В 1992 г. у группы «Любэ» вышел альбом «Кто сказал, что мы плохо жили?..». Название намекало, естественно, на СССР. Что же, в 2022 г., в часть тридцатилетия пластинки, группе можно было бы сделать ремейк альбома – с тем же названием, но с намёком на иной временной отрезок. В отличие от СССР, тем более позднего, в последние годы мы жили действительно неплохо. Жаль, что поняли это не только лишь все.

Один из вопросов, которые я обсуждаю со студентами на вводном семинаре по теориям международных отношений, звучит так: International Relations – a science or an art? Наука или искусство? Нет – строгая наука или гуманитарная? На самом деле здесь вопрос корректности перевода, точности соотношения терминов и принятого способа употребления оных в разных странах. Скажем, некоторые наши патриотически настроенные чиновники считают, что liberal arts – это «либеральные искусства», хотя речь идёт о гуманитарных науках. Споры о том, являются ли не основанные на математике науки собственно науками, на Западе решился чисто лингвистически: естественные науки стали sciences, а те, которые у нас называют гуманитарными, превратились в arts или humanities.

Ничего необычного, просто выбираю билеты в Петербург…

Нет у вас методов против Кости Сапрыкина! Пожалуй, эта фраза может стать тайным лозунгом политологов-диссидентов. Или, наоборот, неполитологов-лоялистов. Тут как посмотреть.

От политических комментаторов, покровы срывающих, часто приходится слышать, что руководство страны Х ударяется во внешнеполитическую активность, чтобы решить свои внутренние проблемы и/или чтобы отвлечь внимание собственных граждан от оных проблем. Знаете, философически говоря, люди в принципе нуждаются в других людях, чтобы решить свои внутренние проблемы – недостаток информации, защиты, эмоционального тепла, материальных ресурсов, в конце концов. Кант же в одной из формулировок категорического императива писал, что человек должен быть для другого человека целью, а не средством. Почему он к этому призывал? Потому что видел, что пока человек человеку остаётся всего лишь средством. Та же самая история и с государствами. Государства – это ведь тоже люди. И ничто человеческое им не чуждо.

В Петербурге все тупики - экзистенциальные

Нехорошо, конечно, когда о политологии как науке и о политологах как таковых судят по хрен-знает-кому. Это, впрочем, удел не только политологов: я помню, как много-много лет назад каждая вторая собака была психологом. У одной такой знакомой собаки (фигурально выражаясь) как-то спросил, почему она называет себя психологом, не будучи таковым. А собака без доли смущения ответила, что у них в заборостроительном техникуме целый семестр читали психологию. Поэтому, мол, имею право, у меня и справка есть.

Должен признать, что и среди хрен-знает-кого помимо политтехнологов есть и люди с натуральным политологическим образованием, а то и со степенями. Но не все йогурты одинаково полезны, как знают олды. Сервильный ethos "начальство всегда право" существует в любой профессии, а высшее образование не гарантирует высоких или хотя бы просто нормальных личностно-профессиональных качеств образуемого. Если начальство ошибается и ты со своей какой-никакой экспертизой мог бы начальству на это указать, ты этого делать не будешь, поскольку начальство всегда право. И начальство, имея опыт общения с сервильными кадрами, делает из оного опыта довольно понятные выводы. Мы, конечно, понимаем, что выводы релевантны по отношению к кадрам и не более того, но тут уж...

Если верность господину – это ethos самурая здорового человека, то "начальство всегда право" – ethos постсоветского самурая-курильщика.

Есть мнение, высказываемое, в частности, высшей бюрократией РФ, что сотрудники государственных структур, в частности вузов, не должны критически высказываться о государственной политике, тем более публично. Государство, мол, вам деньги плотит, а вы неблагодарно кусаете руку дающего.

Понятное дело, бюрократы – люди занятые, у них вряд ли есть возможность задуматься, для чего вообще нужно высшее образование, особенно в гуманитарных сферах. Зачем нужны все эти политологи, философы, социологи и прочие историки. Раз им плотют, то они должны быть лояльны. А чему лояльны? Текущей линии госполитики. А если она потекёт в другую сторону, то и они должны направиться туда же. Для чего их ещё держат-то, дармоедов?

А держат их вот для чего. Представьте, что вы решили напиться водки, или поесть калорийного на ночь, или броситься с кулаками на соседа, или совершить какую-нибудь геополитическую авантюру. И тут внутренний голос вам говорит: астанавитесь! Да как он смеет?! Это же ваше собственное решение – напиться или набить живот! А тут вмешивается непонятно кто. Отключить его к чёртовой бабушке! Вы тут сами решаете, что делать, никто вам не указ, кроме вас самих.

Но ведь ваш внутренний голос – это тоже вы. И критическое мышление столь же важно, как и инстинкты или спинной мозг. На инстинктах долго не уедешь в человеческом-то обществе, тем более постиндустриальном. А за критическое мышление нужно платить, в том числе – государству. И даже прежде всего – государству. Об этом ещё Платон писал – в "Государстве" же. Понятно, что высшая госбюрократия РФ эту книгу не читала. Но мы-то читали. Работа такая. А для остального есть сервильные политологи.

А по попытке культурно-политической апроприации творчества Анатолия Крупнова, вернее одной его самой народной песни, скажу так. Бывают случаи, когда количество переходит в качество, причём в качество худшее, чем каждая исходная составляющая получившегося микса. Вспоминается франшиза "Неудержимые" (более корректным переводом было бы "Пушечное мясо", ну да ладно): хороших актёров в избытке, а вот результат – плакать хочется. Но там-то и сценарий был плохой, а здесь песня просто прекрасная. Требуется особая ненависть к искусству или просто непонимание музыки как таковой, чтобы породить это исчадие – песню, где каждый из исполнителей пропевает не куплет и даже не строчку, а буквально часть строчки. В итоге вокальная линия трека просто распадается на кусочки, друг с другом не слишком сочетающиеся.

Количество победило качество. Видимо, с формалистски-бюрократической точки зрения, чем больше музыкантов – тем более выпукло выглядит патриотический посыл. Как если бы кто-то не понял, что фраза про шутку, которая, будучи повторённой дважды, становится в два раза смешнее, – это сарказм, а не руководство к действию.

Заимствуя из баттл-сленга, можно сказать, что последняя Масяня отправляет всем участникам "Я остаюсь-2022" по просторному бадибэгу.

А ведь воображаемый глубинный народ – это, натурально, the Deep Ones (глубоководные) из вселенной Лавкрафта!

Восхищаюсь специалистами по российской внутренней политике. Обсуждают изменения в правительстве: того назначили, этого передвинули, третьего вынесли за скобки, замов перетасовали – и всё это есть великий признак. Для меня же как для человека, не искушённого в византийщине и оттенках чёрного (даже не серого, серый был при Суркове), остаётся загадкой, как эти перестановки могут повлиять хоть на что-то осязаемое в делах наших скорбных. Вспоминаются бессмертные слова покойного Черномырдина: «Некоторые думают, что после выборов что-то будет. А после выборов не будет ничего. И это жизнь».

Так получается, что, прогуливаясь по Петербургу, я почти всегда слушаю исключительно ленинградский рок. Иду вдоль этих набережных, особенно люблю нетуристическую набережную Обводного канала, а в ушах звучат «Пикник», «Аквариум», «Алиса» (старая, конечно), «Зоопарк», ДДТ и другие. Но в особенности, конечно, «Кино». В этот приезд умудрился послушать вообще все альбомы Цоя. Оказалось, какие-то песни я даже не знал. Хотя в основном, естественно, эти рифмы и мелодии мне известны много-много лет. По нынешним временам некоторые куплеты и целые песни слушались как-то по-новому. Не то, чтобы свежо, а пронзительно – до степени перехватывания горла. Эти простые рифмы всякий раз значат для тебя что-то своё, особенное, а сегодня – не только своё, но и общезначимое.

Но, может, будет хоть день,
Может, будет хоть час,
Когда нам повезёт…

Не сразу смог понять, почему в интеллектуальной правой среде так популярен Хайдеггер. Его философия, насколько возможно в неё проникнуть, – апофеоз путаности и солипсизма. Неясны также симпатии Хайдеггера к нацизму, учитывая прямую противоположность его сумрачной философии прямой и коллективистской идеологии Третьего рейха. Впрочем, у философов часто присутствует тайное – или явное – желание прильнуть к Левиафану, получив ярлык первого любомудра среди равных. Взлёту Хайдеггера как официального философа рейха воспрепятствовала не только его тёмная философия как таковая, но и значительное количество доносов: его называли опасным шизофреником, который, в реальности не понимая идей национал-социализма, под видом арийской философии засоряет мозги студентов чёрт знает чем (и прямо скажем, это не то, чтобы вот уж прямо совсем клевета). Не было бы счастья, да несчастье помогло. Продержись он чуть дольше в формальных фаворитах, так потом его бы насовсем отменили. А так: пострадал от клеветников, у него и справка есть в виде подборки доносов. Вызывает, кстати, человеческую симпатию нежелание Хайдеггера впоследствии публично каяться за ошибки юности.

А возвращаясь к современной интеллектуальной правой среде, полагаю, что симпатии к Хайдеггеру обусловлены не его философией, а его пусть и косвенным, но всё-таки касательством с Третьим рейхом. Иными словами, здесь имеет место такой вариант полузапретного плода. И если философию Хайдеггера понять решительно невозможно, то желание прислониться к Левиафану – вполне себе. Ничто сверхчеловеческое не чуждо…

Между тем выступил на легендарном стриме у Олега Кашина. Примечателен для меня этот стрим не только содержательно – здесь удалось проговорить пару важных тезисов, нигде ранее не раскрывавшихся, – но и формально. Дело в том, что я, пожалуй, впервые оказался в эфире передачи, чьим регулярным зрителем являюсь фактически с момента запуска. Удалось затронуть многие темы – от субкультурного прошлого через тревожное настоящее к сумрачному будущему. Впрочем, о будущем почти и не говорили – не от чего оттолкнуться, не просматривается мало-мальски твёрдого основания, на котором можно было бы выстроить Россию после. Наверное, как раз это отсутствие ощущения твёрдой почвы под ногами сегодня провоцирует больший интерес ко дням минувшим.

– С кем граничит Россия?
– С кем хочет!

Все знают эту залихватскую сербскую присказку. Анекдот хорош, когда он остаётся анекдотом, а не превращается во внешнеполитический императив или во всамделишний объяснительный принцип. Сказку можно сделать былью, а анекдот – не стоит даже пытаться.

В чём смысл стабильных политических границ или формализованного гражданства? В том, чтобы государство – как совокупность институтов и/или конституирующих его людей – понимало, во-первых, к кому оно имеет прямые обязательства и кто имеет обязательства по отношению к нему, а, во-вторых, на какую территорию распространяется сфера применения его законов. Кроме того, и конкретные граждане государства должны понимать, где проходят эти границы и по отношению к кому проявление солидарности обязательно, а к кому – опционально. Скажем, когда собранные в одном регионе налоги поступают в федеральный центр и затем перенаправляются в другой регион страны – это одна история, а когда деньги идут за пределы государства – история совсем другая. При нестабильности гражданства и плавающих границах возникает ряд таких вопросов. Причём вопросов не казуистических, а самых что ни на есть практических.

Политология – это в сущности психология, в том числе и клиническая. Когда в клинике проводят какое-то сравнительное исследование, то берут обычно две группы испытуемых – скажем, людей, страдающих параноидной шизофренией, и норму. Каков критерий попадания в первую группу? Человек состоит на учёте в психоневрологическом диспансере и имеет соответствующий диагноз. А каков критерий нормы? Он отрицательный – человек не состоит на учёте в психоневрологическом диспансере, а также в наркологическом. Из этого не следует, что в науке не ведётся дискуссий о позитивных критериях нормы, ведутся с давних времён. Но когда дело доходит до практики, критерий простой – и отрицательный.

К чему здесь политология? Да к тому же. Взять, скажем, понятие национальной безопасности. Какие существуют угрозы нашей национальной безопасности? Они отражены в официальном документе – «О Стратегии национальной безопасности Российской Федерации». Что в этот документ включено, то и является угрозой, а что отсутствует – пока не является. Например, раньше распространение всяких там/нам «чуждых ценностей» нигде не фигурировало и, следовательно, не являлось угрозой, можно было распространять, а сейчас – является, распространение следует прекратить. Это такая весьма произвольная штука на самом деле. И одно из различий умных политологов (и иже с ними) от не очень как раз и состоит в том, что умные понимают условности, а глупые убеждены, что в официальных документах содержится более-менее реальность-как-она-есть.

Откликаясь на моё высказывание о популярности Хайдеггера в интеллектуальной правой среде, журналист Александр Непогодин предполагает, что эта популярность могла быть обусловлена голодом постсоветских русских интеллектуалов по европейской мысли, в том числе радикальной, которая по понятным причинам была недоступна для граждан страны рабочих и крестьян. С этим трудно спорить, как и с признанием роли Дугина в популяризации соответствующих мыслителей в новой России. С Александром Гельевичем, как мне кажется, проблемы начинаются тогда, когда он отходит от популяризации чужих идей и берётся разрабатывать свои. Впрочем, как говорится в известном анекдоте про советского еврея, который был до степени смешения похож на Маркса и этой похожестью смущал трудящихся: бороду-то я сбрею – а умище куда деть?

Возвращаясь от Дугина к Хайдеггеру, замечу, что интерес и западных правых интеллектуалов к последнему обусловлен, на мой взгляд, ровно теми же не имеющими собственно к философии обстоятельствами – ощущением тайного знания вкупе со скромным обаянием Левиафана (или, что чаще используют применительно к национал-социализму, Бегемота). Собственно, читать о Хайдеггере или читать тех, кто был рядом с Хайдеггером, и проще, и продуктивнее, чем собственно оригинальные тексты шварцвальдского путаника. Взять ту же Ханну Арендт.

Запад поднялся вследствие ограбления всего остального мира. Такая точка зрения по-прежнему достаточно популярна как вне Запада, так и на самом Западе. Если принять её за основу, то, если слегка порефлексировать, окажется, что это не ответ, а – вопрос, даже серия вопросов. За счёт чего Запад смог «ограбить весь остальной мир»? У кого Запад украл паровой двигатель? А идею разделения властей? А демократию? А свободу слова? А Просвещение, с секулярной убеждённостью в потенциально бесконечных возможностях человеческого разума? Сколько колоний надо ограбить, чтобы появилось электричество? В каких странах был распространён Интернет и персональные компьютеры до того, как Запад забрал их себе и уже затем стал – за большие деньги – продавать обратно?

Если говорить серьёзно, то на рубеже 1990-х и 2000-х гг. вышло множество исследований, разбирающий вопрос восхода Запада. Из базовых отмечу «Цивилизацию» Нила Фергюсона и «Ружья, микробы и сталь» Джареда Даймонда. Книги подходят к проблеме с двух сторон: Фергюсон пишет об «убойных приложениях» (killer apps), некоторых общих особенностях жизни западных народов, которые (особенности), подкрепляя друг друга, дали в итоге кумулятивный эффект. Даймонд, в свою очередь, скорее опирается на «почву» – он говорит о средовых факторах (в том числе о том, что у народов Евразии была возможность более лучше питаться, чем, скажем, у жителей чёрной Африки или Америки), приведших к усилению позиции одних народов по отношению к другим. Книги не противоречат, но дополняют друг друга. Обе давно переведены на русский, так что дело за малым.

В суматохе дней как-то пропустил деукраинизацию "Корчмы". Впрочем, возможно, речь о самодеукраинизации. И тем не менее.

Вписать Россию в антиколониальный или, правильнее сказать, в антипостколониальный тренд – так себе идея. Собственно, представление о том, что Россия в период развитого ельцинизма сама была чуть ли не колонией коллективного Запада, никем в мире не разделяется, как не разделяется и серьёзными исследователями в самой России. Постимперский ресентимент – да, исследуется, но именно как объект исследования, а не объяснительный принцип как-оно-на-самом-деле-было. Также исследуется и имперский опыт Российской империи, c колонизацией/освоением имперских окраин. Советский опыт не интерпретируется как продолжение имперского, а если подобная оптика и применяется, то во многом в перевёрнутом виде, описанном в известной книге Терри Мартина «Империя положительной деятельности» (affirmative action в наших краях правильнее по смыслу переводить «позитивная дискриминация»). Вызревание (нерусских) национальных идентичностей в советских республиках вряд ли является заслугой центра – в том смысле, что, согласно марксистско-ленинской догматике, на смену национальной солидарности с неизбежностью должна была прийти классовая, сепарация от Страны Советов в планы не входила.

Впрочем, двойственность отношения России к Европе – отдельная история. Как известно, у них был колониализм неправильный, а у нас – правильный, да и вообще это был не колониализм. И так далее. Кстати, к вопросу о Европе. В Концепции внешней политики РФ от 2013 г. страна позиционируется как «неотъемлемая, органичная часть европейской цивилизации», а в ревизии этого же документа от 2016 г. данного пассажа уже нет. Такая вот cancel culture. А вы говорите: стабильность, преемственность, идентичность…