его поднятая рука с рюмкой дрожала, и водка проливалась на скатерть.
<…>
— Потряска! — провизжала <…> девица. — Рокк! Выдайте рокк! Фролик, — обратилась она к Ромке. — Я хочу сплясать с тобой, со славным представителем трудящейся молодежи.
— К черту труд, — Ромка снова встал. — Я пью за жизнь без обязанностей, за свободу личности, за увольнение по собственному желанию. Пролетария из меня не получилось. Я — меценатствующая личность! Мне потребно искусство. Рокк, Лили! Рокк — это тоже искусство. Живи напропалую! Пейте, ребята! Гимн труду — хохот номер один…
Комната наполнилась такими звуками, словно в ней находился табун лошадей.
<…>
— А если говорить о романтике, то мы немедленно замрем. Сенсация! Попросим Соливона! Слава таланту! Отметим его великолепное чтиво хохотом номер пять!
— Хе-хе-хе, — пронеслось по комнате.
Соливон ослабил расписанный невероятными узорами галстук, расстегнул ворот рубашки, придвинулся к полногрудой Марго, лифтерше из дома работников искусств, и забасил:
— Забыться — вот мечта моя,
Тобою всласть намиловаться
И в незнакомые края,
Слез жгучих горечь не тая,
Уйти под хохот восемнадцать…
Соливон патетически вскинул голову и замер.
<…>
— Выдать туш. Хохот номер три! — воскликнул Мишо и на фоне приглушенного "хи-хи-хи" продолжал: — Это подлинное искусство, оно отвечает требованиям века. Абстракция — вот моя духовная сущность. Она светоч во мгле. Выпьем за абстракцию, которая является нашим электричеством и освещает нам будущее!»

О водобоязни из «Это случилось в Приволжском» уже рассказал, а больше, к сожалению, там ничего особо важного не было.

Рекомендация прелестная, из шести фильмов только два подходят по ключевым словам. А вообще интересно, конечно, что первым делом вылезают ссылки на фильмы, а не на книги, как я предполагал и рассчитывал.

И — нет, Тарковский, не обманешь, я все равно не буду тебя смотреть, лучше уж «Охоту на сутенера».

Примечательную библиографическую находку сделал в брошюре Вадима Монахова «Понял» (1964):
«Потом завертелось: кража — попойка, попойка — кража, пока не опомнился на скамье подсудимых. Нет, он не осудил тогда себя — его осудили. И ни искры раскаяния не вызвал в нем приговор — он и после суда считал, что "у них не убудет", что просто ему не повезло. "Уси крадуть", — повторял он про себя фразу, вычитанную из книги, в которой все герои были причастны к спекуляции золотом и занимались ею долгие годы. Это утешало».

Из какой же книги почерпнул герой очерка свой жизненный девиз? А это, ни много ни мало, запрещенный почти сразу после публикации в 1956 году роман Валентина Иванова «Желтый металл». Официально его изъяли из продажи и библиотек за авторскую ксенофобию, но была и другая причина: слишком уж подробно там описывался процесс нелегальной добычи и перепродажи золота. Искомая цитата из «Металла»:
«Брындык не смотрел на себя, как на человека хуже других. И дурнем себя не считал.
— Уси крадуть, — издеваясь, говорил он, подражая деланой "мове" своего батька».

Получается, подмигивает Монахов друзьям-книгочеям, указывает на уже семь лет как запрещенку, причем где подмигивает? В брошюре с тиражом 100 тыщ экземпляров, которую напечатала «Юридическая литература» — профильное правоведческое издательство. Ай да Вадим, ай да сукин сын!

P. S. По приятному стечению обстоятельств получил из архивов ОРПК экземпляр первого издания «Желтого металла» и вскоре оцифрую.

А вот, пожалуйста, мой профайл со стихом 13-летней где-то выдержки, даже удивительно. Он прозвучит (без моего непосредственного участия) в следующую субботу 3 мая на благотворительном христианском фестивале «Глоссолалия». Заглядывайте!