Если бы мне потребовалось одной фразой определить настроение умеренно пропутинских элит (а это твердое большинство правящего класса) после пригожинского мятежа, я бы обратился к классике советской мультипликации – «похоже, пчелы начинают что-то подозревать».
 
В общем-то, аналогия с растревоженным ульем видится в любом случае вполне уместной, но важно понимать истинную причину этой тревоги. Она вовсе не в том, что пчелы почувствовали какую-то серьезную и реальную угрозу. В этом случае их реакция была бы куда более острой – рой снялся бы с места и полетел. Как раз наоборот, пчелы продолжают жить по-прежнему безмятежно, купаясь в золотой пыльце (ведь Путин, как и раньше, дает им все), но им перестало нравиться их собственное звучание – они прислушиваются к себе и понимают, что жужжат как-то иначе. То шершень какой-то помешает, то пчеломатка заистерит. Самый большой удар Пригожин нанес не столько по Путину, сколько по общей атмосфере улья. Она перестала быть благостной. Сбилась мантра путинских элит, бесконечным повторением которой они успокаивали себя все эти долгие месяцы войны.
 
Путинские лоялисты так прожужжали уши своей мантрой, что не представляет никакого труда здесь ее воспроизвести:
- Война была ошибкой, но придется доводить дело до конца, иначе будет хуже;
- Жизнь изменится необратимо, но без Запада можно прожить;
- Война затянется на десятилетия, но ресурсов хватит;
- Путин может прожить до девяноста лет. Пока он жив, ничего не изменится. Просто все будет медленно приходить в упадок;
- Даже если Путин умрет, то все равно ничего не изменится, потому что власть достанется по наследству новому Путину, и все продолжится;
- Может быть, при внуках и правнуках все-таки что-то поменяется, но мы этого не увидим.
 
До последних событий реальность отскакивала от этой мантры как горох от стены. Что бы ни случилось, оно трактовалось в духе «все, что Путина не убивает, делает нас сильнее». Пригожинский мятеж прошелся серпом по этой мантре. Выяснилось, что все не так однозначно. Что пять тысяч вооруженных и рассерженных людей могут беспрепятственно пройти маршем от Ростова до Москвы; что Путин может сначала бесследно исчезнуть, а потом заистерить и броситься в гущу толпы; что для обороны Москвы, как в 41-м, нужно  поднимать кремлевских курсантов и объявлять выходной. Этого элите уже не развидеть. Ей прилетело из прошлого, и пчелы начали подозревать, что  «лихие девяностые» отнюдь не закончились.
 
Я думаю, что на первом этапе последствия мятежа для кремлевской элиты будут не политические, а психологические. Он травмировал ее историческую память. Теперь они будут знать, что, оказывается, и так можно. Глубинные причины кризиса не устранены, поскольку они неустранимы. Рецидивы поэтому неизбежны. Но каждый новый рецидив будет проходить на все более тяжелом психологическом фоне, постепенно сдвигающемся из “зоны эйфории” в “зону депрессии”.
 
 

Чечня представляется многим неким enfant terrible среди российских регионов, зоной сталкера, в которой не действуют никакие российские законы, а государственный суверенитет России поддерживается исключительно благодаря личной понятийной (мафиозной по сути) унии между Кадыровым и Путиным. Нисколько не сомневаясь в том, что так все дела в реальности и обстоят, рискну спросить: а действительно ли во всех иных местах они обстоят иначе?
 
Действуют ли законы в Туле, где упертый фаворит президента вот уже год издевается над одиноким отцом, отобрав у него дочь и запихнув ее при живом родителе в приют лишь потому, что отец что-то не то запостил в интернете? На какой унии основаны были отношения с хабаровским губернатором, которого, несмотря на беспрецедентные протесты населения, сгноили в тюрьме лишь потому, что он лег поперек чьих-то сиятельных экономических интересов?
 
Парадокс в том, что  кадыровская Чечня – это не урод в славной семье российских регионов, а карикатура на них, парадоксальный выпуклый политический шарж, в котором все общее заострено, подчеркнуто и доведено до абсурда. Все регионы России сегодня управляются по понятиям, нигде не действует закон, в каждом местный вождь может творить (и творит) все, что хочет, пока его личная уния с центром это позволяет. Просто остальные пожиже будут: их уния не непосредственно с Путиным, а с его прокси – администрацией президента. А что до избиений журналистов арматурой, то Кашина и Бекетова били не чеченцы и не в Грозном. Для этого так далеко летать не надо.
 
За все, что происходит и еще будет происходить в Грозном, ответственность несет Кремль и его хозяин. Расправа над Милашиной и Немовым - это не эксцесс исполнителей, а обратная сторона навязанных стране стиля и методов управления. Это часть «пакетного предложения» мафиозного государства. Сегодня это случилось в Чечне, а завтра случится в любом другом месте, так как все  они управляются тоже через одно место.
 
И это та самая неприятная правда, которую хотелось бы скрыть, спихнув все на местную национальную или религиозную особенность – мол,  tradition у них там такой. Отсюда и ханжеская реакция на инцидент (Путину доложили, Министр пролил цифровую слезу) – лишь бы увести от себя подальше, в горы, в аулы, где «злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». Увы, эти кинжалы обтачивают в Кремле, а кто их подбирает на большой дороге, особого значения не имеет. Поэтому никого никогда не найдут, да и искать толком не будут, а еще и поиздеваются над жертвами произвола.

С точки зрения осмысления происходящего 500 дней войны мало что дали. В принципе, все сущностные вопросы бытия на войне были сформулированы чудом сохранившей способность к критическому мышлению частью российской интеллигенции еще в первые недели этой войны, но никакого прогресса с ответами на эти вопросы так и не наблюдается. В том числе, это касается ответа на главный вопрос: что случилось с русским народом? Если оставить в покое тех, кто считает, что с ним ничего особенного не случилось, то ответы остальных можно свести к двум простым формулам: русские стали жертвой идеологической обработки (пропаганды) и русские были предрасположены к тем ментальным переменам, которые с ними  случились, и только поэтому пропаганда сыграла роль триггера, который запустил процесс деградации социума.  
 
Вопрос не праздный, так как от ответа на него во многом зависит, насколько быстро Россия сможет оправиться от милитаристского и шовинистического угара. В первом случае все просто. Если дело в пропаганде, то ее можно  элементарно отключить, а еще лучше – запустить интенсивную контрпропаганду. Во втором - все оказывается сложнее. При наличии предпосылок именно к такому ментальному сдвигу, который мы имели возможность наблюдать, отключение пропаганды решает лишь часть проблем, и даже интенсивная контрпропаганда будет встречать активное сопротивление у значительной части населения. Собственно, нечто подобное мы как раз и наблюдали в 90-х. Мы все время забываем о том, что пропаганда «разумного, доброго, вечного» в России уже была, причем не слабая. Но, как мы видим, семена не прижились, и при первом серьезном изменении политического климата из почвы попер архаичный бурьян.
 
Есть и другой важный аспект. В случае, если дело только в пропаганде, то как только «холодильник» начнет выигрывать соревнование у «телевизора», устойчивость режима должна резко упасть и провоенные настроения должны смениться на антивоенные. Но если дело не только и не столько в пропаганде, то «холодильник» может не только не препятствовать «телевизору», но даже вступить в альянс с ним. Его опустошение будет порождать не столько разочарование  в режиме, сколько дополнительное озлобление против его врагов. Нечто подобное мы наблюдали летом-осенью прошлого года, когда на фоне первых военных неудач и умеренного дискомфорта, вызванного санкциями, поддержка войны в обществе не упала, а наоборот, выросла.
 
Лично для меня прошедшие 500 дней войны стали эмпирическим подтверждением того, что происходящее в России нельзя объяснить пропагандой. Влияние пропаганды колоссально, но именно потому, что есть нечто большее, что делает ее настолько эффективной. Пропаганда сработала как кумулятивный снаряд. Пробив «первую линию обороны» сознания, она взорвалась в «коллективном бессознательном» русского народа и активировала его архаичные структуры, которые в итоге и взяли сознание под полный контроль. Загнать их обратно в подсознание, опираясь исключительно на рациональные аргументы, вряд ли получится. Это значит, что выздоровление российского общества не будет ни быстрым, ни прямолинейным.  Для того, чтобы выйти из того леса, куда Россия зашла за прошедшие 500 дней, не хватит и следующих 5000 дней. Выход из цивилизации стоит рубль, а обратный вход – минимум два.
 
 

Расположение сценариев развития ситуации по шкале их вероятности месяц спустя после начала украинского наступления остается прежним. Наиболее вероятным видится выход из лета в  позиционную войну с потенциалом длительности в несколько лет. Это не исключает успехов ВСУ, и даже значительных, но пока мало что указывает на возможность достижения результата, который можно было бы назвать  game changing, то есть результата, имеющего не чисто военное, а военно-политическое значение.
 
Для Украины на данном этапе войны для проведения того политического курса, который я бы обозначил как «доктрина Зеленского» (переговоры после освобождения территорий), уже мало  демонстрировать относительный успех или даже просто способность к сопротивлению агрессии, как это было на первом этапе противостояния. “Доктрина Зеленского” нуждается в подкреплении стратегическим результатом, то есть прорывом линии фронта с освобождением не вообще каких-то, а имеющих символическое значение в массовом сознании территорий. Только такой результат будет иметь политическое значение, но именно его достижение пока  остается спорным, несмотря на месяц упорных и кровополитных боев.
 
Если август принесет изменения и желательный для Украины военно-политический результат будет достигнут, мы все перейдем к рассмотрению другого сценария – эскалации и ускорения конфликта, где существенную роль будут играть внутренние вызовы для режима Путина. Но если на фронтах ничего существенно не изменится, то к осени “доктрина Зеленского” будет подвергнута самым серьезным испытаниям практикой с момента своего появления на свет. В этом случае Зеленскому и его команде предстоит осенью пройти через болезненный этап смены политической парадигмы. Я не утверждаю, что это будет фатально для них, но точно малоприятно и непросто.
 
Если к середине осени украинское наступление не даст политически значимых результатов, Зеленский будет поставлен перед необходимостью признать в той или иной форме, что заявленные цели войны недостижимы в краткосрочной (до года) перспективе. Это касается как освобождения оккупированных территорий, так и вступления в НАТО (с чем связываются надежды на недопустимость рецидивов агрессии). Смена парадигмы будет болезненной, поскольку для принятия новой парадигмы потребуется более широкий общественный консенсус, чем тот, на который команда Зеленского опирается сегодня (сейчас ставка делается на активную радикально настроенную часть общества, которая выступает «военным делегатом» от имени всего общества). Для ставки на продолжительную кровопролитную наступательную войну за освобождение территорий при ограниченной поддержке Запада и в расчете на перемалывание гораздо более внушительных российских людских и материальных ресурсов потребуется прямой мандат от всей «громады».

Я не утверждаю, что это невозможно (тем более что Кремль каждый день своими преступлениями делает все, чтобы такой мандат был выдан), но это будет непросто, и в первую очередь потому, что слишком долго и безоговорочно общество убеждали в обратном – что возвращение к мирной жизни  не за горами, что оно случится вследствие неизбежной победы Украины, под которой подразумевалось не только возвращение захваченных территорий, но и неким чудесным образом произошедший распад России, а также вступление в НАТО и интеграция в ЕС до завершения конфликта. Этот максимально оптимистический, но вместе с тем и наименее вероятный сценарий в течение длительного времени продавался как единственно возможный.

"Доктрина Зеленского" имела большой мобилизующий эффект на короткой дистанции, но она же может стать серьезной проблемой, когда выяснится, что бежать придется марафон. Людей, которым не нравится, что и как происходит на войне, в Украине достаточно, в том числе и в вооруженных силах. Пока их голос не слышен, но во время смены парадигмы он может зазвучать громче. Речь, безусловно, идет о патриотических силах, нацеленных на победу Украины и на защиту ее суверенитета и государственной независимости, а не о многочисленных агентах влияния Кремля, которым при любом раскладе пока в Украине ловить нечего.

 

Меня одолевает предчувствие осени. Нехорошей осени. С развязками одних узлов и завязками других. Если лето раньше не разрядит растущее напряжение каким-нибудь прорывом на линии фронта, то осенью это напряжение синхронно переместится внутрь обоих сражающихся обществ, вследствие чего их революционизация (или контрреволюционизация – что то же самое, но с отрицательным вектором) пойдет ускоренным путем.
 
Опереточные и не только мятежи, громкие отставки и еще более громкие посадки, смены политических парадигм, предательства как на государственном, так и на личном уровне, сделают этой осенью политический ландшафт как России, так и Украины существенно более разнообразным. Короче, процесс куда-то пойдет…
 
Конечно, все это будет происходить на фоне «усугубляющих» обстоятельств, которыми в первую очередь являются начала избирательных циклов в США, но также и в России, и в Украине. Хотя это в данном случае уже даже не главное. А главное - то, что время пришло, и война закатывается за экватор. В том числе, пришло время тем факторам, которые вызвали к жизни эту войну, но до поры прятались за политической сценой, выйти на эту сцену и начать непосредственно определять ход истории.
 
Как бы ни трагична была война, она является всего лишь предтечей чего-то, увертюрой к каким-то давно назревшим глобальным переменам. Приходит время, когда вектор этих перемен должен более отчетливо обозначить себя. Возможно, это будет последняя осень. Последняя осень мира в том виде, с которым мы успели свыкнуться за полтора года войны.
 
Наступает время, когда аналитика становится чистой поэзией, а поэты становятся лучшими аналитиками. Поэтому лучше послушать их:
 

https://youtu.be/gnbZusD7Lqs

Из краткого информационного сообщения о встрече Путина с Пригожиным можно сделать один принципиальный вывод: нет никакой “частной армии Пригожина”, а есть “частная армия Путина”.

Ну вам же русским по белому написали, что “вагнеровцы” являются убежденными “солдатами главы государства”. Не “солдатами государства”, а личными солдатами его главы. Это многое объясняет, как выразился бы Михалков.
 
Наконец четко и ясно обозначена разница между внешним государством, у которого есть свои солдаты (второго сорта – их в случае чего можно побить и даже сбить), и внутренним государством, у которого, оказывается, есть не только свой бюджет (об этом мы давно знали), но и  свои солдаты (первого сорта), неподсудные никому, кроме лично главы государства.
 
Что случилось? Да ничего особенного: солдаты первого сорта повздорили с солдатами второго сорта и задали им небольшую трепку. Глава государства вызвал их на ковер и тоже устроил трепку. Отеческую.
 
Что-то подобное я где-то, кажется, читал. Помните, мушкетеры короля, гвардейцы кардинала, добрый де Тревиль, злой Ришелье. Главное - понять, кто есть ху, в этой России, где все так запутано.

Две недели спустя после “пригожинского недоразумения”, - а я думаю, что это самое адекватное обозначение данного инцидента на сегодняшний день, - мои первоначальные предположения о природе этого недоразумения полностью подтверждаются. Речь идет о прогрессирующей дисфункциональности понятийно-мафиозного государства, которое мы для солидности именуем “системой” или “режимом”.
 
Ключевой особенностью этого понятийно-мафиозного государства является встраивание криминальной вертикали (по сути – организованного преступного сообщества)  в ткань регулярного государства в качестве его основной (несущей) конструкции. Исторически такой симбиоз стал возможен вследствие катастрофического и практически мгновенного разрушения партийного (идеологического) скелета советской государственности, который ранее играл роль такой же опорной конструкции. В результате того давнишнего разрушения советская государственность обвисла, а внутри нее образовался вакуум. А свято место, как известно, пусто не бывает.
 
Было два сценария: перестроить советскую государственность на совершенно новых началах или заполнить вакуум тем, что было под рукой. Реализовался второй. Под рукой был криминал, его было много и он был везде. Он и стал в итоге экзоскелетом путинской государственной машины. Это было очень эффективное решение на короткой исторической дистанции, но сейчас этот экзоскелет выработал свой гарантийный срок и начинает давать сбои. То нога подломится, то рука не туда залезет.  
 
Это объективный процесс. Дело совершенно не в Пригожине, а в принципе. Мясо путинской государственности начинает сползать с его криминальных костей, обнажая незаживающие раны. Этих язв теперь с каждым днем будет становиться все больше и больше, потому что это сущностный экзистенциальный внутрисистемный конфликт. Никакими разговорами и приговорами эти язвы не залечить – “говорилка” устанет.
 
При этом все произошедшее и происходящее не имеет никакого отношения к какой-либо антисистемной, антипутинской, антивоенной оппозиционной активности, как справа, так и слева. Это, как говорится, “их дела”, но очень скоро они станут “нашими делами”.  Нам придется определиться в своем отношении к этой растущей дисфунциональности путинской государственности. Как показал опыт оппозиционной рефлексии “пригожинского недоразумения”, сделать это будет непросто.
 
 

«Что-то у них не вяжется» - думал Штирлиц, находясь временно в специальном отпуске у Мюллера. Мятеж устраивает Пригожин, а отдыхать отправляют Суровикина. И главное – никто не удивляется, как будто так и должно быть. Я лично удивлюсь только  в том случае,  если увижу Пригожина в центре управления стратегическими силами вместо Суровикина. В целом же очень похоже, что Путина больше волнуют не настроения командиров «частной армии», - этих он знает как готовить, - а самой что ни на есть регулярной. От этих медведей в погонах всего можно ожидать…

 
Немного о рефлексии кризиса (Пост в двух частях. Часть первая).
 
При всех различиях в трактовке событий 24-25 июня 2023 года практически ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что мы стали свидетелями крупнейшего за почти четверть века кризиса путинской государственности. Однако вопрос об оценке этого кризиса расколол критически настроенную по отношению к режиму часть общества. Кто-то откровенно радовался происходящему, а кто-то увидел в нем дополнительную угрозу. В обоих случаях возникали сущностные вопросы, ответы на которые не кажутся очевидными.
 
Если мы радуемся дисфункцональности путинского государства, то должны ли мы всячески содействовать ее прогрессу, в том числе, цинично поддерживая фриков, которые своими действиями расшатывают эту систему? Или наоборот, если нас печалит дисфункциональность путинского государства, то должны ли мы, по-прежнему страстно желая уничтожения режима, ханжески сожалеть о том, что какие-то фрики расшатывают его изнутри в своих собственных криминальных или иных таких же порочных интересах?
 
По краям спровоцированного акцией Пригожина спектра мнений расположились Стрелков (Гиркин) и Ходорковский, которые в каком-то смысле выглядят антиподами, а в середине обосновалось бесконечное множество отттенков серости. Не собираясь здесь агитировать за какую-либо позицию, я хочу обратить внимание на то, что само распределение мнений внутри спектра не является случайным, а прямо завязано на  степень отрицания сложившейся на данный момент в России государственности.  
 
Стрелков (Гиркин) считает существующую имперскую конструкцию власти единственно возможной и идеальной для России. А вот его отношение к Путину неоднозначно. Он считает его «полезным самозванцем». Точнее - относительно полезным. В той степени, в которой Путин способствует укреплению существующей имперской конструкции, он для Стрелкова (Гиркина) полезен. В той степени, в которой Путин дискредитирует и разлагает нынешнюю имперскую конструкцию, он для Стрелкова (Гиркина) вреден. То есть его полностью устраивает имперская тоталитарная конструкция государства, но не устраивает предложенная Путиным криминальная начинка. Но не потому, что она криминальна (это ему все равно), а потому, что она не эффективна на войне. Его цель состоит в том, чтобы заменить эту начинку обратно на идеологический фарш, которым русский тоталитарный пирог был заправлен прежде. Но приоритетом остается сохранение нынешней имперской конструкции. Поэтому в ситуации с Пригожиным Стрелков (Гиркин) занял однозначно пропутинскую позицию.
 
Для Ходорковского целью является не начинка, а пирог целиком. Его приоритет (по крайней мере, с его слов) состоит не в смене Путина на другого «путина», а в разрушении имперской парадигмы и замене имперской государственности другой  политической конструкцией, выстроенной на принципиально иных основаниях (как нация-государство). В этой логике обрушение всей путинской государственности (де-факто – полномасштабный кризис всей нынешней государственной системы) является для Ходорковского не проблемой, а шансом. Все, что способствует этому разрушению, в этой логике заслуживает поддержки. Поэтому Ходорковский однозначно занимает в сложившейся ситуации сторону Пригожина как разрушительной силы. Сам Приглжин ему в этой ситуации не интересен и не является для него проблемой, так как он уверен в том, что, кроме Путина, никто не в состоянии  долго удерживать систему на плаву. Он поддерживает Пригожина как бревно, с помощью которого можно разбить стену.
 
(Конец первой части. Продолжение в следующем посте)
 
 
 

Немного о рефлексии кризиса. (Пост в двух частях. Часть вторая)
 
Между двумя крайними точками зрения на  мятеж Пригожина, представленными Стрелковым (Гиркиным) и Ходорковским, расположилась огромная агломерация разнообразных мнений, общим знаменателем для которых является убежденность в том, что плохой пирог можно сделать хорошим, заменив в нем горькую начинку на сладкую. Иными словами, большинство в споре осталось за теми,  кто полагает, что путинскую имперскую государственную машину еще можно с помощью тюнинга переделать в демократичный европейский автомобиль.
 
Все эти разнообразные оценки являются гибридными, сочетая в себе частично позицию Стрелкова (Гиркина), частично позицию Ходорковского. Среди тех, кто остался в серой зоне, мало сторонников режима, что сближает их с Ходорковским. Но в отличие от Ходорковского, они не в восторге от идеи полного разрушения нынешней российской государственной машины и строительства на ее месте какой-то неведомой новой машины («до основания, а затем»). Поэтому, хотя они не готовы «встать за Путина»,  им  претит идея поддержки Пригожина. Здесь они ближе к Стрелкову (Гиркину) – им хочется сохранить машину, поменяв водителя. Но есть и существенное различие. Стрелков (Гиркин) желает заменить Путина» на «суперпутина», а сторонники «гибридной демократии» - на «антипутина».
 
Разногласия между Ходорковским и его критиками, которые порицают его за призыв поддержать Пригожина, являются гораздо более глубокими, чем кажется на первый взгляд.  Спор на самом деле идет не столько о том, что Пригожин лучше или хуже Путина, сколько  о том, надо ли доводить дело до полного слома существующей государственной машины. Дискуссия показала, что подавляющее число оппонентов путинского режима к такой постановке вопроса не готово. Они остаются внутри предложенной когда-то еще ельцинскими младореформаторами концепции “либеральной империи”, предполагающей, что авторитарный режим может быть “добрым”, если им управляют “правильные” (просвещенные и бескорыстные) люди. Поэтому сегодняшнее оппозиционное большинство не нацелено на слом всей госуарственной машины. Ему только важно не отдать руль Пригожину – оно бережет его для себя.
 
Если бы Пригожина с его опереточным путчем не было, то его следовало бы придумать. Кризис, как минимум, подтолкнул самоопределение внутри оппозиции. Сегодня в ее среде сторонники Стрелкова (Гиркина) и Ходорковского пребывают в явном меньшинстве. Но со временем большинство, которое пока верит в доброго демократического царя (президента) и добрые идеологические лучи, будет разлагаться и распределяться по краям спектра, выбирая одну из крайних позиций. События, похожие на то, свидетелями которого мы только что стали, воздействуют пока больше не на политическую ситуацию непосредственно, а на состояние массового сознания, пробуждая его и подпитывая ту внутреннюю дискуссию, без которой формирование политического и исторического субъекта действия невозможно. В этом и состоит главное революционизирующее действие этих событий.
 

В обращении генерала Попова к солдатам меня больше всего поразило то, что он обращается к “своим” солдатам. Не к солдатам Вооруженных Сил России, не к солдатам Родины, на худой конец, а к своей “команде”, своим “гладиаторам”, не как генерал и командарм, а как их “Спартак”.  То есть Попов уже генерал отнюдь не частной армии, а проблемы все те же. Болезнь “Вагнера”, похоже, не просто заразна, а распространяется со скоростью коронавируса.
 
Но и это не все. Еще больше меня поразила мотивация к смерти, к которой прибегает командарм. Здесь нет никакой глобальной политической или исторической цели. Умереть необходимо не за любовь к Родине, как предлагает официальная пропаганда, не из ненависте к чужой Родине, как предлагает Стрелков (Гиркин), не просто “За Путина”, как предлагал Пригожин, а за память о тех боевых товарищах, кто уже погиб.
 
Это полный и окончательный кризис философии войны, у которой нет в реальности никакой оправдывающей ее в глазах солдат-гладиаторов цели, кроме мести за убитых товарищей. Это смерть ради смерти, смерть вследствие смерти, смерть как круговая порука. Такая война без цели разлагает армию. Это, а вовсе не интриги или заговоры генералов, приведет армию к краху.
 
Мы движемся от частной армии Пригожина к превращению всей регулярной армии в частную. Прежде всего, по своему духу. Заполнение армии бывшими “вагнеровцами” только ускорит этот процесс.
 
 

Государство озаботилось сменой пола (нет, не в Кремле). Трудная тема и одновременно – простая и очевидная. Путин решил по ходу дела укрепить свою пошатнувшуюся репутацию, бросив кость небольшому, но крайне активному обскурантистскому меньшинству (псевдо-православным ортодоксам), которое пытается сегодня в обмен на поддержку милитаристского курса «отжать» у режима максимум уступок своим извращенческим фантазиям о «правильном человеке» арийской - извините, оговорился: славянской - расы.  
 
И это только начало. Власть слабеет, а ортодоксы наглеют. Думаю, что государство будет все глубже забираться в штаны и под юбки своих подданных. Не из любопытства, - чего оно там не видело, - а чтобы подфартить кучке закомплексованных ханжей, ставших чуть ли не главной идеологической опорой режима. Такая вот специальная цена поддержки войны теперь в России.
 
Если говорить содержательно,  то сама по себе мера является половинчатой. Дело ведь не в частностях, а в общем принципе. А общий принцип прост: не вмешивайтесь в дела Бога - что дал, с тем и живите.  К сожалению, Бог (для невоцерковленных – природа) допускает некоторые отклонения от общепринятого не только в формировании половой идентичности. Бывает, мнишь себя орлом, а родишься с близорукостью. Видишь себя марафонцем, а одна нога короче другой. Хочется всех порвать как Тузик грелку, а зубы выпали.
 
Худо ли, бедно ли, человечество научилось исправлять некоторые несовершенства природы, вмешиваясь при этом в промысел Божий, хотя бы посредством очков, например. Но, если следовать принципу, который сейчас восторжествовал в случае с запретом на изменение пола, то следующим шагом должен быть запрет не только очков, но и зубных протезов. А в чем принципиальная разница? Замысел-то Божий все равно страдает. И наступит время желанное, былинное, по Дугину и Холмогорову, Милонову и Мизулиной . Жить все будут в норках, питаться грибами и ягодами, а по вечерам прыгать через костры. Ну, те, конечно, кому очки не нужны.
 
Долго, конечно, Россия так не протянет. Все эти новшества смоет первым же весенним дождем. Но зиму переживут не все, и за чужой бред многие заплатят своим здоровьем, жизнями и искалеченной судьбой.

Что мы должны держать на прицеле как главное, не давая ему утонуть в ворохе громко шуршащих, но малозначимых событий (наступление, контрнаступление, шахеды, шахиды и тому подобные фенечки)? – Ни один из тех гнилостных процессов, которые сопровождали эволюцию режима Путина с самых первых дней его существования (рейдерство, правовой беспредел и так далее) , с войной не только не исчезли и даже не затормозились, а получили невиданное ускорение. Они расцвели самым пышным цветом, приобретя особо извращенные и циничные формы. Прямым доказательством этому является переход контроля над только что национализированными западными компаниями к родственникам Кадырова (видимо, оплата транспортных расходов движения колонны от Грозного к Ростову по счету, предъявленному в Дербенте). Режим был и остается трестом, выросшим из кооператива «Озеро», и этот трест неизбежно лопнет исключительно от внутреннего напряжения. Берегите белые пальто – будет много брызг.

Пока военные эксперты который месяц погружены в анализ соотношения снарядов к патронам и танков к самолетам на российско-украинском фронте, людям гуманитарных специальностей остается смотреть на то, почему прямое соотношение ресурсов и военных сил далеко не всегда напрямую отражается на результатах войн. Одним из любимых примеров анализа этой темы для меня остаются работы британского историка Эндрю Робертса (он же - Барон Робертс Белградский), посвятившего существенную часть своих исследований тому, почему Германия проиграла во Второй Мировой. Его теория кажется мне релевантной и для текущих событий.

Изначальная позиция Робертса заключается в том, что у Германии было на бумаге все, чтобы выиграть в войне, но ключевой проблемой оказалась неготовность Гитлера приоритизировать интересы вермахта перед интересами нацизма. Он приводит несколько примеров, которые почему-то откликаются у меня мыслями о дне сегодняшнем.

Один из самых известных - битва за Британию. К лету 1940 года беспрерывные удары по инфраструктуре ВВС Великобритании привели к тому, что до полной недееспособности ВВС оставалось порядка недели - инженеры не успевали восстановить логистику, аэродромы, радарные станции и связь. В это время ударов (специально) по гражданским объектам в Лондоне практически не наносилось, но во время одного из рейдов бомбардировщик Люфтваффе заблудился и скинул бомбы на жилой район. В ответ Черчилль принял удивительное решение: собрать всю имеющуюся мощь авиации и предпринять рейд на Берлин - обреченный нанести совсем минимальный урон Германии и приводящий к потерям в и так не обильной авиации Англии. После удара военное руководство собиралось продолжать бомбить аэродромы, но Гитлер, давший слово, что немецкие города не почувствуют на себе последствий войны, счел удар по Берлину ударом лично по репутации Фюрера. Он приказал перенести всю мощь налетов на гражданские объекты Лондона и других городов, начался блиц, унесший огромное количество жизней гражданского населения. Но эта пауза в бомбардировке военных (авиационных) объектов позволила отстроить аэродромы, наладить производство самолетов и в конечном итоге выиграть битву за Британию.

Другим примером Робертса является то, что одним лучших приемов генералов Вермахта было использование тактических отступлений и контрударов. Однако использование их было практически запрещено Гитлером - немецкие войска идеологически не могут позволить себе отступать.

Робертс говорит и о том, что немецкое командование предлагало использовать население Украины как потенциального союзника в борьбе с коммунизмом, что должно было существенно нарастить количество личного состава, однако идеология нацизма не могла позволить проводить со славянским населением региона политику “на равных”. Этим же отчасти объясняется и неготовность полноценно взаимодействовать даже с собственными союзниками - японцами.

Немалая роль отводится и решению вести агрессивную политику в отношении США - никакие данные разведки не смогли переубедить Гитлера, что страна со столь существенным влиянием евреев на политику может вести эффективные военные действия.

В целом предложенная Робертсом концепция, конечно, тоже не является всеобъемлющей, но фокус на проблемах, создаваемых приоритизацией идеологии (и внутренней политики) над военными проблемами представляется мне крайне важным. С обеих сторон фронта сейчас одним из ключевых факторов становится готовность политической элиты подчинять свои интересы интересам армии, а не наоборот.

История с «Вагнером» с каждым днем становится все более непрозрачной, хотя казалось, что мутнее уже некуда. Цепочка событий напоминает ленту Мёбиуса, где причины бесконечно менятся местами со следствиями.
Сначала государство создало, вооружило и взяло на содержание за счет бюджета военное формирование, по размеру тянущее на армейский корпус, которое, однако, не включается официально в состав регулярной армии и управляется лично доверенным лицом Путина, как якобы его частная армия. Очень быстро это формирование становится  русским вариантом латиноамериканских «эскадронов смерти»: просто Россия - страна большая, и ее шальные эскадроны  такие же. Управление этой своей частной армией Путин  осуществлял либо лично, либо  через доверенных лиц в спецслужбах. Поэтому фактически пригожинские  «эскадроны смерти» всегда больше примыкали к ФСБ, чем к вооруженным силам. Они были в некотором смысле дивизией имени Дзержинского по понятиям.
 
Война заставила раздуть «штат» этих эскадронов, заполнив матрицу смерти зеками, поставлявшимися Пригожину в промышленных масштабах. В какой-то момент неожиданно выяснилось, что этот гигантский штрафбат более эффективен, чем регулярная армия, по крайней мере, в штурмовых операциях. Найдя поддержку у части офицерского корпуса, пригожинские командиры стали претендовать на то, чтобы подмять под себя армию и даже заменить ее собою. Возник институциональный конфликт, который не может быть ни сведен, ни объяснен персональными приязнями или неприязнями.  Его корни в конкуренции  составляющих (несущих конструкций) силовой вертикали. Конфликт в конечном счете стал превращенной формой давно, с первых дней войны, зревшего противостояния ФСБ, маячащего за спиной Пригожина, и Министерства обороны. И, кстати, транслируемый Пригожиным нарратив о ненужной войне, в которую мы вляпались, поверив в то, что у России есть супер-армия, - это именно эфэсбэшный нарратив.
 
Из  такого понимания природы конфликта  вытекает, что он не мог быть исчерпан за счет победы нокаутом одной из сторон. Для Путина это конфликт правого полушария его политического мозга с левым. Если он убьет полностью одно из полушарий, его хватит кондратий. Но доминирование одного из полушарий над другим не есть константа, а наоборот – величина весьма переменчивая. Можно с достаточной долей уверенности утверждать, что победу по очкам в этом раунде одержала ФСБ, а значит, Пригожин, а вовсе не Шойгу с Герасимовым. Именно поэтому Пригожин уже нашел свой наградной пистолет, а Суровикина до сих пор не могут найти. Так или иначе, но после мятежа контроль ФСБ над армией только увеличился, и проводимые в армии чистки, по всей видимости, проходят не без прямого участия Службы. «Вагнер» тоже уходит со «стрелки» сильно покоцанным, но, похоже, на условиях именно Пригожина – как сохранившая самостоятельность и не отданная на растерзание Генштаба  военизированная структура, пусть пока и в Беларуси под крылом у Лукашенко. Так что, если в час «X» танки какого-нибудь новоявленного Жукова пойдут на Лубянку, ей будет что предъявить в ответ. От Минска до Москвы ближе, чем из Луганска.
 
Любопытно, конечно, как это все было обставлено в бункере. Ключ к пониманию надо искать в литературе, в частности, в романе Юлиана Семенова, более известного по одноименной экранизации Лиозновой. Рискну сделать нечто вроде реконструкции по мотивам киноклассики. В то время, как мясники какого-нибудь Кальтенбруннера-Патрушева пытались перехватить Пригожина-Вольфа на одном из аэродромов Подмосковья, какой-нибудь глубоко законспирированный Шелленберг-Бортников усадил Пригожина в свой «членовоз» и доставил прямиком в Кремль. Там хозяину бункера объяснили, что все это была тайная операция с целью выявления тайных врагов режима, а армия Пригожина (ФСБ) является единственным шансом России прикончить эту чертову войну одним чудо-ударом на Киев и Волынь из Беларуси. На этом и разошлись. Теперь в Кремле будут ждать чуда.

Все как-то разом ускорилось. Власть после мятежа забегала как ошпаренная. Навальному – еще двадцать,  хотя он и так сидит  на ПЖП (Пока Жив Путин). Туда же до кучи и Стрелкова. Решили зачистить патриотическую площадку? Для кого? Неужели вытащат раненого в мягкие ткани Рогозина? Вспоминается старый анекдот про мужика, очень похожего на Маркса. Его вызвали в органы и предложили сбрить бороду. Через неделю он приходит тщательно выбритый. Его похвалили, а он в ответ: “Ну да, бороду сбрил. А с мыслями что делать?”. Вот сейчас они Стрелкова раздавят как клопа. Но вот что делать с мыслями, которые он транслировал? У этого ареста - тысяча поводов и всего одна причина: транслируемые Стрелковым идеи становятся чересчур популярными среди сторонников режима и особенно в армейской и полицейской среде.
 
Смотрите нашу первую “кухонную” реакцию на давно ожидаемое, но как всегда неожиданное событие:
 
 https://youtu.be/i6Y5Xk64fuM

Арест Стрелкова в практическом плане может означать, что политическое руководство России рассматривает как рабочий план добиться до президентских выборов временного перемирия с Украиной за счет части оккупированных территорий или хотя бы за счет декларативного отказа от попыток расширить эти территории (например, за счет признания Запорожской, Луганской, Херсонской и Донецкой областей областями в пределах в данный момент контролируемых Россией границ). Только в этом случае (движения к такого рода компромиссу) Стрелков мог начать представлять некоторую реальную угрозу для Кремля. Это во многом обусловлено структурой так называемого “патриотического” движения России.
 
У русского “патриотического” движения, почти как у марксизма в ленинской интерпретации, имеется три источника и, соответственно, три составных части: бюрократическая (официозно-декларативная), народная (глубинно-имперская) и “заморская” (патриотизм колоний). Соответственно, в этом движении на поверхности были заметны в последние месяцы три политических лидера (сейчас речь не об идеологах, которых на Руси как собак нерезаных): Рогозин, Пригожин и Стрелков. Стрелков из них - самый любопытный персонаж, но начать надо не с него.
 
Рогозин – это “назначенный патриот”, любитель отечества “по должности”. Это история про самодержавие, православие и народность  - выморочную мечту русской бюрократии о философском камне для российской деспотии. Рогозин приблизительно такой же патриот, как Зюганов - коммунист. Таким  патриотизмом можно только затыкать дыры в сетке вещания Первого канала.
 
Пригожин - случайный (халиф на час) выразитель стихийного народного имперского инстинкта. Это все те, кому за державу обидно, но не стыдно. Их миллионы, они за любую войну, кроме голодовки. Их гонит вдаль от родных гнезд историческая память, религиозное мессианство и бремя “русского человека”. Им на самом деле не нужен ни берег турецкий, ни Африка им не нужна (тем более им не нужна Украина). Им нужно ощущение собственного величия, которое стало для них историческим наркотиком. И войну эту они ведут как наркоманы: чем больше доза, тем сильнее зависимость. Этот патриотизм - как истинная наркозависимость: от него нельзя избавиться, но можно держать под контролем и активно использовать заместительную терапию.
 
Стрелков – это другое. Не будучи сам уроженцем колоний, он исторически стал выразителем идеологии “возвращенцев” – русскоязычных и идентифицирующих себя как “русские” жителей советского лимитрофа, идеа фикс которых является “воссоединение с Родиной”. Для тех стран, на территории которых локализованы “возвращенцы”, они превращаются в местную Вандею, оплот сопротивления любому национально-государственному строительству, поскольку такое строительство является наибольшим вызовом их мечте.
 
Именно этот “патриотизм колоний” стал самым мощным триггером войны. Он действует эффективно и сверху (в окружении Путина), и снизу (костяк движения – ветераны сепаратистского движения Юго-Востока Украины). Большинство активных членов “Клуба рассерженных патриотов”, как и большинство наиболее заметных стрелковских спикеров , – это уроженцы именно тех мест, которые входят в так называемую Новороссию. Без их соучастия война была бы просто невозможна. Они же являются главными и самыми убежденными противниками ее прекращения в любой форме, пусть и временного. Если Кремль действительно задумался о временной передышке за счет интересов этой “группы поддержки” войны, то Стрелков действительно становится крайне неудобной фигурой, которую лучше временно убрать с шахматной доски.

Обманчивая легкость бития. Есть человек – есть проблема, нет человека - нет проблемы. Все пока только подтверждает незыблемость первого закона тоталитарной механики. Был Навальный, сел Навальный, нет проблемы Навального. Был Стрелков, сел Стрелков, нет проблемы Стрелкова. Небо не упало на Кремль, когда «закрывали» Навального, тем более не упало и в этот раз, когда «закрывали» Стрелкова. Еще раз подтвердилось, что онлайн популярность конвертируется в офлайн поддержку по очень плохому курсу. Выйти на улицу – не то же самое, что кликнуть и лайкнуть. У Мещанского суда черная сотня патриотов требовала соблюдения Конституции – было очень смешно и одновременно печально. Но в этой мнимой легкости решения всех проблем и таится главная опасность для режима. Однажды он нажмет не на ту кнопку, думая, что это delete, а это окажется катапульта. Ведь второй закон тоталитарной механики – это закон сохранения и накопления протестной энергии.

Разговор на вчерашней «Кухне» стихийно (на самом деле – искусно манипулируемый Борисом) вышел на исконно «кухонную» русскую тему о коррупции. Как всегда, «хорошая мысля приходит опосля», и ночью я понял, что мне есть что добавить.
 
Собственно тема коррупции не очень интересна. О ней можно говорить и писать вечно, так как она сама тоже вечна. Реальный интерес представляет вопрос (и он имеет большое практическое значение): должна ли антикоррупционная повестка быть главным и даже единственным пунктом протестной повестки в современной России? Насколько эффективен лозунг «борьбы с коррупцией» как метод борьбы с тоталитарным режимом и, главное, насколько он оправдан? Это, собственно говоря, два разных вопроса.
 
Если говорить об эффективности, то на определенных исторических этапах лозунг «борьбы с коррупцией» может быть очень успешен. Это как жидкость для быстрого розжига. Пламя действительно появляется быстро от любой искры. Но, если нет реальных сухих дров, то горит недолго, и потом шашлык сильно отдает то ли бензином, то ли скипидаром. Но даже не это главное. На всякую горючую жидкость найдется своя пена из огнетушителя. Война оказалась мощнейшим антидотом для антикоррупционной повестки. Она просто перестала работать. В принципе. Каждый день выкладываются десятки расследований, их даже смотрят, и буквально ничего не происходит. Многообещающая революционная технология в условиях войны схлопнулась, и ее на ходу приходится замещать всем, что под руку попадется.
 
Еще интереснее дело обстоит, если посмотреть на антикоррупционную повестку не  под тактическим, а под стратегическим углом зрения. Допустим, как тактика ставка на антикоррупционную пропаганду как на монопрограмму сработала, и антикоррупционная партия в лице какого-нибудь фонда борьбы с коррупцией, поддержанного западными спонсорами,  победила (например, как это случилось в Гватемале); что дальше? А дальше неизбежно последует провал в еще большую коррупцию и беззаконие (что и случилось в Гватемале). Но произойдет это не потому, что лидеры антикоррупционной партии – плохие люди или, например, жадные или хитрые, а по совершенно объективным причинам. То есть даже если лидеры этой партии будут «святыми» (что маловероятно, но вдруг), их политическое фиаско гарантировано, так как оно вшито в сам их проект и не зависит от личных качеств тех, кому суждено его реализовывать.
 
Вопрос о коррупции уходит своими корнями в глубины природы человека и общества, гораздо глубже, чем хотелось бы многим интерпретаторам. Он напрямую завязан на существовании двух типов цивилизации – варварской и современной, которые находятся по отношению друг к другу в глубоко враждебных отношений. Что хорошо для варварской цивилизации, то смертельно опасно для цивилизации современной, и наоборот. Ну что-то типа лесковского «что русскому хорошо - то немцу смерть». У коррупции двойственная природа: для варварской цивилизации она есть способ ее самоорганизации, а для современной - фактор дезорганизации. И это тонкий момент, который надо все время держать в поле зрения.
 
Любая реальная современная цивилизация есть сочетание современной и реликтовой варварской цивилизации, дело только в пропорциях. Соответственно в любом современном обществе коррупция есть одновременно и деструктивный фактор, и элемент самоорганизации, вопрос тоже только в пропорциях. Изменить пропорции можно, только нарастив поэтапно массив современной цивилизации. А вот любая плохо подготовленная «кавалерийская атака» на коррупцию только усилит энтропию, приведет к росту варварства и на втором шаге - к злокачественному росту все той же коррупции вне зависимости от субъективных намерений борцов с коррупцией. Борьба с коррупцией – это всегда часть более обширной модернизационной повестки, она и должна быть в центре внимания, как это ни противно.
 
Об остальном, а также о многом другом можно послушать на «Кухнях»

https://youtu.be/I65xcwjGhPU

Дождь признали нежелательным.  На очереди, видимо, снег, туман и яркое солнце. В общем, все по-прежнему, все по Брежневу, как у Высоцкого: “Говорят, что скоро всё позапрещают, в бога душу, скоро всех, к чертям собачьим, запретят”. Сначала власть штыком отрезала от себя поддержку со стороны либералов. Теперь этим же штыком отрезает от себя “патриотов” (национал-большевиков). Что остается? - Только сам штык. Его неизбежно пустят в ход по полной программе. Усиление репрессий по всем направлениям в краткосрочной перспективе совершенно неизбежно. Господи, ну как же комфортно было сидеть на трубе. Нет же, взяли и пересели на штык. Россия ближайших полутора лет – зрелище не для слабонервных.

С упорством самоубийцы, выискивающего орудие, способное дать возможность реализоваться его пагубному суицидальному инстинкту, режим шаг за шагом создает интерфейс гражданской войны. Региональные частные военные компании, находящиеся под покровительством местных вождей, – не лучшее ли это из всех возможных средств для государственного самоубийства? Вы создаете их для защиты от мифических украинцев и происков НАТО? Поверьте, очень скоро жизнь найдет им совершенно другое применение. И, когда вам не понравится какой-нибудь Фургал в каком-нибудь дальнем закоулке вашей необъятной империи, вы увидите на улицах этого Волчегонска совсем других демонстрантов, которые пошлют присланного им московского ставленника лесом не просто так, а при поддержке собственной армии. Вам кажется, что это фантазии, которые никогда не сбудутся? Тогда, положа руку на сердце, ответьте, сколько из вас еще три года назад, размазывая ковидные сопли по щекам, предвидели, что не пройдет и пары лет, как полмиллиона мужиков будет гнить в окопах Дикого поля на Востоке Украины? У истории медленная поступь, но железная логика. Что-то начав, она редко останавливается на полпути. Одно хорошо: когда придется строить новую Россию, не о чем будет жалеть и нечего будет бояться  – все будет развалено до нас…