В лесу каждый-каждый день жужжат шмели. Каждый вечер закрываются в бутоны лепестки цветов, каждую ночь блестит лунный свет в отражении на влажных травинках. Каждое утро в лесу занимается следующее начало. Время перематывается заевшей кассетой туда-сюда, его не трогает мерный ход больших городов человеческого мира. Там идут войны, сменяется мода, там танцы до рассвета и прощания до темноты, там гудки пароходов и строительство музеев. Но в лесу всё так же жизнь вечно спорит со смертью, и в вечности её любит. Разделяя ложе на мягком, невыносимо зелёном мху, они заплетают косички из плюща и хоронят певчих птиц, и будут. А время всё отматывается по новой для старого дня: туда, обратно, сюда, вновь туда.

«Ты справишься» – ласково рассмеялась Инь, коснувшись моей грудной клетки, там, где должно быть сердце. «Всё что тебе нужно, уже у тебя. Оно в порядке: большое, открытое и живое. Ты живая. Чувствуешь?»
Под кончиками её пальцев я ощутила бешеный ритм.
«Но всё ранит меня» – сказала я.
«Это потому что быть живым – больно»

В Наружности льёт дождь; бесконечно и сильно льёт, будто небо намерилось обрушить наконец страшный суд на эти земли. Но в нашей пещере как всегда сухо и немного жарко, будто тысячелетнее тепло исходит от каменных стен. Кажется, приложишь руку – обожжёшься. Но это, конечно, только иллюзия. На самом деле древний камень всегда прохладный, и касаться его страшно именно из-за могильного холода, в ту же секунду обдающего тело.
А ещё стены шепчут. Нашёптывают неуловимо, на грани слуха, огранке сознания. Но если вслушиваться, можно услышать что-то такое, после чего пути обратно Наружу уже не найти. Так что мы не слушаем; мы продвигаемся дальше по тёмным коридорам в бесконечном исследовании. Трудно сказать, что именно мы ищем. Иногда я думаю, что все мы здесь не совсем по своей воле.
Однажды мы нашли двери. Никто не задавался вопросом о происхождении деревянных дверей в богом забытой пещерной цепи, и не интересовался, куда они ведут. Их ряд тянется на несколько километров вдоль извилистого тоннеля, и мои собратья по Экспедиции говорят, что все они одинаковые – тёмное дерево, аккуратная резьба, медные ручки. Кроме меня, никто не замечает языков красного света, их дразнящую пляску под примерно шестой дверью в левом ряду. А я благоразумно прохожу мимо и молчу, пусть и каждый раз на обратной стороне век отпечатываются незнакомые буквы. Я не могу их прочесть, при этом понимаю: они зовут меня. Подёргивают за неведомую внутреннюю нить, ласково уговаривают коснуться дверной ручки. Но я иду дальше. Меня это не касается.
Сегодня одна девушка из Экспедиции тоже увидела красные всполохи. Отстав от остальной группы, она тянула меня за руку к двери, и страшным шёпотом убеждала войти внутрь вместе. Но иллюзиям Пещер меня не одурачить – даже сквозь дурман убеждения я вспоминаю, что никогда раньше не видела этого лица.
Вырвавшись из липкого плена, я спокойным шагом прохожу по извилистым коридорам к дневному свету, прекрасно зная, что вижу их в последний раз. Больше я не вернусь в Пещеру. В следующий раз мне не устоять против желания двери быть открытой, и я совершенно не хочу знать, что находится по ту сторону.

Слёзы катятся снизу вверх
Зачем искалеченная поэзия?
Разговоры об инструментализме – для великих либо мёртвых
Я ни то, ни другое
Прямо сейчас я, мои слова
Грамматическая последовательность
Иногда во снах я летаю, иногда завожу друзей
Искалеченная поэзия нужна только другим искалеченным поэтам да ещё тем, кто не понимает, что она не нужна вовсе

О мимозах и прочих предвестниках. Спешно набросанные записи, дневник счастливого сумасшедшего. В общем-то, что с сумасшествия, если счастливый? Зажатая веточка в голубином клюве – практически ветвь оливы, магическое послание; сердце заходится в благоговейном восторге. Спорим, люди всегда собирались у водоёмов кормить птиц? Палки в руках довольных детей – мечи легионеров. Песенка про чёрного кота играет с сознанием, а значит – опять забавные трюки времени. Время поймано и запечатано в каждом слове, как в блестящем куске янтаря. Теперь оно там было всегда; мезозойские существа рассматривают его с удивлением, ведь читать пока не умеют. Обязательно буду и дальше покупать цветы охапками и раздавать прохожим.

Я собака, которую оглушает пьянящий ветер, бьющий в высунутый из окна нос. Запах занимающегося над пролеском заката – охлаждающий, исцеляющий словно прохладная рука на ноющей от боли голове. Каждый проблеск мысли - принятие, облегчение. Бедное-бедное измучившееся сознание, изнемогающее в лихорадке много месяцев подряд, молчаливо вопящее в агонии. Не переживай, как втоптанный вековой корешок, измазанный в грязи и мерзости, корчащийся под порочной ступнёй, убитый не раз наполовину и окончательно, сипящий от ужаса в невербальности; и всё же веками цветущий ты поднимешься. Яркий, брызжущий зелёный цвет вновь лезет наружу из каждого пока ещё живого древа, и ты проснёшься снова. Откроешь глаза, наполненные слезами, с содроганием истерзанной души примешь очередную дозу майского гимна Жизни. Слизистый осадок неверия скапливается в кровавых бороздах, оставленных сотнями улиток уже проползавших здесь ранее. Никто не спросит у тебя, хочешь ли ты повторения жестокого цикла, никто не узнает, как опиаты эндорфинов перестали стоить боли от переломанных при падении конечностей, срастающихся потом под причудливыми углами. Ты один на этом уродливом празднике, потому прикрой выпученные в изнеможении глаза и подними усталую челюсть, вдохни поглубже, шагай дальше: сейчас тебя посетит божественное откровение. И даже зная то, зная всё, зная это, тебе предстоит гнаться за ним, подбадривать свой взлёт в небо по винтовой лестнице так удобно появившимися уколами силы и совсем уж нелепым в твоей ситуации восприятием Красоты, и ещё пару пролётов вверх, беги скорее, и вот.. В те пару секунд невесомости закат особенно красив. И оглушающий ветер действительно, кажется, пьётся крупными вкусными глотками как дорогой алкоголь

Зажать уши и жмуриться изо всех сил пока
Соль внутри меня не станет кровью
Пока ещё я могу кинуть взгляд с насмешкой
По касательной не тронет меня ваша злоба
Я глажу собак, я вдыхаю пыль, гляжу на воду
Я всего лишь очень маленький человек,
Мне не стоит звёзды ни хватать, ни присваивать, строго говоря я до них даже не дотянусь
Я могу рисовать звёзды в уголочке своей тетради
Где тысячу раз выведено "прощаю" на чужих языках

Хочу – буду писать сто раз в день
Буду коверкать карябать царапать выскребать
Буду хвататься за карандаш каждый раз, как душу скручивает спазмом страха
Издеваться над словами, письменностью, лингвистикой, произношением, прописью, метафорами – буду, душу выворачивать и вытряхивать затерявшиеся монетки и крошки
Сделаю бумагу единственным терапевтом, достойным выслушать каждого демона по очереди
Кто запретит? Кто скажет мне – постой,
Ведь нельзя же так, ведь людям нужны люди! Ведь от обманчивой круговерти теней не убежать по кромке чистого листа, придётся поднять честные глаза и поздороваться с каждым встреченным на пути знакомым–
А я скручиваю извилины, выжимая словно тряпку, сливаю с грязной водой лицемерие, ложь, иллюзии. Я оставляю лишь перечень фактов, невиннейший список мной уже изученного и лишь предложенного к изучению. Отсюда я отберу нужное колосок к колоску, продую от сора, с улыбкой на лице и отсутствующим взглядом буду плести вновь искусную вязь предложений. В древнем искусстве медитации топиться с головой, захочу – сто раз в день буду

Больно много нужно огней, чтобы суда не разбивались об острые скалы.

Чайка неспешно описывает круги, прежде чем приземлиться на освещённую восходящим солнцем крышу
Янтарно-розовый и пронзительно белый
Она ведь просила об этом, только об этом как ни о чём другом
И чайки согласились: сопровождая её из города в город, они являлись призраком мысли
Искренность – это красиво
Она хотела показать каждому, каждому! Этот необъятный размах крыльев, серые пёрышки, ленивое покачивание на прозрачной волне
Она знала, что волна принесёт её туда, куда нужно
Она станет слагать стихи о больших морских чайках

Моя страсть к науке – муляж, не более чем выдумка потерянного человека
Ну разве можно отыскать себя меж исторической и синхронной грамматикой? Поймать ускользающий смысл среди сводов таблиц с чужими буквами
Чужих доктрин с чужими парадоксами
Неужели получится выгадать прошлое на исходных данных
Развернув веером переводческий анализ?

Моя пылающая любовь к парадоксам, и ни к чему больше;
Является ли любовью по сути своей? Свойственна ли любовь человеку, с детства обручённого с книгами?
Человеку, которому ярость слепит глаза красным цветом?
Что ж, если ещё остались силы – беги, не опоздай на свой внеочередной урок философии

Представь! Ночь, прохладная ночь. Говорить о чём угодно, лишь бы не о самом важном: запутавшемся в волосах пере,
высоких облаках рваной вуалью на небе
четырёх взглядах
спелой лозе молочая.
Ах, как же всё-таки бывает приятно вытянуть ноги на холодной траве; и разговор ваш вот-вот склеится, и ветер будто бы гладит нежно, и можно потом наловить жуков в банку, и
комкаешь пальцами края растелённого на земле пледа.
Правда… всё это так неловко и, кажется, совсем излишне. Даже, я могла бы сказать, ложно. Хочется бежать далеко; совсем не хочется находиться здесь,
уничижающе присутствовать под холодным далёким взором бесконечных небесных глаз.
Вот так видишь перед собой вечно только пазлы, расписываешь планы, обдумываешь буквы, решаешь судоку, ищешь взаимосвязи, учишься искать, учишься учиться,
а потом вдруг такая вот ночь. Ломается всё! Включая тонкую корку льда на луже неподалёку. О, прозрачные холодные осколки тех ещё глупых и чистых-чистых детских снов, прошу, освободите меня от этого душного кошмара. Спрячьтесь в переплетении вен, слейтесь с цветом глаз, станьте моей бронёй а броня пусть будет мною самой
А ты, ты укрой меня одеялом, стоя на коленях ломай руки, позволь мне хотя бы одну ночь не вскакивать от собственных криков,
тогда может быть я буду готова и я продолжу

постигать эту гадкую суть

To love something that was not there in time of need;
to hate something that is no longer here
It’s just that there’s so much life,
and it’s all over the place
The birds outside my window are flapping their wings trying to fight the storm and i can’t exactly find the right words to tell them what i fear
Then the sun splashes on retina, and
For a brief moment, i am not needing any words at all

Фейерверки умирают на моих глазах, а я всё дрожащими руками пытаюсь поймать упавший тлеющий уголь. Отдам ему сердце, отдам душу, и останусь в свежем покое. Мелкие круговороты рутины захватят меня, закрутят, унесут на другой конец другого мира, который отзовётся на мои слова и примет меня как родного. Я хочу, чтобы меня приняли как родного. Я хочу любить свою семью и при этом шастать по цветочным полям, перепрыгивая лужи-озёра. Я хочу разделить тяжесть человеческого сердца с нечеловеческим существом, чтобы вслед любить его, любить себя: пускай огонёк его станет светом во всех моих окнах.

Вот так смотришь в окно, а мысли светлые-светлые, лёгкие, как облачко. И впервые за много-много времени и много-много попыток – в голове чистая уверенность в будущем. В том самом аморфном расползающемся будущем, которое может не настать вовсе, а ты уверен до смешного: настанет. Завтра развеется утренняя дымка и все покровы со всех тайн будут сорваны, и все волки повылезают из щёлок, и точно… Это правда моя жизнь? Я правда её живу? Вопросы в голове; и на теле выбиты скользкой иглой.
Я не всегда дурак. Лучше сказать, я почти никогда не дурак. И всё же, в эти времена я чувствую себя им, и это единственное что имеет значение. Я дотрагиваюсь до неба и падаю вниз, как самый последний из самых последних. Всем спокойной ночи и хороших снов, сегодня я чувствовал себя счастливым

Сорок девять лун
Сорок девять отражений
Если бы в жизни всё было так просто,
Я бы никогда не предал тебя
А так остаётся только дальше сидеть и считать:
Сорок девять лун,
Сорок девять отражений.

У каждой лужи свой плеск, у каждой души свой звук. Это как кричать в лесу 10-20 минут в день, это застрявшая в горле таблетка, щебет птиц откуда-то с неба. Я провожу досуг, я довольна мягким вечерним солнцем, я с радостью наблюдаю за суетой таких же как я в свете маленького города. Пусть сто раз гремит эстакада, пусть шум шум шум, но я всё ещё здесь, я всё ещё на этом пластиковом стуле врастаю корнями и оплетаю лозами ножки. Я не уверена, как облечь в слова отсутствие света в натянутых меж домами фонариках. Но эти люди… Возможно, они знают. Возможно, они даже видели как я вновь протягивала руку в попытке поймать закат. Он укажет мне путь как указывал вечность, а я побегу вдоль улицы и буду кричать, кричать на весь мир, и услышат меня в каждом его уголке, и оглянувшись, увидят: солнце уже село.

Солнце вновь слепяще отражается в стёклах трёх вокзалов. Я всё ещё не знаю кто я, и куда бегу. Время – у него свой язык. Оно разговаривает птичьим криком, горными ущельями и мать-и-мачехой. Когда-нибудь я ухвачу его за хвост, и вы сразу же поразитесь бесконечной тишине безбрежного бриза. Тишина отталкивается от волнорезов, накрывает город одеялом. Тишина заливается в уши, она будит спящих и укладывает спать бодрствующих. Я обязательно выпущу кончик хвоста из рук, мне только нужно ещё немного… времени.

Тебе можно всё –
Лаять гавкать кусаться рычать
Тебе можно чувствовать аркан башни но помни о грядущих переменах
На наших болотах зацвела черёмуха, разве не удивительно?
Я так люблю тебя мальчик, даже если пахнешь не морем а смесью опилок с чернозёмом
Мы соберём все цветы в этом городе, а потом переместимся на следующий
Мы бы рвали подсолнухи под солнцем, копались в корнях осины
Даже сухие палки на пляже на что-то годны. Может, погрызёшь, заточишь зубки? Тебе ведь ещё кусаться
Я бы даже хотела чтобы стало больно
Но только прежде хорошие слова
А после я вновь люблю тебя мальчик
И запах моря, как ни отрицай, кружит над нами в солёном воздухе
Я свожу тебя на пляж, я найду тебе кость
Я куплю тебе вредный напиток для вредных радостей
Не опускай ушки, не складывай лапки
Твоя улыбка дороже любых малахитовых камней, включая найденные у подножия гор
Ты попьёшь из лужи, а я скажу не надо
А ты всё равно попьёшь
Тогда придётся колдовать пальцами ног
Мне не нужен козлёнок, хочу обратно щенка
Но кажется козлёнок всё равно нужен, это всё ещё ты
Мокрые лапы – высушим
Грязные лапы – помоем
Всё переживём, а после – калачиком свернёмся на кровати
Отдохнём, посозерцаем, побегаем во снах в других мирах
Но… главное! – морем от тебя действительно пахнет.