Рефлексия.

—

Старательно рефлексируя на любой вопрос, попытку пробить стену из кирпича, которая досталась мне с горьким опытом, где каждый кирпичик стоил мне тех или иных потерь; я понимаю, что тяжело стало воспринимать информацию как от одной половины источников, так и от другой. Пропагандисты, которые искренне, будто искренне верят в то, что они говорят. Воспитывают агрессию, которую я уже не первый год, пытаюсь заглушить. Вызывают животное желание рявкнуть что-то обидное в их сторону, понимая, что хочется услышать и увидеть правду. Заглянуть в душу исполнителям и зачинщикам, узнать заповедь, что написали гвоздем на дверях лифта. Заглянуть в изнанку и как бы выдохнуть, что ли, тот смердящий трухлявым пнём дым, что я затянул в себя ещё восемь лет назад, туда. Чтобы он разошёлся пеленой и оставил эти события в истории в качестве бездушных фигур, которых останется лишь очертания в обволакивающей дымке. Мечта, в которой можно тяжелой ставней закрыться. Мечта, без исполнения которой, кажется, что другие мечты уже не имеют основания сбыться. Призывы к разуму, делятся на две части оглушительным лязгом портового крана. Ветер несёт через мили ядовитый запах фальши, не рассеивающийся ни с преодолением моря, океана, ни пробиваясь сквозняком через сосновый бор. И, в один момент, тишина. Оглушительная тишина огромной парковки вдали от магистрали, где частенько, из сторожки доносятся тембр, который успел прыгнуть на фаркоп уезжающей телеги.

Москва
II.22

Полотно.

—

Шаг за шагом по пустой тусклой простыне железнодорожного полотна выдавали во мне слабака, что не смог перешагнуть через себя. Утро уже подступало к горлу. Жажда и холод заставляли идти дальше, не позволяя прервать этот неутомимый марш. В этом лесу никогда не было связи — ни мобильной, ни с собственной совестью. Гул, доносящийся откуда-то из глубины леса, выдавал близость сволочного выселка.
Восемь часов назад, проезжая его, я заметил, как мне уже постыли эти места. Сколько бы не ездил тут, всегда внезапно переставал ценить окружающее социальное недоразумение.

Рефлексия довела меня до небольшого покатого моста, плечи которого, вели куда-то в потемки леса. Вот он — «мост из одной реальности в другую», подумал я, продолжая методично перешагивать через промерзлые шпалы. Отряхнувшись от легкой пороши, чувство непознанного счастья обернуло обратно в скверное вчера. Смердело личным поражением, откровением изнеможенного юноши на металлической ленте, точно выглаженной огромным утюгом.

Вышагивая по ледяным бетонным перекладинам, стынь уже пробивала насквозь. Утренняя дымка оседала на снежно-ледяных сопках вокруг.

Я обещал не писать, не писать вообще ничего и никогда, если не услышу сегодня твоего очередного кокетливого оправдания. Солгал себе, раскидав клинья будущего и прошлого, что тонкой нитью воссоединило вчера и сегодня. С сухим звуком рвалась ребяческая структура искренности и привязанности. Термины меняли свою изначальную семантику. Вся эта повесть перемешивалась в голове и снова превращалась в дешевые очерки. Грязные пустотелые строчки, что помогают не забыть эти минуты — по-настоящему разозлиться, а не ютиться суглинком под подошвами дешевых романтиков. Намедни один из них точно выстрелил и убил во мне решительность. Она одиозно рухнула, точно ковер со стены. Даже пыль еще не осела — чешет нос и заполняет легкие серым осадком. Может быть от этого тяжело вдохнуть?

Пустота пейзажа полотна прервалась. Подле меня стало видно щебень. Редели ровные ряды рослых деревьев. Издали блеснуло окно дома отражением незримой, в белой пелене неба, звезды, что озарила мой изрядно затянувшийся путь. Спустившись в первый же двор, стало определенно легче. Никогда не любил эти железные паутины — проводники завязанных в узел биографических короткометражек бесчисленных пассажиров. Эти места постоянно толкают в омут ретроспектив и оценок выдуманных судей, что оценивают каждый пройденный мной этап.

Дмитров
XII.17

Ливень.

—

Дождь барабанил по крыше, с шумом рассыпавшихся по металлическому скату камней. Дым дешевых сигарет заполнял пространство и обволакивал мысли витающие в воздухе последние часы. Несмотря на запотевшие стекла, будущее становилось яснее. Отражение тусклого фонаря от глубоко-черного металла сминало окружение в непростую фигуру. Все вокруг, с каждым мигом, теряло сатурацию. Пространство окуналось в плотный сизый дым. Запах озона и горелой бумаги сжигал мечты о простом и сказочном. Скепсис, однако, развеялся полностью. Еле уловимый рокот грозовых туч, за пеленой шума дождя, напоминал о той стороне, что оставалась за пределами видоискателя. Зеленые цифры на панели оставались якорем в тот сюжет, откуда все зачалось. Служили проводником в неискаженную фабулу событий окружающим смогом. Сегодня произошло свержение очередного изваяния. Именно так и выходит становиться чище и последствия мер ощущались ярче, чем удар по затылку. Не стоит сопротивляться собственным сентенциям. Вероятно, их составление, всегда защищало меня от глупостей минут. Композиция выводов напоминала стяг, что пронесу с собой сквозь года.

Черный обмылок вкопался в пейзаж больше часа назад. Чудовищный поток откуда-то сверху заставлял рисковать, но игра не была принята оппонентом. Свет глаз обмылка пробивался сквозь строчки сплошного дождя. Темный силуэт, едва различимый, будто не шевелясь, ронял желтые огоньки сквозь невидимую щель в окне.

Спустя час стервозный дождь, кажется, вышел весь. Постепенно, солидарно с белесыми яркими точками, оголилась нагота луны. Остылый ветер продолжал качать знак у асфальтной артерии страны, по которой небольшой угольный силуэт, будучи некогда недвижимостью, сорвался с места. Затяжно набрал скорость и пропал в широте пейзажа.

Новорижское шоссе
V.21

Постэффекты.

—

Постэффекты, провожающие как старая подруга, по кривой темной кирпичной мостовой, отправляют на улицы бесталанного ужаса. Прогулки там парализуют и тело, и дыхание. Сковывая тебя внутри и буквально придавливая к низменностям. Явно спуск под ослепительно яркий горизонт. По пути вниз, достигнув точки росы, начинаешь слышать манящий, но едва слышный, как-бы где-то из-за угла, звон крохотного колокольчика. Так раньше звучали детские вязанные куклы. Их было немало по началу хода времени, но в какой-то неприметный момент — они исчезли, их как бы и не было вовсе. Мне этот звук приносил спокойствие. Некое незримое наполнение обстановки. Майскую теплоту и свежесть.

Осеняет, что нужно поддаться, но психология этапа не позволяет тебе и легонько подняться обратно, даже на пару ступеней. Атмосфера уже нарушена. Давление перепрыгнуло отметку в 5 тысяч Торр — никак не меньше. Давит одновременно наразрыв. Время, бушуя, меняет кондиционные признаки: начинает передвигаться вплавь. Я, видимо, тоже. Некогда приятный звон, очевидно, обманчив.

Предательский звон, сменился, как и ожидалось, на свист наградного милицейского свистка. Позади свиста стал слышен шум. Амплитуда этого шума увеличивалась все больше. Со временем свиста стало не слышно совсем — его перебила сплошная рябь. Этот смрадный скрежет заполняет ушные раковины. — Нет, не плыву, а снова качусь в пропасть. Лечу стремглав, влетая в разбросанные сгустки выводов событий и случаев. Я всегда представлял их левитирующими каплями, как бы разбившихся только что о что-то твердое на их пути. Повисшими на нитях пыли, невольно распрянувщих, зацепившихся о темные стены этого карьера. Они — вечнообитатели этой дыры. Наряду с остальными артефактами, основное наполнение этой бреши. Там внизу их ждет глубокий бассейн таких же, но уже бывших капель, что обрели, наконец, свою лужу.

Пропасть эта появилась не случайно. На ее возведение было потрачено не мало зим и вёсен. Хотя, вправду говоря, самая большая работа была проделана еще в те холодные сутки, когда пульт событий был не у меня в руках. В руках я держал лишь сношенный, переломленный в двух местах флагшток. Тот уже и не припомнит цвета свей хоругви. Хоругви, цвет которой тогда лишь набирал насыщенности, рельеф которой лишь обретал бортики и линии, строчки и стяжки. Она потом неоднократно трескалась с оглушительным мерзким лязгом рваных простыней, пробирающим до костей. Сковываясь и сжимаясь по кривым недошитым строчкам, она легла основой в пропасти, о которой идет речь. Обрела лавры субстрата сей пелены.

Флагшток, за его непригодностью, я выброшу сюда же сильно позже. Погрузив его как уже не первый артефакт. Заменив его, сначала, на вполне удобную штыковую лопату; а после, на автоматическую буровую установку.

Пролетев полости пустоты, субдуцируясь сюда снова, можно еще разок воочию проследить насколько глубока и беспросветна наполняющаяся каплями выше пучина ригоризма. Каждый день, каждый час, каждую минуту, и, видимо, даже каждую секунду мне необходимо держать контроль. Утеря этого контроля, даже сотой части его — карается собственным жандармом погружением еще глубже. Наказывается по всей наполненности норм и перечня дозволений. Безапелляционно и безальтернативно.

И вот оно. Самое, как-никак, наказание. Иначе просто быть не могло. В миг становится смешно, и только неприятнее в душе. Ведь я авансом знал — снова тут окажусь. И, как оказалось, неважно даже по какой причине: тепло мне или холодно, голоден я или сыт, бетонный ли был пол или его не было вовсе. Я снова тут. А жандарм бдительно следит — знает свою работу. Пишет свои записочки о чем-то умном и больно толковом. Содержания его грамоток и не рассказать никому. Да и самому прочитать будет сложновато: эта сука так мелко пишет. Зато красиво, размашисто. И смысл такой глубокий, как и пучина эта. Она и была, видимо, ему и матерью и отцом. Форму, флаг на палке ему выдала и идеологией наградила. Форма до сих пор сидит впрок, ни пылинки. А вот флажок на нити разошелся уже весь. И нити его ничуть не без смысла. И творца кормят, и костюмчик подлатать сгодятся.

Пхукет
IV.25

Чердак под грозой.

—

Летняя ночь выкрасила иллюминацию в глубокий черный цвет. Белые точки на полотне неба обращали на себя внимание. Из угловой хаты небольшого хутора, первой по дороге с фермы доносились звонкий смех и затейный молодой голос. Наступившая темнота никого не пугала. Наоборот, даже грохочущая тучка в километре только дополняла обстановку. Теплые ночи тут не редкость. Летний дождь, вовсе, является радостным событием для каждого селенца этого бескрайнего поля. Замеревший ветер и вставшие, будто на суде, травинки предзнаменовали начало ливня. Сверкающие нити гнали за собой басовые раскаты небес.

На чердаке белой хаты собралась молодость селения.

Дети объединенные единой идеей. Дети, кто и на детей не сильно смахивали. Дети, чьи старания были или будут неоднозначно закопаны в песок. Дети, в ком еще горел огонек.

Вечер у всех был обыден: речка, ловля ужей и гадюк, поливочные работы на огородах и сбор вишни. Когда солнце скрылось за подсолнечный горизонт все встретились снова на песчаном перекрестке, чтобы вместе под задорный разговор залезть на чердак старого дома, усесться на сложенные рваные пыльные верблюжьи одеяла. Включить старую сорокаваттку и узнать, кто же из компании сегодня останется дураком. Игра проходила озорно, иногда брался перекур и рассказывались засаленные советские анекдоты. Ночь же, в свою очередь, взорвалась ливнем. Обстановка под желтым накалом делалась уютнее и анекдоты сменялись сокровенными темами безлимитных обсуждений всего, что трепетало в еще не окрепшей и не до конца сформированной душе.

Вася был самым старшим в компании. Смолил как паровоз и от этого от него всегда несло табаком за версту. Веселый парень с хулиганскими замашками. Поговаривали, что был слаб до бутылки и поэтому лишний раз в компании этого дела избегали.

Маринка была следующей по возрасту. Меланхоличная деревенская девчонка, которая вот-вот должна была ехать в город учиться. Выглядела болезненно, и я не знал почему. Несмотря на меланхоличность, охотно участвовала в активностях молодежи и была весьма компанейской девахой.

Юлька — мой проводник на местности и в социуме. Именно она была тем человеком, за кем я таскался хвостом, ибо она знала об этом месте все. Это ее родина. Общаться с ней было весело и просто, училась она в московской школе, где уже порядком обтесалась и в городской жизни. Общий язык мы нашли быстро, несмотря на разницу в возрасте, которая тогда имела свой вес. Ее рациональность и рассудительность меня привлекала. Она была хорошим другом.

Илья — в доску деревенский парень. Простой как три целковых, но при этом неотталкивающе хитрый. Все забавные и веселые штуки зачинались так или иначе с его подачи или безоговорочного одобрения. Знал цену дружбе, чем цеплял больше обычного. От него чувствовалась заразительная уверенность в завтрашнем дне.

Таня и ее младший брат представляли напротив удручающую картину. Жили они в грязной хате у реки. Мысли этой Тани были сплошь и рядом сотканы из чего-то черствого, мерзкого и поверхностного. Она была пряма и неуклончива в спорах, что не скрывало ее дикое желание всегда быть правой. Правой хотя бы где-то. Брательник ее вовсе создавал полное ощущение беспризорника. Опарыш с диким взглядом и таким же жгучим языком, как и сестра. Он был абсолютно неуправляем, но в этот вечер он был с нами на чердаке и сидел необыкновенно тихо. Животворящие пиздюли — единственное что помогало ему вести себя тихо. Воспитание через страх не было чем-то чуждым для меня, но тут явно был какой-то перегиб. Однако, все надеялись на то, что они выбьются в люди.

14 лет с того момента обернулось. Связь с тем местом мною была утрачена практически сразу после отъезда. Украдкой от Юльки доносились только выводы, которые я записывал себе в мнимую книжку "Жизненный опыт". Там много черных страниц из каскадов выводов и, к сожалению, это одна из них:

Вася сгорел в доме, уснув по пьяни с сигаретой в зубах.

Марину сжег героин.

Про Илью не знаю ничего. Он пропал с радаров и не объявлялся. Надеюсь, что с ним все хорошо.

_продолжение:

Таня пострадала от общества. Сходясь с такими же мерзкими типами, как и она сама, выжив и найдя очередного мудака, вышла за него замуж. Ее история еще не закончена, но конец, как мне кажется, прозаичен.

Ее брат просиживает нары. Целый зоопарк статей УК в его послужном списке слегка иначе, но предопределил его будущее.

Юлька родила двоих детей. С ней все хорошо. Ее обошло стороной, и я за нее по-своему рад.

Тут не будет морали. Просто накатило.

Ростовская область
V.25

По ветру.

—

«Провожу рукой по ветру.
Как же мне тяжело просыпаться моментами.
Я знаю, но всё же забываю об этом, наверное...»

Утро еле шевелило ногами. Фонари погасили. Накопившийся эффект усталости и безнадеги оставлял под ногами пустые впадины на промерзшем октагоне болотины. Поля, виднеющиеся из-за бледнеющих деревьев, заливались снежными линиями. Зима, как обычно, вовремя. Хруст под ногами остатков умерщвлённой травы напоминает об этой беспощадной безальтернативности судьбы, которую мы неустанно пытаемся обойти. Пытаемся всеми силами избежать: найти варианты, прочувствовать события, предугадать и обезопасить. А кто-то, наоборот, потратив себя всего, сносивши последние лыжи — катится по извилистым путям в неизвестность. Сегодня мы явно против участи, что уготовила судьба. Мы идем против. Мы недопустим ее заурядной злой и абсолютно незаслуженной шутки о материнских слезах и отеческом отчаянии. Пепельные тучи висели над головой. Придавливали своей незримой массой к белесой широте. Вот-вот выстрелят градом белых всполохов острой воды.

«Найдем! Обязательно найдем.», — подбадривал кто-то.

Лесной пейзаж прервался. Даже не знаю, что лучше: леса вкруг или пустоты лугов с натянутыми над головой проводами, остро стрекочущих на фоне тяжелого свинцового небосвода. Вид седовласых лугов завораживал, казалось, что нет им ни конца, ни края, если правильно выбрать ракурс взгляда. Светлее чем в лесу, но парадоксально темнее в душе.

«Как можно найти иголку в стоге сена бескрайних полей и леса? А две?», — вот он, вопрос, изматывающий десятый час пятнадцать тел, стойко волочащихся в шеренгу. В каждом была заточена эта темнота. Она поглощала. Была слышна в истошных кликах высохших глоток. Никто, отдать должное, не сошел с дистанции. Все ощущали, что надежды с каждым часом становилось все меньше. Отзывов не было еще ни разу. Даже ночь уже поникла и не дождалась момента. А редко осыпающаяся штукатурка бесчестного мироздания только делала недостижимое еще более невозможным.

Седые пейзажи лугов кончились. Снова перед нами вкапывался коричневый сосновый лес. Стало ощутимо тяжелее идти. Вокруг только звуки стирающихся ног, хруст замерзшего перегноя и отчаянные попытки докричаться кому-то куда-то в пустоту.

В конце просеки показалась покатая крыша деревянной кормушки. Оазис местной фауны. Чуть поодаль — бревенчатая вышка. Стандартный набор богатого на живность леса. Подойдя ближе, следов не виднелось. Вверх полез товарищ. Мы же остались внизу и открыли ставню кормушки — ничего. Наивно было зажигать огонек веры в потаенном углу изрезанной души. Обмороженными руками достал из пачки очередную бумажную убийцу. Свист ветра, аккомпанировал безразличному пейзажу и поблекшей надежде. Жаль с ним не поговорить, не поспрошать историй и запрятанной правды. Он равнодушный свидетель массы душераздирающих эпизодов. Он мог бы помочь. Он явно что-то знает. И как же стремно, верно, оказаться там, откуда не ведаешь пути. Не иметь возможности обратить время вспять. Остаться лишь кадром на бесчисленных памятных видеозаписях и фотокарточках. Отчужденность и одиночество, вероятно, порвали бы раньше зверей.

Последовавший чирк зажигалки неожиданно прервался громогласным пронзительным криком:
— «Они здесь!»

«Однажды я сам стану ветром —
Буду качать ветки, играть и свистеть среди полей,
И радовать одиноких людей.»

Нижегородская область
XI.19

Тропа.

—

Необыкновенно яркое нынче лето. Яркое и на события, и на настроение. Удивительно, как нечасто ловлю я себя на этой мысли. Вокруг так обыденно и всесущно, что, обыкновенно, нет ни единой мысли о чем-то хорошем, красивом, приятном, чувственном, нежном и, как в первый раз, робком. Считаю, что это брак мозговой коробки, не иначе. Ни мечт, ни фантазий. Лишь десятки брошенных абстракций. И те потеряю по прошествию лет.

Солнечные зайчики стыдливо пробегают меж листвы высоченных деревьев. Щебень издает приятный хруст. Его трудно передать словами, но он однозначно помогает держать темп. Собьешься на шаг и нет той музыки, что издает эта пустая тропа. И нет лирики, нет задорности в моменте. Приятный утренний ветер изредка пробивает лесной щит. Хватает, чтобы вдохнуть. Кажется, что момента осталось совсем немного: но просвета меж верхушек берез впереди не видать. И затяжной поворот меж зеленого камуфляжа таил неторопливое будущее за собой.

Окружение постепенно просыпалось от каждого шага. В муравейниках уже кипела работа: сотни маленьких атлетов выбрались на поиск пропитания. Птичьи песни гуляли тихим эхом меж стволов долговязых деревьев. Для них, нас будто и не было. Триумф всей жизни — вот он, прямо передо нами. Она — призрак для них, я — её спутник, кто своим шепотом не разгуливал, в этот раз, сизую тоску.

Мы шли нога в ногу, кто бы мог подумать, что это еще пару сотен дней и это приведет к тем необоснованным упрекам и ее затаенным, но от этого не менее искренним словам о неминуемом завтра. Они выбросят меня на паутину железных дорог знаменуя новый, неизвестный мне тогда путь. Но в том красочном, свежем и нежном сюжете до этих эпизодов было еще далеко. Я хорошо помню ее лицо, усыпанное веснушками и небесный, яркий как сам сюжет, взгляд. От него на душе становилось чище. Спустя множество лет не ощущал подобного ни разу и вспоминал этот момент каждый раз, когда, казалось бы, вот такой же. И разницы, кажется, не было видно; но явно что-то было тогда, чего сейчас никак не зажигалось. Не сжигало этот вязкий налет разочарований и обременений.

Приятный зной начинал нагонять. Ослепляющая звезда поднялась еще на пару незримых ступеней. Легкий туман осел, оголив лесные лужайки. Стали видны бесчисленные следы обитателей этих мест. Не стали больше им мешать. Свернув на узкую песчаную строку, направились к «рубцу». Так прозвали канаву, выкопанную два года назад для слива вод с ближайшей туристической базы. Шагов сто за «рубец», и мы на месте. Где, тихо включив радиоприемник на окне, под едва различимую мелодию, мы уснем в металлической коробке, обшитой изнутри тонкими листами дешевой фанеры.

«Тёплый ветер тает в листве,
На твоих глазах счастье —
И всё это будто во сне.»

Владимирская область
VII.16

Затухает.
(из рукописи без дат и подписей)

—

Слово за словом затухает в голове с каждой секундой. Вспышки перед глазами больничных мониторов все меньше похожи на что-то различаемое. Зрение забилось в угол испуганным зверем. С чего люди взяли, что у кошек девять жизней? Не могу ответить на этот вопрос, но, видимо, у меня не осталось ни одной. Эхо окаменевших голосов из желтых коридоров доносится до меня и растворяется без осадка. Провалившись в себя с всполохами воды снова прохожу через вязкость тем вечных переживаний и потухших ламп бесчисленных фонарей вдоль речки.

— Как там было?
— «Все что нас окружает: Предзаданные высказывания и предсказанная погода.»

У меня нет остаточных воспоминаний, но всегда ощущаю себя будто я брожу по туманному проспекту, глазея на мимо пролетающие глянцевые обветренные автомобили, что снуют туда-сюда ни на секунду не останавливаясь. Будто я остался в негативе фотобумаги очередного модного фотографа и никогда не выйду отсюда. Но, иногда, бесструктурные переулки и шумные аллеи прекращаются длинной узкой тропинкой ведущей прямо туда — в ленивое царство, где не нужны будут эти бумажки, эти паспорта, эти бесталанные гении, что кричат шире других. Сея семена, всегда задумываешься: «А взойдет ли что-нибудь путное, да и когда это будет?», а на чужое игнорируешь все то же, но по дороге нет более сих вопросов ни о чем — я лишь наблюдатель, что за перебоями в демонстрации кадров успевает сделать вдох и пойти дальше.

— Пора домой! Насмотрелся на брызги красок, раскаты гроз и шелестящие объявления на дверях в подъезды. Интересные вещи пишут, порой. Было время, когда десятками минут залипал на эти обветшалые бумажки и причитал: «вот же она: рысцой прокрадывающаяся жизнь, что так интересно и избирательно придает перцовый привкус реальности.» Всегда его чувствую, сродни старому машинному маслу и накрахмаленных простыней — ни с чем не перепутать.

Москва
2016-2019 гг.

Так и было. — Эпизод №1
(из рукописи без дат)

—

Каждый раз стою за стягом, там где никто не видит, даже объективы мыльниц. Там где не слышно пересказов полупустых холодных кабинетов, ветропродуваемых стадионов, пышных актовых залов и худых кулуаров. Тут весьма уютно. И даже пару раз, получалось что-то шепотом выдать до изнеможения смешное, даже хоругвь рыдала от безолаберности ситуации.

Москва
2016-2019 гг.

Так и было. — Эпизод №2
(из рукописи без дат)

—

Позади металлических коробок обыкновенного мокрого двора треугольника холодных многоэтажек мальчишка выпрыгнул в голубую лужу неба, вынеся, наконец, по настоянию взрослых, мусор своей повседневности. Позабыли его эгоизм все вместе: пионерскими галстуками повязали на поручне перрона у отбывающей электрички в память о жертве твердой руки юношеского максимализма.

Мытищи
2015-2018 гг.

Так и было. — Эпизод №3
(из рукописи без дат)

—

Шумный какой! Помнишь ту строгость в глазах матери, когда то и дело качался на качелях, будто подвешенной лодке над страптивой рекой ее несвершившихся мечт?
Напоминал ей, что не первый год волочат ее за тонкую руку по ухабистой дороге, только ради того, чтобы тебе было ... а да что уж там: чтобы ты был. И, всего навсего, через пару лет прошумел ей пискляво: «Я взрослый уже, не скажи мне больше куда бежать и зачем сегодня так истошно рыдать!»

Москва
2015-2018 гг.

Так и было. — Эпизод №4
(из рукописи без дат)

—

Чудесно обивать пороги, там где тебя не ждут давно. Нет цели — парадокс бытия. Цель обязана быть, — может поискать ее тут? Не могла же далеко сбежать, всего два с четвертью часа прошло с момента как пост принял у этой безответной серой двери. Телефон — неудачник, не может пробиться сквозь слезы молодой обиды. У меня больше шансов. Третий раз за год несу тут службу, неужели следующий прервет, наконец, этот парад чудес и обещаний?

Москва
2018-2020 гг.

Так и было. — Эпизод №5
(из рукописи без дат)

—

Шутка ли, но больно ярко светит пожелтевшая фара. Вижу в ее блеске и тебя, и себя, и белые полоски на сером асфальте и даже Володю, которого потеряли тогда при самых первых заморозках. Помнишь ту осень? Я — нет. А льдинки водохранилища хорошо помнят как водили хоровод над синим бушлатом в омуте холодной воды.

Москва
2016-2019 гг.

Так и было. — Эпизод №6
(из рукописи без дат)

—

Не ходи туда! Там сегодня тихо очень.
Не ходи туда! Ручеек тянет в речку груды камней.
Не ходи туда! В отражении там себя не увидишь.
Встанут мужицким станом строгие стебли камышей.
И никогда не вспомним твоей ровной речи.
Твоих шуток и прожитых дней.

Московская область
2016-2019 гг.

Так и было. — Эпизод №7
(из рукописи без дат)

—

Гость вошел в сени и принялся осматривать жилую конуру: вместо пола набросаны фанерные листы, седые стены, два фото без стекла в рамке на фоне остатка советстких обоев. Дурачок на велике громко бежит шлепая пятками. Собачка за ним: вторит его затяжному вою.
— Проходи, давай, не стесняйся! — подуло откуда-то из-за угла с кухонным эхом шкварчащей сковороды и этиловой ямы.
— Знаете, верно, попозже зайду.

Когда все-таки тронется лёд.
Зачествеет и, наконец-то, сойдет на нет.
Ваше едкое слово — «менталитет».

Москва
2015-2018 гг.

Двадцать второе после четырех.

—

Склочными картинками рисуешь силует знакомой фигуры, потакаешь собственной совести и обещанию в полном беззвучии, чтобы удовлетворить часть себя, а другую выставить глупой. Выделить два часа из калейдоскопа календарей. Не задавать себе вопроса, выстроить мнимую систему сильный-слабый, продемонстрировать иллюзорную слабость и дать волю свободному размышлению под угасающий аккомпанемент берёз и липы.

Затем проснуться от совести, отбросить собственные сомнения, сделать последовательные выводы. Уйти знакомыми дворами, скрыться в тени пространства, слившись с тихим промезлым августовским ветром в единый снаряд безответного уважения. Стать косым выстрелом, выпущенным благосклонностью к ошибкам выбора и предубеждениям.

Вывести в заголовок, поставить точку.

«Зря мы не зло несли.»

Москва
VIII, 25

Перебираю.

—

Исчитав сотни жёлтых листов, сжегши десятки белых убийц за всего-то первый осенний месяц, и без того полный списков задач и разноцветных календарей, я могу с уверенностью заключить то, что было ясно с пятнашку позади.
Вывод резок, но благо он есть. Самокритика, в общем, это мое. Я абсолютно в этом уверен. Иногда комично выходит, ибо что-то во мне заставляет под чистовичок переписывать особо запавшие в память эти потоковые черновички. Вся волокита, ретроспектива и преодоленные испытания обязательно приволокут что-то неоднозначное и новенькое в пожухлую сказку, что была высечена на этих взлетных полосах ежедневников и вырванных, невесть откуда, листочков в квадрат.

В пытках и агонии, в порыве одного из обсуждений сего забавного моментика творчества, старался аналогию из себя вытащить и на ум пришло только одно:

Будто прописи пишем: сперва корявенько, как сельский заборчик, но карандашиком, чтобы потом красиво сделать. Чуть опосля уже ручкой, понатарев и набравшись недюжинной смелостью. И вот, пора бы уже отставить подальше это дело — все вроде, готово.
Но что-то в момент очередного прочтения трезвонит над ухом и сводит меня с ума. Внутренний голос проникновенно вторит сознанию: «Берем маркер, нах.й. Пора!»

Маркером, конечно, не переписываю; но чувствую себя в эти моменты как почивший разумом. Как бы снова и снова из уже облупившейся краски стен складываю затейливые узоры сродни мозайке на фасадах ветшалых советских зданий.

Забавно и то, что после того, как я что-то опубликовал — я будто маркером обвел. Менять уже ничего не хочется, только если что-то задело глаз и расцарапало повествование. Как бы картинка уже сложена и упакована, осталось бросить ее на виду и посмотреть на реакции.

Москва
IX.25

Сон.
(Как есть, из заметок в электронной почте)

—

Допустим, что ты сейчас находишься в коме, и находишься в ней очень-очень много лет.
Все что ты видишь — просто сон, который рано или поздно закончится либо твоей смертью, либо твоим пробуждением.

Все твои интересы, все твои хорошие и плохие моменты, по-сути, вся твоя жизнь — это просто хорошо смонтированная выдумка твоего подсознания, которое каждый день бьется над новыми и новыми картинками, чтобы поддерживать в тебе хотя бы эту воображаемую жизнь.

Все вокруг, твой питомец, твои родственники, твой аккаунт в киви кошельке, твоя вторая половинка — всего этого нет в реальной жизни. Ты все это сам себе придумал, и припеваючи во всем этом живешь.

Допустим, что твой первый поцелуй выпал на твое первое движение пальцем руки, а твое первое расставание на твою первую остановку сердца.

Все твои эмоции тесно связаны с физическим состоянием твоего тела и организма в целом. Любая крупица информации в этой реальности может быть отголоском в той. А любое знакомое лицо тут, может быть лишь представлением знакомого голоса настоящему тебе в настоящем, не внутреннем мире.
А теперь представь, как твоя семья, работа, хобби, спутники, все города и села в которых ты побывал, все ныне известные тебе законы и дисциплины, как все это в один момент погаснет.

И ты медленно приоткроешь глаза, осмотришь пустую палату настолько, насколько тебе позволит самочувствие, посмотришь на свои бледные худые, до того незнакомые руки, и поймешь, что ты ничего о себе не знаешь, а может быть даже этого не поймешь.
Более того, скорее всего ты даже не будешь знать как говорить, или как двигать руками, что уж там о понимании.
Не будешь знать, кто эти люди вокруг.
Не будешь знать, что же будет дальше.
Все заново.

А что сон? Сон уже забылся.
Представляешь, даже сна, который был тебе так уютен, а твоему сознанию — домом, у тебя больше нет.

Москва
VIII.15