Так просто, кайфа ради, пересматривала бессмертную игру в девятку Чарноты и Парамона (а кто не смотрел "Бег", тот сам себе лиходей). И заодно подсунул ютуб кусочек из оттепельного фильма "Верьте мне, люди" по роману Юрия Германа. Неразрешимая, кстати, загадка - почему его книги, которые я в целом до сих пор люблю и ставлю высоко, отличаются такими скулосводящими названиями. Но это так, в сторону.
Ну и вот, в кусочке играет блатного Евстигнеев. И ооо! - как же это упоительно. Две минуты эпизод, а сыграна вся жизнь безвестного урки. Фиксы только не хватает, на мой взгляд.
Кстати, вот же прошлое Ручечника.
https://www.youtube.com/watch?v=R-tSkd3MQ5A&ab_channel=fullhalfie

Прекрасный, надо сказать, получается флешмоб. Купи книжку у Захарова! Тем более это тот случай, когда книжки прекрасные, даже и без Фандорина. Я вот себе "Азефа" гулевского облюбовала и "Сахалин" Дорошевича, а вы чего? Но затягивать не стоит, а то книжник нынче прыткий пошел, прямо на глазах появляется надпись "распродано".
Если у самого издательства брать, то это дешевле. По нынешним временам немаловажный фактор. И по РФ они рассылают. В интернет-магазинах тож.
А живые магазины: Лабиринт, Москва, Подписные издания, OZON, Библио-Глобус, Читай-Город - кому что удобнее. За границей это магазины Янсен и КнигаМир.
https://www.zakharov.ru/knigi/katalog.html

Дай бог каждому, чтобы его так вспоминали. Больше всего меня почему-то тронула история, рассказанная Сергеем Кузнецовым.

"...К Рубинштейну подошел какой-то молодой человек, протянул руку и сказал:
- Такой-то. Поэт.
Лев Семенович, сохраняя на лице присущее ему доброжелательно-ироничное выражение, пожал руку и представился:
- Лёва".

Всегда ценила в больших людях этот "дар снижения".
Не зря из схожего можно вспомнить, как Надежде Яковлевне Мандельштам молодой поэт на просьбу прочитать стишки обидчиво ответил: "Я пишу не стишки, а стихи". - "А Оська, - сказала она, невинно на него глядя, - писал стишки".
Собственно, масштаб личности именно этим даром и определяется.

Я для себя, а то на бумажке если запишу, опять потеряю. Уж больно формулировка чеканная, и очень ко времени.
"Чувство общественного приличия запрещает увиливать от своего происхождения". Это Лидия Гинзбург, она о еврействе, но мне тоже в самый раз придется. А то ощущение было, а сформулировать как, не знала.

Муж ведет канал со смешными картинками, и свою вот запостил. На что это он намекает.

"Однажды Милька подошел ко мне
с горящими от изумления глазами и прошептал:
– Мама сошла с ума! Она сама себе пишет письма! Я сейчас
на столе видел листок, а там написано: «Здравствуй, дорогая мамочка!»" (C)

У меня однажды гостил маленький мальчик Митя, сын подруги. Гостил активно, развил бурную деятельность. Катался во дворе на здоровенной горке, бывшем бомбоубежище, в просторечии "бомбе". Носился потом по квартире румяный, веселый, энергично хлюпая носом. Сложил самолетик и метко попал им мне в глаз. Открутил дверную ручку. Придумал задумчивый стих: "Ночью ежик прошуршит, днем вода зашумит". Ел яблоко и визжал от полноты чувств.
И вдруг затих. Мой отец в таких случаях торопливо кричал: "Танька, что ты там делаешь? Немедленно прекрати!" Я пошла глянуть, чем он занят. Митя стоял возле моего стола и нахмуренно разглядывал папки. В одну из них домочадцы складывают бумажки, на которых я второпях записываю всякую мелкую чепуху: мысли, цитаты и чужие разговоры, подслушанные в метро. Папка обозначена "Мамино".
- Ты чего затих?
Он поглядел исподлобья и подозрительно спросил:
- А почему это у тебя лежат вещи моей мамы?

Хоть что-то хорошее миру предложить. Пустяк, конечно, но учитывая, что глаз у нас всего по два, а пыримся мы ими в интернеты с утра до вечера, лишним не будет. Меня, конечно, еще и лазерной коррекцией нахлобучило, но проблема и без того наверняка многим знакомая. Короче, сохнет роговица. Причем так, что после сна буквально пальцами отдираю от глаз веки. И слезы искусственные уже не особо помогают. Совет поменьше читать от одного проницательного эскулапа я восприняла как глумливое издевательство.
И тут Таня Хаперская поделилась рекомендациями окулиста, к которому она дошла, а я ленилась. В общем, корнерегель спасет подслеповатое человечество. Перед сном чуть-чуть в каждый глаз. (Как льняное семя зчркт.) Проснулась сегодня, счастливо моргая как в детстве.
Но искусственные слезы все же тоже не забывайте.

В моей горенке холодно, по стенкам бродят сосредоточенные комары, а из душа вместо горячей воды текут чьи-то теплые слюни. Зато под окном пальма, чуть подальше - море. В нем холодно тоже. Не проверяла, но верю на слово соотечественнику, окунувшемуся по случаю, видимо, лаконичного отпуска. Тем более что слово было очень громкое, хотя и короткое. Жаль, местная православная общественность не слышала и доверчиво собирается устроить массовый заплыв за честным крестом. Скрепа у них здесь такая. А хотя этих ребят не остановит даже внезапно наступивший ледниковый период. Завидую, поскольку сама отвлекаюсь от цели то и дело. И ледниковый период мне для этого не нужен. Сконцентрировалась было на нигилистах. В какой момент влез князь Кропоткин, непонятно, но пишет прекрасно. К сожалению, то и дело отвлекается на анархизм. Про московское детство на Старой Конюшенной, петербургское в пажеском корпусе, сибирские приключения, побег из тюрьмы - не оторваться. Как только Петр Алексеевич заводит про анархию, я автоматически переключаюсь на что-нибудь совсем к революционной ситуации отношения не имеющее, вроде коробочки с рахат-лукумом или воспоминаний Евгения Татарского. Которому, кстати, удалось поразить меня гораздо больше Кропоткина. Оказывается, в великом, любимейшем фильме "Плохой хороший человек", где он был вторым режиссером, меня страшно надули. Актер Корольчук, играющий дьякона, не мог засмеяться в ходе съемок. То есть этот его невероятный, дикий, восхитительно идиотский хохот - не его. А вы говорите - правительство подменили. Чего там, оно и без того липовое. А вот дьякон!

Раз уж недавно про кириллицу речь зашла - нужна ли она нам, нужны ли мы ей, беру по делу одного студента из Мичиганского университета. Был совершенно нормальный и планировал стать баскетболистом, на худой конец - юристом. На первом курсе предложили выбрать для изучения иностранный язык. Баскетболистам тоже не помешает. Долговязый американский мальчик посмотрел на доску со списком языков и увидел русский алфавит. Он из простой семьи, первый в ней собрался получать высшее образование, негусто читал. И тут вдруг - экзотический русский с его непонятными тридцатью тремя закорючками. А среди них - странная буква, похожая на бабочку. Как завороженный этой бабочкой, несостоявшийся баскетболист записался на курс.

Про то, как благодаря букве Ж появился знаменитый славист Карл Проффер, который носил футболку с надписью “Русская литература интереснее секса” и детективными путями издавал неизвестных миру авторов (а где-то плакали, обнявшись, баскетбольная лига и школа права), я узнала восемь лет назад. После одной из экскурсий подошли две худенькие девочки. Поблагодарили. И застенчиво протянули в подарок книжку. Купили себе, причем буквально перед нашим походом, но им хотелось меня порадовать. Оторвали от сердца. Лучшие подарки - когда даришь то, что хочется самой. Я открыла книжку и попала как раз на фрагмент про бабочку. Пробежала его глазами и, спустившись в метро, открыла с самого начала. С тех пор “Бродский среди нас” Эллендеи Проффер перечитывала раз семь, каждый раз изумляясь редкостному обаянию текста. При том что не могу назвать себя фанатом Бродского, а вот фанатом пары славистов точно стала. Не знаю, что покорило больше - обстоятельства, при которых они выбрали эту профессию, их деятельность по изданию полу- или совсем запретных русских и советских авторов, но в первую очередь интонация Эллендеи. Без восторженности или снисходительности, но любящая, спокойная и предельно честная. Открыв на любой главе, зависаю до сих пор.

“...Россия присутствовала в повседневной жизни молодых американцев, и присутствие это было окрашено чувством страха. Мы прятались под столами в классе во время учебных тревог и знали, почему наши родители строят бомбоубежища. Нам снились бомбежки, и в нашем сознании Советский Союз был страной, которая подавила народные движения в Венгрии и Чехословакии. Вожди Советского Союза казались непостижимыми, и это рождало страх, что они под влиянием паранойи могут напасть на нас.

Учитывая угрозу, какой виделся Советский Союз, можно предположить, что Карл и я решили изучать русский язык в соответствии с почтенной традицией “познай врага своего”, но, как ни странно, двигало нами совсем не это: русскими исследованиями мы занялись из интереса к одной из великих мировых литератур. К ней мы пришли разными путями, но отозвалась она в нас одинаково. Эта литература, глубокая, богатая и мощная, стала для нас откровением после английской и французской, которые только и были нам знакомы. В девятнадцатом веке крестьянская, по большей части неграмотная, страна родила Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского и Чехова. За этим Золотым веком последовал трагический для России двадцатый век, когда война, революция, Гражданская война и тирания почти разрушили целую культуру. Чудо – что не до конца”.

“...Вернулись мы после полугодового пребывания в Союзе с тяжелым чувством. Россия – страна в цепях; это не было новостью, но столкнуться с этим лично совсем не то, что читать об этом. Мы были в ярости от того, какую жизнь вынуждены вести умные люди, и, думаю, идея “Ардиса” родилась из этого гнева”.

С трудом остановилась, чтобы не запостить сюда полкнижки.

И есть еще одна деталь, почему я люблю ее так, что вожу с собой в другие страны. Когда девочки передавали мне маленький томик, я попросила его подписать. Надпись эту перечитываю часто. На авантитуле, после благодарности за экскурсию, аккуратным почерком выведено: “Тане от девочек Иры и Алены с любовью! 30.05.2015”.
Где сейчас девочки Ира и Алена, я не знаю. Надеюсь, что в безопасности.

Смотрю местный комедийный сериальчик языка ради. Там за семейным завтраком жена уткнувшемуся в газету мужу бросает - да, читай, читай, словно нет ничего важнее того, что Путин говорит. На что пузатый лысый муж возмущенно отвечает - конечно, это важно! вся наша страна полна иностранных агентов, кто же еще нас спасет, если не он!
Так и представляю следующую серию. Открывает этот муж газету и узнает, что товарищ прокурор всех сербов зачислил в экстремистское международное сообщество ЛГБТ. У них-то ведь сплошные и докторки, и даже профессорки, другого варианта нет и не предвидится.

Про кота - я все понимаю, братцы, но больше трехсот волонтеров, которые его искали в минус тридцать, - тоже русские. Или, как сейчас принято говорить, россияне.
Видео, кстати, смотреть не стала. Вряд ли оно меня чем-то удивит насчет человеческой природы после постов Жанны Кагановской - москвички, несколько лет назад открывшей в Черногории приют, продав для этого свою квартиру. Видела я у нее и маленькую кудлатую собачку, найденную на дороге с oтpyблeнными задними лапами. И собаку с выpезaнной на спине кожей. Избитyю лoпaтой кошкy. И даже собаку, изнaсилованнyю взрослым дяденькой. А уж подстреленные - обычное дело, охотников тут много. И это Европа, как ни крути. А там, где за такую бытовую жестокость могут притянуть к ответу, используются другие способы удовлетворить свои caдистские запросы. И лучше вам про них не знать.
Везде есть дeгенepаты, везде есть равнодушные, тyпые. Нет в этом никакой специфики.

Музейщики все-таки прекрасные безумцы, причем во все времена. Жаль предварять этой строчкой, раскрывая сразу интригу, но, с другой стороны, кто еще будет алчно описывать отделенную от туловища голову безвестного маори, хотя бы и такую нарядную. Это из письма В. В. Светловского, путешественника по Океании, Австралии и пр. столетней давности.

"...Татуированная голова маори, прекрасной сохранности. Просит 27 фунтов, по-видимому, слегка уступит. Вам, по-моему, не нужна. Но если взять ее для обмена, то это может быть ценно: ни в одном из трех новозеландских музеев нет ни одной татуированной головы. Их коллекции начали собираться, когда татуаж уже вывезен был весь в Европу и разобран по коллекциям.
Dr Hamilton, директор Веллингтонского музея, сказал мне: «За голову дам прекрасную коллекцию маорийских вещей».
Кстати, сообщите, сколько именно у Вас татуированных маорийских голов".

(Елки-палки, сушеные головы незнакомцев для музеев однозначно лучше, чем известных личностей. Оказывается, у Кунсткамеры нашей один за другим экспонаты отбирают. Казахстан потребовал голову Кейки-батыра, и уже успел похоронить с почестями, а теперь еще и Дагестан голову Хаджи-Мурата забирает. И вроде нафига нам эти скандалисты, да еще и некомплект, а с другой стороны - как-то все-таки обидно.)

Призывать к политическим действиям, находясь сейчас снаружи, не считаю себя вправе, но картинка у Страдающего Средневековья прекрасная.

По рабочей надобности копалась в делах Тайной канцелярии. Интереснейшее чтиво.
Предки, конечно, невероятно были изобретательны по части доносов. Не хуже других. Все как у людей. Даже как-то взбадривает.
1726 год. В Европу прорублено окно. Заведены науки и искусства. Музеи. Театры там всякие. Народ, однако, к гейропейским влияниям относится скептически и развлекается по старинке. Некий монашек Евсевий стучит в органы на монашка же Феодосия Качанова. В Тайной канцелярии, заваленной по потолок делами государственной важности, с тоской читают взволнованный извет Евсевия, где написано, что сто тридцать пять лет назад дед Феодосия убил в Угличе царевича Дмитрия. То есть Феодосий - типичный внук врага народа, происходит из «изменничья рода» и неплохо бы органам к нему присмотреться.
Сигнал есть, Канцелярия реагирует.
Но внук своего проблемного деда совершенно не удивлен. Как выясняется, усопшего родственника ему предъявляют не первый раз. И вздохнув, объясняет, его дед - другой который умер. Поскольку убийца царевича - Качалов, а не Качанов. А Евсевий - дурак бестолковый, не знающий истории отечества, и пусть лучше Канцелярия к нему присмотрится.

Продолжая тему котов. У прекрасного френда А. Т. увидела:

...назвать так двух котов и кричать: "Шойгу!!! Герасимов!!! Кто нассал?!!"

C таким поздравлением небось в тикток надо - где сейчас юношество роится, вряд ли в фейсбуке. Правда, не уверена, что есть с чем, но студенты народ деятельный, они найдут. В общем, мы с Василием Алексеичем Маклаковым, депутатом госдумы здорового человека, поздравляем. Он как бывший студент, а я как Татьяна. Обаяние, правда, и свобода слова куда-то... гм... но зато все остальное как новенькое. Гаудеамус, туды его в качель, игитур.

...Еще ребенком однажды я слышал у нас за столом возмущение старших, что полиция осмелилась войти в Университет без приглашения ректора; ссылались тогда на какой-то указ Екатерины II, который будто бы делал Университет как бы «экстерриториальным» владением. Сомневаюсь, чтобы такой указ действительно был, и в особенности чтобы он соблюдался. Но пережиток его сохранялся в курьезной традиции: в Татьянин день, 12 января, студенты и массы пользовались полной свободой собраний и слова. Эта их привилегия всеми тогда уважалась. Таким образом Университет представлял все-таки особенный мир, к которому те, кто стоял вне его, относились по-разному: некультурные массы с недружелюбием, как к «господам» и «интеллигентам», которые считались «бунтовщиками», что в массах тогда не возбуждало симпатий; на моей памяти на этой именно почве произошло избиение студентов «охотнорядцами» в 70-х годах. А для светского круга – почти все студенты представлялись лохматыми и дурно одетыми, что казалось атрибутом «демократии» и не пользовалось сочувствием в «обществе». В глазах же учащейся молодежи Университет был окружен «обаянием», как нечто, от обыденной прозы отличное.

В фб многие не заходят, так вот не хочу, чтобы пропустили текст Лизы Салье. Та же интонация, что в "Знаешь, мама, где я был?" (для тех, кто понимает).

...Мне было всего 19, когда мы с моим бывшим мужем привезли к его семье в Саратов наших очень близких и любимых немецких друзей. Друзья были студенты-русисты, и мы хотели показать им сразу всё - и странную русскую провинцию, и остатки купеческого города, и Волгу, и родственников, и друзей, и вообще Россию, которую они в те годы так безудержно полюбили.
В саратовской семье творился кипиш и ажиотаж. «Дети везут немцев!!!» - это ж событие века. Бесконечные голубцы, холодцы, пироги во всех видах, гигантские астраханские арбузы - и вот наконец очередь дошла до уже очень старой двоюродной тети и ее коронных фирменных тортов.
В Саратов эта самая тетя попала после войны, ребенком, а родилась она в Витебске, в местечке. В июне 1941 все у них там знали, что евреям нужно уезжать. Немедленно уезжать. Прямо сейчас, не завтра, не послезавтра - немедленно. Родная бабушка моего бывшего мужа взяла троих малолетних детей и в товарных вагонах рванула прочь. А вот сестра ее сказала то самое классическое, непоправимое, безумное: «Они же цивилизованные люди…». Это же всё слухи, страхи, пугалки, абсурд. И главное - поспела вишня! Кто будет варить варенье?! Как жутко думать, что можно умереть из-за вишневого варенья…
Через три дня пришли немцы, вывели ее во двор и расстреляли. А дочь не тронули - белокурую кудрявую девочку белорусская домработница объявила своей. Девочке было всего пять, и пережитое со временем забылось - кончилась война, они уехали к семье в Саратов, бывшая домработница, приемная мама, стала единственной и родной, сейчас в Иерусалиме в память о ней растет дерево. Родились дети, родились внуки, прошла длинная жизнь.
На момент нашего приезда она была уже очень старая и, конечно, ни разу не путешествовала заграницу. Приезд иностранцев, да еще и самых близких друзей обожаемого племянника, привел ее в восторг и замешательство. Подготовка к приему в доме шла неделю. Мыли окна, десять раз ездили на рынок, тортов от волнения она напекла столько, что хватило бы на узбекскую свадьбу. И вот мы пришли - ахи, охи, толкотня, смущение, знакомство, объятия, «боже мой, как вы чудесно говорите по-русски» и «проходите же, проходите». А потом мы все как-то оказались в гостиной, а немцы, Альберт и Катя, замешкались в передней. И перешли на немецкий. И бабушка услышала.
Услышала немецкую речь, и мир замер, остановился и перевернулся, и она снова стала пятилетней девочкой, и был июнь, и во дворе висела перезрелая вишня, и убили маму. И она так страшно всхлипнула, вздохнула и потеряла сознание.
Она быстро очнулась и наотрез отказалась от врача, но к столу так и не вышла. Кате с Альбертом мы, конечно, ничего не объяснили. Просто бабушка старая, просто прихватило сердце.
Теперь там никого не осталось, в Саратове этом.
__________

(продолжение)

А папа Альберта, Вольфганг, воевал в России. И он тоже был уже очень старый, когда мы встретились. Рассказывал, как радовался началу войны. Ему было пятнадцать, он играл на трубе, а тут война, и музыкантов из какого-то кёльнского клуба забрали в армию, и его, пятнадцатилетнего, пригласили там играть! Он был счастливчик, ловкач, любимец судьбы, ухватил Бога за бороду.
В восемнадцать его призвали и отправили на Восточный фронт, в январе сорок третьего он оказался под Сталинградом. Он жил в деревне, у каких-то стариков, или они казались ему стариками, кто знает. Они даже дружили. Вольфганг показывал фокусы: бросал в горячую воду бульонные кубики, а хозяева пугались и крестились. Потом он сильно обморозил ноги, и хозяйка, поняв, что дело совсем плохо, ночью отправила мужа запрягать лошадь и везти мальчика в другую деревню, в немецкий госпиталь. Пока он был в госпитале, котел захлопнулся, и из его подразделения никто не выжил. Старики спасли ему жизнь.
Потом он был в Египте, в английском плену. Чтобы хоть чем-то себя занять, немецкие солдаты и офицеры создали любительский театр. Перед премьерой Вольфганга, как единственного говорящего по-английски, отправили на переговоры к коменданту. Это было опасное мероприятие, комендант был злой, вспыльчивый человек, яростно ненавидящий немцев. «Мы не только заключенные, - сказал ему Вольфганг, - мы ведь еще и люди».
Подписанное комендантом разрешение на английском языке сообщало, что в день премьеры такого-то спектакля по пьесе такого-то автора заключенным участникам разрешается выходить на сцену не в предусмотренной правилами арестантской робе, а в специально сделанных костюмах. Спустя много лет бывший комендант лагеря торжественно прилетел из Лондона в Кельн, чтобы стать крестным отцом первой дочери своего бывшего заключенного. Какие удивительные вещи проделывает жизнь.
Вольфганг прожил очень длинную и достойную жизнь. Он был удивительным, умным, тонким, деликатным, образованным, мягким и добрым. Он родил детей, построил большой красивый дом и умер очень старым, окруженный близкими и любимыми людьми.
Когда мой бывший муж впервые попал к нему в дом, и за парадным, торжественно накрытым к ужину столом собралась вся семья, старый Вольфганг встал и сказал: «Сегодня особенный день. За моим столом сидит мой гость, и этот гость - еврей. Может быть, это означает, что Бог простил меня?»

https://www.facebook.com/lisa.sallier/posts/pfbid0R33212JjF3d9XPBwUBykfQcNP3Cf4uRWj12SNHDGUmMQeuAcfhnzhwGvYL7sPDYml

А кстати, "Унесенных ветром" давно перечитывали? Пора.

"...У нее даже слегка приоткрылся от удивления рот, когда, заглянув себе в душу, она неожиданно поняла, что не испытывает ни той гордости, которой полны эти женщины, ни их готовности пожертвовать всем ради Правого Дела. И прежде чем в объятом страхом уме ее успела промелькнуть мысль: «Нет, нет, нельзя Так думать! Это дурно, это грешно», она уже знала, что это их Пресловутое Правое Дело — для нее пустой звук и ей до смерти надоело слушать, как все без конца исступленно толкуют об одном и том же и с таким фанатичным блеском в глазах. Правое Дело не представлялось ей священным, а война — чем-то возвышенным. Для нее это было нечто досадно вторгшиеся в жизнь, стоившее много денег, бессмысленно сеявшее смерть и делавшее труднодоступным то, что услаждает бытие.
Как бы поразились все, кто толчется на этом базаре, узнай они, что она сейчас думает! Да они все попадали бы в обморок, если бы она вдруг влезла сейчас на подмостки и заявила во всеуслышание, что пора положить конец этой войне, чтобы все, кто там воюет на фронте, могли вернутся домой и заняться своим: хлопком, и снова задавать балы, и покупать дамам красивые бледно-зеленые платья".

"Ну, так вот, начальник сказал — армии нужны солдаты, очень нужны, и кто из вас пойдет служить в армию, того освободят в конце войны.., коли выживет. Только нас, пожизненных, которые убийцы, — нас, начальник сказал, армия не хочет. Нас перешлют в другое место, в другую тюрьму. А я сказал начальнику — я не такой, как другие пожизненные. Я здесь сижу за то, что убил жену, а ее и надо было убить. И я хочу драться с янки. И начальник, он меня понял и выпустил с другими заключенными. — Арчи помолчал и крякнул. — Ух! И смешно же получилось. Ведь в тюрьму-то меня засадили за убийство, а выпустили с ружьем в руках и освободили подчистую, только чтобы я людей убивал".

"В эти первые дни осады, когда янки то тут, то там обрушивались на южан, разрывы снарядов наводили на Скарлетт такой ужас, что она всякий раз зажимала уши руками, съеживалась в беспомощный комочек и ждала, что с минуты на минуту ее разорвет на куски и прах развеет по ветру. Заслышав еще далекий свист снаряда, она влетала в спальню Мелани, бросалась рядом с ней на кровать, и, тесно прижавшись друг к другу, вскрикивая:

«Ой! Ой!», они зарывались головой в подушки. А Присси с Уэйдом спускалась в погреб, забивалась там, скорчившись, в угол, среди мрака и паутины, и выла в голос, а Уэйд икал и всхлипывал".