Жизнеопись

Своей жизни исследуя опись,
Составляя еёный синопсис,
Позабудь всякий пейоратив –
Ибо только чумные бубоны
И Бурбоны из старой Сорбонны
Выступают себя супротив.

Но не будет вовек пиитета
Тем, кто помнит, что фита и тета –
Это буква, по сути, одна.
Мемуары твои как банкноты
Вмиг растащат, нагрянув, еноты,
Враз порвут все твои письмена.

Погляди: горделивая поступь
Открывает мистический доступ
С корабля на разнузданный бал,
Где не будет уже ламентаций,
Не воскреснет смешливый Лактанций,
Не одарит улыбкой Баал.

Ты беги от такого оркестра!
Знай: Ореста убьет Клитемнестра
И отменит проклятья закон.
Так беги же от стару и младу,
Точно ты Криштиану Роналду.
Точно ты богоравен – как он.

1

Тебе легко в цвету акаций
Тиранить гонор лже-мессий –
Ты ж бес ментальных липосакций,
Бог когнитивных биопсий.

Тебя не красят, как ни бейся,
Ни блеф, ни золото, ни хмель –
Татуировку эдельвейса
С тебя сведет чумная Хель,

И у помоста-перешейка,
Где ты запрятал саркофаг,
Лежащая там златошвейка
Тебе покажет адский фак.

И ты ей дашь все, что не выдал –
Все то, на что был вечно скуп,
Хоть ты инсинуаций идол
И хитровыделки инкуб.

И с златошвейкою впритирку,
Спаяв с её твою ладонь,
Тебя к себе возьмет за шкирку
Гостеприимчивая Хтонь.

3

Друг мой третий! Прах столетий
Рассыпается вокруг.
Ада плети, рая сети
Рвутся от людских напруг.

Друг мой третий – в винегрете
Мирозданья ты изгой.
Людям этим точно детям
Ты противен как стригой.

Друг мой милый – только силой
Можно потеснить Врага.
Ты же стылый и унылый
Точно масса творога.

Друг нелепый, несвирепый –
Как тростник Паскаля слаб!
С Вечной Девой, как ни требуй,
Не замутишь ты коллаб.

Друг убогий, колченогий!
Знай ни плача, ни скорбя:
Все дороги, все пороги
Неприступны для тебя.

Друг смиренный и презренный,
Выход есть: себе позволь
Дозой пенной внутривенной
Заморозить жизнеболь.

Друг мой хилый! Ну помилуй!
Сколько можно жить скуля!
Стань подобием нуля!
Выход для тебя – земля.
В ней – могила. Путь к ней – мыло,
Табуретка и петля.

Обет

Почию на лаврах как Мельхиседек,
При этом ярюсь как австралопитек,
Полезен не больше, чем третий пилот,
Одет не роскошнее чем санкюлот.

Прожить бы сто двадцать годочков хотя б,
Работать как бездарь и головотяп,
Щемиться по норам и красным углам,
Пред смертью принять алавитский ислам,

Не верить ни горю сиятельных вдов,
Ни тонким листовкам агитпоездов,
Ни людям, клянущимся навеселе,
Ни свежей рекламе «Данон» и «Нестле».

Обет мой таков: не идти в ветврачи,
Конверты вскрывать лишь огнем от свечи,
И вечно читать как блаженную весть
Монтеня «Эссе» и Велецкого «Несть».

Нормальный был год.

Дописал третий том «Маргиналий». Сегодня уже получил корректуру – после праздников начнется процесс книгоиздания. Темпы предзаказа радуют. Вопрос о том, начинать ли четвертый том, пока остается открытым.

Планы по изданиям растут – жаль, что не хватает времени привести имеющийся корпус сочинений в порядок. Но в первом квартале 2024-го будет открыт предзаказ на новую книгу.

Прочел два курса лекций – историко-философский цикл «Системы античной этики» и философский «Онтология: от монизма к дискретности». Второй для меня особенно ценен – излагать историю (даже, в принципе, историю философии) может любой копирайтер средней руки; мыслить от себя гораздо сложнее. В курсе о философии дискретности я (пока в общих чертах) провел всяческие различения в применении к семи сферам существующего. Благодаря этому открылись новые области исследования, которые мне предстоит освоить в ближайшие год-два.

Близок к обнародованию важный проект, связанный с творчеством К. А. Крылова – работа над ним была значимой для меня частью уходящего года.

Впрочем, было нечто более важное, чем стук пальцами по клавиатуре – люди. Друзей и товарищей стало больше – и старых, отношения с которыми были некогда подморожены, и новых.

Что касается общеполитических итогов, главное событие – это отражение первого (и последнего) масштабного наступа на наши западные границы. Усилия 31 одной страны НАТО оказались ничтожными перед доблестью русского солдата. Все, что теперь остается противнику – это циничная утилизация своих стариков и инвалидов (понятно, что это дешевле, чем содержать их) и террор против мирного населения наших городов.

Из минусов отмечу активизацию советской сволочи и усиление охранительства самого низкого пошиба (включающего правовой нигилизм и превратно понимаемый консерватизм) – притом не столько со стороны власти, сколько у рядовых соотечественников. Это тенденция меня как национал-демократа не может не печалить. С другой стороны, это уже пятое или шестое идеологическое поветрие, которое я имел возможность лично наблюдать – потому знаю, насколько быстро меняется «общественное мнение». Как говорилось еще у Эсхила «а народ – он сегодня хвалит одно, завтра будет хвалить другое». Позитивных трендов, впрочем, ничуть не меньше.

Все, пошел открывать брют.
Спасибо, что читаете. С Наступающим!

«112

Естественность христианства. Одна из самых популярных (особенно в неоязыческой среде) претензий к христианству состоит в том, что оно "противоестественно". Об этом писал еще Ницше:

"Христианская мораль – самая злостная форма воли ко лжи, настоящая Цирцея человечества: то, что его испортило. Не заблуждение как заблуждение ужасает меня в этом зрелище, – не тысячелетняя нехватка «доброй воли», дисциплины, приличия, мужества в духовном отношении, которая обнаруживается в его победе: меня ужасает отсутствие естественности, тот совершенно чудовищный факт, что сама противоестественность получила в качестве морали высочайшие почести и осталась висеть над человечеством как закон, как категорический императив!.. До такой степени ошибаться – не поодиночке, не каким-нибудь народом, но целым человечеством!.. Учат презирать самопервейшие инстинкты жизни; выдумали «душу», «дух», чтобы посрамить тело; в условии жизни, в половой любви, учат переживать нечто нечистое <...>".

В XIX веке можно было так думать. Можно было видеть в долговечности христианства лишь следствие "засилья попов" и верить в то, что как только официальную церковь оттеснят на обочину, вероучение сойдет с исторической арены.

Однако последний век показал ошибочность гипотезы о искусственной, внешней причине устойчивости христианской религии. Христианство абсолютно антихрупко и беспримерно адаптивно. И подходит каждому, кто захочет его воспринять: христианский гуманизм – пожалуйста, христианский национализм – получите-распишитесь, христианский социализм – берите два. И никаким внешним диктатом сие не объяснить.

Можно ли назвать мировоззрение, которое откликается самым разным людям вопреки всему и вся (историческим катастрофам, светскому образованию, достижениям теоретической и практической науки) – противоестественным? Нет. Получается, что оно как раз естественно (иначе бы оно не выжило). Гораздо более естественно, чем то, что обычно понимается под этим термином – например, чистый гедонизм. Путь к нему куда более труден, чем к аскетизму. Равно как путь к атеизму куда тернистей, чем к вере. Природа мешает.

Следовательно, чисто эмпирическим путем должно прийти к выходу о том, что противоестественной является сама концепция естественности в ее прежнем понимании: у человеческого вида (по крайней мере, у существенной его части) иное естество. Христианский дуализм, противопоставляющий духовное якобы естественному, тем самым льстит нашему подлинному естеству: "мы поднялись над природным!". Нет, не поднялись, а пошли у него, природного, на поводу.

Забавно тут и то, что впервые "душу", "природу" и "христианство" ("anima naturaliter christiana") объединил в одном предложении Тертуллиан – автор, веривший в телесность, а значит в естественность души».

«Бюджетники

Одна знакомая постоянно жаловалась на то, что на работе ей срезают зарплату: "Сказали, что в следующем месяце система мотивации изменится – короче, будет жопа". Подобные разговоры она вела каждый месяц. Если сложить все эти жопы в ряд, ее зарплата давно уже должна была пробить ноль и уйти в минус.

То же касается отечественного образования, здравоохранения и культуры. Люди, причастные к этим сферам, годами говорят о том, что все пропало: всюду недофинансирование, кадровый голод и деградация ("вот теперь они уж точно всё окончательно добьют – будущие поколения останутся ни с чем"). Я слышал об этом в девяностые, нулевые, десятые и продолжаю слышать сейчас.

Судя по всему, у работников соответствующих отраслей нытье и алармизм входят в должностную инструкцию».

Те, кто был подписан на Алексея, но вдруг сегодня потерял его (знаю, что у нас сотни общих читателей), могут восстановить подписку по ссылке ниже.

К счастью, Лёша смог найти и сохранить семилетний архив своих записей.

Для тех, кто не был ранее подписан, скажу, что "Быть" - это новейшая энциклопедия религий, а потому ее стоит читать вне зависимости от убеждений.

P.S. Неравнодушных админов попрошу сделать репост лёшиного сообщения, чтобы оповестить аудиторию.

У Господа невероятное чувство юмора

В этот Рождественский сочельник размышлял о том, что делать с каналом в новом году. Какие поставить для себя цели, как вести его дальше и вот это всё. Размышлял, размышлял и случайно (случайно ли?) удалил канал целиком, вместе со всеми подписчиками и постами за 7 лет его существования.

Так планы и цели образовались сами собой и возвращают к названию канала: Быть. Быть и благодарить Господа за всё, что Он приносит в нашу жизнь, особенно, если это возможность в чём-то начать всё с самого начала и с чистого листа.

С наступающим Рождеством Христовым, если вы празднуете его сегодня, с Крещением и Богоявлением Его, если вы живёте по Западному календарю или со всеми тремя праздниками сразу, если вы чадо Армянской Апостольской церкви!

«120

"Жажда духовная". Князь Мышкин, узнав, что дорогой ему человек внезапно последовал за иезуитом и перешел в католицизм, разразился весьма любопытной мыслью:

"И не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет требовать искоренения веры в бога насилием, то есть, стало быть, и мечом! Отчего это, отчего разом такое исступление? Неужто не знаете? Оттого, что он отечество нашел, которое здесь просмотрел, и обрадовался; берег, землю нашел и бросился ее целовать! Не из одного ведь тщеславия <...> происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу <...>! И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак и не замечая, что уверовали в нуль. Такова наша жажда!".

Одна из главных проблем русского сознания (по крайней мере, у людей образованных) состоит в том, что политическим и религиозным идеям оно придает слишком большой вес. Часто русский человек только и делает, что ищет тот "берег", о котором говорит Мышкин. Можно назвать это "жаждой", но в сути это совсем иное – это социальная дефектность. Человек не может и не умеет найти себя в "малых группах" (в семье, в профессии, на службе), а потому стремится примкнуть к "большой идее".

Помню, мне было года четыре, когда один из взрослых решил показать мне фокус. Я удивился увиденному, но методом осмотра предметов и перебора вариантов нашел, в чем подвох. Разумеется, я был разочарован – ведь ждал фокус-чудо, а получил фокус-обман. "Так нечестно – а можете показать мне настоящий фокус?". Мне объяснили, что «настоящих» фокусов не существует. Слава богу, что объяснили – с тех пор я к ним равнодушен (хотя ловкость рук фокусника уважаю). У многих наших людей не было подобного опыта – они думают, что существуют настоящие фокусы. Они верят в чудо – причем не в какое-то религиозное чудо, а в самое банальное – например в то, что можно жить припеваючи, стабильно выигрывая у букмекера. "Надо схему понять". На поиск этой схемы у них уходят все время и все деньги.

То же и жаждой духовной: "Рецепт всеобщего преобразования жизни есть – надо только найти его". Вот люди и прибиваются ко всяким лекарям "боли духовной": всё "не замечают, что уверовали в нуль", всё ждут, что им фокус покажут».

Последние комплекты «Маргиналий» в твердом переплете

Друзья!

Получил макет третьего тома «Маргиналий» – получилось очень симпатично.

До сих пор действуют предзаказы на книги в твердом переплете. Возможность высылать покупателям первые два тома сохраняется потому, что их тиражи я заказывал с запасом (т.к. изначально понимал, что в серии будет минимум три выпуска).

Однако благодаря вашей активности запасы почти иссякли, а допечатка твердого переплета сейчас нецелесообразна.

В общем, остались 8 последних комплектов – если вы планируете их заказать, прошу поторопиться. После их реализации книги будут доступны только в мягкой обложке.

Кстати, на такой формат тоже открыт предзаказ – 3 тома стоят всего 1500, что сильно дешевле, чем в магазинах.

(Для патронов высших тиров, еще не истребовавших первые два тома: для вас экземпляры в переплете зарезервированы и проданы не будут)

Итого:

Трехтомник в переплете (2000р)
Только третий том в переплете (1000р)
Трехтомник в мягкой обложке (1500р)

Жду ваших заказов!

«...Все мы пытаемся отразить во внешности то, чем мы являемся или хотим являться – так мы показываем себя миру, так мы заявляем о том, кто мы такие. Мы стремимся выразить себя через внешние атрибуты, каждый из которых несет определенный посыл. В этом смысле совершенно абсурдны высказывания о том, "главное то, что внутри, а не что снаружи". То, что у нас снаружи, мы определяем изнутри – и хорошо понимаем, что именно хотим о себе сказать. Имидж (то есть буквально образ, изображение) – это как раз демонстрация того, какими мы хотим быть. И неслучайно, что когда человеку советуют сменить имидж, то говорят не только о внешнем изменении, но и о внутреннем. "Смени имидж" – в том числе значит "поменяйся изнутри", "измени отношение к себе".

Поскольку мы не можем носить на себе баннер с перечислением своих внутренних особенностей, таковым становится имидж, состоящий из конкретных знаков. Если брать мужчин, то самыми очевидными знаками являются: прическа, растительность на лице, стиль одежды, аксессуары, татуировки (или их отсутствие), речь, мимика, пантомимика и некоторые другие (например, личный транспорт). У женщин примерно то же самое (кроме растительности на лице) плюс макияж. И каждый элемент что-то о нас говорит – точнее, с помощью каждого из них мы что-то хотим о себе сказать. Я взрослый или вечно молодой, я серьезный или романтично-легкомысленный, я основательный или рисковый, я жесткий или мягкий, я карьерист или свободный художник, я религиозный или светский, я левый или правый.

Перед нами большой выбор таких знаков. Какие часы носить – электронные или механические? Бить ли татухи? Носить спортивную одежду или придерживаться консервативного стиля? Ездить на байке, седане, джипе или самокате? Говорить жестко или подчеркнуто вежливо? Все зависит от того, какой знак мы посылаем миру – точнее, как мы желаем быть обозначены. Так мы стремимся найти тех, кто кому наш образ покажется привлекательным. Но и мы, со своей стороны, также стремимся найти в других то, что кажется привлекательным нам – то есть каждый раз сопоставляем явленный нам образ с тем шаблоном, который у нас уже сформировался.

Симпатии и антипатии формируются очень быстро – при сопоставлении образов. "Мой человек / не мой человек". Это касается и поиска друзей, и возлюбленных, и единомышленников. Но поскольку влюбленность влечет за собой особенно сильные эмоции, то мы как-то забываем о том, что занимались сопоставлением.

У женщин это забывание случается почаще. "Не могу понять, что я в нем нашла, это же вообще не мой типаж". Хотя и у мужиков бывают схожие стенания: "Хоть убей не знаю, чем она меня зацепила". Если немного раскрутить, то все окажется предельно просто – разочарованный влюбленный относительно быстро вспомнит, что именно в него попало – то есть на какие знаки он обратил внимание, посчитав их субъективно значимыми <...>».

«124

Социальный детерминизм.

1. "Он помешан на экономии – это понятно, ведь он из бедной семьи".
"Он сорит деньгами – это понятно, ведь он из бедной семьи".

2. "У него проблемы с алкоголем – естественно, у его отца тоже была тяжелая зависимость".
"Его воротит от одного упоминания об алкоголе – естественно, у его отца была тяжелая зависимость".

3. "Его воспитывали в очень религиозной семье – поэтому он и стал истово верующим".
"Его воспитывали в очень религиозной семье – поэтому он и стал атеистом".

И ведь до сих пор есть те, кого подобные объяснения устраивают. Shame».

----

Друзья, осталось два последних комплекта «Маргиналий» в твердом переплете. Если вы планировали заказывать, но откладывали, то самое время претворять планы в жизнь.

Трехтомник в переплете (2000р)
Только третий том в переплете (1000р)

«...Зачем же Кюстин согласился стать автором настолько лживой и гнусной книжицы? Ведь одно дело – понимать необходимость грязной работы, а другое – добровольно браться за нее. Полагаю, все достаточно просто: его репутация уже давно была загублена. Дело в том, что де Кюстин был гомосексуалистом – это стоило ему карьеры дипломата и положения в обществе после одного неприятного казуса: его нашли голым на улице. Де Кюстин решил вкусить плоти какого-то солдата, но по дороге к нему был ограблен. Судя по всему, сообщниками того солдата – это явно была схема – наш герой попал в "медовую ловушку". Об этом узнала публика, и положение де Кюстина стало не слишком завидным. Пришлось путешествовать, шпионить и гнать дезинформацию.

И уже не в первый раз – ведь до того этот ценитель юношества написал подобную же книгу об Испании – которая, по удивительному совпадению, также была монархической и находилась в крайне непростых отношениях с Францией. Саму книгу я не читал, но вот что пишет о ней американский дипломат и славист Джордж Кеннан:

"[В] 1838 г., с вопиющим опозданием вышла в свет его четырехтомная книга об Испании – ведь путешествие в эту страну он совершил уже семь лет назад. С тех пор там уже сменился образ правления, и многое в книге явно устарело. Кюстину пришлось даже изменить название, чтобы подчеркнуть ее исторический аспект, и на титульном листе значилось: "Испания при Фердинанде VII". Несмотря на подобное отставание, книгу сравнительно хорошо приняла критика, во всяком случае, лучше, чем все его прежние труды".

Странное дело – каким образом книга об Испании может устареть за несколько лет? Вы снова будете смеяться: дело в том, что новая правительница соседней страны поддерживалась Францией, в то время как Россия и другие страны Священного союза поддерживали другого претендента на испанский трон. Проще говоря, де Кюстин писал свой труд тогда, когда Испания еще была врагом и изменил название к моменту публикации, потому что Испания уже стала другом.

А теперь самое главное – о чем, собственно он там писал? Вновь послушаем Кеннана:

"[Де Кюстин] был в высшей степени западным человеком. Все его вкусы и интересы, его религия и политические убеждения, все это имело глубочайшие корни в истории и культуре его родной Франции и даже больше того – в традициях Католической церкви и Римской империи. Но Испания, по его собственному признанию, лишь отчасти принадлежала к Европе. Это путешествие явилось для него первым соприкосновением с неевропейским миром. Он и сам вполне осознавал это и весьма чувствительно относился ко всему, что отделяло Испанию от известного ему мира. Успех в выявлении и описании подобных различий и побудил его использовать этот свой талант в другой полуевропейской стране – России. Он так и написал в книге об Испании, признавшись, что ему было бы интересно сравнить Россию и Испанию, эти оконечности Европейского континента, связанные с Востоком более, чем какая-либо другая страна в Европе".

Еще раз вдумаемся: Испания, по Кюстину, тоже неевропейская страна... Испания, понимаете? Стоить ли дальше рассуждать об авторе "России в 1839 году"? Нет, потому что перед нами совершенно откровенный лжец и негодяй, согласившийся быть таковым из-за сексуальных скандалов. Кстати, перед поездкой в Россию он сожительствовал с беглым (из России и от России) польским аристократом и законченным авантюристом Игнацием Гуровским.

Как символично – два представителя наций, противостоящих России (польское восстание провалилось незадолго до поездки де Кюстина), объединили свои патриотические и половые предпочтения для очернения Российской империи <...>».

«...Мы формируемся в убеждении в том, что у нас есть прочные опоры, и что есть те, кто наверняка знает, как все устроено на самом деле. Старшие родственники, политики, ученые, религиозные деятели – все они знают то, чего не знаем мы. Что ж, может быть, знают. А может быть и нет. Ведь они такие же люди как и мы – и потому могут ошибаться. Но означает ли принцип всеобщего сомнения необходимость отрицания всего и вся? Нет – в заведомом безверии не больше доблести, чем в заведомом доверии.

О том, насколько трудно реализовать потенциал независимого мышления, говорит элементарный факт: философия – исторически единичное явление, имеющее четкую пространственно-временную локализацию, а именно Грецию VII-VI веков до нашей эры. Именно там и тогда, во-первых, формируется натуралистическая (то есть не прибегающая к сверхъестественным объяснениям) картина мира и, во-вторых, под ее воздействием возникают комплекс умозрительных дисциплин и рациональная моральная теология, эмансипированная от груза каких-либо традиций. Ни до, ни после собственной (никак не связанной с греками и/или их наследниками) философии не было ни у одного народа. И даже нации, веками пребывавшие в тесном соприкосновении с "философскими" соседями, нередко не выдвигали из своих рядов ни одного философа. За примерами не нужно ходить далеко – русские не имели оригинальной философии как минимум до второй половины XIX века. Но дело даже не в философии как дисциплине – и в формате вольнодумства на нашей почве рассматриваемый тип мышления дал не слишком много плодов (кстати, вольнодумство – это наиболее точный синоним философии).

К слову о русской философии. Даже в лице не последних своих представителей она обнаруживает проявления нефилософского сознания – вот что писал, к примеру, Бердяев:

"Философ неверующий есть существо с очень суженным опытом и горизонтом, сознание его закрыто для целых миров. Философское познание его очень обеднено, он принимает собственные границы за границы бытия. Бестрагичность неверующего философа очень трагична. Свобода неверующего философа есть его рабство. Под верой же мы разумеем раскрытие сознания для иных миров, для смысла бытия".

Тут комментировать – только портить: господин Бердяев не понимал предмета, которым занимался. И это, опять же, не худший отечественный мыслитель – и все-таки он был убежден в необходимости иметь принимаемые на веру, принципиально внеразумные опоры <...>».

«...Никакого "кшатрийства" в Эволе, конечно, не было – это типичный романтик (в смысле идеала романтизма, а не пения серенад) и одинокий декадент, это самое одиночество эстетизирующий. Кшатрий (чиновник, аристократ) не может быть одиночкой – это командный игрок, а Эвола – дай ему среднюю должность (в том числе военную) с умеренной ответственностью – быстро бы все бросил и свалил в свои любимые горы. Он мог бы быть солдатом, но офицером – никогда. Потому что тот, кто слишком интересуется собой, мало пригоден к господству. Эвола – творческая натура: недаром он в молодости писал абсурдистские стихи и дадаистские картины.

Избранная нами цитата ["Мир может существовать только как "мой" мир. Если бы также существовало что-то еще, что-то "объективное", я никогда не смог бы его понять"] доказывает этот тезис. В ней Эвола идет дальше, чем большинство "антитрадиционных" философов – дальше Декарта, дальше Беркли, дальше Канта – он утверждает "Я" в качестве единственной подлинной реальности. К слову сказать, Генон терпеть не мог Декарта – за то, что тот отправной точкой философствования взял сознание, а не трансцендентную реальность. Но для Декарта это был лишь метод – на самом деле он был объективным идеалистом, стремившимся доказать существование бога и мира логическим путем (и в этом следовавшим Платону, неоплатоникам и схоластам).

Для Эволы же мир, в общем-то, не имеет значения – он во всех произведениях ищет не истины, а самого себя. А если автор более занят собой, нежели реальностью – значит, у него кризис самоидентификации. Проще говоря, он не понимает себя и потому с удовольствием ныряет в солипсизм – что несколько странно для приверженца Абсолютных Истин, за которые насмерть стоял геноновский традиционализм. Потому-то я и утверждаю, что Эвола – никакой не традиционалист, а экзистенциалист и декадент. Просто он нашел выход из многолетней болезненной саморефлексии в ни к чему не обязывающем традиционалистском эклектизме. <...>

Всякий раз, когда он пытался уходить из экзистенциального в социально-политическое, получалось так себе. Если "Языческий империализм" (1928) еще читается бодренько, то от послевоенных "Людей и Руин" (1953) клонит в сон сильнее, чем от созерцания велогонок. Помню свое разочарование от этой книги – когда она только вышла (кажется, это был 2006 год), я прям гонялся за ней. Вообще, в моей юности Эволу почти не печатали, если не считать полусамиздатовских книжонок в переводах Александра Дугина, которых, впрочем, было не достать. Единственным исключением была шикарно оформленная работа "Оседлать тигра", вышедшая в издательстве "Владимир Даль" (2005). Я до сих люблю эту книгу – хотя, возможно, у меня это чисто ностальгическое <...>».

«...Мамлеев прав: Россия – один из главных объектов русской философии, а "что такое Россия" – один из главных ее вопросов (в другом месте того же произведения он говорит, что "тайное присутствие русской идеи, хотя бы в ее неожиданно-скрытой форме, чувствовалось практически в любых течениях русской философии"). И это беда. Беда не только русской философии, но и всего нашего культурного пространства – от искусства до политики. Потому что вопрос "что такое Россия" (как и многие другие, вытекающие из него) – это не философский вопрос. Идеологический, политологический, политический, этнический, исторический, экономический, культурологический... да хоть минералогический, но не философский.

Казалось бы, философия – свободная дисциплина, а потому в лице конкретных своих представителей вольна беспрепятственно определять свой предмет. Так почему бы не выбрать Россию или Русскую идею или русское в качестве своей предметной области? Потому что Россия – это а) эмпирически данная б) индивидуалия (единичная "вещь", "первая сущность" Аристотеля), а философия при всем многообразии своих объектов все же занимается универсалиями (понятиями, служащими для наименования, описания, конструирования множества отдельных вещей).

Так, философия математики имеет право на существование, философия числа – тоже, а философия числа 12 как индивидуалии – нет. "Что такое 12?" – "12 – это 12, тут не о чем говорить". Философия химии существует, а философия свинца, а тем более "вот этого вот куска свинца" – нет. Отдельные вещи не имеют определений (эту истину также открыл Аристотель) – их можно только описывать, но определять и, тем более, возводить же в ранг идей – нет.

Поэтому философия политики существует, философия государственности – тоже, наверно, а вот философия России [как индивидуалии] – невозможна. <...>

То, что русские философы думали о России – это прекрасно. Плохо то, что они думали о России именно как философы. Наверняка многие наши сварщики тоже думают о России – но представим, что было бы, если бы они стали рассуждать о судьбах Отечества в духе того, что "у нас еще много чего не сварено: как только все сварим, наступит счастье". Мы бы сказали, что это профдеформация. Так вот, у философов – своя профдеформация: они думают, что владение рядом универсалий делает их компетентными в отношении индивидуалий. Это не так, совсем не так <...>».

Мне нравятся маргиналии Велецкого, они иной раз намеренно провокативны, с нацеленностью на то чтобы именно спровоцировать мысль в проницательном читателе, который, быть может, даже и не настроен на это. Вот одна из таких маргиналий.

Отчего вопрос о России, о русской идее не может быть философским вопросом? Только оттого, что нет такого же зеркального вопроса об американской идее? ну это же не научный подход. Нет и нет, подумаешь. Много где чего нет.

Оттого что Россия - "индивидуалия", а не универсалия? Ну так у Мамлеева в этом и вся соль, что за эмпирическим, индивидуальным существованием России угадывается некий иной, вечный, универсальный образ России, то, что Ю.В. называет Россией Вечной. И эту интуицию никак нельзя проигнорнировать философии, иначе какая это философия.

И потом, любой политический вопрос и тем более идеологический имеет под собой философский фундамент и при серьезном рассмотрении может открыть философский горизонт. Иначе философы просто не смогли бы предпринимать где-либо какое-либо действие, будь то политика, война, даже наука. И не было бы никаких поездок Платона на Крит, никакого социальной активности Сократа, никаких методик Ильенкова и т.д. Потому что это всё были философские действия.

Вот есть Россия - как сложная и огромная страна, государство-цивилизация, цветущая сложность, Русский мир, Открытый русский космос. Очевидно, что вопрос о такой величине - вопрос философского характера. Не ставить такой непростой, неклассический философский вопрос все равно что расписываться в предвзятом, уставшем от всего и ограниченном догматизме.

https://t.me/velnotes/960

Отзыв коллеги Коробова-Латынцева содержит важные тезисы, которые нуждаются в комментарии. Поскольку мой текст в Телеграме представляет собой лишь визитку опубликованной на Бусти маргиналии, для начала следует дать еще несколько выдержек, а потом перейти к выдвинутым Андреем положениям.

---

«То, что русские философы размышляли о русском, мне и симпатично, и близко с чисто эмоциональной точки зрения. Мне нравится то, что для отечественных интеллектуалов судьбы родины всегда были важны. Более того, индиффирентность к данному вопросу мне автоматически кажется подозрительной: я рос во времена тотального национального нигилизма, а потому остро воспринимаю не только русофобию, но даже беззлобное космополитическое равнодушие к Отечеству – в том числе когда речь идет о представителях иных народов и времен, например:

«Отказавшись от всего, [Анаксагор] занялся умозрением природы, не тревожась ни о каких делах государственных. Его спросили: «И тебе дела нет до отечества?» Он ответил: «Отнюдь нет; мне очень даже есть дело до отечества!» – и указал на небо».

Такая жизненная позиция мне и непонятна, и неприятна («и указал на небо» – фу) – уж тем более тогда, когда речь идет о русском авторе.

Однако. Вопрос о России (ее сущности, истории, предназначении и т. п.), поставленный в качестве философского, не только бессмыслен, но и чреват серьезными негативными последствиями для нации и государства. Любая задача должна решаться адекватными методами и адекватными инструментами – иначе мы не только не находим удачные решения, но и находим неудачные. Соответственно, национально-государственные проблемы с помощью философии не решаются и решаться не могут – их преодоление подменяется высокопарным пустословием.

Политика требует прагматического подхода и, что самое главное, она направлена на конкретное благо конкретных людей. Безопасность, благосостояние, образование, технологическое развитие, налообложение никак не могут быть правильно организованы исходя из книжных красивостей вроде «Святой Руси» или «богостроительства» или «ноосферы» или «византизма» или или.

Важно сказать и о том, что нация состоит из обычных людей с весьма тривиальными интересами – и власть, существующая на их налоги, должна блюсти их, именно их, интересы. А не грезить «Русской идеей» – набором бессодержательных фантазий, авторы которых зачастую не управляли не то, что губернией, но даже кондитерской лавкой».

---

Теперь перейдем к тезисам уважаемого коллеги.

1. Про интуиции Мамлеева:

Игнорировать интуиции философу не стоит, но стоит игнорировать эмоции. Потому что они – дурные спутники философского познания. Они лишь уводят нас в мир художественных образов, приятных сердцу, но бесполезных для трезвого рассуждения и выработки практической стратегии.

2. Про невозможность действия без философии:

Если бы каждое наше действие требовало философского фундамента, мы бы никогда не действовали, а только рефлексировали. Философам следует учиться у людей практического склада, которые не «подводят базу», но при этом действуют рационально и эффективно. В том числе и в политике – здесь уместно привести цитату Освальда Шпенглера:

«Пусть себе Платон и Руссо <...> строят свои абстрактные государственные здания – для Александра Македонского, Сципиона, Цезаря, Наполеона, для их замыслов, битв и постановлений это не имеет решительно никакого значения. Пусть себе первые разглагольствуют о судьбе, вторым довольно того, что сами они – судьба».

3. Далее, Андрей пишет: «Вот есть Россия – как сложная и огромная страна, государство-цивилизация, цветущая сложность, Русский мир, Открытый русский космос».

Такие высказывания вновь уводят нас из реального мира в пространство метафорики. Допустим, что Россия – не цветущая сложность, а отцветшая простота, и не открытый космос, а закрытый хаос. Неужели для обычного русского человека что-то меняется? Уверен, что нет – наличие или отсутствие литературных эпитетов в отношении Отечества никак, на мой взгляд, не может мешать нам любить своих соплеменников, желать им блага и действовать исходя из общих с ними интересов.

В продолжение темы России в русской философии – важные и ценные замечания (раз, два и три) от автора канала «Е-нутрия».

По персоналиям согласен не всегда – в частности, теологические изыскания ряда дореволюционных авторов органично вошли в канон «Русской идеи», придав ей раскритикованный мной трансцендентный характер (так, упомянутое коллегой соловьевское «Оправдание добра» подчеркнуто антинационально). Да и многие философы, которые, по мнению «Е-нутрии», занимались проектом модернизации России, по мне так уходили в чудовищную архаизацию (одна неоплатоническая софиология чего стоит).

Но в одном существенном тезисе автор прав: академическая русская философия, занимавшаяся традиционными для Запада вопросами, часто остается вне фокуса внимания историков отечественной мысли.

Не могу сказать, что в этом академическом наследии что-то меня сильно поразило, но вполне допускаю, что мог пропустить нечто важное. Дело в другом: «университетская» мысль хороша своей трезвостью. Помню, в завершении курса «Ницше: судьбы Европы», прочитанного полтора года назад в лектории «Нефиктивное образование», рассказывал про русскую рецепцию Ницше. Начал с первых отечественных публикаций (работ Преображенского, Лопатина и Грота) и был удивлен тому, насколько они содержательнее и логичнее вольных (и это мягко сказано) рассуждений более известных современному читателю авторов – Н. Федорова, В. С. Соловьева, Франка, Шестова, Бердяева и некоторых других. И это не говоря о совершенно несусветных интерпретациях Андрея Белого, Вячеслава Иванова и Мережковского.

Коллега прав и в том, что искажение образа русской философии произошло из-за катастрофы 1917-го. Думаю, что если бы Россия не исчезла с политической (и интеллектуальной) карты мира, нормальная академическая философия спокойно развивалась бы в тесной связке с западноевропейской.

При этом, глядя на дореволюционную мысль, важно иметь ввиду различение, однажды проницательно введенное замечательным современным философом Александром Ветушинским: есть «философия в России», а есть «русская философия» – последняя как раз и занималась темой России. И занималась активно, негативные последствия чего мы наблюдаем по сию пору.