Поднимались от моря в Петроваце по узкой безымянной улице. Даже не улице, а так, скромный проулочек. Осознав в определенный момент, что получившийся в результате бурного строительства проход между домами надо как-то обозначить, а то туристы могут расстроиться, черногорцы берут табличку, вдохновенно пишут на ней красивыми буквами "ulitsa" - и, утомившись до предела, идут пить кафу. Потом возвращаются, пытаются задуматься, машут рукой и приписывают номер. Причем, по-моему, совершенно от балды. Зато как у французских королей - латинскими цифрами. (Может и к лучшему, а то одно время я тут жила на улице Жертв Фашизма, уцелевшей с советских времен.) Естественно, никто этих номеров не помнит, все ориентируются по лавкам и магазинчикам. Туристы расстраиваются не особо, и вообще черногорцы, чувствую, дождутся скоро культурной экспансии русских, которых такой расслабленный подход не устраивает. Да уже дождались - какой-то россиянин из Будвы, которому надоело жить в крошечном переулке без названия, смотался в Россию, заказал там шикарную табличку и удовлетворенно прикрепил ее на своем доме. Сначала местные с удивлением читали вслух: "Улица Чехова", а потом все привыкли, и теперь в Будве действительно есть улица Чехова.
Короче, поднимаемся, прислушиваясь к необременительным звукам внесезонья - главным образом это птичья возня в камелиях и благодушное подбадривание бредущим позади рослым папашей своего карапуза, пытающегося освоить самокат: "Браво, браво... полако... браво". И еще что-то странное, что я никак не могу определить, причем слышно давно, а теперь мы подходим, похоже, к источнику звука. Брын-брын-брын. Пауза. Брын-брын-брын. Пауза. Брын-брын-брын. Больше всего это похоже на игру на стиральной доске. Как будто джазовый ансамбль из бедного негритянского квартала разбежался и остался всего лишь один музыкант. И тут я поворачиваю голову направо. А в палисадничке перед маленьким коттеджем к нам спиной подпрыгивает вверх большущий благородных кровей пес - и скребет обеими лапами по бессердечно закрытым голубым жалюзи. Брын-брын-брын. Конечно, как только я умильно загулила, он музицировать прекратил и начал хозяйственно, без лишнего рвения, на меня галдеть. Зато вышли хозяева и наконец пустили его в дом.

Набрела на чудесные воспоминания внука Чуковского, почему-то не попадались раньше. Как жаль, что такой Дед был не у всех. Может, мы бы жили совсем по-другому.

...Я думаю, что никому не нравится, если под окном то и дело трещат винтовочные выстрелы.
Упражнялся с винтовочкой я, а выстрелы вынужден был слушать мой Дед. Всякий другой на его месте отнял бы у внука опасный инструмент, и всё. Но эту винтовку раздобыл я себе сам, и Дед не считал возможным отобрать ее.
Однако стены дачи были уже порядочно истыканы пулями, кое-где в стеклах попадались аккуратненькие дырочки, окруженные паутинкой трещин, и дом был, можно сказать, на военном положении. Терпеть дальше было уже невмоготу. И как-то ночью Дед мою винтовку украл. И спрятал.
Спрятать что-нибудь от мальчишки очень трудно, потому что мальчишка знает в доме все потайные местечки.
И уже через несколько часов я извлек мое оружие из-за книжных полок, стоявших на стеклянной террасе.
Возле дома стрельбу пришлось прекратить. Полигон перенесся глубь участка. Я сделал в стрельбе большие успехи, и певчие птицы перестали по утрам услаждать слух своими трелями.
Это было беспощадное уничтожение всего, что бегало, прыгало и летало на расстоянии винтовочного выстрела от меня. И когда очередная моя жертва брякалась оземь, я делал на прикладе ружья аккуратненькую зарубочку.
Еще дважды исчезала по ночам винтовка. И оба раза она незамедлительно возвращалась к своему владельцу.
Дед, однако, про стрельбу ничего не говорил. Я — тоже.
А уже начала поспевать земляника, и надо было обрывать усы и рыхлить землю. Тут и заметили мы, что многие кустики стали чахнуть, потому что в пазухах листьев, как будто кто-то плюнул, пузырится белый сок. Там, в середине, сидела бледно-зеленая тварь величиной меньше половины спичечной головки. Она нещадно тянула из растения соки, окружая себя этаким вспененным плевком.
Дед назвал паразитов слюнявчиками и велел уничтожить их всех. Руками.
Занятие медленное, бесперспективное, невероятно скучное.
И вот, когда я, проклиная свою несчастную судьбу, вытаскивал из плевка уже сто сорок седьмого слюнявчика, чтобы предать его немедленной смерти, подошел Дед и протянул мне хорошее увеличительное стекло.
— Посмотри, какие у него глаза, — сказал он.
Сквозь стекло на меня смотрели две черненькие бусинки. Там был и рот, и усы, и ножки. И вообще из отвратительно зеленоватого кусочка слюнявчик превратился в животное, у которого есть свои желания, свои враги, своя защита, да мало ли что еще!
Давить его па ногте и противно и страшно. Я завернул слюнявчика в бумажку.
— Это всегда так, — сказал Дед. — Как только присмотришься поближе, так и думаешь: как же я теперь его убивать буду? Поэтому так просто убивать издалека.
Он не сказал ни слова про винтовку.
Но почему-то стало очень трудно стрелять по птицам.

https://www.chukfamily.ru/kornei/bibliografiya/vospominaniya/pro-deda

Визитирующие Питер зимой смельчаки то и дело пишут, алча экскурсий. Страдая, отказываю. Тем не менее условный рефлекс выработан, только вместо того чтобы пускать слюну, как завещал академик Павлов, при виде потенциального гуляки я автоматически требую от него одеться тепло. Иногда, впрочем, отказываю с облегчением. Например, я не вожу прицельно по храмам. Нет, они красивые, но человек я сугубо светский и постоянно в процессе рассказа норовлю перескочить на предметы, к духовности отношения совершенно не имеющие. Скажем, как при виде Церкви Трех Святителей на Васильевском удержаться и не рассказать про архитектора ее Трезини? Нет, не того, которому стоит отличный смешной памятник на Университетской, прозванный "памятник шубе". Наш Трезини, как сказала бы Фрося Бурлакова - Дж! Джузеппе то есть. Но родственник, безусловно, - зять. Женатый на дочери великого зачинателя петербургской архитектуры Марии Томазине. Брак, однако, развалился: Томазина не смогла родить ребенка, а что за итальянец без кучи детей. Она уехала, и Джузеппе принялся активно продлевать род менее официальным образом. Рождались, к слову, почему-то одни девочки. За это время сменилось пять российских государей, всех все устраивало, даже грозную Анну Иоанновну. Беда пришла откуда не ждали. Сюжет начинает развиваться по шекспировским лекалам. Веселая царица Елисавет, потеряв свежесть, поскучнела и ударилась в добродетель. Требует преследовать аморальных личностей. Тут ей приходит донос на Трезини. Дескать, человек женатый, а держит у себя любовницу - некую немку, девицу Шарлотту Гарп с ребенком. Елизавета требует блудное непотребство прекратить, а девицу посадить в Калинкин дом. Впрочем, его, кажется, тогда еще не было, но Прядильный двор, куда ссылали представительниц "непотребного и неистового" женского пола, уже существовал.
На дом за девицей к архитектору отправляется росгвардия. Охреневший от такого вмешательства в его личную жизнь Трезини выскакивает на порог со шпагой и вообще оказывает вооруженное сопротивление.
В результате забирают всех, но Джузеппе быстро отпускают, потому что без него как без рук, он что-то там как раз строил в Царском.
Девицу Гарп велено посадить на корабль и отправить восвояси. Однако государство, как обычно, пожмотилось. Денег на билет дали так мало, что вместо корабля ее, беднягу, посадили в тюрьму.
Через полтора года какой-то шкипер говорит - согласен за 35 рублей доставить ее в Любек.
Ее сажают на корабль вместе с плодом греха.
Тут разражается буря, все тонут.
Это еще не все.
К безутешному Трезини приходят государственные служащие и требуют оплатить отправку погибшей Шарлотты.
Вот тут-то у него и лопнуло терпение.
Послал всех к такой-то матери и уехал. Точнее, по Довлатову, - остался. Упрямо завел новую подругу и прижил с ней еще трех детей.

Кто со мной на Васильевском был - дом его, где все это разворачивалось, - в трех минутах ходьбы от дома Ганнибала, наискосок. Только арапские владенья не сохранились, а домик Трезини, представьте, уцелел. Хоть и надстроен. Ведь живет же кто-то в этих комнатах и понятия обо всем изложенном не имеет.

Сидела параллельно в двух сообществах. Одно наше, а другое буржуйское. И до чего же буржуины вежливые, так и тянет в эту банку варенья влететь бодрой зеленой мухой. Оживить атмосферу. У нас-то понятно, на любую тему будет огонь и рваные тельняшки. Но я героическим усилием подавила в себе эти разбойничьи мысли. Тут же вспомнила, как Петр I со своими друганами где-то в Австрии, что ли, в гостях был. Велел, во-первых, смотреть и учиться, как должен порядочный дом выглядеть, а во-вторых, карманы зашить, от греха.
Подписать нашу русскоязычную публику всех на это сообщество, а карманы зашить. Запретить там комментировать на полгода, пока не привыкнут к куртуазности.

К вечеру поднялась метель. Легкомысленная подвыпившая весна, сунувшаяся было в город, испуганно отступила, спотыкаясь о корявые пористые сугробы, и съежилась в мрачных подворотнях. Второпях она потеряла на улицах утомительный смутный день, разукрашенный корпоративами, цветами, тортами, смехом, неуклюжестью, подарками, обидами и раздражением от обязанности именно сегодня доказывать половую принадлежность. Озабоченные любовники, мужья, сыновья и прочие мужские особи Питера торопливо пробирались сквозь сумерки и снег, прижимая к животам нежные обреченные розы. В одном из ресторанов вдоль узкого канала уже отмечали, за окнами столы были покрыты алыми парусами, горели маленькие круглые свечи и кто-то гладил кого-то по тонкому запястью. Неподалеку на втором этаже покосившегося дома старой застройки сквозь приоткрытую форточку в облачке праздничной музыки воровато выскользнула серая миниатюрная кошка, уселась на карнизе и холодно уставилась серебряными глазами на две унылые фигуры внизу.

Фигуры вяло и привычно препирались, обходя наполненную серым крошевом лужу, перебрасывались упреками про испорченный фарш, неоплаченный счет, маму, которая вечно приходит не вовремя, и забытый в магази... Та, что пониже, поскользнулась и, как ледокол со стапелей, плавно въехала одной ногой в лужу. Высокая, балансируя сумками, подхватила.
Первая, восстановив равновесие, отдышалась, поправила плюшевую черную шляпу кастрюлькой, усыпанную сверкающим бисером тающего снега, и закончила фразу: «…магазине укроп». Огляделась - и вдруг просительно потрогала спутника за рукав:
- Саш, а давай в ресторан сходим? Вон в тот.

От неожиданности он сначала не нашел, что сказать. Потом неприязненно покосился на светящиеся оранжевым теплом окна.
- Не. Кормить этих дармоедов. У них все втридорога, – и потянул было подругу жизни дальше.
- Когда мы в последний раз в ресторане были, Саш? Да мы не будем очень тратиться. Просто скромно посидим. Возьмем второе, красного...
Саша нервно затоптался на месте:
- У меня денег нет.
- У меня есть, - торопливо ответила жена. – Аванс сегодня выдали.
- Нет. Да ну нафиг, Светка. Не хочу. Дома бутылку откроем, дети придут, мама, Виталик с Ленкой…

Кошка над ними потянулась и осторожно двинулась к краю карниза – присматриваясь к чужому балкону, с которого можно было с удобствами перебраться на дерево.

Женщина вздохнула и двинулась дальше. Муж, сердито посопев, захлюпал за ней, уже не выбирая сухих мест.
- Ну ты что, обиделась, а?
- Ты мне даже цветов не купил... - с трудом выдавила жена, глядя в сторону. - А все вокруг... вон... все несут...
- Светка! Ну кто несет?! Чего несет?! Мы же давно договорились! И вообще - я не собираюсь поощрять спекулянтов. И ты сама говорила, что ненавидишь эти… гендерные праздники. Ну хочешь... хочешь... О! - и он обрадованно ткнул пальцем в секонд-хенд на углу, перед которым переминался заснеженный зазывала – редкие прохожие обтекали его как тумбу, безжалостно уворачиваясь от рекламок. - Лучше мы тебе сейчас купим какую-нибудь обновку, подарок, - хочешь? И - вещь! Не завянет на следующий день! Да?
Женщина напряженно вытянула шею, близоруко всматриваясь сквозь метель в вывеску. Повернулась к нему и растерянно спросила:
- Ты хочешь сделать мне подарок в секонд-хенде?
Она так смотрела, что муж поднял ладонь с растопыренными пальцами и прикрыл ею лицо. Впрочем, как раз в этот момент ветер швырял в их сторону снег.
- Ну, несколько подарков... На тыщу - три кофточки. Ну ты же сама там шмотки покупала, я же помню! Ну что, что?!
Она продолжала смотреть так же растерянно, наконец втянула голову в плечи и торопливо заковыляла по дороге, увязая в снежной каше.

Саша плелся следом, обескураженно разглядывая плюшевую шляпу жены, на которой уже нанесло приличный снежный холмик. У подземного перехода она подошла к сверкающему тропическими красками цветочному киоску, постояла… достала кошелек, повернулась к лотку зеленщицы, купила пучок мокрого укропа и спустилась в метро.

…Кошка брезгливо встала на самый край карниза, примерилась к прыжку - в этот момент с грохотом распахнулась рама, раздался крик «Вот она!» и чья-то заботливая рука, схватив в последний момент за заднюю лапу, втащила беглянку в квартиру.

На моноспектакль Райкина "Над балаганом небо" мы ходили, как известно, дважды. Исключительно удачно причем - по одному и тому же билету. И Константин Аркадьевич (черт, теперь всегда вспоминаю про журналистку, простодушно спросившую: "Константин... простите, как вас по отчеству?") уж никак не виноват, что в первый раз встреча не состоялась. Он, думаю, и не знал, что два идиота перепутают не время, не число, а месяц. Ну ладно, идиот был только один, муж просто доверчиво положился на меня. Так что Райкина трудно в чем-либо упрекнуть. В общем, мы безрезультатно колготились в назначенный час вокруг закрытого Мюзик-Холла, недоумевая, куда делась толпа петербургских театралов, спрашивающих, нет ли лишнего билетика. Нахально отсутствующие театралы вызвали тогда у меня бурную волну возмущения. "Как упал культурный уровень!" - сетовала я на нулевой ажиотаж.
Так вот во второй раз все пришли. Я человек непоследовательный. Поэтому все равно захотела их, хотя и частично, поубивать, по другой причине, правда.

Уже когда все места были заняты, из микрофона раздался голос Райкина.

- Уважаемые петербуржцы, дорогие зрители. Большая просьба, на время спектакля отключите звук своих мобильных телефонов. - И после внушительной паузы продолжил: - А теперь для тех, кто не понял с первого раза, повторю еще раз: пожалуйста, отключите свои мобильные телефоны. У нас еще не было ни одного города, в котором бы во время спектакля не зазвонил телефон. Пожалуйста, уважайте труд артистов!

Дорогие зрители ответственно зашуршали сумками и рюкзаками. "Надо же, - подумала я удивленно. - Где-то встречаются такие невежи. Не то что у нас!"

Прошло минут десять от начала спектакля. Со сцены вдохновенно лились стихи. В четвертом ряду некая тетенька деловито извлекла мобильник. Райкин сделал паузу между стихотворениями Самойлова и кротко обратился к испускающей голубое сияние тетеньке:
- Пожалуйста, извините, но не могли бы вы выключить телефон. Это свечение... - он просительно улыбнулся: - вы знаете, я пугаюсь!
Зал понимающе засмеялся, свечение погасло.

На протяжении всего спектакля, чьи бы стихи ни звучали со сцены знаменитого петербургского Мюзик-Холла - Пушкина, Мандельштама, Лопе де Вега, Заболоцкого, - то слева, то справа, то спереди, то сзади раздавалось: дзинь!.. трынь-брынь!.. уииии!.. звяк-шмяк!.. Светило голубеньким, переливалось зеленьким.
Изнывая от невозможности подавить максимально быстро и болезненно очередного кретина с мобильником, я пыталась отрешиться от земного и сосредоточиться на стихах. Тем более что читал Райкин изумительно. Ах как он фантастически читает. И на "Смерти дирижера" мне это удалось.

- ...Дирижер, дирижер -
Демиург,
Повелитель движений и рук,
Рук, покорно ведущих смычки,
Рук, прижавших фанфары к губам,
Рук, впускающих ветер в орган...

Это было чем-то похоже на танец дервиша, с каждой строчкой, словно с поворотом круга, приближался катарсис. Зал замер.

- ...Дирижер,
Береги скрипачей,
Трубачей береги, дирижер,
И высокую виолончель,
И кларнет, и корнет, и фагот,
И минор береги, и мажор,
И басы, и звенящую трель,
И смычок береги, и струну -
Дирижер, береги тишину...

И в этот момент, когда я уже практически растворилась в стихах, наискосок впереди - два кресла вправо - весело, как деревенский дурачок, заблямкал мобильник. Не веря своим ушам, я смотрела на даму с блондинистыми вавилонами на голове, меееедленно открывающую сумочку... мееееедленно вытаскивающую его из сумочки... и меееедленно тянущую его к уху...
Самое ужасное, что убить ее, даже бесшумно, было нельзя - телефон продолжил бы звонить. Я метнулась вбок, как барракуда. Муж молча обхватил меня за туловище. Но карающий палец в тетенькину лопатку я вонзила. Судя по тому, что она, даже не сделав попытки обернуться, молниеносно отдернула трубку от уха и сунула в сумку, палец был принят за дуло нагана. Я еще успела, переведя дух, нырнуть обратно в стихи и услышать:

...И умолкнет музыка твоя,
И тогда загремит пустота -
И последний мучительный жест -
И - ничком - как под поезд - в оркестр!

Настроение было смято, минут десять я предавалась ужасным мечтам. Представляла, как кончится спектакль. Выйду вслед за ней в фойе... И вот там... Охрана и полиция сразу прибежать ведь не успеют... Но потом все же голос со сцены затянул обратно, обдумывание страшной мести было отложено, а когда раздались завершающие аплодисменты, и, жадно встрепенувшись, я повернула голову направо - там было пусто. Как сказал с некоторым облегчением муж: "В гардероб торопилась".

А на вид, между прочим, все культурные.

Заткнула за пояс искусственный интеллект. Я великий и могучий утес с ногой на небе.
Смотрим в стотысячный раз "Пять вечеров". Тамара рассказывает, как они прощались в начале войны с Ильиным. Ну, все помнят. Душераздирающее: "Видишь, какая я у тебя бесчувственная... - И запнулась. Моторы уже тарахтят, плохо слышно. - Что ты сказала, не понял? - Я сказала: видишь, какая у тебя будет бесчувственная жена?"
Я говорю мужу:
- А помнишь, да, это ведь реальный диалог прощания самого Володина с его будущей женой.
Пауза. Как, бормочет. Разве?
Хвать за телефон и давай лампу тереть. Джинна своего вызывает. Потом с сомнением:
- А вот джипити-чат говорит, что не было такого.
Наконец-то я могу торжествующе ответить:
- А ты больше его слушай!

Так вроде забываешь, что вокруг Балканы. Ну деревня и деревня. А в город спустишься - сразу напомнят. Как у Кустурицы дедушка, враз поправившись, счастливым голосом говорил: "Музика!"
Я там в конце хотела сплясать, но застеснялась.

Эмилия Евгеньевна презирала мужчин. Примерно раз в полгода презрение ее достигало апогея. Тогда старуха выходила на балкон, с отвращением озирала сверху миролюбивое содружество приподъездных алкашей и совершала противоправные действия. «Мужики – бляди!» - с непередаваемым пафосом сообщала Эмилия Евгеньевна, после чего поворачивалась спиной и королевским жестом обнажала сморщенную ягодицу. Никто не знал, почему Эмилия так предвзято относилась к сильному полу. Выяснить причины тоже никто не пытался. Иногда ее забирали в лечебницу, но быстро отпускали. Видимо, женщины-медики не находили в ее высказываниях никаких неточностей.

Первая ярославская феминистка занимала одну комнату в трехкомнатной коммуналке. В двух других обитали моя приятельница Ольга с младшей сестрой. Соседки, несмотря на возрастной барьер и разницу во взглядах, жили дружно. Девицы подкармливали старуху и угощали ее сигаретами, она благосклонно делилась с ними житейской мудростью. Мудрость была своеобразная, наподобие упомянутой выше, но Эмилия уверяла, что настоящий аристократизм как раз и состоит в непринужденной откровенности. Время от времени аристократка начинала заговариваться, и мы уводили ее в маленькую комнатку, которую Эмилия называла «мой будуар». Старуха сворачивалась калачиком на железной кровати и немедленно засыпала.

После третьего курса мы довольно долго не виделись. Ольгу угнали в совхоз отрабатывать трудовую повинность, я тоже занималась какой-то ерундой. Наконец я позвонила и услышала ее голос. Заходи, сказала обычно жизнерадостная подруга мрачным тоном. "Случилось что?" - "Заходи, сама все увидишь".
Дверь открыла Эмилия. Феминистка-аристократка ткнула папиросой в сторону кухни, тряхнула седыми кудельками и посеменила к себе в комнату. Я пошла в указанном направлении. Фигура, сидевшая на кухне, представляла собой воплощение печали. Что там печали – это была просто мать всех скорбей. По кухне почему-то валялись куски моркови и капустные листья. Я испуганно присела на табурет. Ольга открыла рот, и вдруг в кухне послышался явственный шорох. Звук шел со стороны плиты. Ольга злобно уставилась на белую дверцу. Шорох затих, но через несколько секунд появился снова, усилился и перешел в цоканье, клацанье и постукивание. Я подняла брови. Наконец подруга не выдержала напряженной паузы, с сердцем распахнула дверцу духовки, и моим глазам представилась картина, достойная кисти Дали. Из темного чрева плиты сначала тяжело вывалился запах, а следом два раскормленных черных кролика, противоестественно живых и бодрых. Мефистофельские кролики запрыгали по кухне. «Оля, это же негигиенично», - нерешительно сказала я. Ольга застонала.

Объяснительный монолог своей длиной напоминал выступления Николая Дроздова, но только длиной. Главному зоологу страны и в голову бы не пришли все те страстные эпитеты, которыми Ольга характеризовала внутрипечных жильцов. Под бодрый хруст корнеплодов выяснилось, что пока старшая сестра трудилась на благо родины в совхозе, младшая в один непрекрасный день пришла с рынка и принесла в подоле двух, как она выразилась позже, «зайчиков». Счастливая владелица назвала приобретение Чук и Гек, дня три кормила приготовленной для засола капустой, а на четвертый позвонил бойфренд, и охваченная любовным восторгом юннатка упорхнула в Ростов, оставив уже упомянутой Эмилии Евгеньевне неожиданное наследство.
Толстый фолиант «Книги о вкусной и здоровой пище», стоявший на видном месте, вызвал у старухи кое-какие ассоциации. В аристократической голове щелкнуло, и лексемы «кролики» - «духовка» соединились. Эмилия постелила в металлическом убежище сероватые листы «Северного рабочего», кролики отпраздновали новоселье. При этом она заботливо кормила прыгучих зверей и рассказывала им о своих горестях и заботах. Лучший собеседник – тот, кто слушает. Кролики молчали, слушали и неуклонно наращивали массу.

В итоге, когда Ольга возвратилась в родные пенаты, ее ждал черный, как космическая дыра, и такой же прожорливый сюрприз. К тому же за время сосуществования с Эмилией Евгеньевной Чук и Гек утвердились в мысли, что плита – максимально подходящее для них место, и отказывались перенести ставку в огороженный картоном угол комнаты. Мое предложение выслать обнаглевших кролей на ПМЖ на улицу сначала вызвало у Ольги прилив энтузиазма, но она быстро увяла и смущенно сказала в сторону: «Там машины. И собаки». Мы посидели, с тупым интересом глядя на беспрерывно жрущих кроликов. Потом я встала и вышла во двор нарвать травы.

Мини-ферма продолжала функционировать еще неделю, после чего неожиданно настало избавление. В роли спасителя выступил одноногий дядя Миша. Он засек налеты соседки на дворовые газоны и поддался пороку любопытства. Заступив Ольге дорогу, когда она тащила к себе на третий этаж торбу с травой, годную для того, чтобы накормить табун лошадей, дядя Миша обдал ее сложной смесью различных ароматов и вырвал признание. Услышав грустный рассказ про кроликов, он взволнованно зашевелил пористым носом. «Ты, это, Олька… А у меня дача… Етить твою… Так того… Олька…. А?» Небывалое дядьмишино красноречие ясно указывало, до какой степени его хозяйственную душу разбередила идея обзавестись движимым имуществом.
Непостижима женская натура. Хозяйка кроликов прижала торбу к груди, хмуро посмотрела куда-то в район бака для пищевых отходов и неожиданно сказала: «Отдаю только в хорошие руки». Ответная речь была кратка и выразительна. Епть, Олька! – вскричал он возмущенно. – Так того… Бляха-муха! Взалкавший кроликов одноногий сосед был настойчив, как истинный мужчина, Ольга подумала о несовместимом с кулинарией амбре, исходящем из кухни, и они ударили по рукам. Заходить за свалившимся с неба даром Миша отказался наотрез, пробормотав что-то про Эмильку и старую жопу. Процедуру передачи произвели на нейтральной территории.

В конце концов все были счастливы. И дядя Миша, и Ольга, и даже кролики. Все, за исключением Эмилии Евгеньевны. Затосковавшая без друзей старуха сидела у плиты, выставив острые лопатки, и шевелила накрашенными губами. Бляди, доносилось до нас сквозь сизый папиросный дым. Бляди.

Несколько лет назад выхаживала котенка, который одной ногой уже стоял в ихнем кошачьем раю. И постоянно вспоминала, как одна знакомица купила кота немыслимо дорогого и породистого. Там были пятизначные цифры. Герцог Анжуйский по сравнению с ним - жалкий плебей. Когда, прикрыв глаза от почтительности к приобретению, назвала сумму, я не удержалась от вопроса: "Зачем?" Не успела схватить себя за язык.
"Ну как ты не понимаешь, - возмутилась она. - Это как золотое колье. В него вложены средства. И потом, приятно сознавать, что я могу себе такое позволить".
Я тупо моргала. Кот, впрочем, оказался милейшим существом, хоть и типичным вырожденцем.
Так я к чему. Совсем не обязательно покупать аристократа. Всего-то надо подобрать на помойке полудохлого котенка или щенка. Болеть он будет нескончаемо, вдохновенно и разнообразно. Денег на лечение вбухаете столько, что в конце концов легко сможете вообразить себя мультимиллионером. Ну да, без штанов. Но с золотым колье.

Тем временем на могиле Жюля Верна происходит такое.
Я бы назвала надгробие "Как перестали читать?! Уже иду к вам!"

Анекдот про подростков, ранивших петербургского таксиста своим отношением к творчеству позднего Гумилева, имеет, похоже, глубокие корни.
Шкловский рассказывает, как приехал из Москвы Маяковский, уже вполне себе агитатор, горлан и главарь. Зашел, естественно, в ДИСК. Читал там собравшимся литераторам "150 000 000". Гремел рифмами, рубил ладонью воздух. Литераторы вежливо слушали. Бестактного Мандельштама, который бы сказал ему, что он не румынский оркестр, видимо, не было в этот день. А позже в комнату к Маяковскому лакей принес чай. Еще из раньше лакей, елисеевский. Маяковский взял у него из рук поднос и удовлетворенно поинтересовался, мол, что, у вас так писать небось не умеют!
"Но Ефим был глубоко и персонально обработан поэтами, и он ответил с неожиданной холодностью:
- Я, Владимир Владимирович, предпочитаю акмеистов.
И ушел, очень важно".
(Кстати, можете звать меня Ефимом. Я тоже предпочитаю акмеистов.)

Осторожно поглядев из-за занавески, убедилась, что разочарованные коты откочевали к другим домам. Обычно сплю с приоткрытым окном, так что приметивший это юный Козявкин, нагуляв за ночь аппетит, часов в восемь примащивается на тонком карнизе и начинает испускать пронзительные плаксивые фиоритуры. Ощущение такое, что вопит он в самое ухо. Как бы я ни пыталась удержать улепетывающего морфея, со стоном натягивая на голову одеяло, Козявкин вокал одерживает победу. Остальная банда в это время деловито поджидает, когда я, зевая, выползу на крыльцо с мешком корма. Но тут ночью был ураган, и окно я закрыла. В результате выспалась, а модели котов желудочно неудовлетворенных отправились раскулачивать других слабохарактерных жителей поселка.
Несколько смущенная своим бессердечием, в тишине спокойно приняла душ, спокойно пожарила яичницу, спокойно взяла гимнастическую палку и вышла наружу позаниматься, радуясь, что в кои-то веки никто не сшибает с ног. На тихом и пустом крыльце лежал тщательно завязанный небольшой пакетик. Наклонившись, подняла его и озадаченно присмотрелась. В пакетике покоилась аккуратная какашка.

Как говорила у нас на Елизаровской одна сумасшедшая старушка, собиравшая в Палевском сквере по мусоркам все бесхозные пакеты, - есть хорошие пакеты, а есть те, в которых злое колдовство. По разряду колдунов проходят обычно гуляющие в сквере со своими питомцами собачники. Но колдовство в пакетике, которое я любознательно разглядывала, было явно кошачье, причем вынутое из лотка с наполнителем. В растерянности я огляделась. Никакой записки к сюрпризу не прилагалось. Пакетик был самый обычный полиэтиленовый, без монограммы. Принять подброшенное за намек разгневанной хвостатой мафии, оставшейся без привычного завтрака, тоже возможным не представлялось, что такое лоток, эти вольные дети черных горий в принципе не знают. Лоток есть у нас, но он стоит в подсобке, которая периодически превращается в кошачий лазарет. И там сейчас точно никого нет. Тут у меня наконец зашел ум за разум, и я отправилась советоваться с мужем. Привыкший за годы жизни со мной к любым неожиданностям, муж удивился не слишком. Но ясности тоже не внес. Единственная версия, которая показалась нам логичной, - месть соседа, который терпеть не может котов и периодически жалуется нам на их бесчинства, как то: вопли по ночам, несанкционированные проникновения в дом и разорванные мешки с мусором, выставленные за дверь. Котов он мечтает вывезти, но опасается моей реакции (и правильно делает). Может, кто-то из хвостатых хулиганов опять просочился в соседовы владения? Совершил, тскть, дефекацию со взломом? В личный соседов лоток? На этом моя фантазия иссякла и расследование я, обессилев, прекратила. Таинственный гостинец мы покорно вывезли вместе с прочим мусором, когда поехали вниз в Бар.
Прошел день. Выйдя утром наружу, я обнаружила знакомый пакетик, совершенно такой же. Вокруг на некотором расстоянии в полном недоумении сидели коты. Похоже, как раз совещались, что хочет этим сказать вроде бы симпатичная женщина, которая раньше ставила на крыльцо миску с кормом, а теперь кладет на том же месте, где стол был яств, какое-то постороннее говно.

Мы вновь отвезли пакетик вниз, хотя уже и не так безропотно. Я бы еще могла представить нас доставщиками пиццы… даже дрянной пиццы… Но не настолько же!. Вечером уже собрались было устроить засаду, но не выдержали напряжения и вырубились. Уже засыпая, мысленно сочиняла жалобу в полицию: “Неко нам доноси сранья. Потребна полицейска истрага!”
Утром пакетика не было. Я даже поискала вокруг крыльца - вдруг таинственный некто не донес? - но нашла только умученного кем-то из котов кузнечика, и то частично. Как-то даже расстроилась немного. Словно обокрали.

Однако вечером пришло сообщение в телегу от соседа Кости, симпатичного молодого парня: “Вы на крыльце подарочков случайно не находили?”
Сгорая от любопытства, я побежала к Косте.
Зоркий сосед обратил внимание на то, что поселковая собачка, мелкая рыжая Анечка, с хозяйственным видом трусит поутру в нашу сторону, неся в зубах какой-то пакетик. Это не особо интересовало Костю ровно до того момента, как пакетик обнаружился уже на его крыльце.
Анечку отыскали, обступили и подвергли расспросам. Но конопатая Анечка только подпрыгивала, клала деятельные лапы на животы следователей, умильно улыбалась и где берет свой клад, не говорила.

Представив, что это войдет у нее в привычку, я приуныла. Как-то не готова работать кошачьим золотарем. И решила обойти весь поселок. Долго ходить не пришлось. В третьем доме, куда я постучалась, открыла молодая женщина. И едва я вымолвила:
- Здравствуйте. Мы тут нашли… знаете, в общем, какашку нашли…
Женщина всплеснула руками и воскликнула:
- Так это вы!
Из-за ее спины выглядывал писаной красоты мэйнкун. Как выяснилось, это и был владелец покраденных какашек.
Несмотря на мужественный брутальный вид, городской домашний кот, недавно привезенный в черногорскую глушь, оказался застенчивым интеллигентом. И стесняясь пацанов с раёна, отказался выходить и гулять на воздухе. А продолжил жить так, словно вокруг все та же питерская квартира. Утром хозяйка, как миллионы хозяек, собирала какашки своего стеснительного любимца в пакетик, выносила из дома, чтобы не пахло, и подвешивала на невысокой металлической ограде крыльца до момента, когда можно будет вывезти их вместе с прочим мусором.
Заметив, что кто-то тайно расхищает кошачье говно, хозяйка испытала примерно такой же шок, что и мы, его обнаружив. Терялась в догадках. И тут, значит, раздается стук в дверь и происходит явка с повинной…

Я изнемогала от смеха. Несчастная хозяйка, покраснев, извинялась так, словно какашка была ее персональная, и клялась, что если пакетик опять переместится к нам, лично прибежит его убирать и вымоет заодно крыльцо вместе с опоганенным двором.
Рядом приветственно размахивала хвостом рыжая грабительница. И теперь я отлично понимаю ее логику. Все коты тусуют у моего крыльца. Как-то странно, когда кошачья какашка находится совсем в другом месте. Потому что во всем порядок должон быть.

Пока роешься в информационных копях, то и дело что-нибудь такое обнаружишь, что сил нет терпеть до экскурсии. И вроде бесполезная деталь, что с ней делать, не очень понятно, но крутишь, счастливый, в руках, как археолог на раскопе - наконечник от неведомой стрелы.
Пишу про дом в Митавском переулке. Архитектор - Оскар Иосифович Тибо-Бриньоль, из обрусевших французов. И тут что-то заскреблось в одной из извилин. Где-то я эту фамилию слышала или читала, причем безотносительно к архитектуре. О! Так это же один из пропавших на перевале Дятлова альпинистов. Николай Тибо-Бриньоль. Но он вроде говорил, что папа - французский коммунист. А вот, оказывается, и нет. Папа, горный инженер, нормальным для нашего гостеприимного отечества образом был репрессирован в 30-е, о чем мальчишка опять-таки нормальным образом предпочел не распространяться, а выдумал французского коммуниста. Репрессирован и дядя, и еще, видимо, уйма родственников с такой сомнительной фамилией. Дед же двоюродный, петербургский архитектор Оскар Иосифович, благополучно умер еще до революции, успев построить у нас несколько домов.
Вот так бредешь по Питеру, бредешь - да нечаянно выбредаешь на перевал Дятлова.

Вдруг не видели работы Ольги Васильевой. Такой очень Питер-Питер.

https://volya.wfolio.pro/vasilievskiy-ostrov