пока я бегаю по затопленным полям ночами, она вздыхает о несбыточности поэзии, вглядываясь до рези в глазах в мрак за стеклом. что мне сказали мокрые, истрепавшиеся пшеничные колосья? лишь то, что для кого-то и свет в твоём окне – лунный диск.

жаждешь пару минут возрождения сердца из пыли (даже не комкастой, серого ровного слоя словно ненастоящая рука его тут рассыпала либо же просто никто не ходил этими путями долгие века)? вспомни акварельность скупых красок этого города. летний, такой слоистый и ненавязчивый рассвет и заботливый ветер, невесомые касания нимф нежности и Любви. крошечный золотой (пусть я ненавижу золото) ключик от ставень моей души бродяжки – съеден жадным жарким ртом одноликих многоэтажек в полдень, и я погибаю от восторга. технически - да, я умираю, но с каким благоговением и привязанностью к своему губителю. я имею ввиду… капля яда в бокале нектара или капля нектара в бокале яда? что выберешь?

бояться сделать шаг, бояться взглянуть в посеребренное стекло
ничего не бояться
ничего не бояться ничего
от брошенного в пруд камня расходятся круги, размывая отражение лика – белого и прелестного
вторая луна в этой чернильной ночи.

всполохи крыльев крошечных белых бабочек – мираж, не более чем отблески трепещущего холодного света единственного на всю улицу фонаря. спокойно, даже слишком спокойно на пыльной скамейке под этим деревом. оно стояло тут когда меня ещё не было, и будет стоять когда меня уже не будет. наверное. по крайней мере, мне хочется так думать. родной голос рядом что-то рассказывает, я слушаю вполуха и любую информацию приму с затапливающей благодарностью и тихим весельем. всё равно из этого момента я запомню только ощущение вечного покоя под немного печальную, но такую красивую мелодию. на самом деле для меня мелодия печальной никогда не была, но так говорят другие. думаю, стоит им верить.

иногда выписанные эфирной кровью слова вытаскивают из тебя Что-то, о наличии чего на кромке сознания ты и не догадывался. даруют бесценную возможность воскресить видение о гаснущих под утро фонарях. под кожей струятся причудливыми узорами – загадка. строгими лабиринтами предсказывают будущее. правда прочитать предсказание выйдет лишь когда оно уже сбудется - в этом вся ирония. кто бы поверил, расскажи ты, как твои очерки шестилетней давности шепчут тебе "ты знал, ты всегда знал"?

срывающиеся с кромки крыши капли сплетались в узорчатую мелодию. трепещет всё живое в близлежащих полях под оглушающим ветром – ледяными порывами, такими родными, будто из расщелин моей души вырвались на свободу. я смеюсь, стоя твёрдо двумя ногами на сырой земле. я тянусь вместе с зелёными побегами вверх – к живительным слезам небосвода. грохот, угроза недостижимых духов материи раскалывает меня надвое и я слепну на секунду, счастливая в своей слепоте как никогда прежде.

Утёс, поросший дикой травой. Здесь, помимо вида на бухту, есть только лес: густой безмолвный лес. Я сижу так близко к краю, что под коленями осыпается каменистая крошка и летит вниз пока не исчезает из вида – высоко. Лес мне нравится, редкие всполохи гусиного лука на обрыве нравятся тоже. Но взгляд прикован лишь к Морю, и пришёл я сюда только ради разговора с ним – моим вечным другом и наставником. Тёмно-серые шквалистые волны шумно бьются об окружающие крошечную бухту скалы – здесь всегда ветрено, всегда нависают тучи. Изредка можно застать это море спокойным, но даже тогда мутный тёмный цвет сохраняется, завесой пряча суровые ледяные потоки на глубине. Несмотря на бушующую стихию, мне спокойно здесь – иногда я приношу с собой тетрадь и записываю мысли, пока ветер треплет страницы. Чаще всего просто сижу, наблюдая за видимым участком волн. В голове тишина – резкий контраст с рёвом воды. Давным-давно я, когда только начал пытаться поговорить с Морем, натыкался лишь на глухую стену ярости и неприятия мелкого человеческого существования. Но время примирило нас, и теперь мне не нужно даже формировать тревоги в слова, а в ответ в сознании промелькивают иногда смутные картинки и истории. В основном – о миллионах лет неподвижности этих скал и что-то про человеческие тела, великодушно принятые и спрятанные в глубинах, надёжном хранилище их секретов и страстей, беспокойств и радостей. Я понимаю; понял сразу как впервые бросил взгляд – пусть внешне кажется, что бухта грозна, на самом деле она наполнена спокойствием, спокойствием, спокойствием. Просто не многие могут разглядеть его на петляющем пути жизни – но всегда находят здесь после. Море укрывает и даёт прибежище душам, рассовывая их в светящийся жемчуг и остатки глубоководных кораллов. Там они пребывают в покое, воспринимая лишь отголоски музыки морских нимф, в вечности поющих о гармонии и разрушении.
Я давно уже растерял все истлевшие листы своих тетрадей, растворилось в соли всё, о чём я грустил когда-либо, и всё, о чём когда-либо грустить буду. В общем-то, сегодня я здесь в последний раз. Время пришло: с закрытыми глазами протягиваю руки к шёпоту морской воды, оглаживаю кончиками пальцев все существующие в мире понятия и прикасаюсь осторожно к огням вечной тишины дна. Сердце наполняет любовь, и с улыбкой на губах я ощущаю, как наконец-то моя человеческая оболочка растворяется в бесконечной подводной пульсации.
– Я так долго ждал тебя.

название для места хранения моих записей было выбрано 17 июля 2019 года. "затишье перед бурей" для меня – про временную приостановку всех процессов, погружения в единственно настоящий момент. чувство безмятежности, охватывающее тебя перед грозой – бесценный приоритет в моей жизни. с четырёхлетием <З

по остывающему асфальту ветер гоняет конфетти – внеконтекстные остатки чьего-то праздника жизни. некоторые задумаются: "что здесь праздновали? когда?". большинство просто не обратит внимание. я из первых. было бы неплохо завершить фразу чем-то вроде "и я не горд этим", однако на самом деле никаких особых чувств по этому поводу я не испытываю. я вообще никаких чувств не испытываю в целом: в конце концов, вся эта запись тоже лишь внеконтекстный остаток.

Бесконечно брожу по туманным улицам, вглядываясь в расплывающиеся лица. Холод колет под рёбра, но мне тепло. Ночь, и я прихожу к единственной горе на всю округу, в надежде заполучить немного малахита из шкатулки. Но тут поджидает неприятность: вместо сияющего полумесяца на небе только чернотой режет глаз дырка его отсутствия. Наклоняюсь, заглядываю под гору – и вот он, жалко свернувшись в клубочек в попытке согреться и зажав в кармане ножик, освещает жителей подземного царства. Это не моё дело, и всё же предчувствие недоброго зреет во мне;

Я поднял взгляд от кофейной гущи, уже подсохшей на стенках кружки. Пришлось проморгаться, чтобы привыкнуть к яркому утреннему свету, заливающему кухню с сотней растений в керамических горшках. В тишине было слышно, как и всегда, мерное тиканье часов. С противоположной стороны стола в меня всматриваются усталые глаза, с хорошо знакомым мне сочетанием надежды и отчаяния: "Что принесут твои слова на этот раз? Смерть или воскрешение?"

Vedi il sole splende forte?
È perché suo bambino sorride
Ma se tutto è coperto di nuvole
È perché sta piagendo
Poi il cielo piange anche
E il sole li consola, suona il vento

В лесу каждый-каждый день жужжат шмели. Каждый вечер закрываются в бутоны лепестки цветов, каждую ночь блестит лунный свет в отражении на влажных травинках. Каждое утро в лесу занимается следующее начало. Время перематывается заевшей кассетой туда-сюда, его не трогает мерный ход больших городов человеческого мира. Там идут войны, сменяется мода, там танцы до рассвета и прощания до темноты, там гудки пароходов и строительство музеев. Но в лесу всё так же жизнь вечно спорит со смертью, и в вечности её любит. Разделяя ложе на мягком, невыносимо зелёном мху, они заплетают косички из плюща и хоронят певчих птиц, и будут. А время всё отматывается по новой для старого дня: туда, обратно, сюда, вновь туда.

«Ты справишься» – ласково рассмеялась Инь, коснувшись моей грудной клетки, там, где должно быть сердце. «Всё что тебе нужно, уже у тебя. Оно в порядке: большое, открытое и живое. Ты живая. Чувствуешь?»
Под кончиками её пальцев я ощутила бешеный ритм.
«Но всё ранит меня» – сказала я.
«Это потому что быть живым – больно»

В Наружности льёт дождь; бесконечно и сильно льёт, будто небо намерилось обрушить наконец страшный суд на эти земли. Но в нашей пещере как всегда сухо и немного жарко, будто тысячелетнее тепло исходит от каменных стен. Кажется, приложишь руку – обожжёшься. Но это, конечно, только иллюзия. На самом деле древний камень всегда прохладный, и касаться его страшно именно из-за могильного холода, в ту же секунду обдающего тело.
А ещё стены шепчут. Нашёптывают неуловимо, на грани слуха, огранке сознания. Но если вслушиваться, можно услышать что-то такое, после чего пути обратно Наружу уже не найти. Так что мы не слушаем; мы продвигаемся дальше по тёмным коридорам в бесконечном исследовании. Трудно сказать, что именно мы ищем. Иногда я думаю, что все мы здесь не совсем по своей воле.
Однажды мы нашли двери. Никто не задавался вопросом о происхождении деревянных дверей в богом забытой пещерной цепи, и не интересовался, куда они ведут. Их ряд тянется на несколько километров вдоль извилистого тоннеля, и мои собратья по Экспедиции говорят, что все они одинаковые – тёмное дерево, аккуратная резьба, медные ручки. Кроме меня, никто не замечает языков красного света, их дразнящую пляску под примерно шестой дверью в левом ряду. А я благоразумно прохожу мимо и молчу, пусть и каждый раз на обратной стороне век отпечатываются незнакомые буквы. Я не могу их прочесть, при этом понимаю: они зовут меня. Подёргивают за неведомую внутреннюю нить, ласково уговаривают коснуться дверной ручки. Но я иду дальше. Меня это не касается.
Сегодня одна девушка из Экспедиции тоже увидела красные всполохи. Отстав от остальной группы, она тянула меня за руку к двери, и страшным шёпотом убеждала войти внутрь вместе. Но иллюзиям Пещер меня не одурачить – даже сквозь дурман убеждения я вспоминаю, что никогда раньше не видела этого лица.
Вырвавшись из липкого плена, я спокойным шагом прохожу по извилистым коридорам к дневному свету, прекрасно зная, что вижу их в последний раз. Больше я не вернусь в Пещеру. В следующий раз мне не устоять против желания двери быть открытой, и я совершенно не хочу знать, что находится по ту сторону.

Слёзы катятся снизу вверх
Зачем искалеченная поэзия?
Разговоры об инструментализме – для великих либо мёртвых
Я ни то, ни другое
Прямо сейчас я, мои слова
Грамматическая последовательность
Иногда во снах я летаю, иногда завожу друзей
Искалеченная поэзия нужна только другим искалеченным поэтам да ещё тем, кто не понимает, что она не нужна вовсе

О мимозах и прочих предвестниках. Спешно набросанные записи, дневник счастливого сумасшедшего. В общем-то, что с сумасшествия, если счастливый? Зажатая веточка в голубином клюве – практически ветвь оливы, магическое послание; сердце заходится в благоговейном восторге. Спорим, люди всегда собирались у водоёмов кормить птиц? Палки в руках довольных детей – мечи легионеров. Песенка про чёрного кота играет с сознанием, а значит – опять забавные трюки времени. Время поймано и запечатано в каждом слове, как в блестящем куске янтаря. Теперь оно там было всегда; мезозойские существа рассматривают его с удивлением, ведь читать пока не умеют. Обязательно буду и дальше покупать цветы охапками и раздавать прохожим.

Я собака, которую оглушает пьянящий ветер, бьющий в высунутый из окна нос. Запах занимающегося над пролеском заката – охлаждающий, исцеляющий словно прохладная рука на ноющей от боли голове. Каждый проблеск мысли - принятие, облегчение. Бедное-бедное измучившееся сознание, изнемогающее в лихорадке много месяцев подряд, молчаливо вопящее в агонии. Не переживай, как втоптанный вековой корешок, измазанный в грязи и мерзости, корчащийся под порочной ступнёй, убитый не раз наполовину и окончательно, сипящий от ужаса в невербальности; и всё же веками цветущий ты поднимешься. Яркий, брызжущий зелёный цвет вновь лезет наружу из каждого пока ещё живого древа, и ты проснёшься снова. Откроешь глаза, наполненные слезами, с содроганием истерзанной души примешь очередную дозу майского гимна Жизни. Слизистый осадок неверия скапливается в кровавых бороздах, оставленных сотнями улиток уже проползавших здесь ранее. Никто не спросит у тебя, хочешь ли ты повторения жестокого цикла, никто не узнает, как опиаты эндорфинов перестали стоить боли от переломанных при падении конечностей, срастающихся потом под причудливыми углами. Ты один на этом уродливом празднике, потому прикрой выпученные в изнеможении глаза и подними усталую челюсть, вдохни поглубже, шагай дальше: сейчас тебя посетит божественное откровение. И даже зная то, зная всё, зная это, тебе предстоит гнаться за ним, подбадривать свой взлёт в небо по винтовой лестнице так удобно появившимися уколами силы и совсем уж нелепым в твоей ситуации восприятием Красоты, и ещё пару пролётов вверх, беги скорее, и вот.. В те пару секунд невесомости закат особенно красив. И оглушающий ветер действительно, кажется, пьётся крупными вкусными глотками как дорогой алкоголь

Зажать уши и жмуриться изо всех сил пока
Соль внутри меня не станет кровью
Пока ещё я могу кинуть взгляд с насмешкой
По касательной не тронет меня ваша злоба
Я глажу собак, я вдыхаю пыль, гляжу на воду
Я всего лишь очень маленький человек,
Мне не стоит звёзды ни хватать, ни присваивать, строго говоря я до них даже не дотянусь
Я могу рисовать звёзды в уголочке своей тетради
Где тысячу раз выведено "прощаю" на чужих языках