А у нас победитель!

1 место и премия имени В. Петухова в номинации «Бакалавриат» Всероссийского конкурса ВЦИОМ «Дипломник года»:

Прозорова Анна Артемовна.«Точка сборки и опоры: векторы трансформации музеев современного искусства» (Новосибирский национальный исследовательский государственный университет). Научный руководитель – Калашникова Ксения Николаевна.

Работа вмещает анализ разноплановых данных – информации из реестра музеев Министерства культуры, контент-анализ сайтов и страниц в социальных сетях действующих музеев, онлайн-опрос постоянных посетителей музеев современного искусства, экспертные интервью с представителями арт-индустрии. «Объекты и сети» создают современное искусство, а устойчивые сетевые отношения внутри и вокруг музеев современного искусства возможны, если музеи предлагают что-то для организации досуга своей постоянной аудитории; переходят в цифровое пространство для новых форм коммуникации и доступа к виртуальным музейным ресурсам; если есть доступность, открытость и свобода внутри музейного пространства («… одним словом если описать, я думаю, это свобода, современное искусство – оно в принципе еще живет в парадигме свободы»); пространство музея интерактивно. В жёстких текущих условиях музеи современного искусства могут лишиться какого-то из этого элементов, но сохраниться, продержаться помогут остальные.

Мне посчастливилось читать на первом этапе отбора работу второго победителя конкурса:

Малофеева Мария Вячеславовна.«Социальная идентичность и профессиональный выбор взрослых детей глухих родителей» (НИУ ВШЭ). Научный руководитель – Большаков Никита Викторович, заместитель руководителя департамента социологии НИУ ВШЭ, к.с.н., доцент.

На мой взгляд, это «дидактически прекрасный» текст. Если нужен пример описания качественного исследования, не впадающего в «количественную логику», это как раз такой пример. Было интересно читать об инверсии родительско-детских отношений, когда дети без проблем со слухом становятся проводниками в общении с внешним миром для своих глухих родителей, зачастую «лишаясь детства». При этом социальная поддержка родителей «не замечает» специфических потребностей и проблем самих детей.

9 июля 1984 – так датирован один из отчётов в Архиве Центра международных исследований Университета Питтсбурга.

Исследования, подобные описанному в отчёте, и до этого были знакомы социологам – когда информантами о происходящем «где-то» становились мигранты. Но здесь речь о стране, куда зарубежные социологи в начале 1970-х попасть навряд ли могли.
На данных опроса 1250 семей, эмигрировавших из Советского Союза в Израиль в первой половине 1970-х, Гур Офер и Аарон Винокур составили бюджеты этих семей. Хотя выборка охватывала преимущественно бывшие городские семьи из европейской части страны, получилось создать «один из немногих системных массивов микроданных, ставших доступными западным ученым», который «касался экономического положения респондентов до их решения покинуть Советский Союз».

Кроме эмпирических результатов, отчёт интересен как попытка ответить на вопрос о «применимости западной теории к советским условиям». Авторы предполагают, что «советские домохозяйства обладают функцией материальной полезности (a material utility function), сходной по своей общей характеристике с функцией полезности домохозяйств в рыночных системах», что они также стремятся к ее максимизации в условиях бюджетных и других ограничений; что из параметров советской системы – макросистемных характеристик, производственного сектора и домашних хозяйств – «последние наиболее похожи на свой аналог в рыночных системах западного типа».

Некоторые из результатов, вынесенные Офером и Винокуром в значимые:

✔«Уровень равенства доходов в СССР выше, чем в Соединенных Штатах, Канаде, Франции и ряде менее развитых европейских стран. ... Напротив, уровень неравенства доходов в Советском Союзе выше, чем в большинстве стран, если не во всей Восточной Европе».
✔«Размер вознаграждения для женщин сохраняется на уровне всего 60% от сопоставимой рыночной заработной платы для мужчин. Эта разница является серьезным исключением из общей советской модели равенства заработной платы. Это также единственная разница в заработной плате, которая не уменьшилась за последние тридцать лет»
✔«Преимущества, которые советские женщины получили в плане трудоустройства, стираются отсталостью услуг, дополнительным давлением на их время и энергию, создаваемым бременем домашнего хозяйства, и в некоторой степени дискриминацией и предубеждениями (prejudices) на рынке труда и в домашних хозяйствах».
✔«Базовая западная экономическая теория действительно применима и уместна при анализе поведения советских домохозяйств».

Не из отчёта, а статьи: в 1978 был проведён повторный опрос в семьях мигрантов, зафиксировавший, что уровень занятости замужних женщин из данной выборки составлял 74%, несколько ниже, чем тогда в СССР, но существенно выше уровня занятости замужних израильских женщин (30%), что может быть, по мнению авторов, «проявлением инвестиций в человеческий капитал, которые в большей степени направлены на внешнюю занятость, или вкуса к такой работе, развитого в Советском Союзе, или того и другого».

Публикации с результатами исследования:
Gur Ofer, Aaron Vinokur. Work and Family Roles of Soviet Women: Historical Trends and Cross-Section Analysis. Journal of Labor Economics. 1985. Vol. 3, N. 1, Part 2.
Gur Ofer, Aaron Vinokur. The labor-force participation of married women in the Soviet Union: A household cross-section analysis. Journal of Comparative Economics 1983. Vol. 7, Issue 2.
Gur Ofer, Aaron Vinokur. The Soviet Household Under the Old Regime: Economic Conditions and Behaviour in the 1970s. Cambridge University Press, 1992.

Продолжение следует.
#SovietInterviewProjects

Итак, продолжение.

Мигранты из СССР рассматривались как «ценный “живой архив” о современном советском обществе» не только в Израиле⬆, но и в США: в начале 1980-х здесь провели аналогичный Soviet Interview Project с бывшими советскими гражданами. Группа, отвечавшая за методологию проекта, включала «двух экономистов, пять политологов, трёх социологов и одного специалиста по русской литературе».

Что спрашивали? Интервью было разбито на две части: основное двухчасовое со всеми респондентами и три дополнительных (по часу), каждое из которых случайным образом распределялось между 1/3 выборки. Большинство общих вопросов касались жизни респондентов в СССР: образование, работа, структура и уровень жизни семьи, принятие решения о миграции и др. Дополнительные блоки были о (1) религиозности, СМИ, досуге; (2) политике, преступности, гендерных ролях; (3) уровне жизни, контроле над рождаемостью, переписях.

«Последний нормальный период». Стратегия заимствована из исследования советских эмигрантов в Израиле. Респондентов просили указать месяц и год, в котором они подали заявление на эмиграцию; также спрашивали, изменили ли планы по миграции их жизнь еще до этой даты; если да, просили назвать месяц и год, когда изменилась их жизнь. Пять лет, предшествовавших более ранней из этих двух дат, были определены как «последний нормальный период» (last normal period, LNP). Собственно, об этом времени и собирали данные.

Интервьюеры. Интервью проводились на русском языке. Соответственно, критерии отбора интервьюеров: знание русского языка, личные качества, помогающие в работе интервьюера, близость к районам проживания респондентов. Априори исключили из кандидатов в интервьюеры мигрантов, прибывших в США после 1978 – тех, кто мог стать респондентом. В итоге отобрали 95 человек, из них только 26 мигрантов; 76% из отобранных «специализировались на изучении русского языка или российских регионов». Почти 90% интервьюеров были в СССР.

Сбор данных. Март 1983 – январь 1984.

Выборка. Генеральная совокупность – взрослые эмигранты, прибывшие в США с 01.04.1979 до 30.04.1982. Подавляющее большинство советских эмигрантов попали в США через местные агентства по переселению. Совместно с ними оператор сбора данных – National Opinion Research Center (NORC) of the University of Chicago – составили список из 37156 советских эмигрантов, из которых 33618 соответствовали критериям отбора: взрослые, прибывшие в США в указанный период, и которым на момент прибытия было от 21 до 70 лет. Выборка случайная стратифицированная, планируемый объем 3750 человек с ожиданием response rate 80%. В итоге проведено 2793 интервью, 74,5% от запланированного объема. Основные причины недостижимости – мобильность мигрантов внутри страны (не смогли найти нужных лиц по последнему известному адресу) и отказы. 2562 из 2793 респондентов указали окончание своего LNP с 1978 по 1981.

Оценка смещений. Возрастная структура основы и реальной выборки близки, в том числе к возрастной структуре взрослого населения СССР. Но если доля живущих в РСФСР в населении Союза составляла 60%, то в основе выборки SIP 24%, а в достигнутой выборке – 47%. Наоборот, живущие в «западных» республиках (Украина, Молдавия, Белоруссия) составляли 21% в населении СССР, 64% в основе выборки и 34% – в достигнутой. 98% основы выборки и 85% реальной выборки – евреи (по самоопределению).
Ещё одно обсуждаемое смещение – из-за возможного забывания. Но так получилось, что итоговая выборка включала 163 супружеские пары, которые проживали вместе как в LNP, так и во время сбора данных. Эти респонденты опрашивались раздельно, одновременно или один за другим, то есть не могли обсуждать свои ответы. И их ответы об условиях жизни в СССР (размер жилья, доходы и расходы и т.п.) оказались очень согласованными. В общем, к моменту опроса либо основные факты помнили хорошо, либо забывали их согласованно.

Millar, J. (Ed.). (1987). Politics, Work, and Daily Life in the USSR: A Survey of Former Soviet Citizens. Cambridge University Press. (или здесь)

Продолжение следует.
#SovietInterviewProjects

Soviet Interview Project – что узнали?

Израильский и американский проекты ⬆️ сближает не только состав выборки, но и «извечный вопрос в советских исследованиях: отличается ли советская социалистическая система фундаментально от индустриальных и постиндустриальных обществ Запада?» и «подходят ли стандартные инструменты анализа различных социальных наук для изучения советского общества?» Общий вывод по первым результатам проекта: не очень-то и отличается, «различия скорее в степени, чем в характере».

К примеру, «распределение доходов и богатства в СССР, возможно, более эгалитарное, чем можно было бы ожидать, учитывая уровень развития страны, – благодаря широкой доступности образования. Но оно не выделяется как исключительно эгалитарная по сравнению с другими, более развитыми “смешанными” экономиками. … бедность по-прежнему широко распространена, охватывая от 5 до 21,9 % домохозяйств, в зависимости от определения. Кроме того, как и в Соединенных Штатах, бедность “феминизирована”». Гур Офер и Аарон Винокур, участвовавшие и в SIP, дают оценки неравенства советского населения по богатству (gross wealth): Gini=0,77 по данным израильских интервью (ISIP) и 0,61 по данным SIP; на 10% самых «богатых» советских людей приходилось 41,2% (ISIP) и 42,9% (SIP) от общего богатства населения. Никаких аналогичных оценок до этого не встречала.

«Советские рынки труда поощряли образование и опыт», не отличаясь от других развитых стран, но явная отдача от образования была лишь в случае высшего, «что противоречит американской модели снижения отдачи от более высоких уровней образования. … Отдача от опыта, по-видимому, ниже, чем в Соединенных Штатах».

Но вот что сочли значимым результатом, это критичность молодых и образованных советских мигрантов: «эпоху Брежнева они считают худшей». Обсуждая эту критичность как источник смещений, авторы «успокаивают» себя, что политические мотивы миграции не были основными (назвали их 43,3%), уступая религиозным, этническим (45,8%) и «вслед за семьей, друзьями» (48%); 26,9% ответили, что у их миграции были экономические причины, но в ответах молодых и имеющих высшее образование политические причины с существенным отрывом – на первом месте. То есть, это критичное отношение к ситуации в СССР – характеристика не столько мигрантов, сколько молодого поколения, усиленная образованием.

Поколенческие различия авторы исследования в целом сочли самыми значимыми, и Джеймс Миллар завершает введение к книге прогнозом, что постепенная, но уже явная «приватизация» отдельной, индивидуальной (personal) жизни будет в дальнейшем усиливаться со сменой поколений, сочетаясь с «требованием экономического развития, доступа к западной культуре, "частной", спокойной жизни и, следовательно, реформ».

Продолжение следует.
#SovietInterviewProjects

Организация наблюдения городского масштаба⬆ – новый для меня опыт, да и из всей нашей команды я тематически – самый новичок, поэтому были тексты, которые «помогали» в исследовании школ в городском пространстве. Часть из них методического плана – о наблюдении и визуальных данных, а часть – о наблюдении (и не только) во время студенческих практик. Из каких-то текстов брала методические подсказки, детали; другие помогали в поиске, подталкивали к нашим собственным решениям – я, скорее, «думала об эти тексты».

Кордонский С.Г., Плюснин Ю.М., Моргунова О. М. Обучение наблюдением: Студенты в исследовательском процессе // Вопросы образования. 2010. № 4.
Как организовать экспедиционное исследование во время студенческой практики, какими бывают «модели» поведения студентов в таких экспедициях, о необходимости добиваться фиксации наблюдений, а не интерпретаций.

Пузанов К.А. Летние студенческие практики // Городские исследования и практики. 2018. Т. 2, № 2.
Как организовать «городское исследование» во время студенческой практики, в какой мере данные, собранные студентами, пригодны для научных исследований.

Мельников М. В. Отношение новосибирцев к ограждению придомовой территории // Уровень жизни населения регионов России. 2016. Т. 12, № 1.
А тут без размышлений о пригодности данных, собранных во время практики, – просто пример небольшого исследования, на двух городских полигонах, выполненных вместе со студентами.

Байдуж М., Доронин Д. Антрополог на большой магистрали: исследование Профсоюзной улицы в Москве // Фольклор и антропология города. 2019. № 3–4.
Пример, как сочетать несколько исследовательских методов и организовать сбор данных, в том числе через наблюдение, в «гипермозаичном пространстве».

[Без названия] // Телеграм. «Урбанизм как смысл жизни». 14.06.2022.
Пост о том, как перестать паниковать перед наблюдаемой гипремозаичностью городского пространства и разложить всё по методическим полочкам.

Стрельникова А. В., Ваньке А. В. Полевое исследование индустриального района: стратегии сбора и анализа визуальных данных // Интеракция. Интервью. Интерпретация. 2017. Т. 9, № 13.
О визуальных данных в виде данных наблюдений, маршрутных фотографий, ментальных карт в исследовании городских пространств – как сочетать и анализировать.

Гончаров Р., Сапанов П., Яшунский А. Технология сбора пространственных данных в полевых городских исследованиях // Социология власти. 2013. № 3.
О технологической организации фотоданных, автоматической привязке к картам, визуализации пространственных данных.

van Doorn N. Assembling the Affective Field: How Smartphone Technology Impacts Ethnographic Research Practice // Qualitative Inquiry. 2013. Vol. 19, № 5.
Инструментом сбора данных на нашей практике был смартфон, и не могла не вспомнить эту автоэтнографическую статью о том, что для исследователя смартфон может быть проводником, инструментом сбора, организации и хранения данных, да и в целом инструментом «сборки всего исследования в одном устройстве», а также средством маскировки.

Деминцева Е. От «заводской» до «мигрантской» школы: (пост)советская школьная сегрегация в городском пространстве // Laboratorium: Журнал социальных исследований. 2020. Т. 12, № 1.
О том, как сами горожане задают школьную сегрегацию, в городских пространствах с какой историей и какими характеристиками локализуются школы разной престижности.

#НечаянноУрбанист

Социология как нечто боевое
(Или это уже не социология?)

Продолжение про #SovietInterviewProjects.

Список мигрантов – основа выборки, составленная для Soviet Interview Project, – был использован ещё раз, в 1986-1987, для сбора данных в Soviet Military-Civilian Interview Project.

В этом проекте «военно-гражданских интервью» опрашивали мужчин-мигрантов (N=1113), приехавших из СССР в США с 01.01.1979 до 30.04.1982. В зависимости от реального опыта, кто-то рассказывал об уклонении от военной службы, а кто-то – именно о ней (785 респондентов): «род войск, боевой опыт, качество и тип используемого снаряжения, степень подготовки к военной службе, конкретные задания, отношения между этническими группами, методы воинской дисциплины. … Также был задан ряд вопросов о том, чему могут научиться Соединенные Штаты у советских вооруженных сил».
В принципе, источник финансирования как Soviet Interview Project, так и Soviet Military-Civilian Interview Project не скрывается: «… research which was supported by the National Council for Soviet and East European Research with funds provided by the U.S. Departments of State and Defense and the Central Intelligence Agency, which, however, are not responsible for the contents or findings».

С публикациями по этому проекту, в отличие от аналогичных «гражданских», не густо, нашла лишь эту:
William Zimmerman & Michael L. Berbaum (1993) Soviet military manpower policy in the Brezhnev era: Regime goals, social origins and ‘working the system’, Europe-Asia Studies, 45:2, 281-302, DOI: 10.1080/09668139308412090
_____

К сожалению, не вооружена теоретическими инструментами, чтобы критически (в правильном смысле этого слова) посмотреть на Soviet Interview Projects – на стремление верифицировать «западные» объяснительные модели применительно к «советскому обществу» (конечно же они, по мнению участников проектов, применимы и работают), на возможность быть независимым исследователем при таком финансировании. Так что смотрю на них как на источник уникальных данных, в которых по специфическому фрагменту-осколку реконструируют референтную для него совокупность – население средних и крупных городов европейской части СССР.

Продолжение следует.
#SovietInterviewProjects

Москва не как все, а Санкт-Петербург – обыкновенный «миллионник»

Чуть подробнее, чем в таблицах ВЦИОМ.

И действительно ли жителей сёл спрашивали про качество городской среды? Формулировка вопроса на диаграмме – из аналитического отчёта.

«Новосибирск стал единственным городом РФ с выгодной арендой жилья у вузов»

Начинаешь вчитываться в текст новости с таким заголовком, и оказывается, что РФ – это всего пять городов, которые сочли университетскими: Новосибирск, Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург и Казань. А как же тот же Томск?
И обо всём «Новосибирске для студентов» судили по Академогородку. Вроде бы логичное решение, учитывая его относительную замкнутость и удаленность, что это «модельный» пример: один вуз, далеко от центра города, квартиры снимают преимущественно студенты. Получилось, что стоимость аренды однокомнатной квартиры в Новосибирском Академгородке – 20,7 тыс. руб. (на 1,2% ниже, чем год назад), средняя арендная ставка однокомнатной квартиры в Новосибирске – 22,6 тыс. руб. (на 10,2% выше, чем год назад). Но точно Академгородок – показательный пример, чтобы всё понимать насчет аренды жилья около новосибирских вузов?
Из-за ремонта и сноса старых общежитий ради строительства нового кампуса НГУ плотность заселения в общежитиях выросла, а параллельно с ней выросла доля первокурсников, снимающих жилье – примерно с 9-10% до 18-20%. И вот на одной чаше весов растущий спрос на аренду в Академгородке со стороны студентов, цены на жилье – одни из самых высоких в городе, а на другой – сравнительно дешевая аренда жилья. Пытаюсь как-то согласовать это в своей голове.
А тем временем «наибольшая стоимость съемной однокомнатной квартиры отмечена вблизи Высшей школы экономики (Москва), неподалеку от станций метро: «Китай-город», «Лубянка», «Чкаловская», «Сретенский бульвар». Здесь средняя стоимость однушки составляет 73.1 тыс. руб. при средней ставке аренды однокомнатной квартиры в столице в районе 45,4 тыс. руб.»