По Батлер, кстати, насилие и ненасилие остаются вопросами одновременно социополитическими и психическими. Политическое воображение позволяет по-новому осмыслять амбивалентную природу нашей психики, интегрируя ее «опасные» части, а не эвакуировать их в фантазийный или фантазматический образ врага, как бывает, например, при проективной идентификации, о которой пишет Анна Моц.

Рассматривая с психоаналитических позиций женщин, убивших своих агрессивных партнеров, Моц сообщает, что аналитики часто находятся по ту или другую сторону дихотомии «жертва-преступник» в работе с подобными случаями, в то время как в терапевтическом смысле женщинам полезно сознавать не только свою уязвимую позицию в роли попавших в абьюз, но и агрессивную часть, которая привела к совершению насилия. Здесь возникает некоторая активистская дилемма, потому что в дискурсе защиты прав женщин сложно открыто говорить об этой амбивалентности, особенно при взаимодействии с институтами власти, поэтому чаще принято обращаться к односторонней виктимизации.

#научное #социальное

#ментальное #тревога

Количество тревог о том, что сложно/невозможно предсказать и контролировать возрастает, они связаны с выживанием и безопасностью близких, и это нормально, если подобные переживания занимают большую часть нашего времени. Тем не менее, нужно высвобождать ресурс для обыденных забот и помощи себе и другим. В КПТ есть техника «Назначение времени для беспокойства». В чем ее суть?

Клиентам предлагается выделить время (20-30 минут в день задолго до сна) и место (не в кровати!) для активного беспокойства. Например, каждый день в 18 часов вы садитесь за стол и записываете все волнующие мысли, которые приходят в голову. Разумеется, беспокойство нельзя заставить исчезнуть, поэтому если вы волнуетесь до и после назначенного времени, просто записывайте тревоги на бумагу/в заметки и откладывайте их в сторону до часа Х. Спустя неделю нужно перечитать и проанализировать все, что записали - встречаются ли повторяющиеся темы и сюжеты в ваших мыслях?

С одной стороны, кажется, что повторяющиеся темы очевидны - война, конец света, смерть и т.д. Но со временем страхи могут обрастать подробностями, с которыми впоследствии можно работать более подробно, например, глубинными убеждениями об отверженности, никчемности или неудачливости.

Интенсификация переживаний без их нейтрализации (без попыток найти решение проблемы) помогает получить эффект экспозиции. Кроме того, ограничение время/место демонстрирует конечность любых переживаний, многим сложно переживать ажно 20 минут подряд. В таком случае важно все-таки продержаться этот отрезок и не переставать тревожиться 🙂 Еще из бенефитов - работа с автоматическими мыслями, оценка состояния до и после упражнения, отслеживание чувств и образов.

Неочевидная форма протеста —чувствовать себя хорошо. Оговорка, хорошо — не про наносной ура-позитив или нервную радость, а про контакт с тем, что нас определяет, что ощущается как важное.

Мыслить себя живыми, значимыми, все еще многогранными личностями, а не загнанными в угол зверями, все это глушат катастрофы, системное насилие и иногда наши собственные психзащиты.

Однозначных рекомендаций нет, они часто возникают эвристически. Время обновить списки занятий, приносящих удовольствие и умиротворение. Привычная любимая деятельность невозможна? Тогда собираем новую «аптечку», включая туда даже мелкую рутину.

Иногда «вернуть себя» помогает песня из 2007 года. О чем она напоминает? Что я тогда делала, каким человеком себя считала или хотела быть? Такой монолог возможен и с занятиями. Если я успокаиваюсь, начиная вязать, что вязание поддерживает во мне? Сосредоточенность и чувство контроля или удовольствие от созидания, память о близости с семьей?

(Картинка художницы Carissa Carlson)

Привет! Продолжаю писать о сборнике Е. Омельченко «До и после тюрьмы», освещая гуманистические и неординарные подходы к исследованию женского (пост)тюремного опыта.

Как мы знаем, образ женщины-заключенной в известной мере стигматизирован, поэтому, говоря о себе, женщины прибегают к техникам нормализации или нейтрализации «Я-образа», т.е. выстраивают повествование таким образом, чтобы быть понятыми и принятыми.

Исследовательница Гюзель Сабирова приводит разные дискурсивные особенности, характерные для респонденток, переживших заключение. Например:

💭 Криминализация биографии, то есть выстраивание всей жизненной истории вокруг криминального опыта или тюремного срока. С заключением соотносится все - настоящее, прошлое и будущее, а классическая ностальгия о детстве или приятные воспоминания, характерные для обычных биографических историй, встречаются редко или ближе к концу интервью.

💭 Разграничение или растворение прошлого. Тюремное заключение является ярлыком «ненормальности», поэтому заключенные в беседах часто делят жизнь на до и после, презентуя две версии «Я» («нормальную» и «ненормальную»), либо растворяют нежелательную, социально-неодобряемую информацию о себе так, что разграничение становится невозможным.

💭 Случайность и фатальность. Так как предполагается, что в норме человек способен организовывать жизнь, избегая правонарушений и их последствий, рассказчицы могут оформлять свою историю подчеркивая ее избранность или необычность. «…это Бог меня так наказал, и, может, даже не наказал, а, наоборот, он меня спас от смерти». Фатальность, рок, судьба, невозможность что-либо изменить или исправить, воспринимать все, что происходит, как неизбежное, – это становится частью истории, - пишет Сабирова.

💭 Нарратив очеловечивания. Занимательный пункт, на мой взгляд. Здесь речь идет уже не о возвращении социального лица, а об акценте на том, что говорящий имеет дело с живым человеком. Очеловечивание реализуется через разные сюжетные линии, например боль, болезнь, телесные переживания и трансформации; физическое унижение в колонии; эмоциональную близость (семья, материнство, любовь, дружба).

💭 Сильная женщина. Тему самостоятельности в интервью с женщинами-заключенными Сабирова называет лейтмотивной. Самостоятельность понимается как независимость от других людей, отсутствие поддержки с их стороны. Респондентки героизируют свои истории (например, рассказывая о тяжелом труде в колонии), подчеркивают свою смелость и необходимость неизменно оставаться сильной в тюремных условиях.

Полный текст сборника можно найти здесь

#диссертация #научное

Вброшу кухонного в связи с дискурсивными оправдательными практиками. Вполне понятно, почему так поступают люди, сталкивающиеся с социальной стигмой. Но стремление оправдываться (даже перед незнакомыми людьми) характерно для многих. Про себя называю этот феномен синдромом таксиста. Как в том меме, «знаете, я на самом деле не таксист, а бизнесмен».

Очень интересно раскапывать корни такой потребности. Очевидно, она связана с представлениями о долженствовании и приемлемости. Да, покупать сигареты, когда не вышло бросить, не так стыдно, если «это подруге», а немытая голова не так страшна, если она «потому что ребенок не спал всю ночь». Да и бизнесмен для кого-то звучит солиднее. Правда, все это, в основном, укоренено в наших представлениях, установках и правилах.

Мы можем думать, что должны всегда вести здоровый образ жизни, а можем считать, что если выглядеть неопрятно, то нас перестанут любить и уважать. В какой-то момент я стала ловить себя за руку, когда хочется оправдаться, подмечать, в каких контекстах и почему хочется это сделать, и выбирать гордое молчание вместо «а это я не себе!».

Если копать еще глубже, можно прийти к тому, что мы охотнее верим в условие ценности (я достойна любви и уважения, если…), но в конечном итоге нуждаемся в людях, связь с которыми не даст трещину из-за внешнего вида, финансового положения или привычек.

#житейское #социальное

#профессиональное #учебное

Слушаю о нарциссических первертах на межсеминарском психоаналитическом коллоквиуме. «…у ребенка складывается парадоксальное представление о своем происхождении – о самозачатии, о происхождении себя от «начала всех начал», от архаичной и всемогущественной материнской фигуры, либо от идеализированного предка по материнской линии». Прямо про меня 😭

Вообще с психоанализом как с английским, мне кажется, я хорошо понимаю этот язык, но едва ли могу внятно излагать на нем мысли.

Одной из проблем современной психологии видится баланс между «полицейским», нормализующим воздействием психологии на общество и человека, и ее освобождающим потенциалом. В теме женщин-заключенных это кажется выпуклым - можно «надзирать и наказывать», а можно «любить и понимать». Пост про моду тоже не был случаен, есть целые области нашей жизни, полный отказ от которых ощущается как отказ от удовольствия или поражение, но и попытки существовать в них с опорой на понятие долга, совершенства и достижений, кажется невыносимым.

Есть несколько идей для следующего поста, нужен ваш совет.

1. Обзор на работу Ольги Власовой «Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика». Исследование феномена сопротивления клиническому и нормативному, поиск баланса между отрицанием диагностики и строгой муштрой, то, что занимает философствующие умы уже долгое время.

2. Разбор левой критики профессионального спорта на основе сборника статей в журнале Логос. Все статьи охватить удастся едва ли, но тезисно подчеркнуть основную канву, проблематизировать насильственное начало и экономическую составляющую данной сферы - почему бы и не да.

3. Психологизация современного человека, взгляд со стороны критической психологии. Почему мы стали видеть психотерапию как универсальное решение всех бед, и что с этим может быть не так? Постараюсь представить несколько точек зрения и быть лаконичнее.

Что вызывает больший интерес? Ниже прикреплю опрос.

Настроение сегодня такое. «Мир встал на колени, встал на колени после удара». 🥀

https://youtu.be/VxnASd0Pl-E

Что ж, тема психологизации общества заинтриговала вас более всего. Немного культурного контекста.

Масштабный интерес к психотерапии возникает в тяжелых условиях слома, ситуации поиска ответов на неоднозначные вопросы: мировые войны, правовой прецедент геноцида, Вьетнам, угроза ядерной катастрофы. Кажется, сейчас мы вновь оказались на этой спирали. Именитые фигуры вроде Фрейда, Роджерса и Перлза видели в психологии объяснение природы человека, а значит, потенциал для ее гармонизации.

Восприятие психотерапии как универсального способа справляться с жизнью знакомо нам и сегодня, и причина кроется в формировании нового типа человека, который склонен искать истоки любых проблем в собственной психике. «Люди начинают верить в то, что кто они такие, как они поступают, на что они могут надеяться – вопросы психологического порядка», - пишут, к примеру, Ирина Сироткина и Роджер Смит.

Критические психологи не считают это случайным и связывают такое положение вещей с капиталистической и неолиберальной моделью общества, которая атомизирует людей, препятствуя социальным изменениям «снизу». Если человек сам виноват в своих проблемах, то к чему ему политическая борьба?

Вдобавок ко всему, отмечает Стивен Фрош в сборнике Psychosocial Imaginaries, политика предполагает разделение психологического и социального на два различных модуса реальности, две отстоящие друг от друга дисциплины. Форму мышления, разделяющую индивида и социум, Фрош также полагает либеральной, и последствие такого мышления - игнорирование механики субъективации. Это термин Мишеля Фуко, означающий процесс складывания субъекта. Фуко отрицал его априорную и целостную природу и считал, что субъект, скорее, результат осуществления практик подчинения и освобождения. Проще говоря, рассматривая человека исключительно как психический аппарат, мы упускаем из виду всю сложность и специфику социальных отношений, в которые он включен.

В критической монографии Changing the Subject есть тезис о том, что психология классифицирует и администрирует, она тесно связана с регулирующими институциями, которые формируют нас как объекты детского развития и воспитания, школьного обучения, системы социальной защиты, медицины, межкультурного образования, персональных практик. Психология создает субъекта.

Основатель нарративного подхода Майкл Уайт подчеркивает, что почти каждый человек в современной культуре переживает чувство собственной несостоятельности, а помогающие профессии становятся частью технологий развития современной власти. Если традиционная власть выносит суждение о том, хорош или плох человек, запрещая и ограничивая, то современная власть направляет и побуждает, конституирует жизнь, разграничивая «нормальное» и «ненормальное».

«Когда жизнь людей втискивается в прокрустово ложе шкал, рамок и вариантов ответов, люди испытывают давление – ведь теперь надо сделать с собой что-то такое («поработать над собой»), чтобы «получить хорошую оценку», «соответствовать норме» и «жить правильно». Это давление и порождает у людей чувство собственной неадекватности».

Однако Уайт видит и положительное: «Везде, где действует современная власть, можно найти примеры протеста и противодействия. Признавая воздействие современной власти, можно «высветить» эти примеры протеста, насыщенно их описать и в некоторых случаях отпраздновать».

Психотерапевт Дэвид Смейл в работе «Истоки несчастья» тоже обращается к концепции власти, по его мнению, над нами довлеет магический волюнтаризм, т.е. представление о том, что человек может стать тем, кем он хочет (привет успешному успеху), что является причиной ослабленности классового сознания (и понимания отношений власти в принципе) и чувства персональной ответственности за собственное несчастье, которое мыслится как заслуженное. Люди, которым всю жизнь внушают ощущение никчемности, не могут сбежать от него ни выйдя из привычного социального круга, ни, тем более, оставаясь в нем.

Что же предлагают делать критические психологи? Об этом чуть позже в следующей части 💖

Предлагаю ознакомиться с призмой критической психологии в связи с новыми подходами к пониманию депрессии.

Мы выяснили, что часть современных людей склонна искать корень трудностей в области собственной психики (или психики окружающих, как в случае с туториалами по вычислению абьюзеров и манипуляторов), брать на себя ответственность за персональное счастье, а также чувствовать себя несостоятельными, если это счастье вдруг оказывается недостижимым.

Происхождение депрессии, помимо химии мозга и наследственности, связывают с устойчивыми дезадаптивными убеждениями, отсутствием необходимой поведенческой активации, и в целом принято думать, что спасение от депрессии дело рук самих депрессивных, достаточно просто обратиться за помощью к специалисту.

Психоаналитик Мария Рита Кель призывает воспринимать депрессию как симптом недовольства современной культурой, подобно тому, чем когда-то была меланхолия. Люди с депрессией, по ее мнению, образуют неудобную социальную группу, подвергающуюся порицанию за свою печаль, и ощущают несовместимость с временем, в котором им довелось существовать. Приведу отрывок из ее книги «Время и собака. Депрессии современности»:

«Право на здоровье и веселье накладывает на нас обязательство быть счастливыми <...> Грусть рассматривается как деформация, моральный дефект, «устранение которого с помощью химии доверено медику или пси-специалисту». Патологизация грусти приводит к потере важного знания о боли существования».

Неудобные чувства, таким образом, предлагается заглушить или нивелировать, вместо того, чтоб пройти все стадии переживания горя и научиться жить после утраты, интегрируя знание о ней своим уникальным способом.

Философ Марк Фишер так же настаивал на внеличностном понимании депрессии, с некоторыми формами которой лучше бороться на политическом уровне. «Я не хочу сказать, что эти (психологические) подходы являются абсолютно неверными, но они упускают – и должны упускать – наиболее вероятную причину переживаний собственной неполноценности: властные отношения в обществе. Власть класса стала той формой социальной власти, которая оказала на меня наибольший эффект, хотя, конечно, гендерные и прочие типы угнетения производят схожее чувство онтологической неполноценности. Лучше всего его выражает мысль, озвученная мною ранее: ты не тот человек, который может исполнить роль, предназначенную господствующей группе».
Исследовательница Энн Кветкович называет депрессию манифестацией такой формы биовласти, которая заставляет людей чувствовать себя лишенными ценности и надежды.

В процессе обучения я ознакомилась с докладом Британского психологического общества «Understanding depression. Why adults experience depression and what can help», в котором упоминались понятие депрессогенной среды и роль психологов в построении антидепрессогенного общества. Предполагается, что и анализ причин депрессии и предпринимаемые меры для противостояния ей должны включать в себя учет социально-политических факторов, акцент на ее психосоциальности.

Довольно яркий критический и психологический концепт, предлагающий учитывать социальные отношения - понятие conduct of everyday life, введённое Клаусом Хольцкампом. Буквально его можно перевести как ведение повседневной жизни. Conduct of everyday life полагается как артикулирующее и ключевое понятие для прояснения человеческих усилий по проведению и организации своей повседневной деятельности. Особое внимание уделяется социальным условиям, в которых людей вынуждены строить и проживать свою повседневную жизнь, учитываются социальные диспозиции, власть, знания и дискурсы. Ведение повседневной жизни тесно переплетается с понятием личных траекторий участия Оле Дрейера, утверждающего, что сложность человеческого бытия и требования, с которыми сталкиваются люди, в связи со включенностью в различные социальные контексты, влекут за собой потребность в развитии разнообразных личных навыков, знаний и компетенций.

Почему это важно? Как пишут Наталия Бусыгина и Светлана Ярошевская, индивидуальное переживание зависит от целой сети субъективных смыслов, рождающихся во взаимодействии с множеством других социальных символических конструкций (расы, класса, статуса здоровья, а также религиозных, моральных, политических представлений), в которых человек себя обнаруживает. Любая психологическая проблема обрастает ключевыми подробностями, когда мы обращаемся к тому, в каких условиях находится ее носитель, что предшествовало ее появлению, и что может ее усугублять. Бездомная проституированная женщина с зависимостью и школьник, переживший травлю сверстниками - два неповторимых случая, даже если диагноз идентичен.

Значит ли это, что психотерапия не нужна, или психологизация мышления потерпела крах? Разумеется, нет. Мне видится, что специалист в любом подходе может сделать больше, если будет:

- ориентироваться в специфике социальных процессов в целом и в социальном бэкграунде клиента в частности

- поможет клиенту обнаружить и творчески исследовать данные взаимосвязи

- покажет, что ответственность за собственное самочувствие не всегда интернальна, т.е. не лежит исключительно на наших плечах и не ограничивается одной лишь физиологией или генетикой

- посильно будет способствовать социально-политическим трансформациям, смягчающим агрессивное и разрушительное воздействие среды

#социальное

#диссертация

Постепенно расшифровываю интервью с женщинами экс-заключёнными, вспоминается летняя поездка в Пермь и гостеприимная атмосфера реабилитационного центра «Нечужие».

Мне предстоит выделить нечто общее в переживаниях респонденток, и пока повторяются темы веры и религии, разрыва с прошлым, как уверенного нежелания жить по-старому. Особо подчеркнуто это нежелание в том, что касается зависимостей.

Всех опрошенных отличают страсть к переменам и активная энергичность, несмотря на очевидные тяготы. Конечно, играет роль и то, что все это люди, принявшие решение обратиться за помощью, предполагающее некую созидательность.

Вскользь задумываюсь о вероятности рецидивов. Поиск корреляций и прогнозирование - не цель моего исследования. Как я уже говорила ранее, «нащупать» точку преодоления и надежды в речи и поведении моих собеседниц, видится как феноменологическая и терапевтическая ценность в перспективе. Нравится вслушиваться и отмечать, насколько разный у женщин язык, надеюсь, удастся сохранить его уникальную поэтику даже после анализа.

Ну и, так как содержание научных интервью конфиденциально, приглашаю вас послушать бодро развивающийся подкаст проекта «Женский срок», в котором живо, с комментариями самих заключённых, разбирается, что из себя представляют женские тюрьмы в России. Сегодня как раз вышел свежий выпуск про самооборонщиц 🖤

​Прочла культурологическую статью пятилетней давности Марии Наумовой. Она анализирует, как в 30-х годах прошлого века советских школьников готовили к грядущей войне на примере материалов журнала «Пионер».

В детской периодике война представала как неизбежность. Во-первых, много говорилось о внутренних врагах, — троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы, наймиты международного капитала, призванные развалить страну. Во-вторых, конечно, о внешних — это мировой империализм и буржуазия, западные страны. В-третьих, делался значительный акцент на героическом прошлом. Художественная легкость побед Красной армии и героизм, часто вымышленный, сверстников целевой аудитории, вызывал зависть и пылкое желание стать участниками чего-то настолько же великого. «…Вздыхали в десятках ячеек страны те юноши, что опоздали родиться к тачанкам и трубам Гражданской войны». Отдельное внимание уделялось и другой Гражданской войне, в Испании, акцентировалось идеологическое противостояние тоталитарного режима Франко и прогрессивных сил социализма, в том числе и в лице советских военных.

#научное #социальное

​​Читаю про сегодняшний день бабушек и дедушек. В некоторых СМИ его связывают со славянской (у белорусов и украинцев) традицией поминальных дней. Осенние деды - время готовить кашу, медовый взвар, кисель, блины и ритуально кормить своих ушедших предков.

Когнитивно-поведенческий подход, в котором я обучаюсь (выглядит как внезапный маркетинговый переход, но подождите 😀) предлагает мыслить не столько оптимистично, сколько более объективно. Как социология, по мнению Вебера, способствует расколдовыванию мира, так интерес к культурной антропологии и этнографии способствовал моему реалистичному пониманию прошлого. Я читала Адоньеву и Олсен, прекрасную монографию Мухиной про русских крестьянок в пореформенную эпоху, некоторые работы Пушкиной. Мне кажется это особенно значимым сейчас, когда на обращении к традиции спекулируют.

Что стоит понимать о своих предках? Они, прежде всего, люди. Разные, совершающие ошибки, испытывающие те же эмоции, что и мы, да еще и поставленные в тяжелые жизненные условия. Для меня стало важным обнаружить, что отношение к морали и сексуальности, например, было мозаичным (скажем, где-то добрачные связи серьезно порицались, а где-то наличие у женщины ребенка до свадьбы считалось показателем ее здоровья). Иногда поражала жестокость и хладнокровие, с которым относились к детям и пожилым, степень безграмотности и бытового деспотизма. Я сделала вывод, вопреки расхожему мифу о нравственном превосходстве людей прошлого, что современные люди больше отвечают классическим представлениям о морали, ведь у нас есть выбор (наши моральные ценности не так привязаны к выживанию в общине), время и ресурс на рефлексию. Конечно, не чернухой единой, и в прошлом много мудрого, напевного и эстетичного, от фольклора с костюмами до разных форм низового сопротивления.

Тем не менее, когда нас призывают быть непорочными, как наши женские предки, или уничтожать врагов, как мужские, стоит задуматься, можно ли вообще описать племя, народ или этнос, опираясь на грубые обобщения, вымарав все негероическое «лишнее» из сложного орнамента человеческих историй? Как будут говорить о нас, если в текущих условиях мы действуем и реагируем очень по-разному? Не знаю. Пойду готовить дедам овсяный кисель
🌝🥞 #житейское

Фото Прокудина-Горского. Крестьянка мнет лен.