Forwarded from Камертон
🌕Память... Солдат, беспокойная душа
В летнюю пору его можно было зачастую встретить на бережку нашей речушки Содимы. Высокий, щедрая седина запуталась в волосах. Для своих более чем преклонных лет еще боек на ногу. И удочки на плече неизменно.
— Как здоровьишко, Михаил Иванович? — поинтересуется, приветливо здороваясь со старым школьным учителем Киселевым иной бывший его ученик.
— Спасибо, беспокойства не испытываю! — бодро ответит Михаил Иванович и прибавит шагу, направляясь к любимым местам рыбалки.
Здесь, оставшись наедине с собой да с неширокой полосой речной глади с замершим на ней огоньком-поплавком, думает Киселев свои неторопливые стариковские думы.
Неправда, есть оно, беспокойство-то… Не столько о собственном здоровье — всякое довелось вынести на долгом веку, не привыкать, а больше — о том, как живут-здравствуют малые речки. И не только они. Природа. И нет покоя Михаилу Ивановичу, когда видит он, как из-за чьего-то головотяпства хлещет в прозрачную речную воду мазутный, в радужных блестках, ручей, от нерадивого хозяйствования гибнет лес. Читать далее…
#НиколайТолстиков
В летнюю пору его можно было зачастую встретить на бережку нашей речушки Содимы. Высокий, щедрая седина запуталась в волосах. Для своих более чем преклонных лет еще боек на ногу. И удочки на плече неизменно.
— Как здоровьишко, Михаил Иванович? — поинтересуется, приветливо здороваясь со старым школьным учителем Киселевым иной бывший его ученик.
— Спасибо, беспокойства не испытываю! — бодро ответит Михаил Иванович и прибавит шагу, направляясь к любимым местам рыбалки.
Здесь, оставшись наедине с собой да с неширокой полосой речной глади с замершим на ней огоньком-поплавком, думает Киселев свои неторопливые стариковские думы.
Неправда, есть оно, беспокойство-то… Не столько о собственном здоровье — всякое довелось вынести на долгом веку, не привыкать, а больше — о том, как живут-здравствуют малые речки. И не только они. Природа. И нет покоя Михаилу Ивановичу, когда видит он, как из-за чьего-то головотяпства хлещет в прозрачную речную воду мазутный, в радужных блестках, ручей, от нерадивого хозяйствования гибнет лес. Читать далее…
#НиколайТолстиков
Forwarded from Камертон
Поминальная свеча
Севу Изуверова дразнили «попом». С длинными кучерявыми волосами, вьющейся бородкой, а к сорока — и с подвыпершим изрядно вперед пузцом, он поначалу обижался на насмешников, даже подумывал сменить «имидж»: взять да и забриться наголо «под Котовского». Но в последние годы, когда уже не в диковинку стал колокольный звон, там и сям пробивающийся сквозь шум города, прозвище Изуверову даже льстило, хотя в церковь-то, откровенно говоря, он если и заходил в год раз — то событие.
Сева был ни бомж, ни деклассированный элемент, просто художник-оформитель, неудачник, к годкам своим начинающий со страхом понимать это. Не спасал дело и звучный псевдоним — Севастьян Изуверов, так-то по паспорту гражданин сей значился проще некуда — Александр Иванович Козлов.
Прежде халявных заказов и на предприятиях, и в школах было — море, потом наступил спад спроса, хоть зубы на полку клади, выслушивая попутно монотонные укоризненные причитания жены на одну и ту же тему, что шея у нее — не верблюжья. Сева все-таки приноровился малевать для заведений новых русских барыг всякие вывески и транспаранты, так и жил от халтуры до халтуры. Все супружница, счетный работник, заполучив лишний рублишко, ворчала меньше.
В кладовке многие годы неприкосновенно пылились несколько подрамников с холстами с недописанными картинами. Жена грозилась выкинуть все как ненужный хлам, но в последний момент каждый раз что-то удерживало ее. На всякий пожарный один холст, на котором угадывались очертания маленького домика возле реки, а над избой на высокой береговой круче сияли купола и кресты белоснежного храма-корабля, Читать далее…
#НиколайТолстиков
Севу Изуверова дразнили «попом». С длинными кучерявыми волосами, вьющейся бородкой, а к сорока — и с подвыпершим изрядно вперед пузцом, он поначалу обижался на насмешников, даже подумывал сменить «имидж»: взять да и забриться наголо «под Котовского». Но в последние годы, когда уже не в диковинку стал колокольный звон, там и сям пробивающийся сквозь шум города, прозвище Изуверову даже льстило, хотя в церковь-то, откровенно говоря, он если и заходил в год раз — то событие.
Сева был ни бомж, ни деклассированный элемент, просто художник-оформитель, неудачник, к годкам своим начинающий со страхом понимать это. Не спасал дело и звучный псевдоним — Севастьян Изуверов, так-то по паспорту гражданин сей значился проще некуда — Александр Иванович Козлов.
Прежде халявных заказов и на предприятиях, и в школах было — море, потом наступил спад спроса, хоть зубы на полку клади, выслушивая попутно монотонные укоризненные причитания жены на одну и ту же тему, что шея у нее — не верблюжья. Сева все-таки приноровился малевать для заведений новых русских барыг всякие вывески и транспаранты, так и жил от халтуры до халтуры. Все супружница, счетный работник, заполучив лишний рублишко, ворчала меньше.
В кладовке многие годы неприкосновенно пылились несколько подрамников с холстами с недописанными картинами. Жена грозилась выкинуть все как ненужный хлам, но в последний момент каждый раз что-то удерживало ее. На всякий пожарный один холст, на котором угадывались очертания маленького домика возле реки, а над избой на высокой береговой круче сияли купола и кресты белоснежного храма-корабля, Читать далее…
#НиколайТолстиков