«Достаточная малость» выборки

Про опрос медиков и официальную реакцию на него.

Сервис «Актион медицина» совместно с закрытой профессиональной соцсетью «Врачи.рф» опросили медработников о переработках. «На вопросы ответили 2113* респондентов, из них 73% врачей, 25% представителей среднего медперсонала, 1% главврачей и их заместителей, 1% сотрудников клинико-диагностические лабораторий» ‒ так описывает исследование «Коммерсант». Несколько цифр из результатов опроса:

«Не работают выше нормы только 9% респондентов из числа врачей. А диапазон переработок в ответах составил от 2 до 250 часов в месяц. … Среди среднего медперсонала не работают больше нормы только 6% респондентов. … 78% опрошенных врачей ответили, что устали от переработок, причем 51% хотели бы работать меньше».

Из комментария Минздрава по поводу этого опроса (в более полной версии ответ опубликован в «Известиях»):

«Прежде всего следует отметить, что выборка для опроса достаточно мала ‒ 2213* медиков при общей численности 1,8 млн человек. При этом не уточняется, сколько врачей и сколько средних медработников приняли участие в опросе. Более того, в методике отсутствует информация о порядке подтверждения того, что все участники являются действующими медицинскими работниками. Нет информации, на территориях каких регионов (региона) и в каких учреждениях проводился опрос. … Данные опроса о том, что 75% медиков работают больше чем на одну ставку, судя по всему, являются ошибочными, необъективными и в лучшем случае не более чем суждением отдельных респондентов. … По данным ведомственной статистики, коэффициент совместительства по врачам в Российской Федерации составлял в 2020, 2021 и 2022 годах ‒ 1,3, по среднему медицинскому персоналу ‒ 1,2 ежегодно. В отдельных регионах эти показатели выше, что в основном обусловлено дефицитом кадров, в связи с чем регионами вводятся дополнительные меры соцподдержки, в первую очередь по обеспечению жильем, в том числе студентов целевого обучения. Следует отметить, что совместительство осуществляется по соглашению сторон».

Ох уж эта вера в истинность ведомственной статистики... Но ответ можно разбирать на цитаты.

* Про причины несовпадения размеров выборки – не ко мне, скопировала из публикаций.

Одно российское СМИ огласило свою десятку «ярких научных работ 2023», в которой общественные науки представляет ИНИОН с «Базой данных с информацией о более тысяче ведущих аналитических центров («фабрик мысли»), расположенных в «незападных» странах». Не могу найти информацию, есть ли эта база в электронном виде в открытом доступе, но её часть опубликована в виде «Атласа аналитических центров Большой Евразии. Том 1».

В методологическом плане составители Атласа честны: «данная редакция [Атласа] не содержит чётких критериев отнесения тех или иных организаций к аналитическим центрам», но в нём актуализирована информация и статус организаций, описанных в «Атласе аналитических центров ЕАЭС», выпущенном в 2021 г.

«Описание аналитических структур в основном базируется на сведениях, представленных самими организациями (соответствующие запросы были направлены в подавляющее большинство из них). При отсутствии ответа информация заполнялась на основе открытых источников, при этом проверялась активность на официальных сайтах и в аккаунтах в социальных сетях, аффилированных с соответствующими организациями. В случае если в указанных источниках не было отмечено никакой исследовательской и публикационной активности, в том числе реакции на драматические события 2022 г., вызвавшие значительные социально-политические изменения в регионе, организация признавалась не функционирующей».

Видимо, эти критерии станут основой «формирования российского подхода к определению аналитических центров».

База данных как научный результат в общественных науках, на мой взгляд, вполне может быть. Но если вы не нашли свою организацию в этом Атласе, то вы либо работает не в аналитическом центре, либо ваша организация будет в следующих томах, либо она признана не функционирующей.

Материальное положение семей глазами детей и родителей школьников

После разведки на данных RLMS о том, как соотносятся оценки экономического статуса детей и их родителей, поработала с данными субъективного Индекса детского благополучия (ИДБ).

Для расчетов Индекса в 2021-2023 проводили опросы детей 10-17 лет и родителей школьников этого же возраста; набор вопросов позволял проанализировать общие оценки потребительских возможностей семьи (на что хватает денег) и частные характеристики уровня жизни семьи (через потребление и условия жизни ребенка).

✅Ожидаемо, что среди детей больше затруднившихся оценить потребительские возможности семьи – 16-17% при 8-10% среди родителей школьников.

✅Распределение ответов детей смещено в более позитивную сторону, а родители чаще выбирают варианты о том, что денег хватает только на еду либо на еду и одежду.

✅При оценке отдельных составляющих материального благополучия ситуация обратная: доля детей, отмечающих тот или иной параметр, ниже, чем доля родителей. Например, 86% родителей ответили в 2023, что их ребёнок ел за последнюю неделю свежие овощи, детей, указавших такой вариант, – 75,8%; по ответам 74,6% родителей у их детей есть свой компьютер /ноутбук, но детей, сообщивших, что он у них есть, – 67,6%.

Получается, родители драматизируют материальное положение семьи, когда дают общую оценку потребительских возможностей, но изображают благополучное детство своих детей при ответах о частных составляющих материального положения, тогда как дети воспринимают общую ситуацию как менее напряжённую – возможно, в пределах их опыта она так и выглядит, – но «снижают градус» благополучия в ответах об отдельных составляющих благосостояния семьи.

Здесь более подробно.

Что из частного более важно для общей оценки потребительских возможностей семьи?

Продолжение. Начало.

Из субъективного Индекса детского благополучия (ИДБ) в качестве частных индикаторов материального положения семей выбрано десять переменных, чтобы определить, насколько они важны для общей, интегральной оценки потребительских возможностей семьи: что преимущественно принимают во внимание (возможно, неосознанно) дети и родители школьников, когда дают общую оценку возможностям семейных доходов?

Не буду подробно описывать техническую сторону анализа, лишь в общих чертах: факторный анализ позволил «сжать» признаковое пространство из десяти переменных до трёх. Собственно, пространство материального благополучия, в котором определяется положение семьи в ИДБ, задаётся тремя осями: «качество питания ребёнка», «наличие у ребёнка своего пространства и имущества», «опыт, помимо “стандартного”» (подразумевается наличие ресурсов, чтобы такой опыт получить: посещать дополнительные занятия, выезжать за пределы региона проживания; а также наличие у ребенка своих книг). Для следующего этапа анализа данных оценки всех выделенных латентных факторов, полученные регрессионным методом, были сохранены, и сравнивались их средние значения при разных вариантах потребительских возможностей семей, которые определяли подростки и родители школьников.

✅Различия средних значений переменных–латентных факторов выше, если речь идёт о трёх «бедных» вариантах потребительских возможностей семей – от «денег не хватает даже на еду» до «денег хватает на еду и одежду, но на более крупные покупки … не хватает». Различия между семьями, помещенными детьми и родителями школьников на три верхних ступени потребительских возможностей, не столь существенные с точки зрения рассматриваемых частных индикаторов материального положения.

✅Если о материальном положении своей семьи рассказывают дети, то различия между семьями с разными потребительскими возможностями доходов будут определяться преимущественно двумя латентными факторами: «качество питания» и «наличие у ребёнка своего пространства и имущества»; наличие ресурсов, чтобы получить «опыт, помимо “стандартного”», для детей оказывается менее значимым.

При определении экономического статуса именно возможность иметь что-то личное гораздо важнее для детей, чем для родителей.

✅Большинство родителей (больше, чем среди респондентов-школьников) указывают на наличие признаков экономического благополучия в потреблении и материальных обстоятельствах жизни их детей. Из-за этого средние значения переменных–латентных факторов «качество питания ребёнка», «наличие у ребёнка своего пространства и имущества», «опыт, помимо “стандартного”» при разных оценках потребительских возможностей семей различаются меньше, чем при анализе ответов детей. То есть, интегральные оценки доходов семьи, которые делают дети, более увязаны с частными индикаторами уровня жизни, чем оценки, данные родителями школьников.

Есть ещё методический результат, но это «на любителей». А вообще подмывает сделать вывод, что дети не испорчены «вторым дном» и отвечают на вопросы анкеты прямолинейнее.

Росстат сделал неожиданный – по нынешним меркам, – но, на мой взгляд, несколько странный сюрприз.

С 2019 проводится ежегодное Выборочное наблюдения состояния здоровья населения (ВНСЗН). По сочетанию в одной анкете сравнительно подробных вопросов о здоровье, полезном и вредном потреблении чего-то внутрь, физической активности и социальном самочувствии и социально-экономических условиях с этим обследованием может сравниться только Российский мониторинг экономического положения и здоровья населения (RLMS), но выборка росстатовского ВНСЗН – 120 тыс. человек во всех регионах страны. И до последнего времени это было одно из немногих обследований населения, микроданные которого Росстат не размещал в открытом доступе. И вот сюрприз: появились микроданные за 2023, причем очень оперативно по сравнению с другими обследованиям – сбор данных был в сентябре 2023. Странность в том, что файл микроданных не содержит привычные переменные, прежде всего коэффициенты взвешивания и типы населенных пунктов по численности населения. Если без второго с этими данными работать можно спокойно, то без взвешивающих коэффициентов – проблематично. По крайней мере, когда хочется что-то сказать с претензией на «репрезентативность всех россиян».

Но кроме микроданных Росстат публикует распределения ответов на некоторые вопросы о состоянии здоровья и самочувствии (как раз по взвешенным данным) по возрастным группам. И я бы с интересом почитала комментарии психологов или близких специалистов о степени тревожности россиян, которая проявляется в этих распределениях. Например, в информационной панели ВНСЗН можно найти цифры за 2019-2021, а в «Итогах наблюдения» за 2023 о том, как взрослые 15 лет и старше отвечали на вопрос «Тревожит ли Вас неопределенность будущего?» из блока о социальном самочувствии. Если в 2023 19,2% выбрали вариант «очень тревожит», а 44,3% «скорее тревожит», – это много? И эта «суммарная» тревожность из-за неопределённости будущего в 63,5% – максимум из четырёх лет, данные за которые опубликованы: в 2019 тревожащихся было 60,4%, в 2020 – 61,5%, в 2021 – 58,04%.

Чтоб ориентироваться в ситуации: в стране в 2010 закончили аспирантуру 33082 человек, из них с защитой диссертации 9635, в 2021 - 14326 и 1500 соответственно; в 2010 в ВАКовских советах выдали дипломов кандидатов наук - 16967, в 2021 - 5740, докторов наук - 2147 и 864. Организации, имеющие право присуждать учёную степень самостоятельно, падение не компенсируют: в 2021 в них было 268 докторских и 1962 кандидатских защит. И вот, когда всё падает, решили переставить кровати журналы и утвердили постановление о категорировании российских научных изданий.

Для публикаций, в которых излагаются основные научные результаты диссертации, в рецензируемых изданиях на основании рекомендации Комиссии в зависимости от отрасли науки определяются категории рецензируемых изданий, согласно которым такие публикации учитываются при определении соответствия критерию, предусмотренному настоящим пунктом в отношении количества публикаций, в которых излагаются основные научные результаты диссертации, в том числе диссертации в виде научного доклада.

Буду благодарна за перевод на понятный русский. А так только понимаю, что пойду на пенсию кандидатом.

У коллег вышла ещё одна публикация с результатами исследования «естественного социального эксперимента»:

Скалабан И. А., Алексеев Т. Д., Лаврусевич П. Е. Социальные миры Караканского бора: перспективы сближения и императивы справедливости // Мир России. 2024. Т. 33. № 1. С. 115–143.

Караканский бор находится на границе Новосибирской обл. и Алтайского края, растянулся вдоль Новосибирского водохранилища почти на 100 км; популярен для всего юга Сибири как место отдыха. Но структурные элементы «социального ландшафта» не ограничиваются туристами, очень неоднородными по составу, от «старожилов», приезжающих в бор десятилетиями, до разовых «отдыхающих выходного дня», это ещё и местные жители, дачники-горожане, лесозаготовители.

За второй осью различения авторы обращаются к Болтански и Тевено, которые предлагают выделять несколько социальных миров: мир вдохновения, патриархальный мир, мир репутации, мир гражданский, рыночный мир, мир научно-технический (индустриальный), в каждом из которых свой принцип определения ценного. Собственно, бор – то место, где логики различных миров пересекаются во взаимодействии разных групп, хотя их сближение не всегда актуально, «необходимость в нём отпадает в ситуации пространственной сегментации территории между пользователями, формирования образа жизни, при котором различные группы могут «не замечать» друг друга, уклоняться от необходимости контактов».

Тем не менее, если «плотность пользователей» нарастает, «возникают общие ситуации, требующие определенных режимов взаимодействий и актуализации адекватных им императивов справедливости» из разных социальных миров. И коллеги детально иллюстрируют проявления каждого из них, уделяя больше всего внимания патриархальному миру, который «успешно держит некоторые позиции и по сей день, а временами отвоевывает новые, встраиваясь в зазоры и серые зоны между конкурирующими логиками иных миров, особенно в ситуации угрозы изменений». И этот мир настолько большой, что его пришлось разделить на естественную, компромиссную и игровую патриархальность.

И всё же патриархальный мир с ценностью традиции и укоренённости не подходит в качестве объединяющего в социальном ландшафте бора. Его подрывают, в первую очередь, «новые туристы», для которых правила и права старожилов не кажутся незыблемыми. Не подходит для этого и гражданский мир, препятствие для которого – «пространственная изолированность самого бора, его поселений, распространенность эскапистских практик среди приехавших дачников и туристов». Мир рынка с ценностью обладания уникальным благом «негласно не одобряем большинством пользователей бора» и тоже не может быть «общим». Потенциал быть связующим в разнородном социальном ландшафте обнаруживается у научно-технического мира, но не столько из-за свойственных ему ценностей результативности, эффективности, ответственности, сколько из-за принятия его ценностей многими пользователями бора.

На вопрос, который вертелся в голове всё время, пока читала статью, авторы дают в заключении прямой ответ: да, Караканский бор – полигон, модель формирования коммуникации, солидарностей, коалиций, конвенций в усложняющихся, критических условиях.

Исследование поддержано Фондом «Хамовники».

Ещё одно напоминание от того, кто в цифрах понимает

«... все социально-экономические индикаторы, равно как представленные в данной книге истерические «цепочки» и статистика в целом, носят эфемерный, временный характер и очень далеки от совершенства. Они никоим образом не претендуют ни на абсолютную истинность цифр, ни на достоверность фактов. … В первую очередь индикаторы призваны выработать язык, позволяющих установить порядок величин. … Каждая статистика представляет собой социальную конструкцию».

Пикетти Т. Краткая история равенства / Пер. с французского В.М. Липки. М.: Издательство АСТ, 2023. С. 48–49.

Тема специального выпуска Public Opinion Quarterly за 2023 – «Augmenting Surveys with Paradata, Administrative Data, and Contextual Data»; часть статей – в открытом доступе.

В чём сложность для исследователей в использовании этих вспомогательных (по отношению к опросным) данных?
– могут существовать не для всех респондентов;
– респонденты могут не давать согласие на интеграцию опросных данных со вспомогательными;
– риск совершить самую частую ошибку при обращении к таким данным: полагать, что они не содержат ошибок или более точны по сравнению с опросными.
При получении согласия со стороны респондентов на доступ к административным или контекстуальным данным и их интеграцию с опросными возникает проблема, аналогичная отказам от участия в опросах: с одинаковой ли вероятностью разные группы респондентов дают согласие и понимают ли участники исследования, «на что они соглашаются, для каких целей будут использоваться их данные и как будет обеспечиваться конфиденциальность и защита их данных». Но и сами исследователи из-за относительной новизны данных не всегда могут быть уверены, что не нарушают правила (если они существуют) цифровых социальных исследований.

В статье
Struminskaya Bella, Sakshaug Joseph W. 2023. Ethical Considerations for Augmenting Surveys with Auxiliary Data Sources. Public Opinion Quarterly. Vol. 87, Issue S1. P. 619–633.
представлен обзор экспериментов, проверяющих, при каких условиях респонденты с большей вероятностью согласятся на сбор вспомогательных данных:

– ожидаемо, что вероятность получить согласие на увязку опросных и административных данных выше, если респонденты доверяют организации, которая будет это делать;
– при запросе на сбор данных со смартфона, приложений или носимых устройств основное препятствие для согласия – опасения за конфиденциальность данных;
– для задач, требующих «пассивных» измерений, например, отслеживание геолокации и использования приложений, острота проблемы конфиденциальности выше, чем для задач, требующих активного участия, например, фотографирование с помощью камеры смартфона, заполнение опросов с помощью приложения для смартфона. Возможно, это связано с ощущением респондентами контроля над процессом сбора данных. Если участники имеют больший контроль (мнимый или фактический) над процессом сбора данных (возможность остановить сбор данных, просмотреть данные до того, как они будут переданы, отозвать согласие), это увеличивает проективную готовность делиться данными со смартфонов;
– если в запросе на согласие дать доступ к данным со смартфона упоминать экономию времени, это не увеличивает вероятность согласия;
– респонденты, отказывающиеся от увязки опросных и вспомогательных данных, хуже отвечали на тестовые вопросы, проверяющие, насколько правильно они поняли суть и цели связывания данных.

Не буду скрывать, что у моего интереса к этому спецвыпуску есть и немного личные причины: приятно видеть среди его соредакторов и авторов Беллу Струминскую, нашу выпускницу.

Как изменились субъективные стратификации за почти 30 лет?

При дискуссионности такой формы вопроса он позволяет унифицировать разные измерения социальной стратификации. Речь о вопросе, в котором респондентам предлагают разместить себя на какой-либо из ступеней лестниц, отражающих неравные статусы. В РМЭЗ без малого тридцать лет предлагают респондентам поставить себя на ступени «классических» стратификационных лестниц: «богатые – бедные», «бесправные – те, у кого большая власть», «кого совсем не уважают – те, кого очень уважают».

И тут открывается большой простор для дискуссии, какую динамику считать изменениями, а что считать всё-таки устойчивостью стратификации. Изменение контуров субъективной стратификации «бесправные – те, у кого большая власть» с пирамиды в 1990-ые до «лимона» в нулевые и десятые – пожалуй, самое явное изменение: в 1994-1998 на низшую ступень по обладаемым правам ставили себя 29-30% респондентов 15+, в 2022 – 5,3%. В 2022 63% помещали себя на три модальные ступени (3-5, по 19-22%).

Экономическая стратификация по сравнению с 1990-ми, естественно, подтянулась вверх: если тогда модальной ступенью была третья, на которую ставили себя 23-24% респондентов, а еще 28-35% – на две низших, то с начала 2000-х модальными стали 3-5 ступени (по 23-25% респондентов), к 2022 преобладание помещающих себя на четвёртую ступень стало более явным (25,8%). Но при этом контуры субъективной экономической стратификации в 2022 практически совпадают с той, что получалась в 2010; в целом, на мой взгляд, экономическая стратификация оказывается наиболее устойчивой за последние двадцать лет из трёх рассматриваемых.