​​После этого проекта в США начался сущий кошмар

Еще несколько лет назад в США разгорелись нешуточные дебаты, продолжающиеся до сих пор, и связаны они с появлением проекта 1619 (The 1619 Project). В 2019 г. журналисты The New York Times начали серию публикаций, в которых они представляли новый взгляд на историю США. Вместо привычной истории государства и великих людей, они поместили в центр истории рабство. Выбранный 1619 г. в качестве названия и точки отсчета истории — это дата, когда в Вирджинию были привезены первые порабощенные.

Несколько слов об основных тезисах авторов проекта. Во-первых, существующая школьная история США не уделяет должного внимания проблеме рабства как неудобному сюжету, вместо этого рассказывая более красивую историю о свободолюбивой Америке. Во-вторых, ключевая причина американской революции заключалась не в том, что Америка хотела стать независимой от Англии, а потому, что Англия стремилась к полной отмене рабства, в то время как американские политики того времени хотели сохранить этот институт. В-третьих, все американское благополучие было достигнуто за счет рабства, включая и настоящий момент.

После этого в публичном поле начался сущий кошмар. Несколько влиятельных историков по американской истории написали коллективное письмо, где выразили острое несогласие с интерпретацией, которую предложили авторы 1619. Прежде всего, они не согласились с основным тезисом о причинах американской революции, приводя многочисленные примеры в пользу других мотивов ее инициаторов. Кроме того, авторы указали на большое количество неточностей и ошибок, а также обвинили журналистов в непрофессионализме и политической ангажированности: ведь нельзя же не учитывать вклад огромного числа белых аболиционистов, которые состояли в аболиционистских движениях и боролись за отмену рабства. Более того, некоторые из консультировавших проект историков поспешили откреститься от него, заявив, что почти никакие из их советов не были учтены.

Журналисты 1619 отвечали на критику, иногда признавая ошибки и даже поправляя некоторые свои тезисы: например, они добавили слово некоторые в тезисе о политиках, которые преследовали свои личные рабовладельческие цели в американской революции. Однако авторы проекта в целом продолжали стоять на своей главной идее — о том, что и революция, и сама история должна интерпретироваться именно с точки зрения рабства.

Спор ни секунды на задержался в академическом и публицистическом пространстве и мгновенно перешел на уровень политический: пока в демократических штатах новые учебники проекта включали в школьную программу, в республиканских его стремились запретить. Будучи тогда президентом, Дональд Трамп даже учредил комиссию 1776 (1776 Commission), как бы предлагая полный антипод проекту 1619. Создатели назвали проект 1776 «патриотической» историей, где 1776 — это год принятия Декларации независимости США.

Сторонники 1619 обвиняли противников их идей в расизме и нежелании актуализировать проблему рабства; противники же выступали против политизации истории, продвижения политики идентичности и черного национализма. И хотя большинство участников дискуссии, включая историков, признало огромную важность проекта в привлечении внимания к истории рабства, многие все же не смогли закрыть глаза на радикальное смещение фокуса на рабство и очевидный политический привкус риторики авторов.

Как я уже сказал, спор этот продолжается до сих пор. И как бы ни были полярны 1619 и 1776, они очень похожи в том, никого из них в сущности не интересует история. Прошлое воспринимается ими как ресурс, который можно использовать для продвижения своей политической повестки. Оба полюса, желая предложить самую правдивую версию истории, не гнушаются вмешиваться в школы, рассматривая их как легитимное поле для политической борьбы, что лично меня расстраивает больше всего. На мой взгляд, пусть каждый выбирает себе учебник по душе, а родители сами решают, что лучше для их детей. Чем больше будет пресловутых учебников истории, тем больше будет у нас выбора!✌️

Конкуренция жертв во время геноцидов

В этом семестре я вел семинары по геноцидам в XX веке, и одна из тем меня по-настоящему поразила. Эта тема — конкуренция жертв.

Это что-то совершенно контринтуитивное, и я никогда не думал об этом раньше. Когда ты читаешь про миллионы людей, которых систематически выселяли с мест проживания, заставляли сменить идентичность, помещали в лагеря и просто убивали, то все эти миллионы сливаются и предстают перед тобой жертвами геноцида, что, в общем-то, так и есть. Однако это миллионы совершенно разных людей, которые, столкнувшись с общей трагедией, все равно проживали ее по-разному.

Например, были вещи, которые иногда повышали шансы на выживание: наличие денег позволяло обменивать их на еду, равно как и наличие других ценных вещей. Знакомства и контакты с другими людьми тоже могли спасти жизнь — знакомые люди могли дать укрытие на время, помочь с едой или сообщить важную информацию. Чтобы заводить знакомства, было полезно знать несколько языков, поэтому знания языков нередко спасали жизни, особенно в местах с многоязычным населением. Есть многочисленные примеры того, как наличие полезных для лагерной администрации навыков или профессий могли позволить жертве получить на время менее тяжелую работу и спастись. Иначе говоря, каждый пытался выжить как мог, и за это выживание велась жестокая конкуренция.

Однако на конкуренцию влияло не только количество ресурсов и умений, но и готовность идти на крайние меры. Например, один из часто встречающихся сюжетов в геноцидах — кража жертвами еды друг у друга. Обессиленные и измученные голодом люди были готовы на что угодно, чтобы поесть, и эта та реальность, в которой приходилось существовать. Обычно, в общих рассуждениях про геноциды жертвы лишены этих различий и подробностей, во многом по этическим причинам. Обсуждать такие вещи очень непросто, потому что, несмотря на интерес историков к такого рода вещам, они совершенно не соответствуют нашим внутренним ожиданиям и нарушают наши представления о мемориальной норме. Нам просто невыносимо от мысли, что даже среди жертв геноцида всегда были те, кому были еще хуже, чем остальным, хотя сам по себе геноцид это уже и есть то самое предельное «хуже».

Да и сами преступники, устроившие геноцид, почти всегда помещали своих жертв в разные условия, в зависимости, например, от пола и возраста. Скажем, в каких-то геноцидах дети имели больший шанс выжить, как, например, это было во время геноцида армян, когда турки хотели воспитать армянских детей как турок и не воспринимали их так же враждебно как взрослых мужчин; или же, напротив, как в случае с Холокостом, где дети почти не имели шансов на выживание.

Будучи в одинаковых условиях, люди все равно оставались разными и по-разному их переносили, поэтому представление о всех жертвах как о некой однородной группе очень далеко от действительности. Даже (и тем более) в условиях геноцида, люди спасают себя как могут, и их возможности и ресурсы не равны. При этом нельзя не добавить, что никакие деньги, ресурсы, знакомства и навыки не могли гарантировать выживания, и самым главным всегда оставалась удача. Не быть пойманным, когда ты прячешься; найти еду, встретить нужного человека, не заболеть — все это в большей степени определялось случаем, и на это нельзя было повлиять.

Две цитаты и Болонский процесс

С 2022 года в России активно обсуждается отказ от Болонской системы, а уже скоро в рамках пилотного проекта в некоторых ВУЗах начнутся изменения, направленные на переход от бакалавриатов и магистратур к прежним специалитетам.

Несколько слов о Болонской системе. Она была создана в 1999 г., когда 29 стран-участниц подписали декларацию. Сегодня в процессе участвует 49 стран. Его смысл заключается в том, что образовательный процесс организуется в разных странах схожим образом, а дипломы студентов получают взаимопризнание. Это означает, что студенты могут ездить учиться по обмену, поступать в зарубежные магистратуры и таким образом повышать свою квалификацию. Это, кстати, можно делать и будучи вне рамок процесса, но будет сильно сложнее и дороже, потому что потребуется нострификация — процедура признания своих документов в частном порядке.

Пока еще непонятно, как в целом будет осуществляться заявленный переход и каким будет новое российское образование. Неясно даже, выйдет ли Россия из Болонского процесса, как она это обещает. Даже несмотря на начатые изменения, сам переход все еще остается в большей степени элементом риторики: это такой очередной жест, чтобы провозгласить разрыв связей с условным Западом и анонсировать грядущее изобретение своей, лучшей в мире системы образования.

Чтобы проиллюстрировать этот процесс, предлагаю вам сравнить две цитаты и попытаться угадать, в какое время и, возможно, кем они могли быть произнесены.

Вот первая:

«Я прошу прощения у коллег из Совета Европы, из ЮНЕСКО, но я должен откровенно сказать: я считаю, что от вступления России в Болонский процесс вузы в большей степени потеряют. Но и стоять в стороне от этого процесса мы больше не можем. Когда сейчас уже больше тридцати государств подписали болонскую декларацию, а на определенном этапе они подпишут программу о зачетных единицах и образовании друг с другом, Россия не может оказаться вне этого круга».

А вот вторая:

«К Болонской системе надо относиться как к прожитому этапу. Будущее за нашей собственной уникальной системой образования, в основе которой должны лежать интересы национальной экономики и максимальное пространство возможностей для каждого студента».

Итак, первая цитата принадлежит Министру образования В. М. Филиппову; он произнес эти слова во время международной конференции в Санкт-Петербурге в 2002 г. А вторая была сказана нынешним Министром науки и высшего образования В. Н. Фальковым в мае 2022.

Вот так вот изменилась официальная риторика за почти 20 полных лет, проделав путь от «мы модернизируемся и будем с вами» до «мы уже вас переросли и будем сами». И хотя на уровне дискурса все это выглядит крайне удручающе, я не думаю, что все это зайдет слишком далеко. Очевидно, что возможностей для мобильности станет меньше, как и международного сотрудничества между университетами; однако это явно не то, что можно назвать чем-то принципиально «своим» и даже новым.

​​Умер Илья Кабаков — человек умевший мечтать и верить

Несколько дней назад умер художник Илья Кабаков. Он был успешный советский, а затем украинский, российский и американский художник, картины которого продавались за рекордные миллионы долларов. Однако для меня Кабаков это еще и очень личная история, так как именно его творчество я анализировал в рамках «Истории искусства» на первом курсе. Именно с Кабакова началось мое знакомство с московским концептуализмом — самостоятельным, оригинальным и очень важным явлением в истории советского — и шире — русского искусства.

Московский концептуализм, у истоков которого стоял Кабаков, появился в начале 1970-х. В отличие от западного концептуализма, он был мечтательным, романтическим и тяготел к психологизации повседневных явлений советской жизни. Московский концептуализм выделяется обилием текстов в арт-объектах и собственной философией и теорией, которая обыгрывала литературоцентричность советской культуры; поэтому, сам Кабаков часто сравнивал свое искусство не с живописью, а с литературой.

Как и все остальное неофициальное искусство, московский концептуализм не мог выставляться, так как не проходил цензуру. Однако к концу 1970-х неофицальное искусство успешно существовало параллельно с официальным, хотя и подпольно. Часто мастерские художников были единственным место, где можно было расставить те самые картины, на которых советская цензура ставила отметку «не имеет художественной ценности». Мастерской Кабакова была небольшая надстройка на крыше знаменитого доходного дома «Россия» на Сретенском бульваре, где уже в 1980-е бывали советские и зарубежные коллекционеры.

Именно в этой мастерской Кабаков сконструировал одну из своих первых, а теперь и одну из самых известных инсталляций, названную «Человек, улетевший в космос из своей комнаты» (см. фото). На первый взгляд, это обычная комната, которую можно было легко встретить в любой коммунальной квартире: у стенки стоит кровать, стены обклеены советскими плакатами. Лишь странное устройство над кроватью и дыра в потолке несколько изменяют привычное пространство и вносят какой-то хаос.

Текст инсталляции содержит рассказы нескольких очевидцев случившегося в комнате. По их словам, сожитель создал самодельную катапульту рядом с кроватью и запустил себя в космос. Герой не захотел дожидаться далекого будущего вместе со всеми — он самостоятельно отправил себя в утопическое «завтра», которое так ярко преподносилось советскому человеку. И вот, эксперимент удался — тело человека исчезло, и теперь неясно, где он находится: парит в космическом пространстве или же просто не существует. Что очевидно, так это то, что просто исчезнуть оказалось гораздо проще, чем превратить космическую утопию в реальность. Все это еще и личная утопия Кабакова, ведь выехать из СССР на Запад было так же трудно, как и полететь в космос.

«Я бы сказал, что под знаком противоречия: отчаяния от безысходности советской социальной жизни и одновременно любви к своему занятию. Наша жизнь шла тогда вопреки социальному бытию. Сегодня, наверное, это звучит непонятно, потому что каждый имеет возможность как-то участвовать в социальной жизни, но в наше время нужно было знать и понимать ту двойственность, что служила причиной разъединения людей: это был отвратительный, ужасный социальный мир «навсегда», который не мог быть изменен ни в каком виде, — но под коркой всей этой мерзости можно было устроить собственный мир. Иными словами, это доказывает, что в любом аду можно создать свой рай», — говорил Кабаков.

Двойственность, упомянутая Кабаковым, это и есть эти бесконечные игры с системой, побег от реальности и прятки, сокрытие истинного себя; это тот самый пресловутый «кукиш в кармане», вечная перформативность и эскапизм, который распространен и сейчас. Все это и было завернуто в московский концептуализм, который часто называют вторым русским авангардом и русским постмодернизмом — такой вот масштаб явления.

А вы согласны с тем, что «в любом аду можно создать свой рай»?

​​Как колымчанам «Колыма» Дудя не понравилась

Недавно на дискурсе вышел интересный текст исследовательницы Екатерины Закревской о том, как по-разному помнят и интерпретируют прошлое регионов местные жители и те, кто это делает извне. В статье разбирается пример Колымы, где колымчане невзлюбили Юрия Дудя и его фильм, хотя, казалось бы, все должно было быть ровно наоборот — популярный журналист рассказал на многомиллионную аудиторию о трагической истории их родины в советское время. В чем же дело?

Фильм Дудя, конечно, это не история Колымы и даже не история советской Колымы. Это фильм об истории Колымы-лагеря, «родины нашего страха». Этот нарратив о Колыме не только не новый, но и, пожалуй, самый стереотипный, в том смысле, что за пределами Колымы ее знают исключительно как одно из самых страшных мест репрессий. И хотя это так, Сибирь, у которой похожая репутацию, все же имеет еще несколько узнаваемых репрезентаций.

В такой ситуации очевидно, что жители Колымы хорошо представляют, как и что о них думают в остальной России и мире, и это очень сильно влияет на их собственное восприятие прошлого. Вся земля под ногами с самого детства представлена без преувеличения одним бесконечным мемориалом, где жители под грузом прошлого должны нести свой гражданский долг: строить памятники и музеи, регулярно их посещать, знать «места памяти», но самое главное — мыслить даже себя самого в контексте истории большого террора, который как бы очевидно и больше, и важнее любой истории семейной и личной.

И если для сторонних наблюдателей Колыма — это и есть такая отведенная под мемориал земля на карте России, то для жителей региона это место, где они в первую очередь родились и живут. Это место, где прошло детство, учеба, работа, любовь, а репрессии — возможно, в семье были репрессированные, а может быть и нет. Дом с мемориальной табличкой для туриста — это место, где жил репрессированный; для жителя города это дом, где живет его бабушка, и именно это основная связь между ними в городском пространстве. В общем, несмотря на весь ужас репрессий в регионе, для самих жителей мемориальная идентичность далеко не всегда является единственной или даже основной.

Когда жители сталкиваются с репрезентацией их региона извне, то они воспринимают это как «принуждение помнить», как агрессию и посягательство на их собственную, личную память. Желание защитить свой, как они его знают и помнят регион, приводит к тому, что люди начинают оправдывать репрессии, отдельных лагерных начальников или же просто игнорировать именно эту часть истории. Ключевым является желание отстоять право на свое, местное, уникальное видение ситуации и в каком-то смысле утвердить монополию на знание о регионе по факту жительства в нем. В этом местные жители очень похожи на любых современников событий прошлого — они всегда знают историю лучше, какой бы историк с ними не спорил.

В статье в качестве решения описанной проблемы предлагается продвигать и альтернативные образы региона, чтобы разбавить существующий негатив и, возможно, сделать место туристическим. У меня же появилась еще одна идея. Мне кажется, что это тот случай, когда, наверное, лучше развивать голоса местных историков и краеведов, которые не будут признаваться «чужаками» внутри сообщества. Ведь ключевым является не негатив сам по себе, а факт «чужеродности» тех, кто его транслирует. Было бы здорово иметь авторитетные и громкие местные сообщества, которые бы и рассказывали о себе и своей истории громче всех. Только для этого, конечно, необходимо, чтобы у людей была свобода — вот тогда они все сами расскажут, и для всех нас, неместных, по-настоящему «откроют Россию заново».

На фото мемориал «Маска Скорби» в Магадане, посвященный памяти жертв политических репрессий.

​​Вопросы хронологии, или когда ждать Новый год?

С самого детства мы знаем, что Новый год начинается 1 января. Новый год это снег, подарки, каникулы, но еще и новая дата на календаре. Все это настолько прочно закреплено в нашей жизни, что представляет собой некую константу, в стабильности которой обычно не сомневаешься.

Эта константа может пошатнуться, когда путешественник, попадая, скажем, из Европы в Китай, сталкивается с тем, что там сейчас для многих людей идет 4720 год, который начался 22 января. Примеров, когда с общепринятой григорианской системой параллельно существует какая-то другая, довольно много. В негригорианских системах продолжительность, начало общего отсчета летоисчисления и начало года могут радикально отличаться. И хотя сейчас это кажется чем-то географически далеким от нас, и в нашей русской истории год не всегда начинался 1 января.

Такими вопросами занимается хронология — специальная историческая дисциплина, которая посвящена измерению времени. И если математическая хронология изучает точное астрономическое время (то есть, основываясь на движении небесных тел), то историческую хронологию интересуют те системы летоисчислений, которые применялись разными народами в разное время. Дисциплина позволяет понять, в каком году происходили события, как интерпретировать множество датировок и как соотносить и переводить их в понятный нам вид.

Итак, в Древней Руси по византийской традиции счет велся от сотворения мира, при этом исходя из того, что между сотворением мира и Рождеством Христова прошло 5508 лет. Первые точные датировки встречаются в древнерусских источниках с X века, где они, кстати, обозначались буквами. До 1492 г. на Руси одновременно использовали мартовский и сентябрьский стили. В зависимости от стиля, год обычно начинался или 1 марта (римский обычай), или 1 сентября (византийский традиция). Употребление разных стилей зависело от контекста — например, при составлении документов могли обращаться к сентябрьскому стилю. Мартовский стиль, в свою очередь, представлял несколько вариантов. Например, ультра-мартовским годом ученые называют такой, который не запаздывал на два месяца по сравнению с январским (как это делал мартовский), а наоборот, начинался на 10 месяцев раньше. Все это очень сильно осложняет понимание того, какой же год летописец имеет в виду. Кроме того, новогодие не было твердо закреплено за 1 марта, а могло колебаться около этой даты. Только с 1492 (7000) г. сентябрьский стиль вытеснил мартовский, и новый год стал начинаться для всех одинаково, 1 сентября.

Однако годы продолжали считать от сотворения мира. Привычную же нам точку отсчета от Рождества Христова ввел Петр I в 1700 (7209) году, перейдя на юлинаский календарь (“старый стиль”). Тогда же новый год стали считать от 1 января, то есть произошел переход с сентябрьского на январский стиль. А 14 февраля 1918 г. большевики перешли на григорианский календарь (“новый стиль”). От юлианского нам осталось Рождество 7 января, а не 25 декабря, как должно быть по григорианскому, потому что наша церковь не стала менять календарь.

Кажется удивительным, что в зависимости от традиций, контекста или привычки люди комбинировали разные системы летоисчисления и постоянно меняли их. Однако и сегодня мы так или иначе, даже живя лишь по григорианскому календарю, по-разному воспринимаем календарное время, адаптируя его для своих нужд. Например, для школьников и студентов во многом новый год по-прежнему наступает 1 сентября — ведь это начало академического года, который заканчивается с наступлением летних каникул. Во всяком случае, я много раз замечал, что ассоциирую начало нового года с новым учебным годом. Когда ты учишься, именно учеба организует твою жизнь, как когда-то жизнь людей (и их календари) определяли сельхоз работы.

Опираясь на свои размышления, хочу поздравить всех, кто учится, с наступающим учебным годом!

А по вопросам русской хронологии рекомендую обращаться к книжке Л. В. Черепнина, которая так и называется — «Русская хронология». Монументальный труд и база источниковедения.

Вчера в Jordan Center Blog была опубликована моя аналитическая заметка о том, зачем и почему Сергей Нарышкин недавно открыл памятник Феликсу Дзержинскому — точную копию того самого памятника, который в советское время стоял на Лубянке.

Ниже прикрепляю русскую версию текста, которая отличается отсутствием небольших исторических справок, излишних в русскоязычном контексте. Текст все равно слегка не поместился в отведенные лимиты, поэтому я обернул его в формат статьи.

А дальше все просто: прочтите текст, поспорьте со мной и поздравьте с первой публикацией на английском языке!

P. S. А здесь ссылка на оригинальную публикацию.

Дорога к нейросетевому рабству

Когда закончился осенний семестр и начались долгожданные зимние каникулы, я в очередной раз скачал TikTok. Несмотря на существующий снобизм в отношении платформы, я стараюсь хотя бы раз в несколько месяцев проводить там какое-то время, чтобы понимать, что происходит в современной культуре. Мой особенный интерес — подмечать тренды и явления, наблюдать, как делают видео, какую ставят музыку и над чем смеются — такой вот у меня антропологический фетиш.

В этот раз мое внимание привлекло то, как набирают популярность песни, которые пользователи самостоятельно создают с помощью нейросетей: так можно озвучить любой текст самыми разными голосами. Мой любимый вариант — известная песня певицы МакSим «Не отдам», где припев с ней вместе поет голос Виктора Цоя.

Когда МакSим стала известной, Цоя уже не было в живых. Между ними не только временной и поколенческий разрывы, но и жанровые различия. Однако нейросеть позволила совместить то, что нельзя было себе и представить вместе, и теперь мы можем слушать, как органично их голоса сплетаются в припеве. Не менее гениальным, кстати, мне кажется тот, кто озвучил голосом Цоя песни его кумиров — задумайтесь, что это, если не постмодерн?

Трансгуманизм? Может быть. Сегодня нейросети вездесущи и по-настоящему меняют мир. Их вторжение в наше звуковое восприятие поистине велико. Мне известно, что историки для придания большей аутентичности активно используют нейросети, чтобы озвучивать исторические документы голосами тех, кто их написал — если, конечно, записи голоса сохранились. Перед нами пространство для безграничного творчества, где самые смелые эксперименты рождают прекрасное.

И только я вдохновился этим ощущением момента, в котором живу, как тут же почувствовал грусть. Я понял, что все это уже было и напоминает мне что-то до боли знакомое. И тут я вспомнил об истории интернета.

Ах, а помните ли вы эту замечательную эпоху зарождения интернета — время, когда интернет был по-настоящему свободным? Очень рекомендую к просмотру сериал журналиста Андрея Лошака про наш, ранний рунет. Это время, когда в интернете не было ограничений, не было государства, авторского права и иных регуляций. Это время свободного распространения музыки и видеоигр, бурное развитие форумов и сообществ, где люди здорово проводили время, не боясь, что за ними придет товарищ майор. Сегодня от этого цветущего древа остался лишь пепел; теперь можно только ностальгировать и мечтать об этом, ведь свободный интернет перестал существовать во всем мире.

Представив, как та же судьба постигнет нейросети, я еще больше ощутил ускользание момента: мы точно будем скучать по этому времени, не сомневайтесь. То, что сейчас кажется баловством энтузиастов, вскоре будет поставлено под контроль государственной дубины.

В некоторых странах наверняка будут запрашивать верификацию пользователя перед использованием нейросети. Наследники каждого «голоса» придут за авторским правом и роялти, а государство будет искать тех, кто спросил нейросеть вопрос, выходящий за рамки закона. Все нейросети получат сертификацию и будут создавать только то, что будет разрешено. А те ответы от ChatGPT, которые мы получаем сегодня, утратят свою невинную прямоту робота и заговорят на языке государственных формуляров.

Сегодня нейросети — это все еще пространство свободы, но оно очень быстро может перестать быть таковым. И когда потом обязательно найдутся люди, которые в оправдание скажут «ну как же без регуляций и авторского права», важно не дать себя обмануть и помнить, что было время, когда это было возможно. Тогда мы помянем утраченную свободу, вспомнив те самые голоса МакSим и Цоя.

​​Навальный

Мое вовлечение в политику началось примерно с 13–14 лет, и во многом оно связано с Алексеем Навальным. В моем сердце откликались те вопросы, которые задавал Алексей: о коррупции, о социальном неустройстве России, об отсутствии федерализма и ограблении регионов, об узурпации власти в стране.

Именно Навальный смог донести до широкой аудитории мысль о том, насколько велика коррупция в России, и показать, какими дворцами, виллами и яхтами обзавелись российские чиновники. Постепенно тема коррупции в российской политике оказалась в тени темы политических убийств, и стало понятно, что там не просто воры, там — убийцы. Когда попытались убить самого Навального, он не только выжил, но и доказал на примере своих убийц существование в российских спецслужбах эскадронов смерти. Казалось, что затмить это будет уже нельзя, но тут началась большая война, и счет убийств пошел уже на десятки тысяч.

А теперь убили и самого Навального. Говорят, что убили в преддверии выборов, но ведь пытались убить и раньше. Почему? Навальный так раздражал власть, потому что показывал, что Россия может быть другой — Россией, в которой ценят человеческую жизнь, уважают свободу, частную собственность, права человека, и в которой не уважают коррупцию, насилие и произвол. Не уважают жизнь по понятиям. В отличие от квасных патриотов, он по-настоящему любил Россию и предлагал проект сильной и передовой страны: той, в которую будут всеми силами пытаться приехать и переехать, а российский паспорт будет предметом гордости.

Навального отличало его умение бить в самую точку, и поэтому многие его лозунги не только становились популярными («партия жуликов и воров»), но и стали отправными точками для любого разговора о политике, как это стало с «прекрасной Россией будущего». Из всего множества предложений, именно прекрасная Россия будущего вышла за рамки видения одного человека; она стала ориентиром, универсальным мерилом и понятным для всех определением того, куда может двигаться Россия, если будет не только путинской.

Мучив Алексея несколько лет в тюрьме, российским властям так и не удалось добиться главного: им не удалось увидеть его жалким, просящим пощады, извиняющимся на камеру. До последнего дня он выходил на связь и улыбался, шутил и каждый раз неуклонно проговаривал свои принципы в лица своих мучителей. Отчаявшись, палачи убили Алексея, надеясь убить мечту о прекрасной России будущего. Но они так и не достигли своей цели, ведь эта идея уже гораздо больше одного человека.

Мало кто сомневался в способности российской власти пойти на это убийство, и в этом смысле, ничего нового мы о них действительно не узнали. Правильно говорит Олег Кашин: российская власть — это сатанисты по своему образу жизни. Они испытывают наслаждение от всех этих пыток, им нравится когда кому-то плохо, когда кто-то унижен. Для этого они выбрасывают в помойку цветы, которые приносят люди на мемориалы; для этого не отдают тело родственникам — чтобы поиздеваться, поглумиться. Эти издевательства и есть их традиционные ценности. Оставить жену без мужа, двоих детей — без отца: все очень православно и очень по-христиански. «Побойтесь бога!» — хочется вскричать им, но ведь они явно его не боятся.

«Я не буду это терпеть!», — кричал Алексей со сцены, и его слова подхватывали люди по всей стране. Этот призыв сильного, несогласного человека остается примером непримиримой борьбы, борьбы со злом и с нейтралитетом. И я знаю, что для таких же миллионов россиян, как и я, Навальный стал примером гражданского мужества, а теперь будет ориентиром стойкости и безусловного морального превосходства. Всегда выбирающий действие в пользу бездействия, он и свой последний призыв сформулировал так — «Не сдавайтесь!». И мы не сдадимся, Алексей.

P. S. На фото одно из моих первых участий в митингах, 2018 г. Лица заблюрил на всякий случай.

Защита пройдена

Ровно неделю назад прошла защита моей диссертации. Вне академии есть мнение, что защита это что-то невероятно сложное, буквально самая трудная часть обучения в университете. Образ страдающего на защите студента очень популярен в культуре: легко вспомнить фильм или сериал, где это показано именно так, как пытка.

На самом деле защита не так страшна, как ее малюют. Во всяком случае, по моим наблюдениям, в гуманитаристике и социальных науках, где именно текст исследования, а не эмпирические данные служат главным результатом, это точно не так.

Самое трудное — это создать нечто, пригодное для защиты: непрерывно писать и исследовать в течение нескольких лет одно и то же, писать многочисленные черновики, а потом переписывать их раз за разом. Собирать по кусочкам большую картину, которая, складываясь в нечто новое и объемное, каждый раз становится больше суммы своих частей и снова требует вмешательства, редактуры. При этом работать нужно не только над содержанием, но и над формой: в истории особенно важно, чтобы текст был читаемым, интересным и даже захватывающим. То есть хороший исторический текст всегда претендует на литературность.

За время написания текста исследования он успевает стать чем-то до тошноты родным, становится частью твоей жизни. И защита — это момент, когда несколько умных людей готовы задавать вопросы и обсуждать с тобой этот самый текст, который ты «вырастил» и знаешь от и до (если, конечно, исследование проводилось самостоятельно). Это не только облегчение, но даже и удовольствие — наконец-то чувствуется некая значимость всего того, что ты делал несколько лет. Да, защита это своего рода экзамен, но вопросы задаются про твой собственный текст.

Было очень приятно, что все три профессора в моей комиссии были хороши знакомы с моим текстом и явно внимательно его читали. В Вышке у каждого преподавателя была настолько большая нагрузка, что читали они очень избирательно, как мне тогда показалось. При этом и тогда, и сейчас вопросы были не столько про рассказанную историю и детали, а про методологию: как я понимаю то и это, как работаю с этим, какие источники использую и почему и т.д.

Спустя полтора часа такого обсуждения, мне сказали, что я защитился.

Главный вывод, который я сделал за две защиты в своей жизни, заключается в том, что самым большим критиком своего исследования являюсь я сам. В процессе работы над текстом ты постоянно ставишь под сомнение значительную часть своих выводов и выборов, который ты сделал как исследователь. Любое исследование можно расширить, к любому можно добавить больше источников и контекста, улучшить стиль. Идеальных текстов не бывает, любой можно сделать лучше. Всегда много важного и интересного остается за скобками в силу требований к объему, ограниченности времени и других факторов. И никто не знает всего этого закулисья лучше, чем тот, кто создавал текст. Эта часть работы, невидимая для постороннего глаза, и делает самого автора (если он, конечно, добросовестный исследователь) самым главным критиком своей работы. Поэтому, я честно остаюсь лишь отчасти доволен тем, что пишу.

​​Про обмен

Завершилась громкая история с обменом. Уже много было сказано о том, что обменяли патриота-убийцу и шпионов на политзеков, и что обмен неравный (8 отдали России против 16 выехавших из нее); что Россия в нарушение конституции меняет одних своих граждан на других, тем самым признавая, что не все граждане для нее одинаковые. Одновременно с этим высылка из страны презентуется как новый инструмент борьбы. Такой вот он, путинский большой стиль.

Все это на поверхности, как и проводимые параллели с историей первого советского обмена на диссидента, когда в 1976 г. из СССР выслали Владимира Буковского, обменяв его на Луиса Корвалана — генсека Коммунистической партии в Чили. За этим последовала череда подобных обменов, в которых советских диссидентов меняли на советских разведчиков, то есть так, как это происходит сегодня.

Уже в который раз российские власти стремятся воспроизводить советские практики и в который раз ключевым сходством оказывается именно подражание внешней форме. Ведь Красиков никакой не генсек, нет уже влиятельной коммунистической партии и интернациональной поддержки; нет даже Чили в орбите влияния, то есть прежнее содержание советского уже не доступно. Не осталось ничего и от высокой дипломатии, нет никакого взаимного доверия даже на таком уровне, и вернувшийся Красиков будет вынужден скрываться от западных спецслужб точно так же, как и выпущенные Россией политзеки, которым вслед пожелали «оглядываться и бояться».

В этом смысле ничего нового не происходит, и можно ожидать продолжения таких обменов, если, конечно, будет на кого менять. Правда с российской стороны уже не осталось больших фигур, и потому все будет мельчать, еще более отдаляясь от заветного оригинала. Вопрос, который мне кажется важным, заключается в следующем: если Кремль продолжает делать из истории фарс, занимаясь косплеем советской политики, означает ли это, что и оппозиция должна подыгрывать этой драматургии и следовать по пути советских диссидентов, неминуемо проходя через посадки, обмены и эмиграцию?

Это не только вопрос стиля и эстетики. Нельзя сказать, что путь советских диссидентов можно считать успешным: будучи заметными в перестройку, они не смогли выдержать борьбу с советской номенклатурой в 1990-е гг. — не оказалось нужного влияния и ресурсов. Да, конечно, у диссидентов был козырь безусловной моральной правоты, но в чем ее смысл, если она не конвертируется ни в какой реальный политический вес? Есть ощущение, что и в этой истории все забудут про то, «кто больше сидел» к моменту, когда этот опыт мог бы потенциально стать политическим капиталом.

Так нужно ли продолжать путь советских диссидентов, если даже такие фигуры как Яшин и Кара-Мурза оказались в той же точке, где и русские иммигранты, пришедшие в нее 2,5 года назад, при этом избежав тюрьмы и издевательств?

Я не берусь судить личный выбор, но думаю, что теперь уже точно нужно искать что-то новое, больше считаться с реальностью и перестать делать ставку на Манделу. Нужно перестать приносить жертвы и начать заниматься той политикой, которая осталась доступна. Работать с иммигрантами, коих миллионы, ведь это тоже Россия. Быть на связи в медиа с оставшимися, заниматься культурой, поменьше заботиться о гражданах других стран и побольше о своих собственных. Прежде всего, обращаться к оставшимся с протянутой рукой помощи. Все это и есть политика: нет никакой «настоящей» и «ненастоящей» России, потому что Россия это люди, и нужно уже сейчас начать позитивно влиять на их будущее везде, где это доступно. Только так можно создать привлекательную альтернативу, которую, возможно, в какой-то момент получится импортировать и трансформировать во что-то большее.

#обмен #яшин #кара_мурза #красиков

Моя срочная и важная колонка в поддержку Павла Дурова и свободы слова.

#FREEDUROV

​​Магистратура — все. Что дальше? PhD!

Прошлый академический год был для меня самый сложный из всех университетских лет. Помимо окончания магистратуры, мне нужно было строить дальнейшие планы. Такие планы у меня были давно: я знал, что хочу аспирантуру, хочу то самое PhD. Без вариантов, твердо и четко.

Процесс подачи заявок — это настоящий ад, который я даже не знаю, с чем сравнить. Впервые я столкнулся с чем-то более изнурительным, чем подготовка к ЕГЭ. Написание мотивационных писем отняло целую вечность времени и сил. А уж чего стоила одна только статья, которую я начал писать еще прошлым летом специально для заявок. Бесконечные черновики, отзывы, правки, комментарии — и так по кругу.

И вот теперь я рад подробнее поделиться тем, как мои мытарства окупились. Начиная с конца этого сентября и следующие 7 лет, я буду учиться в Чикагском университете (University of Chicago), и все это время у меня будет полное финансирование. Нельзя даже описать, как я был счастлив, когда получил от них письмо!

Еще весной у меня был небольшой визит в университет, и мне все безумно понравилось. Наибольший восторг у меня вызвали преподаватели и одногруппники, с которыми я был очень рад познакомиться. Чувствуется такая плотная интеллектуальная атмосфера, прямо как это было в Вышке...🥺 Вообще, в моей интерпретации у Чикаго и Вышки очень похожий имидж: оба университета очень исследовательские, у обоих репутация стоящих особняком элитарных заведений и среды интеллектуалов.

University of Chicago был мой самый желанный и подходящий выбор, и я очень горжусь, что смог попасть в это прекрасное место. Без преувеличения могу сказать, что рассматриваю это как одно из самых больших и важных достижений в моей жизни.

Помимо исследований и академической жизни как таковой, я строю планы на участие в социальной жизни университета: ни в Вышке, ни в Miami времени ни на какие клубы и организации у меня просто не оставалось. Быть может и в Чикаго будет так же, но очень надеюсь, что удастся это исправить.

Всем, кто поступает или планирует куда-нибудь поступать, хочу сказать вот что: я не знаю ни одного человека, для которого бы поступление прошло без стресса, и поэтому в тяжелые моменты помните, что с вами все в порядке, и что нет на свете людей, для которых это было бы легко и просто. Не забывайте, что все возможно, верьте в себя и, как говорит великая Ольга Бузова, «никогда ничего не бойтесь».

​​Трамп, Трамп, Трамп!

Можно как угодно относиться к Трампу, но это против него вели политическое преследование все эти 4 года, это он был подвергнут остракизму со стороны большинства мейнстримных медиа, и это он пережил 2 покушения. При этом всем это он, кто провел безупречную кампанию, где был и поход в Макдональдс, и езда на мусоровозе. Пришел и к любимым в интернете блогерам, и мемные ралли по всем штатам устроил. Также собрал команду из талантливых людей, которые понимают в медиа и умеют говорить с людьми на одном языке.

Ну, а что демократы? В это время их кампания выглядела очень блекло. Сначала Байден, который буквально наш Ельцин, проводит свое президенство в отпуске, пока страной управляет «семья»; параллельно лояльные медиа продолжали скрывать состояние президента и выдавали его за полностью здорового человека. Потом резкая рокировка — операция «преемник», и вот уже готов новоиспеченный кандидат в президенты — Камала, которую хоть и поддержали элиты (еще бы), но народного голосования в ее пользу не проводилось. Камала же потрясающе нехаризматична, не дала ни одного нормального интервью, повторяла везде одну и ту же заученную речь. Вся ее кампания была выстроена на негативе в сторону Трампа, где она продолжала всю ту же старую волынку про то, что Трамп это новый Гитлер, а раз так — то голосуйте за меня. Своей позитивной программы и ответов на вопросы об экономике не было, а другие важные для избирателя темы были и вовсе проигнорированы. Зато фон кампании сопровождали темы глобального потепления, социальной справедливости (что бы это не значило) и другие ОЧЕНЬ важные для избирателя вопросы.

В итоге избиратель Камалу совершенно не понял, более того, ему не близки предлагаемые темы для разговора: они просто оторванны от его повседневности. Эти уже многолетние заигрывания с темой преклонения колена перед кем-либо привели к тому, что для многих Трамп стал тем, кто любит свою страну, а не желает ей пепла и вечного покаяния. В этом ведь и есть проигрыш — вместо того, чтобы отрицать тезис “Make America Great Again”, нужно было говорить о том, как сами демократы могут эту мечту приблизить. Но нет, никакой вам великой Америки, ребята, никакой вам мечты: это же расизм, сексизм, колониализм и далее по списку. Эту неискренность избиратель считал, он увидел, что для одной из партий патриотизм это как бы кринж и зазорно. В этом сходство демократов с нашей, российской либеральной оппозицией, которая почему-то считает, что люди должны полюбить ее в ответ на ненависть.

И вот Трамп триумфально вернулся. Это не просто победа; республиканцы взяли большинство в обеих палатах и выиграли, помимо самих штатов, большинство голосов по стране. Разгром демократов показывает, что их партии нужны фундаментальные перемены; нужно перестать воспринимать граждан как аудиторию для перевоспитания и слушать больше их, чем себя. Люди хотят видеть в политиках людей, которые отстаивают и обслуживают их интересы, а вот эта вот самопровозглашенная роль «воспитателей» их наоборот раздражает.

И напоследок: я думаю, что для нашего, российского культурного поля, победа Трампа куда более символична, чем для самих американцев. Трамп это наша, та самая «АМЕРИКА», которую мы очень любим, и с которой у нас исторически сложные, но никогда не равнодушные отношения. Трамп это такой герой, который смог; в нем воплощается наше представление об американской мечте: человек и богатства большого добился, и президентом смог стать, а теперь еще, будучи поверженным, смог победить, один против всех. Причем победил так, как и принято в Голливуде: эффектно, со стрельбой! У нас вот в России так не бывает. У нас любое противостояние с государством заканчивается тем, что называется «русский финал»: наш Трамп, где бы он ни был и в ком бы мы его не видели, всегда оказывается убит и забыт, безо всякой надежды, и мы всегда понимаем и принимаем, что хорошо не будет. Для меня лично Америка всегда была и остается проекцией этой мечты об ином исходе, который возможен.

А это, на мой взгляд, самое удачное и ностальгическое видео со всей кампании

Роллс-Ройсы Ленина

Читал книжку History’s Greatest Heist: The Looting of Russia by the Bolsheviks историка Шона Макмикина и обнаружил там интересный сюжет о Роллс-Ройсах Ленина, который он отчасти взял из не менее интересной статьи Коммерсанта.

Чем же этот сюжет интересен? Для меня было трудно помыслить два этих слова вместе: Ленин и Роллс-Ройс. Есть в этом какая-то постмодернистская насмешка, как в соцарте Ленин и Макдоналдс или Ленин и Кока-Кола. Реальность же оказалась круче любого арта.

До революции Роллс-Ройс в России не был машиной номер один. Хотя во время Первой мировой войны их и привлекали в качестве санитарных машин и броневиков, они не смогли зарекомендовать себя как надежный автотранспорт. Что же касается гражданского использования, то Николаю больше нравился его лимузин французской фирмы Делоне-Бельвиль, поскольку он был вдвое мощнее, чем Роллс-Ройс.

Однако в гараже императора Роллс-Ройсы все равно были. Ими пользовались в основном его дочери и супруга, в связи с чем он имел репутацию «женского автомобиля». Ролл-Ройсы также были машинами деловых кругов — влиятельных, но не близких ко двору. В общем, в России машина не пользовалась той репутацией, какая была у нее среди английской аристократии.

Известно, что после революции Керенский пользовался императорским Роллс-Ройсом — правда, как мы знаем, недолго. Но вот к власти пришли большевики, и Ленин взял себе автомобили из царского гаража. Как и Николаю, Ленину нравился старенький лимузин Делоне-Бельвиль, и он на нем ездил, пока... его не украли. Процитирую статью Коммерсанта:

Единственным более или менее разумным объяснением отказа Ленина от «Делоне-Бельвилей» может быть история с ограблением вождя мировой революции, случившаяся 30 марта 1918 года. Ленин, ехавший после митинга за город, где жила Крупская, решил, что к машине бегут желающие пообщаться с ним рабочие, и приказал остановиться. Но рабочие оказались бандитами, а револьвер охранника лежал под бидоном с молоком для Крупской. «Делоне-Бельвиль» угнали. Потом машину нашли, но уездный комитет, на территории которого она была обнаружена, не хотел ее отдавать. И Ленин пересел на «Роллс-Ройс».

Обсуждая этот эпизод, другой историк Дуглас Смит в своей книге Former People: The Final Days of the Russian Aristocracy объяснил это следующим образом: после популяризации лозунга «Грабь награбленное!» и революционных потрясений, страну захлестнуло воровство. Ведь если большевики могут просто забирать то, что они хотят, то что должно останавливать остальных? В этом смысле Ленин оказался жертвой своей же политики.

Но вернемся к Роллс-Ройсам, на которые пересел Ленин. В 1920 г. Ролл-Ройсы стали основой Ленинского гаража, предназначенного для него и его близких. В это время Советская Россия находилась уже под плотными санкциями и покупать такие машины и запчасти к ним становилось все труднее. Еще и голод в Поволжье, Гражданская война… Но разве это проблема?

На деньги, вырученные от продажа золота, других драгоценных металлов и церковных ценностей предполагалась закупка помощи голодающим. Однако, как пишет Макмикин, большая часть денег была потрачена на закупку стратегического импорта, в основном военного назначения. Не обошлось тогда и без закупки Роллс-Ройсов: английский, новенький, модели «Серебряный призрак» был заказан вождю в 1921 г. Мы знаем, что запчасти для Роллс-Ройса также покупались советской стороной в 1921 и 1922 гг. — на пике голода в Поволжье.

P. S. пока писал, наткнулся на историю о том, как у Ленина украли Рено в январе 1919 г. Тут либо кто-то ошибается в дате, либо это еще одно ограбление. Во второй вариант легко поверить, потому что самую первую машину Ленина французской фирмы Тюрка-Мэри тоже угнали, прямо из Смольного. Социализм, одним словом.

Первое видео на YouTube

Две недели назад я загрузил свое первое видео на YouTube, а теперь делюсь им и рассказываю про него здесь. Не публиковал сразу, чтобы посмотреть, как будут работать рекомендации и будет ли вообще кто-то смотреть мое видео. В этом плане результат превзошел мои ожидания: я в принципе не думал, что там будут какие-то просмотры, а сейчас их уже больше 100!

В процессе создания первого видео я понял две важные вещи.

Первое — насколько же это сложно! Конечно, можно снимать по-разному, но у меня было четкое представление о том, как все должно выглядеть, и я сразу пытался приблизиться к этому качеству, не желая отступать от своих высоких стандартов. В это трудно поверить, но признаюсь, что от начала работы над текстом до публикации видео прошло ровно полгода!

В итоге что-то получилось, что-то нет, но сложно было абсолютно все. Текст, который я написал и который был бы хорош для научно-популярного чтения, оказался неудачным для видео. Трудным оказалось в принципе говорить в камеру, чтобы это было интересно. Этого у меня тоже не получилось: в следующий раз постараюсь сделать что-то более разговорное, использовать жесты и вообще выглядеть живым человеком. Да и фон тоже надо сделать поинтереснее. Вначале я был уверен, что у меня будет хороший текст и подача, а из плохого — качество картинки, почти нулевой монтаж и никакая обложка. В итоге все получилось ровно наоборот (возможно, потому что вторую часть работы делал не я).

Второе — как же трудно выйти за рамки академического формата! Как историку, мне важно, чтобы я знал, где и на что я ссылаюсь. Особенно, когда я рассказываю про исследование другого человека и хочу максимально точно передать содержание его работы. Выступая в такой роли, я буквально отвечаю за качество видео своей репутацией. При этом формат видео на YouTube — это не академический формат; видео должно быть интересным, у него должен быть свой сюжет, да и я должен добавлять свое авторское Я — иначе зачем это все, если контент неоригинальный? В итоге многие детали исследования приходится опускать, потому что в противном случае это превратится в дотошный пересказ. И вот ситуация: все, чему я учился и учусь уже много лет в одном жанре, не работает или неприменимо в другом. И хотя жанр популярного видео мне очень симпатичен, мне предстоит многому научиться, чтобы почувствовать себя в нем комфортно.

Однако все вышеперечисленное всего лишь мое авторское наблюдение, поэтому я буду рад услышать ваше мнение. Это очень поможет мне сделать следующее видео лучше!