Мне, как и многим, ассоциация с корниловским мятежом пришла в голову почти сразу. Вроде бы ничего общего, но не отпускает. Почему?
 
Там есть один пикантный момент. В отражении корниловского мятежа большевики, уже оформившиеся к тому моменту в серьезную, но отнюдь не доминирующую политическую силу, действовали рука об руку с либеральными партиями, поддерживавшими Временное правительство. То есть, если вывернуть ситуацию так, чтобы она легче экстраполировалась на день сегодняшний, то получается, что большевики, которые практически открыто готовили свой переворот и смещение демократического Временного правительства, решили его поддержать из тактических соображений, чтобы устранить другую, более опасную для них антидемократическую силу. Когда эта задача была решена и угроза военной диктатуры устранена, большевики сами легко и безболезненно совершили вооруженный переворот и установили свою диктатуру.
 
Обратимся ко дню сегодняшнему. Так называемое «патриотическое» (по идейной сути – национал-большевистское) движение в России к середине второго года войны оформилось в две самостоятельные колонны – Стрелковскую и Пригожинскую. Пригожин изначально был вообще не про идеологию, а только про деньги. Но политическая воронка засосала его, и он в какой-то момент стал играть на этом поле мячом, который надули горючей смесью из лозунгов Стрелкова и Навального.  То есть мы имели собственно национал-большевистскую колонну и пародирующую ее популистскую колонну, имитировавшую движение в том же направлении.
 
Что происходит во время мятежа? Стрелков становится на сторону правительства, в том числе защищает презираемого им «фанерного маршала» Шойгу. А как только мятеж закончился, он с утроенной силой обрушивается на правительство, критикуя его за непоследовательность в подавлении мятежа. В итоге мы имеем уже не две, а всего одну колонну, правда, не имеющую в своем распоряжении банды вооруженных зеков. Но это дело наживное. Стрелков и ему подобные идейные национал-большевики стали скрытыми бенефициарами этого путча, избавившись от невесть откуда взявшегося популярного конкурента. Я не утверждаю, что они смогут грамотно распорядиться этой возможностью и тем более не утверждаю, что они являются серьезной политической силой сегодня в России, но то, что они от этой ситуации выиграли, по-моему, не подлежит сомнению. Куда все повернется, сказать трудно. Впрочем, еще полгода назад трудно было себе представить, что Пригожин может быть сколько-нибудь самостоятельной силой, способной доставить столько беспокойства своим кураторам. Пока мы фиксируем рост популярности тех леворадикальных идей, выразителями которых были и Стрелков, и Пригожин, а также то, что временно в этой лодке остался один Стрелков.
 
Возвращаясь к Корниловскому мятежу, я не могу избавиться от одной мысли. А что, если бы либеральные партии рассмотрели тогда в большевиках большую угрозу, чем в Корниловском мятеже, и обрушились бы на них, сдавшись Корнилову? Безусловно, на какое-то время в России была бы уставлена реакционная и реставрационная по своему содержанию диктатура, у которой не было никаких шансов удержаться у власти долго. Но вот чтобы 70 лет тоталитарного мрака идеологических сектантов – это вряд ли. Однако, к сожалению, ответ на этот вопрос выходит за пределы моей компетенции.

А я вот почему-то верю в Евгения Викторовича Пригожина. Я думаю, что он нас всех еще резвлечет каким-нибудь острым сюжетом – прижизненно или даже посмертно. Вот не может такая натура просто так взять и сгинуть за пятак. Ярдов.
 
Во-первых, потому что не дадут. Власть предержащие наши  насколько  трусливы, настолько же и мстительны. Как только первый испуг пройдет, они возьмутся за Пригожина и компанию с силой, на которую способна только слабость. Да и без этого найдется немало желающих в России плюнуть несостоявшемуся русскому зиц-Бонапарту в спину.  Так что отсидеться молча на пыльной полке раритетов уходящей эпохи ему не удастся – придется отвечать.
 
Во-вторых, не тот персонаж. Не молчун. Не выдержит. Как я уже неоднократно говорил, во всей этой истории много субъективного, много от неординарной, брызжущей энергией натуры Евгения Викторовича. Он из тех, которых несет. И уж если понесло, то не в силах остановиться, даже если несет на черные камни. Так что «шоу маст гоу он» понятно куда.
 
Помимо всего прочего, у Пригожина обнаружился ярко выраженный «синдром актера Бубенцова».  Для молодежи, не знакомой с советской киноклассикой, поясню. Бубенцов – герой одного из лучших фильмов Рязанова, провинциальный актеришка, завербованный охранкой, которому поручено сыграть роль приговоренного к расстрелу карбонария, чтобы выявить заговорщиков среди офицерского состава армии. Однако Бубенцов так вошел в роль, что предпочел быть расстрелянным, чем признаться перед своими новыми товарищами в том, что он провокатор.
 
Тут я должен сказать нечто, что вызовет шквал критики со всех сторон. По своему происхождению Пригожин, конечно, бывший уголовник, а по своему текущему социальному статусу - мафиози. Много лет он делал бизнес на смерти, и бизнес его шел хорошо. Но то, что произошло под Бахмутом, похоже, и его сильно покорежило психологически. Когда он говорит о войне, видно, что там много окопной правды, того, что не сыграешь, и, кстати, именно поэтому его обращения так хорошо зашли народу. Я не уверен, что Пригожин после Бахмута – это совсем тот же Пригожин, что до Бахмута. Прошлое прошлым, но есть же и настоящее.
 
Могу, и, пожалуй, наверняка ошибаюсь. Но что-то подсказывает мне, что поведение Пригожина и его окружения будет не полностью вписываться в ожидаемый стереотип поведения бандюков, которых поймали за руку при попытке взять кассу. Они теперь бандиты с идеями, а это уже совсем другой расклад. Более сложный расклад, более непредсказуемый. Поэтому давайте подождем переворачивать эту страницу истории раньше, чем она не перевернулась сама собой.

Для тех, кто любит подлиннее… Вышло большое интервью на Republic.ru. Записано за неделю до мятежа, выпущено практически через неделю после него, но, видимо, не потеряло все-таки своей актуальности. В целом – это диалоги на полях гражданской войны. Для тех, кому достаточно беглого взгляда, небольшая цитата:
 
“Почему-то все считают, что эта гражданская война обязательно приобретет форму борьбы либералов с, допустим, Ротенбергами или бог его знает еще с кем. Но я хочу напомнить, что все начало XX века главными оппонентами были царский режим и либерально-оппозиционное движение: главными партиями были кадеты, эсеры, где-то консервативные партии типа октябристов. А гражданская война в основном развернулась между большевиками и крайними монархистами. Гражданская война не вспыхнет по той линии, которая нам кажется вероятной. Мы можем сколько угодно говорить о либеральной оппозиции и думать, что она будет участником гражданской войны, а она вспыхнет, допустим, между Стрелковым и Пригожиным. По крайней мере, нельзя исключать и такой вариант событий”.

https://republic.ru/posts/108914

Все удачные мятежи похожи друг на друга, каждый неудачный мятеж неудачен по-своему. Это верно и в отношении неудавшегося пригожинского мятежа. Сама возможность этого мятежа  возникла из уникальной ситуации, которая сама стала следствием допущенной властью ошибки, усугубленной последующим длительным «ничегонеделаньем», заведшим режим в этот мятежный тупик. Ошибка состояла в том, что власть сама создала и накачала оружием и деньгами автономное военизированное объединение, полностью ею не контролируемое. Поскольку этим шагом ущемлялась главная прерогатива государственной власти, - монополия на насилие, - управление этой прокси-армией могло быть поручено только особо доверенному лицу, непосредственно приближенному к национальному лидеру. Однако то, что было необходимым условием успешного ведения прокси-войн (в русском исполнении – гибридных), быстро превратилось в уязвимость при трансформации прокси-войны в регулярную войну, да еще и образца начала XX века. Между регулярной и частной армией практически сразу началась конкуренция, быстро переросшая в острый конфликт, как только война вошла в фазу, сильно отличающуюся от экскурсионной прогулки. Вся дальнейшая ответственность за мятеж лежит лично на Путине, который уже тогда, когда конфликт вошел в фазу классического русского мордобоя, продолжал витать где-то в облаке, будучи не в состоянии выбрать между тем, кто кормит его профитролями, и тем, кто водит его к шаманам. Полгода преступного невмешательства в острый межклановый и институциональный конфликт привели к тому, что иным путем, кроме насильственного, он разрешиться уже не мог. Когда тувинские шаманы наколдовали таки решение в пользу регулярной армии (впрочем, справедливости ради должен заметить, что в условиях войны оно было безальтернативным), вторая сторона оказалась загнанной в такой угол, что выбраться из него без мятежа на практике было невозможно. Таким образом, ситуация с «Вагнером» действительно выглядит как уникальная и, соответственно, неповторимая.  Это правда – такую ошибку эта власть больше не совершит (уже сейчас звучат призывы забыть навсегда аббревиатуру «ЧВК»). Но это не помешает ей совершить какую-то другую ошибку, которая приведет к тем же результатам. И залогом этого является то, что у системы остается все тот же единственный гарант, который в критический момент не может выбрать между личным поваром и личным аниматором.

 
Удивительным образом первый же вопрос, заданный Борисом на записи «Пастуховской кухни», которую мы пытаемся вернуть в привычный «нечрезвычайный» формат, попал в резонанс с мучительным  текстом, который я писал уже несколько дней. Это убедило меня, что его все-таки надо опубликовать.
 
Я думаю, что пригожинский мятеж имел и будет иметь серьезные последствия не только для режима, но и для его оппонентов, включая либеральную русскую интеллигенцию, перед которой он поставил ряд вопросов, отвечать на которые уклончиво будет теперь гораздо сложнее.
 
Естественная и в целом высокогуманная вечная мечта русской либеральной интеллигенции о мирном транзите власти сама по себе никому не вредит. Мечтать вообще не вредно. Однако, помещенная в контекст реальной политической борьбы, она становится важным инструментом апологии режима и демотивации гражданского общества.
 
Мирный транзит власти, к сожалению, возможен на практике ровно до тех пор и ровно в той степени, в которой одна из сторон политического противостояния может рассчитывать на то, что сдача ею властных позиций без ожесточенного вооруженного сопротивления может быть компенсирована реальными гарантиями сохранения свободы, собственности или хотя бы жизни.  К сожалению, в обстоятельствах, когда эта сдающая полностью или частично свои властные позиции сторона является агрессором, развязавшим полномасштабную войну, ведущуюся террористическими методами, такие гарантии не могут быть предоставлены, а даже если и будут предоставлены, то не будут исполнены. И власть имеющая сторона это прекрасно осознает.
 
Как следствие, для режима Путина мирный, то есть компромиссный  исход противостояния с гражданским обществом является утопией. Перефразируя Маркса, можно сказать, что нет такого насилия, на которое режим Путина, как до, так и после его ухода из власти (что, скорее всего, будет  сопряжено с уходом из жизни), не готов будет пойти ради самосохранения. Пригожинский мятеж в этом смысле является просто наглядной иллюстрацией того, на что эти люди способны пойти тогда, когда речь заходит об их личном благосостоянии (очевидно ведь, что непосредственной причиной мятежа была борьба за бюджетные потоки). Трудно даже представить, на что они готовы будут пойти, если речь зайдет об их коллективном выживании.
 
В сложившейся ситуации либеральная интеллигенция  со своей мечтой о мирном транзите бежит впереди паровоза, в топке которого сжигаются мегатонны насилия. И дело даже не в том, что паровоз переедет эту мечту, не заметив ее на своем пути, а в том, что эта мечта мешает выйти на рельсы и парализует волю к сопротивлению у тех, кто мог бы попытаться остановить этот паровоз. Для этого режима не существует ненасильственных путей конверсии. Он отсек их в момент, когда сорвался в войну с Украиной. С этой точки компромиссные стратегии выхода из кризиса  обнулились. Это жестокая правда о России будущего, но надо научиться смотреть ей в лицо.
 
Насильственный переворот неизбежен, и поэтому  русской либеральной интеллигенции придется определяться со своим отношением к нему. Но это только половина правды о России будущего. Правда же состоит в том, что это, скорее всего, переворот черных против серых. Самая большая ошибка, которую может допустить российская демократическая оппозиция в этой ситуации, – это встать на сторону серых, потому что они лучше, чем черные. К сожалению, надо свыкнуться с мыслью о том, что хуже нынешних серых не может быть ничего, а лозунг о поражении режима в войне как единственной возможности продолжает быть единственно работающей практической формулой спасения России даже в том случае, если эта война гражданская. А все разумное, доброе и вечное еще обязательно станет актуальным в России, но только в шесть часов вечера после войны.

https://youtu.be/qaMspYA-QFg

 

Одним из последствий мятежа Пригожина стала дискуссия (временно - теоретическая) о том, можно ли поддержать одно зло против другого и что это (новое) зло может дать той части общества, что не хочет выбирать между диктатурами, а хочет нормально жить.

Не имея ни малейшего желания теоретизировать о том, как выглядела бы диктатура Пригожина, мне есть что сказать о потенциальном «окне возможностей» в такой диктатуре.

Оказавшись у власти на месте Путина, любой, кто придет на это место не в виде согласованного и заранее прописанного приемника, будет вынужден решать неординарную задачу: как держать доставшиеся «в наследство» кланы равноудаленными и разруливать конфликты. Не имея авторитета человека, приведшего всех к кормушке, и годами наработанного Путиным авторитета, проблема равноудаленности станет довольно остро, а «зачистка» всех и вся потребует уже полноценной гражданской войны, ресурсов провести которую без риска для собственной власти у этого человека не будет.

Что ему останется? Как ни смешно, ему придется выстраивать систему правосудия - пока только для своих. Систему, где законы действуют в отношении элиты, позволяя им иметь арбитров, напрямую не зависящих от центральной власти. Так когда-то Пиночет создавал в Чили правовую систему, чтобы обеспечить безопасность западным инвесторам (и тем самым привлечь их). А работающая правовая система - страшная вещь: не успеешь оглянуться, как она начинает пускать корни.

Поэтому один из ответов на вопрос «а какой толк менять шило на мыло» заключается в том, что любой другой метод перехвата власти будет требовать хоть каких-то работающих правовых институтов (а все они уничтожены на сегодняшний день). И любая власть, в интересах которой может быть их строительство (пусть и под себя), лучше той, которая успешно стремится только к их полному уничтожению.

Для многих людей слова «либерализм» и «гуманизм» – почти синонимы. Еще большему количеству людей (особенно в России) кажется, что либерализм придуман, чтобы им было хорошо. Часть людей искренне верит, что либерализм – это про то, что каждый может делать все, что  хочет (это же про свободу). Некоторые полагают, что либерал - естественный враг любой государственности, который должен стремиться к тому, чтобы государства везде стало меньше. Для других – либерал есть обязательно космополит, отрицающий национальное.

Увы, реальность весьма далека от этих представлений. Либерал – это всего лишь сторонник верховенства права, который хочет, чтобы все были равны перед законом: и Путин, и Джонсон, и Трамп. Ради достижения этой своей цели он часто готов применять насилие, особенно тогда, когда без насилия эта цель недостижима. Практический либерализм хорош первые несколько мгновений, пока не приходит осознание, что закон ограничивает не только твоего соседа по лестничной площадке, но и тебя самого.

Для человека, привыкшего к вольнице, которую в России повсеместно путают со свободой, жизнь в либеральном государстве невыносима. Он быстро приходит к выводу, что нигде так вольно ему не дышится, как на Родине. Если ему рассказать, что слово «нация» придумали либералы, он будет потрясен. Люди, которые думают, что свободная Россия будет чем-то вроде местного филиала рая, путают либеральные убеждения с любовью к комфорту. Для всех нынешних русских, развращенных веками сладостного беззакония, перестроенная на действительно либеральных принципах Россия покажется тюрьмой народов. Тут никто так "плохо" жить не привык.

Если либерализм в России когда-нибудь все-таки восторжествует, то он, скорее всего, родится на волне насилия;
- родившись, безжалостной рукой установит верховенство права, которого в полном объеме на этой планете непуганных идиотов (Илья Ильф – не я) никто еще не видел;
- заставит отказаться от тысячи милых сердцу привычек, которые веками скрашивали быт русского человека вне зависимости от его принадлежности как к низшему, так и высшему сословию. Это не совсем то, что ждет от либерализма русская интеллигенция.

Либерализм - это в первую очередь порядок, а во вторую - свобода. Потому что свободы без порядка не существует. Либеральный порядок отличается от других видов порядка тем, что он основан на праве, а не тем, что он гуманный. Либеральный порядок - не очень симпатичная штука, иногда он бывает невыносим. Но у этого несимпатичного порядка есть одно преимущество: общество, в котором он существует, трудно обманом заставить воевать.

Что может быть хуже Путина? Этот простой вопрос неожиданно разорвал привычный либеральный дискурс и заставил оппозиционно настроенную по отношению к войне и режиму мысль натужно гудеть, как провода под высоким напряжением.
 
В то время, как по всем каналам контролируемого правительством телевидения лучшие стендаперы Кремля  призывают немедленно применить ядерное оружие против Украины, член высшего экспертного совета по внешней политике в статусе главного придворного геополитика идет еще дальше и требует нанести превентивный ядерный удар по столицам Восточной Европы, но и он оказывается всего лишь эстрадным ветераном, приглашенным на разогрев перед выступлением звезды, которая  в своем телеграм-канале почти ежедневно призывает испепелить столицы Западной Европы (чего мелочиться), люди, в основном находящиеся именно в тех местах, которые как раз предполагается испепелить, глубокомысленно обсуждают, не приведет ли крах режима Владимира Путина к возникновению еще худшего режима?
 
Наблюдая за этой феноменальной дискуссией и пытаясь откопать какие-то рациональные корни, ее подпитывающие, я пришел к убеждению, что в ее основе лежит сохранившее свое влияние на значительную часть российской интеллигенции, даже резко отрицательно настроенную в отношении режима и войны, реликтовое обаяние Путина, которое он излучал в первые годы, точнее даже месяцы своего правления. Для этой, на самом деле весьма значительной части русской интеллигенции, характерно восприятие угроз, исходящих от Путина, как шутки, дурного розыгрыша. Мол, на самом-то деле он ничего такого делать не собирается, а только пугает, иными словами – блефует. А вот другие (Пригожин, Патрушев, Медведев на худой конец) – они точно шутить не будут. Они все поэтому  – хуже, а он – лучше.
 
Сколько раз я это слышал за последние годы от умнейших людей, которым я не чета, но которые сегодня нипочем не признаются в том, что они это говорили. Путин не начнет массовых репрессий, он же не дурак, Ходорковский и Браудер – это частный, особый случай, он просто пугает других. Путин не будет отдавать приказа убивать оппонентов, Скрипаль – это особый случай, он предатель, там свои разборки, но политический террор не про него. Путин никогда не ввяжется в войну с Западом из-за Украины, он не идиот, он все понимает, Крым – это особый случай, это был способ сплотить нацию на патриотическом хайпе.
 
Перешел к массовым репрессиям, развязал политический террор, втянул в Украине Россию в войну с Западом на истощение (уже смешно), – но никаких уроков никто не извлек. По-прежнему с разных сторон я слышу: он не начнет ядерную войну, он не самоубийца, он просто пугает, Каховская ГЭС – это частный случай, там реальная и конкретная тема была с украинским наступлением, но Запорожскую АЭС он  никогда взрывать не будет. А вот промокашка Пригожин, склеротик Патрушев или блогер Медведев – те, конечно, могут, настоящие звери. Поэтому после Путина может быть намного хуже. В общем-то, его надо беречь и охрану приставить, чтоб не сбежал. Впрочем, охраны, пожалуй, хватает.
 
Если бы пригожинского мятежа не было, его следовало бы придумать. Он оказался лакмусовой бумагой, с помощью которой удалось обнаружить и сделать наглядным застой либеральной мысли в России. Вся премудрость либеральных пескарей, оказывается, заключалась в том, что ничего не будет происходить, пока Путин не умрет, а когда он умрет, то может быть еще хуже, поэтому лучше, чтобы он жил подольше. Мятеж вернул жизнь в либеральный дискурс, он заставил оппозицию занимать позицию по отношению к конкретным историческим ситуациям, которые не вписываются в священные либеральные шаблоны. Это дорогого стоит и, может быть, это и есть самый ценный итог путча на данный момент.
 
 

Дуплет в Чечне с одновременным осуждением жены неугодного Кадырову члена Верховного суда и избиением журналиста “ Новой газеты” Елены Милашиной с адвокатом  – это такая всероссийская Кущевка 2.0. Некое наглое демонстративное насилие фаворитов, которое принимает масштабы, нежелательные для Путина и в целом опасные для режима, с которым Путин, однако , не в состоянии справиться.
 
Путин ничего не может сделать ни с одним своим фаворитом, не разрушив сложившийся баланс власти, а они это знают и пользуются этим как его слабостью в своих интересах. Пригожин понимал зависимость Путина от него, и поэтому смело катил бочку на Шойгу и генштаб, пока она не выкатилась на встречку. Кадыров знает о зависимости Путина от него, и поэтому под шумок расправляется со своими личными врагами  самым зверским способом. Вышло не очень красиво. В результате “подшерсток власти” покрылся гусиной кожей от страха и возмущения. Реакция превысила допустимый болевой порог режима. Это тут же зафиксировал чуткий камертон Пескова, у которого на такие дела нюх.
 
В таких случаях задача режима  - микшировать серьезные  отклонения от обычной нормы насилия, потому что сегодня у общества появилась только “гусиная кожа”,  а завтра вообще  “шерсть вздыбится”. А как теперь это сделать?  Ведь надо снова делать вид, что идет расследование, требовать от Кадырова кого-то сдать (ну как после убийства Немцова), унизить. А где гарантии, что Кадыров в ответ так же, как и Пригожин, не выедет на встречку? Нет больше никаких гарантий для гаранта. Это и называется системный кризис власти как он есть.  

Ещё немного о диалектике добра и зла (пост навеян ночной перепиской с моим школьным другом (естественно, киевским), который вот уже полтора года скрупулезно уведомляет меня по ночам об обстановке скупым сообщением в телеграм: «бомбят!»). Его тоже, как и многих россиян, волнует, что на смену Путину могут прийти силы, которые будут еще более настойчиво и последовательно творить зло, чем это сегодня делает сам Путин. Учитывая то, что он находится сейчас в точке максимального приложения усилий этого зла, его обеспокоенность заслуживает того, чтобы вернуться к вопросу еще раз, расставив акценты.
 
Режим Путина по мере развития кризиса будет все чаще и чаще подвергаться испытаниям, подобным тому, которое мы наблюдали неделю назад во время пригожинского мятежа. Возьмусь утверждать, что с большой долей вероятности основные неприятности режиму Путина будут создавать реакционные силы, целью которых является превращение войны в глобальную, а России – в военный лагерь или даже просто в концлагерь. С моей стороны было бы странным утверждать, что «черные», критикующие «серых» за то, что  те недостаточно «черны», являются добром только на том основании, что они атакуют какое-то другое уже существующее, наличное зло. Но они дают добру уникальный шанс встрять в спор двух зол между собою и таким образом снова стать историческим игроком (которым сегодня в России, увы, добро не является). То есть такие распри зла промеж себя есть  уникальное окно возможностей для добра, если оно, конечно, готово этим окном воспользоваться, а не сидит с гордым видом и не ждет, когда его под гром фанфар пригласят пройти через парадный подъезд. Боюсь, что никогда уже. Если добро хочет победить, оно не должно быть слишком заносчивым и высокомерным. Открылось окошко – бери лестницу и лезь в дом. Но многие предпочитают мокнуть на улице с гордым видом.
 
Но суха теория, поэтому рассмотрим то же самое на конкретном примере. Является ли Пригожин добром для России? – Упаси, Господи. Означал бы его приход к власти установление худшего режима, чем тот, который сегодня существует при Путине? – Я лично сильно в этом сомневаюсь по причинам, о которых чуть раньше уже писал, но чисто теоретически это возможно. Означает ли это, что Пригожин есть большее зло, чем Путин? – Нет, не означает, как минимум,  по двум причинам: Пригожин есть порождение Путина, а не наоборот, и Пригожин не может быстро спаять систему как Путин, а значит, его власть будет  почти наверняка менее устойчивой в первое время, предоставляя другим силам определенные возможности для действия, которых при Путине у них нет. Надо ли было помогать Пригожину? Конечно, нет. Этого еще только не хватало.  Но ему и не надо было мешать. Потому что мешать Пригожину означало бы взять сторону Путина и оказаться пособником абсолютного исторического зла для России.
 
В этом споре (Пригожина и Путина) нет стороны добра, а значит, и не надо в него лезть ни на чьей стороне. Надо в таком случае быть готовым воспользоваться моментом, чтобы выступить на своей собственной стороне, начать действовать не тогда, когда власть максимально готова к тому, чтобы подавить любое возмущение гражданского общества, а тогда, когда ей это менее всего сподручнее. Вот и вся премудрость на уровне детского сада ясельной группы политической борьбы. А все, что сверх этого, – то от лукавого. Совершенно очевидно, что в сегодняшней России среди «людей добра» мало кто оказался готов к такой ситуации, которая возникла вследствие пригожинского мятежа. Не то что политически или организационно, но даже просто психологически. И именно поэтому такие азбучные истины приходится  сейчас проговаривать вслух. Уж слишком много развелось в России любителей звать народ на баррикады по поводу и без повода, когда хороший политик собаку из дома не выгонит, а как возникает действительно критическая для власти ситуация, то и не сыщешь никого. Все спорят о добре и зле.
 

Я прямо чувствую себя как продюсер группировки «Ленинград», от которого ушел вокалист. Айдар Ахмадиев пригласил Бориса в свою часовую программу. Я, естественно, слушал и понял, что есть много вопросов, которые я мог задать на «Кухне». Но есть один момент, который мне показался особенно интересным и заслуживающим отдельного рассмотрения – о снижении цены входного билета в переворот (революцию). Практика, которая, как любил говаривать один завиральный теоретик, является критерием истины, показала, что и один в поле - воин. Ну, не один, конечно, а тысяч двадцать-тридцать, но для ста сорока миллионной страны цифра отнюдь не запредельная. Еще месяц назад рабочей парадигмой оппозиции была ставка на «миллион плюс» вышедших на улицу. Сегодня, как справедливо заметил Борис, мы увидели, что в условиях межкланового клинча и нескольких десятков тысяч может оказаться достаточно, чтобы до основания потрясти основы режима. Это ценное новое знание, которое не «затрется» и с которым теперь придется жить. Обе стороны намек поняли. О других «открытиях» можно послушать в первоисточнике здесь:
 
https://www.youtube.com/live/ffYk5we-ZCA?feature=share
 

Если бы мне потребовалось одной фразой определить настроение умеренно пропутинских элит (а это твердое большинство правящего класса) после пригожинского мятежа, я бы обратился к классике советской мультипликации – «похоже, пчелы начинают что-то подозревать».
 
В общем-то, аналогия с растревоженным ульем видится в любом случае вполне уместной, но важно понимать истинную причину этой тревоги. Она вовсе не в том, что пчелы почувствовали какую-то серьезную и реальную угрозу. В этом случае их реакция была бы куда более острой – рой снялся бы с места и полетел. Как раз наоборот, пчелы продолжают жить по-прежнему безмятежно, купаясь в золотой пыльце (ведь Путин, как и раньше, дает им все), но им перестало нравиться их собственное звучание – они прислушиваются к себе и понимают, что жужжат как-то иначе. То шершень какой-то помешает, то пчеломатка заистерит. Самый большой удар Пригожин нанес не столько по Путину, сколько по общей атмосфере улья. Она перестала быть благостной. Сбилась мантра путинских элит, бесконечным повторением которой они успокаивали себя все эти долгие месяцы войны.
 
Путинские лоялисты так прожужжали уши своей мантрой, что не представляет никакого труда здесь ее воспроизвести:
- Война была ошибкой, но придется доводить дело до конца, иначе будет хуже;
- Жизнь изменится необратимо, но без Запада можно прожить;
- Война затянется на десятилетия, но ресурсов хватит;
- Путин может прожить до девяноста лет. Пока он жив, ничего не изменится. Просто все будет медленно приходить в упадок;
- Даже если Путин умрет, то все равно ничего не изменится, потому что власть достанется по наследству новому Путину, и все продолжится;
- Может быть, при внуках и правнуках все-таки что-то поменяется, но мы этого не увидим.
 
До последних событий реальность отскакивала от этой мантры как горох от стены. Что бы ни случилось, оно трактовалось в духе «все, что Путина не убивает, делает нас сильнее». Пригожинский мятеж прошелся серпом по этой мантре. Выяснилось, что все не так однозначно. Что пять тысяч вооруженных и рассерженных людей могут беспрепятственно пройти маршем от Ростова до Москвы; что Путин может сначала бесследно исчезнуть, а потом заистерить и броситься в гущу толпы; что для обороны Москвы, как в 41-м, нужно  поднимать кремлевских курсантов и объявлять выходной. Этого элите уже не развидеть. Ей прилетело из прошлого, и пчелы начали подозревать, что  «лихие девяностые» отнюдь не закончились.
 
Я думаю, что на первом этапе последствия мятежа для кремлевской элиты будут не политические, а психологические. Он травмировал ее историческую память. Теперь они будут знать, что, оказывается, и так можно. Глубинные причины кризиса не устранены, поскольку они неустранимы. Рецидивы поэтому неизбежны. Но каждый новый рецидив будет проходить на все более тяжелом психологическом фоне, постепенно сдвигающемся из “зоны эйфории” в “зону депрессии”.
 
 

Чечня представляется многим неким enfant terrible среди российских регионов, зоной сталкера, в которой не действуют никакие российские законы, а государственный суверенитет России поддерживается исключительно благодаря личной понятийной (мафиозной по сути) унии между Кадыровым и Путиным. Нисколько не сомневаясь в том, что так все дела в реальности и обстоят, рискну спросить: а действительно ли во всех иных местах они обстоят иначе?
 
Действуют ли законы в Туле, где упертый фаворит президента вот уже год издевается над одиноким отцом, отобрав у него дочь и запихнув ее при живом родителе в приют лишь потому, что отец что-то не то запостил в интернете? На какой унии основаны были отношения с хабаровским губернатором, которого, несмотря на беспрецедентные протесты населения, сгноили в тюрьме лишь потому, что он лег поперек чьих-то сиятельных экономических интересов?
 
Парадокс в том, что  кадыровская Чечня – это не урод в славной семье российских регионов, а карикатура на них, парадоксальный выпуклый политический шарж, в котором все общее заострено, подчеркнуто и доведено до абсурда. Все регионы России сегодня управляются по понятиям, нигде не действует закон, в каждом местный вождь может творить (и творит) все, что хочет, пока его личная уния с центром это позволяет. Просто остальные пожиже будут: их уния не непосредственно с Путиным, а с его прокси – администрацией президента. А что до избиений журналистов арматурой, то Кашина и Бекетова били не чеченцы и не в Грозном. Для этого так далеко летать не надо.
 
За все, что происходит и еще будет происходить в Грозном, ответственность несет Кремль и его хозяин. Расправа над Милашиной и Немовым - это не эксцесс исполнителей, а обратная сторона навязанных стране стиля и методов управления. Это часть «пакетного предложения» мафиозного государства. Сегодня это случилось в Чечне, а завтра случится в любом другом месте, так как все  они управляются тоже через одно место.
 
И это та самая неприятная правда, которую хотелось бы скрыть, спихнув все на местную национальную или религиозную особенность – мол,  tradition у них там такой. Отсюда и ханжеская реакция на инцидент (Путину доложили, Министр пролил цифровую слезу) – лишь бы увести от себя подальше, в горы, в аулы, где «злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». Увы, эти кинжалы обтачивают в Кремле, а кто их подбирает на большой дороге, особого значения не имеет. Поэтому никого никогда не найдут, да и искать толком не будут, а еще и поиздеваются над жертвами произвола.

С точки зрения осмысления происходящего 500 дней войны мало что дали. В принципе, все сущностные вопросы бытия на войне были сформулированы чудом сохранившей способность к критическому мышлению частью российской интеллигенции еще в первые недели этой войны, но никакого прогресса с ответами на эти вопросы так и не наблюдается. В том числе, это касается ответа на главный вопрос: что случилось с русским народом? Если оставить в покое тех, кто считает, что с ним ничего особенного не случилось, то ответы остальных можно свести к двум простым формулам: русские стали жертвой идеологической обработки (пропаганды) и русские были предрасположены к тем ментальным переменам, которые с ними  случились, и только поэтому пропаганда сыграла роль триггера, который запустил процесс деградации социума.  
 
Вопрос не праздный, так как от ответа на него во многом зависит, насколько быстро Россия сможет оправиться от милитаристского и шовинистического угара. В первом случае все просто. Если дело в пропаганде, то ее можно  элементарно отключить, а еще лучше – запустить интенсивную контрпропаганду. Во втором - все оказывается сложнее. При наличии предпосылок именно к такому ментальному сдвигу, который мы имели возможность наблюдать, отключение пропаганды решает лишь часть проблем, и даже интенсивная контрпропаганда будет встречать активное сопротивление у значительной части населения. Собственно, нечто подобное мы как раз и наблюдали в 90-х. Мы все время забываем о том, что пропаганда «разумного, доброго, вечного» в России уже была, причем не слабая. Но, как мы видим, семена не прижились, и при первом серьезном изменении политического климата из почвы попер архаичный бурьян.
 
Есть и другой важный аспект. В случае, если дело только в пропаганде, то как только «холодильник» начнет выигрывать соревнование у «телевизора», устойчивость режима должна резко упасть и провоенные настроения должны смениться на антивоенные. Но если дело не только и не столько в пропаганде, то «холодильник» может не только не препятствовать «телевизору», но даже вступить в альянс с ним. Его опустошение будет порождать не столько разочарование  в режиме, сколько дополнительное озлобление против его врагов. Нечто подобное мы наблюдали летом-осенью прошлого года, когда на фоне первых военных неудач и умеренного дискомфорта, вызванного санкциями, поддержка войны в обществе не упала, а наоборот, выросла.
 
Лично для меня прошедшие 500 дней войны стали эмпирическим подтверждением того, что происходящее в России нельзя объяснить пропагандой. Влияние пропаганды колоссально, но именно потому, что есть нечто большее, что делает ее настолько эффективной. Пропаганда сработала как кумулятивный снаряд. Пробив «первую линию обороны» сознания, она взорвалась в «коллективном бессознательном» русского народа и активировала его архаичные структуры, которые в итоге и взяли сознание под полный контроль. Загнать их обратно в подсознание, опираясь исключительно на рациональные аргументы, вряд ли получится. Это значит, что выздоровление российского общества не будет ни быстрым, ни прямолинейным.  Для того, чтобы выйти из того леса, куда Россия зашла за прошедшие 500 дней, не хватит и следующих 5000 дней. Выход из цивилизации стоит рубль, а обратный вход – минимум два.
 
 

Расположение сценариев развития ситуации по шкале их вероятности месяц спустя после начала украинского наступления остается прежним. Наиболее вероятным видится выход из лета в  позиционную войну с потенциалом длительности в несколько лет. Это не исключает успехов ВСУ, и даже значительных, но пока мало что указывает на возможность достижения результата, который можно было бы назвать  game changing, то есть результата, имеющего не чисто военное, а военно-политическое значение.
 
Для Украины на данном этапе войны для проведения того политического курса, который я бы обозначил как «доктрина Зеленского» (переговоры после освобождения территорий), уже мало  демонстрировать относительный успех или даже просто способность к сопротивлению агрессии, как это было на первом этапе противостояния. “Доктрина Зеленского” нуждается в подкреплении стратегическим результатом, то есть прорывом линии фронта с освобождением не вообще каких-то, а имеющих символическое значение в массовом сознании территорий. Только такой результат будет иметь политическое значение, но именно его достижение пока  остается спорным, несмотря на месяц упорных и кровополитных боев.
 
Если август принесет изменения и желательный для Украины военно-политический результат будет достигнут, мы все перейдем к рассмотрению другого сценария – эскалации и ускорения конфликта, где существенную роль будут играть внутренние вызовы для режима Путина. Но если на фронтах ничего существенно не изменится, то к осени “доктрина Зеленского” будет подвергнута самым серьезным испытаниям практикой с момента своего появления на свет. В этом случае Зеленскому и его команде предстоит осенью пройти через болезненный этап смены политической парадигмы. Я не утверждаю, что это будет фатально для них, но точно малоприятно и непросто.
 
Если к середине осени украинское наступление не даст политически значимых результатов, Зеленский будет поставлен перед необходимостью признать в той или иной форме, что заявленные цели войны недостижимы в краткосрочной (до года) перспективе. Это касается как освобождения оккупированных территорий, так и вступления в НАТО (с чем связываются надежды на недопустимость рецидивов агрессии). Смена парадигмы будет болезненной, поскольку для принятия новой парадигмы потребуется более широкий общественный консенсус, чем тот, на который команда Зеленского опирается сегодня (сейчас ставка делается на активную радикально настроенную часть общества, которая выступает «военным делегатом» от имени всего общества). Для ставки на продолжительную кровопролитную наступательную войну за освобождение территорий при ограниченной поддержке Запада и в расчете на перемалывание гораздо более внушительных российских людских и материальных ресурсов потребуется прямой мандат от всей «громады».

Я не утверждаю, что это невозможно (тем более что Кремль каждый день своими преступлениями делает все, чтобы такой мандат был выдан), но это будет непросто, и в первую очередь потому, что слишком долго и безоговорочно общество убеждали в обратном – что возвращение к мирной жизни  не за горами, что оно случится вследствие неизбежной победы Украины, под которой подразумевалось не только возвращение захваченных территорий, но и неким чудесным образом произошедший распад России, а также вступление в НАТО и интеграция в ЕС до завершения конфликта. Этот максимально оптимистический, но вместе с тем и наименее вероятный сценарий в течение длительного времени продавался как единственно возможный.

"Доктрина Зеленского" имела большой мобилизующий эффект на короткой дистанции, но она же может стать серьезной проблемой, когда выяснится, что бежать придется марафон. Людей, которым не нравится, что и как происходит на войне, в Украине достаточно, в том числе и в вооруженных силах. Пока их голос не слышен, но во время смены парадигмы он может зазвучать громче. Речь, безусловно, идет о патриотических силах, нацеленных на победу Украины и на защиту ее суверенитета и государственной независимости, а не о многочисленных агентах влияния Кремля, которым при любом раскладе пока в Украине ловить нечего.

 

Меня одолевает предчувствие осени. Нехорошей осени. С развязками одних узлов и завязками других. Если лето раньше не разрядит растущее напряжение каким-нибудь прорывом на линии фронта, то осенью это напряжение синхронно переместится внутрь обоих сражающихся обществ, вследствие чего их революционизация (или контрреволюционизация – что то же самое, но с отрицательным вектором) пойдет ускоренным путем.
 
Опереточные и не только мятежи, громкие отставки и еще более громкие посадки, смены политических парадигм, предательства как на государственном, так и на личном уровне, сделают этой осенью политический ландшафт как России, так и Украины существенно более разнообразным. Короче, процесс куда-то пойдет…
 
Конечно, все это будет происходить на фоне «усугубляющих» обстоятельств, которыми в первую очередь являются начала избирательных циклов в США, но также и в России, и в Украине. Хотя это в данном случае уже даже не главное. А главное - то, что время пришло, и война закатывается за экватор. В том числе, пришло время тем факторам, которые вызвали к жизни эту войну, но до поры прятались за политической сценой, выйти на эту сцену и начать непосредственно определять ход истории.
 
Как бы ни трагична была война, она является всего лишь предтечей чего-то, увертюрой к каким-то давно назревшим глобальным переменам. Приходит время, когда вектор этих перемен должен более отчетливо обозначить себя. Возможно, это будет последняя осень. Последняя осень мира в том виде, с которым мы успели свыкнуться за полтора года войны.
 
Наступает время, когда аналитика становится чистой поэзией, а поэты становятся лучшими аналитиками. Поэтому лучше послушать их:
 

https://youtu.be/gnbZusD7Lqs

Из краткого информационного сообщения о встрече Путина с Пригожиным можно сделать один принципиальный вывод: нет никакой “частной армии Пригожина”, а есть “частная армия Путина”.

Ну вам же русским по белому написали, что “вагнеровцы” являются убежденными “солдатами главы государства”. Не “солдатами государства”, а личными солдатами его главы. Это многое объясняет, как выразился бы Михалков.
 
Наконец четко и ясно обозначена разница между внешним государством, у которого есть свои солдаты (второго сорта – их в случае чего можно побить и даже сбить), и внутренним государством, у которого, оказывается, есть не только свой бюджет (об этом мы давно знали), но и  свои солдаты (первого сорта), неподсудные никому, кроме лично главы государства.
 
Что случилось? Да ничего особенного: солдаты первого сорта повздорили с солдатами второго сорта и задали им небольшую трепку. Глава государства вызвал их на ковер и тоже устроил трепку. Отеческую.
 
Что-то подобное я где-то, кажется, читал. Помните, мушкетеры короля, гвардейцы кардинала, добрый де Тревиль, злой Ришелье. Главное - понять, кто есть ху, в этой России, где все так запутано.

Две недели спустя после “пригожинского недоразумения”, - а я думаю, что это самое адекватное обозначение данного инцидента на сегодняшний день, - мои первоначальные предположения о природе этого недоразумения полностью подтверждаются. Речь идет о прогрессирующей дисфункциональности понятийно-мафиозного государства, которое мы для солидности именуем “системой” или “режимом”.
 
Ключевой особенностью этого понятийно-мафиозного государства является встраивание криминальной вертикали (по сути – организованного преступного сообщества)  в ткань регулярного государства в качестве его основной (несущей) конструкции. Исторически такой симбиоз стал возможен вследствие катастрофического и практически мгновенного разрушения партийного (идеологического) скелета советской государственности, который ранее играл роль такой же опорной конструкции. В результате того давнишнего разрушения советская государственность обвисла, а внутри нее образовался вакуум. А свято место, как известно, пусто не бывает.
 
Было два сценария: перестроить советскую государственность на совершенно новых началах или заполнить вакуум тем, что было под рукой. Реализовался второй. Под рукой был криминал, его было много и он был везде. Он и стал в итоге экзоскелетом путинской государственной машины. Это было очень эффективное решение на короткой исторической дистанции, но сейчас этот экзоскелет выработал свой гарантийный срок и начинает давать сбои. То нога подломится, то рука не туда залезет.  
 
Это объективный процесс. Дело совершенно не в Пригожине, а в принципе. Мясо путинской государственности начинает сползать с его криминальных костей, обнажая незаживающие раны. Этих язв теперь с каждым днем будет становиться все больше и больше, потому что это сущностный экзистенциальный внутрисистемный конфликт. Никакими разговорами и приговорами эти язвы не залечить – “говорилка” устанет.
 
При этом все произошедшее и происходящее не имеет никакого отношения к какой-либо антисистемной, антипутинской, антивоенной оппозиционной активности, как справа, так и слева. Это, как говорится, “их дела”, но очень скоро они станут “нашими делами”.  Нам придется определиться в своем отношении к этой растущей дисфунциональности путинской государственности. Как показал опыт оппозиционной рефлексии “пригожинского недоразумения”, сделать это будет непросто.
 
 

«Что-то у них не вяжется» - думал Штирлиц, находясь временно в специальном отпуске у Мюллера. Мятеж устраивает Пригожин, а отдыхать отправляют Суровикина. И главное – никто не удивляется, как будто так и должно быть. Я лично удивлюсь только  в том случае,  если увижу Пригожина в центре управления стратегическими силами вместо Суровикина. В целом же очень похоже, что Путина больше волнуют не настроения командиров «частной армии», - этих он знает как готовить, - а самой что ни на есть регулярной. От этих медведей в погонах всего можно ожидать…

 
Немного о рефлексии кризиса (Пост в двух частях. Часть первая).
 
При всех различиях в трактовке событий 24-25 июня 2023 года практически ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что мы стали свидетелями крупнейшего за почти четверть века кризиса путинской государственности. Однако вопрос об оценке этого кризиса расколол критически настроенную по отношению к режиму часть общества. Кто-то откровенно радовался происходящему, а кто-то увидел в нем дополнительную угрозу. В обоих случаях возникали сущностные вопросы, ответы на которые не кажутся очевидными.
 
Если мы радуемся дисфункцональности путинского государства, то должны ли мы всячески содействовать ее прогрессу, в том числе, цинично поддерживая фриков, которые своими действиями расшатывают эту систему? Или наоборот, если нас печалит дисфункциональность путинского государства, то должны ли мы, по-прежнему страстно желая уничтожения режима, ханжески сожалеть о том, что какие-то фрики расшатывают его изнутри в своих собственных криминальных или иных таких же порочных интересах?
 
По краям спровоцированного акцией Пригожина спектра мнений расположились Стрелков (Гиркин) и Ходорковский, которые в каком-то смысле выглядят антиподами, а в середине обосновалось бесконечное множество отттенков серости. Не собираясь здесь агитировать за какую-либо позицию, я хочу обратить внимание на то, что само распределение мнений внутри спектра не является случайным, а прямо завязано на  степень отрицания сложившейся на данный момент в России государственности.  
 
Стрелков (Гиркин) считает существующую имперскую конструкцию власти единственно возможной и идеальной для России. А вот его отношение к Путину неоднозначно. Он считает его «полезным самозванцем». Точнее - относительно полезным. В той степени, в которой Путин способствует укреплению существующей имперской конструкции, он для Стрелкова (Гиркина) полезен. В той степени, в которой Путин дискредитирует и разлагает нынешнюю имперскую конструкцию, он для Стрелкова (Гиркина) вреден. То есть его полностью устраивает имперская тоталитарная конструкция государства, но не устраивает предложенная Путиным криминальная начинка. Но не потому, что она криминальна (это ему все равно), а потому, что она не эффективна на войне. Его цель состоит в том, чтобы заменить эту начинку обратно на идеологический фарш, которым русский тоталитарный пирог был заправлен прежде. Но приоритетом остается сохранение нынешней имперской конструкции. Поэтому в ситуации с Пригожиным Стрелков (Гиркин) занял однозначно пропутинскую позицию.
 
Для Ходорковского целью является не начинка, а пирог целиком. Его приоритет (по крайней мере, с его слов) состоит не в смене Путина на другого «путина», а в разрушении имперской парадигмы и замене имперской государственности другой  политической конструкцией, выстроенной на принципиально иных основаниях (как нация-государство). В этой логике обрушение всей путинской государственности (де-факто – полномасштабный кризис всей нынешней государственной системы) является для Ходорковского не проблемой, а шансом. Все, что способствует этому разрушению, в этой логике заслуживает поддержки. Поэтому Ходорковский однозначно занимает в сложившейся ситуации сторону Пригожина как разрушительной силы. Сам Приглжин ему в этой ситуации не интересен и не является для него проблемой, так как он уверен в том, что, кроме Путина, никто не в состоянии  долго удерживать систему на плаву. Он поддерживает Пригожина как бревно, с помощью которого можно разбить стену.
 
(Конец первой части. Продолжение в следующем посте)
 
 
 

Немного о рефлексии кризиса. (Пост в двух частях. Часть вторая)
 
Между двумя крайними точками зрения на  мятеж Пригожина, представленными Стрелковым (Гиркиным) и Ходорковским, расположилась огромная агломерация разнообразных мнений, общим знаменателем для которых является убежденность в том, что плохой пирог можно сделать хорошим, заменив в нем горькую начинку на сладкую. Иными словами, большинство в споре осталось за теми,  кто полагает, что путинскую имперскую государственную машину еще можно с помощью тюнинга переделать в демократичный европейский автомобиль.
 
Все эти разнообразные оценки являются гибридными, сочетая в себе частично позицию Стрелкова (Гиркина), частично позицию Ходорковского. Среди тех, кто остался в серой зоне, мало сторонников режима, что сближает их с Ходорковским. Но в отличие от Ходорковского, они не в восторге от идеи полного разрушения нынешней российской государственной машины и строительства на ее месте какой-то неведомой новой машины («до основания, а затем»). Поэтому, хотя они не готовы «встать за Путина»,  им  претит идея поддержки Пригожина. Здесь они ближе к Стрелкову (Гиркину) – им хочется сохранить машину, поменяв водителя. Но есть и существенное различие. Стрелков (Гиркин) желает заменить Путина» на «суперпутина», а сторонники «гибридной демократии» - на «антипутина».
 
Разногласия между Ходорковским и его критиками, которые порицают его за призыв поддержать Пригожина, являются гораздо более глубокими, чем кажется на первый взгляд.  Спор на самом деле идет не столько о том, что Пригожин лучше или хуже Путина, сколько  о том, надо ли доводить дело до полного слома существующей государственной машины. Дискуссия показала, что подавляющее число оппонентов путинского режима к такой постановке вопроса не готово. Они остаются внутри предложенной когда-то еще ельцинскими младореформаторами концепции “либеральной империи”, предполагающей, что авторитарный режим может быть “добрым”, если им управляют “правильные” (просвещенные и бескорыстные) люди. Поэтому сегодняшнее оппозиционное большинство не нацелено на слом всей госуарственной машины. Ему только важно не отдать руль Пригожину – оно бережет его для себя.
 
Если бы Пригожина с его опереточным путчем не было, то его следовало бы придумать. Кризис, как минимум, подтолкнул самоопределение внутри оппозиции. Сегодня в ее среде сторонники Стрелкова (Гиркина) и Ходорковского пребывают в явном меньшинстве. Но со временем большинство, которое пока верит в доброго демократического царя (президента) и добрые идеологические лучи, будет разлагаться и распределяться по краям спектра, выбирая одну из крайних позиций. События, похожие на то, свидетелями которого мы только что стали, воздействуют пока больше не на политическую ситуацию непосредственно, а на состояние массового сознания, пробуждая его и подпитывая ту внутреннюю дискуссию, без которой формирование политического и исторического субъекта действия невозможно. В этом и состоит главное революционизирующее действие этих событий.