Друзья!
Сегодня мне 37 – возраст, когда уже никак невозможно считать себя молодым. Это прекрасно: я всю жизнь говорю и пишу о вещах, в которые верю – о национальном государстве и ирреденте, научной рациональности и критическом мышлении, этике добродетели и гуманизме. Но когда тебе 20 или 30, все это со стороны выглядит как неуместное выёживание, а вот ближе к 40 воспринимается снисходительно («ну понятно, он уже старый – вот и нудит»). Так что теперь мой биологический возраст вполне соответствует ментальному. Вообще, здравомыслие и осознание того, «как все устроено», начинает приходить лишь после 30-ти – до того в голове нет ничего опричь срамных помыслов, заимствованных мнений и примитивных объяснительных моделей. Только потом начинаешь думать независимо и перестаешь путать реальность с фантазиями – а это и есть мое определение философа.
Одно омрачает мое существование – невозможность заняться изданием сочинений, накопленных за последние годы. Не буду заранее распространяться об их количестве и содержании (тематика сильно различается, формат – тоже: планируются как сборники, так и цельные монографии). Только скажу, что убежден – они оставят след в истории русской мысли.
Прошу вас посодействовать мне в этом деле. Из того, что точно увидит свет в ближайшие полгода – это третий том «Маргиналий». Объем предсказать сложно: третий выпуск готов только на 4/5, но уже ясно, что он будет превышать предшествовавшие (в первом было 250 страниц, во втором – 320). Всю информацию о новой книге опубликую тогда, когда работа будет окончена.
Но параллельно с «Маргиналиями» хотелось бы готовить и другие издания. Это возможно тогда, когда точно понимаешь, что сможешь потянуть их печать без ущерба для семейного бюджета. Здесь без вас мне не обойтись.
Вы можете помочь мне в реализации издательских планов несколькими способами:
1. Сделать предзаказ на «Маргиналии» (если вас интересуют конкретно они):
1.1. Купить трехтомник, оплатив платный пост (2000 рублей).
1.2. Перевести 2000р на кошелек Юмани и сообщить мне об этом на maximveletsky@gmail.com (если вы уже приобретали первые два выпуска, нужно перевести 1000р). Разумеется, буду рад и большим суммам – тем более большим.
К слову, предзаказ годичной давности превзошел все ожидания – надеюсь, и в этот раз ваша активность будет соответствующей.
2. Просто сделать пожертвование на Юмани. Ваши донаты пойдут на другие книги.
3. Подписаться на Бусти – все патроны высших тиров (Метафизики, Теурги, Демиурги) получают книги в благодарность за подписку.
Любое из этих действий будет прекрасным подарком мне на день рождения – хочу заранее от души поблагодарить всех откликнувшихся.
Сегодня мне 37 – возраст, когда уже никак невозможно считать себя молодым. Это прекрасно: я всю жизнь говорю и пишу о вещах, в которые верю – о национальном государстве и ирреденте, научной рациональности и критическом мышлении, этике добродетели и гуманизме. Но когда тебе 20 или 30, все это со стороны выглядит как неуместное выёживание, а вот ближе к 40 воспринимается снисходительно («ну понятно, он уже старый – вот и нудит»). Так что теперь мой биологический возраст вполне соответствует ментальному. Вообще, здравомыслие и осознание того, «как все устроено», начинает приходить лишь после 30-ти – до того в голове нет ничего опричь срамных помыслов, заимствованных мнений и примитивных объяснительных моделей. Только потом начинаешь думать независимо и перестаешь путать реальность с фантазиями – а это и есть мое определение философа.
Одно омрачает мое существование – невозможность заняться изданием сочинений, накопленных за последние годы. Не буду заранее распространяться об их количестве и содержании (тематика сильно различается, формат – тоже: планируются как сборники, так и цельные монографии). Только скажу, что убежден – они оставят след в истории русской мысли.
Прошу вас посодействовать мне в этом деле. Из того, что точно увидит свет в ближайшие полгода – это третий том «Маргиналий». Объем предсказать сложно: третий выпуск готов только на 4/5, но уже ясно, что он будет превышать предшествовавшие (в первом было 250 страниц, во втором – 320). Всю информацию о новой книге опубликую тогда, когда работа будет окончена.
Но параллельно с «Маргиналиями» хотелось бы готовить и другие издания. Это возможно тогда, когда точно понимаешь, что сможешь потянуть их печать без ущерба для семейного бюджета. Здесь без вас мне не обойтись.
Вы можете помочь мне в реализации издательских планов несколькими способами:
1. Сделать предзаказ на «Маргиналии» (если вас интересуют конкретно они):
1.1. Купить трехтомник, оплатив платный пост (2000 рублей).
1.2. Перевести 2000р на кошелек Юмани и сообщить мне об этом на maximveletsky@gmail.com (если вы уже приобретали первые два выпуска, нужно перевести 1000р). Разумеется, буду рад и большим суммам – тем более большим.
К слову, предзаказ годичной давности превзошел все ожидания – надеюсь, и в этот раз ваша активность будет соответствующей.
2. Просто сделать пожертвование на Юмани. Ваши донаты пойдут на другие книги.
3. Подписаться на Бусти – все патроны высших тиров (Метафизики, Теурги, Демиурги) получают книги в благодарность за подписку.
Любое из этих действий будет прекрасным подарком мне на день рождения – хочу заранее от души поблагодарить всех откликнувшихся.
Boosty.to
Трехтомник «Маргиналий» (предзаказ) - Максим Велецкий
Posted on Jul 27 2023
Forwarded from Священное и мирское
Максима Велецкого — с днём рождения! В моем личном топе современных мыслителей — он один из любимых. За легкость стиля, охват тем, остроумие, здравомыслие и преданность ирреденте русскому делу.
К 37 годам у Максима в столе уже немалое собрание сочинений. Давайте поддержим его издательский проект!
К 37 годам у Максима в столе уже немалое собрание сочинений. Давайте поддержим его издательский проект!
Telegram
Велецкие тетради
Друзья!
Сегодня мне 37 – возраст, когда уже никак невозможно считать себя молодым. Это прекрасно: я всю жизнь говорю и пишу о вещах, в которые верю – о национальном государстве и ирреденте, научной рациональности и критическом мышлении, этике добродетели…
Сегодня мне 37 – возраст, когда уже никак невозможно считать себя молодым. Это прекрасно: я всю жизнь говорю и пишу о вещах, в которые верю – о национальном государстве и ирреденте, научной рациональности и критическом мышлении, этике добродетели…
С сегодняшнего дня буду размещать здесь анонсы текстов, опубликованных на Бусти (в том числе некоторых июльских). Я пишу их не каждый день, а потому лента сообщений будет зафлужена вполне умеренно.
Чтобы ссылки под постами всякий раз не являли вам мою физиономию, сменил на Бусти лого и начинаю добавлять в тексты картинки. Но ссылки формируются автоматически, а потому не знаю, как они будут отображаться.
Вчера написал про Шпенглера (1300 слов).
Вечером запощу сюда (в «Тетради») небольшую «Маргиналию к Пушкину».
Чтобы ссылки под постами всякий раз не являли вам мою физиономию, сменил на Бусти лого и начинаю добавлять в тексты картинки. Но ссылки формируются автоматически, а потому не знаю, как они будут отображаться.
Вчера написал про Шпенглера (1300 слов).
Вечером запощу сюда (в «Тетради») небольшую «Маргиналию к Пушкину».
Boosty.to
Маргиналия к Шпенглеру - Максим Велецкий
О том, что несмотря на все плюсы «Заката Европы», его содержание спекулятивно и не проходит проверку фактами
Также недавно разместил полную версию романа «Несть» (62000 слов). Он доступен для скачки в 4 форматах (pdf, mobi, epub. fb2). Покупка может быть осуществлена без подписки.
Boosty.to
Роман «Несть» (полный текст) - Максим Велецкий
Книга, которая точно не оставит вас равнодушным
Маргиналия к Пушкину
«Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед».
Беда большинства начинающих поэтов в том, что они брезгуют пользоваться современной лексикой. Речь не о сленге или просторечиях (хотя отчасти и о них), а о новых словах, обозначающих реальные предметы: технику, одежду и прочее. Когда речь идет о лирике, пользование традиционным словарем вполне оправдано – в конце концов, в этой сфере лексика малоподвижна: обозначения душевных переживаний и абстрактных понятий не слишком подвержены времени. Но когда речь идет об описании действий и предметов, то чаще всего поэты считают неудобным использование новых слов. Как будто поэзия – это что-то настолько возвышенное, что, негоже осквернять ее сиюминутным и преходящим.
Это ошибка. Ошибка, в результате которой стихи становятся безнадежно вторичными уже на стадии замысла – в них нет ничего нового из того, что уже есть в языке. Между тем, настоящая поэзия работает с реальным языком – или, если не работает, то делает это не по соображениям ложно понятого консерватизма. Сегодня никому не интересна архаичная (ограниченная XIX веком) лексика – следует понимать, что за последнее время появились десятки тысяч новых предметов. Но почему-то у большинства поэтов сохраняется внутренняя цензура – «ну несолидно как-то о всяких пустяках писать, надо быть выше».
Между тем, главное поэтическое произведение двухсотлетней давности – «Евгений Онегин» – демонстрирует то, что для описания современной жизни нужны современные слова, а не бесконечные архаизмы «под классику». Пушкину в этом смысле «повезло» – в его времена никакой классики еще не было, а потому он не был обременен традицией, не был обязан с ней считаться. Взглянем на цитату. Упомянутый боливар (широкополый цилиндр) – вошел в моду в 1821 году. А первая глава «Онегина» начала писаться весной 1823 года. То есть Пушкин ввел в повествование совершенно новый для своего времени предмет. Далее он упоминает часы марки Breguet – и это совершенно замечательно с двух точек зрения. Во-первых, представительство Breguet в России открылось в 1808 году – за каких-то тринадцать лет до работы над текстом. Особенность этих часов заключалась в том, что они имели функцию будильника. То есть речь шла о модной новинке.
Во-вторых, Александр Сергеич совершенно не постеснялся исказить название бренда – уж он-то, с его идеальным французским, не мог не знать, что никакого т на конце нет: не Брегет, а Бреге. Но ему нужна была рифма к обеду, а потому он решил похулиганить – потому что, черт возьми, захотел. Какой контраст с современным культом строгой передачи оригинального произношения...
Ну давайте прикинем, как этот самый брегет мог бы выглядеть в современной поэзии. Какой ему можно найти аналог? Разумеется, это Apple Watch. Чувствую, как некоторые читатели уже поморщились – «как же это можно старый почтенный механизм сравнивать с бездушной электроникой!». Сравнивать можно и нужно – потому что в обоих случаях речь идет о модной и понтовой вещи. Если бы Пушкин писал бы сегодня, то написал бы что-то типа того, что Онегин
Едва взглянув на Аппалвоч
На Тесле резво драпал прочь
«Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед».
Беда большинства начинающих поэтов в том, что они брезгуют пользоваться современной лексикой. Речь не о сленге или просторечиях (хотя отчасти и о них), а о новых словах, обозначающих реальные предметы: технику, одежду и прочее. Когда речь идет о лирике, пользование традиционным словарем вполне оправдано – в конце концов, в этой сфере лексика малоподвижна: обозначения душевных переживаний и абстрактных понятий не слишком подвержены времени. Но когда речь идет об описании действий и предметов, то чаще всего поэты считают неудобным использование новых слов. Как будто поэзия – это что-то настолько возвышенное, что, негоже осквернять ее сиюминутным и преходящим.
Это ошибка. Ошибка, в результате которой стихи становятся безнадежно вторичными уже на стадии замысла – в них нет ничего нового из того, что уже есть в языке. Между тем, настоящая поэзия работает с реальным языком – или, если не работает, то делает это не по соображениям ложно понятого консерватизма. Сегодня никому не интересна архаичная (ограниченная XIX веком) лексика – следует понимать, что за последнее время появились десятки тысяч новых предметов. Но почему-то у большинства поэтов сохраняется внутренняя цензура – «ну несолидно как-то о всяких пустяках писать, надо быть выше».
Между тем, главное поэтическое произведение двухсотлетней давности – «Евгений Онегин» – демонстрирует то, что для описания современной жизни нужны современные слова, а не бесконечные архаизмы «под классику». Пушкину в этом смысле «повезло» – в его времена никакой классики еще не было, а потому он не был обременен традицией, не был обязан с ней считаться. Взглянем на цитату. Упомянутый боливар (широкополый цилиндр) – вошел в моду в 1821 году. А первая глава «Онегина» начала писаться весной 1823 года. То есть Пушкин ввел в повествование совершенно новый для своего времени предмет. Далее он упоминает часы марки Breguet – и это совершенно замечательно с двух точек зрения. Во-первых, представительство Breguet в России открылось в 1808 году – за каких-то тринадцать лет до работы над текстом. Особенность этих часов заключалась в том, что они имели функцию будильника. То есть речь шла о модной новинке.
Во-вторых, Александр Сергеич совершенно не постеснялся исказить название бренда – уж он-то, с его идеальным французским, не мог не знать, что никакого т на конце нет: не Брегет, а Бреге. Но ему нужна была рифма к обеду, а потому он решил похулиганить – потому что, черт возьми, захотел. Какой контраст с современным культом строгой передачи оригинального произношения...
Ну давайте прикинем, как этот самый брегет мог бы выглядеть в современной поэзии. Какой ему можно найти аналог? Разумеется, это Apple Watch. Чувствую, как некоторые читатели уже поморщились – «как же это можно старый почтенный механизм сравнивать с бездушной электроникой!». Сравнивать можно и нужно – потому что в обоих случаях речь идет о модной и понтовой вещи. Если бы Пушкин писал бы сегодня, то написал бы что-то типа того, что Онегин
Едва взглянув на Аппалвоч
На Тесле резво драпал прочь
И одет бы он был не в боливар и не как денди – какие еще сегодня денди? Он был бы одет как хипстер. «О, нет, Пушкин бы не стал!» – ну да, конечно, у него бы Онегин вечно ходил в цилиндре, как же.
Поэты должны понимать, что если они описывают реальных людей из настоящего времени, то они должны быть именно современными людьми, а не новыми итерациями гимназистов и институток. И, что важно, вставлять в поэзию приметы времени нужно не с сатирической целью (дабы высмеять духовную нищету общества потребления), а с чисто художественной – для придания стихам достоверности там, где она необходима. Но для того, чтобы использование новых понятий было органичным, кое-что необходимо и самому поэту: интерес к своему времени, умение увидеть в новом ее эстетику, а не отмахиваться от того и другого так, будто поэт родился в Эдеме и был отправлен на бренную землю в качестве чуждого ей потустороннего вестника.
Нужно понимать: многое из того, что сегодня кажется мелочным и суетным, впоследствии станет предметом воздыханий для потомков и фетишем для коллекционеров. Разве у нас, нынешних, не вызывают симпатии техника вековой давности? Разве не наплывают теплые чувства при упоминании: печатной машинки, патефона, паровоза (который пшшш – и пар из-под колес), высоких телефонов с массивными трубками, терменвоксов, каретообразных лупоглазых автомобилей и прочих вещей, глубоко презиравшихся тогдашней интеллектуальной публикой?
Впрочем, я вовсе не о том, что всякую современную технику нужно любить и, тем более, отражать в рифмованных столбиках. Я о том, что вовсе не страшно вместо героя, смотрящего сквозь стекло, написать про героя, смотрящего сквозь стеклопакет. И о том, что не стыдно говорить про героя, который надел кеды (а не ботинки) и худи (а не рубашку). И равно о том, что упоминание смартфона вместо телефона и клавиатуры вместо ручки (или пера) никоим образом не снижает возвышенность стихотворения – ежели возвышенно основное содержание.
То есть я о том, что не нужно стремиться к искусственной архаизации. Пушкин бы этого не одобрил – ведь стесняйся он брегетов и боливаров и пиши он под Хераскова и Ломоносова, он никому бы нафиг не был нужен даже тогда, двести лет назад. «Мило, но как-то уж больно вычурно и несовременно вы пишете» – сказали бы ему.
Поэты должны понимать, что если они описывают реальных людей из настоящего времени, то они должны быть именно современными людьми, а не новыми итерациями гимназистов и институток. И, что важно, вставлять в поэзию приметы времени нужно не с сатирической целью (дабы высмеять духовную нищету общества потребления), а с чисто художественной – для придания стихам достоверности там, где она необходима. Но для того, чтобы использование новых понятий было органичным, кое-что необходимо и самому поэту: интерес к своему времени, умение увидеть в новом ее эстетику, а не отмахиваться от того и другого так, будто поэт родился в Эдеме и был отправлен на бренную землю в качестве чуждого ей потустороннего вестника.
Нужно понимать: многое из того, что сегодня кажется мелочным и суетным, впоследствии станет предметом воздыханий для потомков и фетишем для коллекционеров. Разве у нас, нынешних, не вызывают симпатии техника вековой давности? Разве не наплывают теплые чувства при упоминании: печатной машинки, патефона, паровоза (который пшшш – и пар из-под колес), высоких телефонов с массивными трубками, терменвоксов, каретообразных лупоглазых автомобилей и прочих вещей, глубоко презиравшихся тогдашней интеллектуальной публикой?
Впрочем, я вовсе не о том, что всякую современную технику нужно любить и, тем более, отражать в рифмованных столбиках. Я о том, что вовсе не страшно вместо героя, смотрящего сквозь стекло, написать про героя, смотрящего сквозь стеклопакет. И о том, что не стыдно говорить про героя, который надел кеды (а не ботинки) и худи (а не рубашку). И равно о том, что упоминание смартфона вместо телефона и клавиатуры вместо ручки (или пера) никоим образом не снижает возвышенность стихотворения – ежели возвышенно основное содержание.
То есть я о том, что не нужно стремиться к искусственной архаизации. Пушкин бы этого не одобрил – ведь стесняйся он брегетов и боливаров и пиши он под Хераскова и Ломоносова, он никому бы нафиг не был нужен даже тогда, двести лет назад. «Мило, но как-то уж больно вычурно и несовременно вы пишете» – сказали бы ему.
«...Вот такой херней я занимался еще восемь лет назад. Да какое восемь – даже пять лет назад, уже в аспирантуре, я всерьез обсуждал с коллегой перспективы написания диссертации по теме «Катафатика тайны: от Гераклита до Дамаския» – хотел связать гераклитовские «тайная гармония сильнее явной» и «природа любит скрываться» с выкладками последнего неоплатоника... Сейчас все это кажется мне смешным, но тогда я был по-настоящему увлечен этой монистической «метафизикой таинственности».
И вот что я хочу сказать обо всем этом. Если я что-то и понял в том, как нужно относиться к истории философии и читать философов, так это то, что следует сторониться авторов, чтение которых провоцирует сильные аффекты. Иначе говоря, если чье-то учение вызывает благоговение, резкое воодушевление, мистический восторг, эйфорический энтузиазм и все в таком роде – нужно быть начеку: вполне вероятно, что власть над разумом захватила эмоциональная часть души...»
И вот что я хочу сказать обо всем этом. Если я что-то и понял в том, как нужно относиться к истории философии и читать философов, так это то, что следует сторониться авторов, чтение которых провоцирует сильные аффекты. Иначе говоря, если чье-то учение вызывает благоговение, резкое воодушевление, мистический восторг, эйфорический энтузиазм и все в таком роде – нужно быть начеку: вполне вероятно, что власть над разумом захватила эмоциональная часть души...»
Boosty.to
Маргиналия к Дамаскию - Максим Велецкий
Маргиналия-лонгрид о том, что дурна та философия, которая провоцирует сильные эмоции. А также о неоплатонической «таинственности сущего».
По приглашению Ники Клёцки посетил выставку «После иконы» в Феодоровском соборе. Нике – благодарность за прекрасную экскурсию и живейший диалог.
Проект «После иконы» прекрасен не только концептуально, но и «предметно» – качеством произведений. Настоятельно рекомендую пройти по ссылкам, чтобы в этом убедиться – я лицо незаинтересованное, мне просто по душе то, что и как делают молодые русские христианские художники.
Печально лишь то, что авторы и кураторы постоянно подвергаются критике со стороны определенной части православной общественности – хотя кто как не они актуализируют религиозное искусство. Нет, отдельных ревнителей, действующих по принципу «бей своих, чтобы не заскучать», не волнует ни замысел, ни качество – главное, побравировать своим максимализмом – мол, не канонично. Эти люди, видимо, не знают, что даже в иконописи, не говоря уже о религиозной живописи, стандарты всегда были более чем подвижными, а иногда и условными – то есть речь шла не о канонах в строгом смысле слова, а об устоявшихся практиках – о том, что можно назвать традицией (но нельзя назвать каноном).
Говорю не из личных симпатий, а на основании некоторого знания церковной истории (да и просто особенностей психологии консерватизма): пройдет полвека-век, и некоторые из авторов «После иконы» будут названы классиками (а может и канонизированы – вот не удивлюсь) – и уже новые ревнители станут прессовать современных им художников за то, что те «пишут не так, как завещали послеиконники».
Проект «После иконы» прекрасен не только концептуально, но и «предметно» – качеством произведений. Настоятельно рекомендую пройти по ссылкам, чтобы в этом убедиться – я лицо незаинтересованное, мне просто по душе то, что и как делают молодые русские христианские художники.
Печально лишь то, что авторы и кураторы постоянно подвергаются критике со стороны определенной части православной общественности – хотя кто как не они актуализируют религиозное искусство. Нет, отдельных ревнителей, действующих по принципу «бей своих, чтобы не заскучать», не волнует ни замысел, ни качество – главное, побравировать своим максимализмом – мол, не канонично. Эти люди, видимо, не знают, что даже в иконописи, не говоря уже о религиозной живописи, стандарты всегда были более чем подвижными, а иногда и условными – то есть речь шла не о канонах в строгом смысле слова, а об устоявшихся практиках – о том, что можно назвать традицией (но нельзя назвать каноном).
Говорю не из личных симпатий, а на основании некоторого знания церковной истории (да и просто особенностей психологии консерватизма): пройдет полвека-век, и некоторые из авторов «После иконы» будут названы классиками (а может и канонизированы – вот не удивлюсь) – и уже новые ревнители станут прессовать современных им художников за то, что те «пишут не так, как завещали послеиконники».
Telegram
Атака Ники
Спасибо за интереснейший диалог Максим! Философский собор состоялся!
«В общем, единая Европа в виде СШЕ невозможна, потому что каждый потенциальный штат слишком самобытен. Возможна она лишь в виде унитарного государства на манер Франции – но тогда путь к ней будет лежать через те самые войны, которым Гюго хотел положить конец («настанет день, когда и у вас – да, и у вас – оружие выпадет из рук!»). И даже если какая-то война невероятным образом окончится политическим единством, то и единства культурного также придется добиваться насилием. Иначе «великолепное своеобразие» наций даст о себе знать в первый же момент после того, как центр ослабнет».
Boosty.to
Маргиналия к Гюго - Максим Велецкий
О том, возможна ли единая Европа – и если возможна, то какой ценой. А также о французской идентичности.
«...Религия – это закрытая система убеждений, и ее не может поколебать абсолютно ничто. Нерелигиозные люди этого не понимают – потому что у них по-другому устроены мозги: они думают, что вот сейчас мы докажем истину, которую религия всегда отрицала – и теологи стыдливо умолкнут. Никогда – даже если и умолкнут, то лишь на время – а потом вернутся во всеоружии. Посмотрите любые дебаты между учеными и теологами – вы увидите разные психологические, если не антропологические типы. Теолог всегда выглядит благообразно, говорит учтиво, никогда не нападает первым – если аргументы оппонента крыть нечем, разговор уводится в сторону: ученый про истину, а теолог – про мораль. Когда ученый вдруг начинает таять от безупречной вежливости оппонента («ну неудобно ж как-то нападать на такого приятного собеседника»), последний сбрасывает овечью шкуру – начинается контратака, в которой используются все доступные средства вплоть до оскорблений и угроз. Это школа – многовековая школа public relations».
Boosty.to
Маргиналия к Плутарху - Максим Велецкий
Текст о науке и теологии, в котором я вновь даю волю внутреннему вольтерьянцу