Госдума в третьем чтении приняла пакет законопроектов о частичной декриминализации ст. 282 УК.
В октябре мы подробно описывали эти законопроекты — рассказали, например, о том, в каком виде в УК останется ст. 282 и какую ответственность предполагает будущая ст. 20.3.1 КоАП.
Мы приветствуем предложение о введении административной преюдиции для ст. 282. Эта мера позволит обвиняемым в возбуждении ненависти избежать чрезмерно сурового наказания и судимости.
Однако нужно иметь в виду, что процедуры возбуждения дел об административных правонарушениях и доказывания при их рассмотрении значительно проще, чем в уголовном судопроизводстве, поэтому в целом можно ожидать значительного роста количества преследований за возбуждение ненависти, большая часть которых будет осуществляться в рамках КоАП. Сократить потенциальный размах преследований, возможно, сможет тот факт, что, согласно законопроекту, правом возбуждать административные дела по ст. 20.3.1 КоАП будет наделена лишь прокуратура.
В октябре мы подробно описывали эти законопроекты — рассказали, например, о том, в каком виде в УК останется ст. 282 и какую ответственность предполагает будущая ст. 20.3.1 КоАП.
Мы приветствуем предложение о введении административной преюдиции для ст. 282. Эта мера позволит обвиняемым в возбуждении ненависти избежать чрезмерно сурового наказания и судимости.
Однако нужно иметь в виду, что процедуры возбуждения дел об административных правонарушениях и доказывания при их рассмотрении значительно проще, чем в уголовном судопроизводстве, поэтому в целом можно ожидать значительного роста количества преследований за возбуждение ненависти, большая часть которых будет осуществляться в рамках КоАП. Сократить потенциальный размах преследований, возможно, сможет тот факт, что, согласно законопроекту, правом возбуждать административные дела по ст. 20.3.1 КоАП будет наделена лишь прокуратура.
В пятницу в Москве суд признал 9 человек виновными в организации или участии в московской ячейке «Хизб ут-Тахрир» и приговорил их к срокам от 11 до 16 лет колонии строгого режима.
Мы хотим в очередной раз подчеркнуть, что запрет партии «Хизб ут-Тахрир» как террористической организации и преследование её действительных или предполагаемых членов кажется нам неправомерным.
Александр Верховский писал об этом ещё в 2013 году:
«[Партия] "Хизб ут-Тахрир аль-Ислами" действительно выступает за создание халифата, в котором будут полностью отсутствовать демократические права и свободы и который будет вести агрессивную войну, и потому её деятельность направлена против основ конституционного строя России. <…>
Но зато можно определённо сказать, что "Хизб ут-Тахрир" не вовлечена ни в какие террористические действия, не готовит их и даже к ним не призывает: это её стратегия. Запрет этой партии как террористической породил огромное количество дел против её реальных или предполагаемых членов, но не остановил её распространение в России, а главное, — не позволяет теперь всерьёз расследовать реальную деятельность этой партии, которая всё более заметна в самых разных регионах страны».
Полную версию этого текста можно найти здесь.
Подробнее о самой партии и о том, почему Верховный суд смог запретить её как террористическую организацию, не имея информации ни об одном организованном ей теракте, можно узнать из большой обзорной статьи Верховского на The Insider — «Массовые аресты, пытки и суровые приговоры для членов "Хизб ут-Тахрир": чем они провинились?».
Мы хотим в очередной раз подчеркнуть, что запрет партии «Хизб ут-Тахрир» как террористической организации и преследование её действительных или предполагаемых членов кажется нам неправомерным.
Александр Верховский писал об этом ещё в 2013 году:
«[Партия] "Хизб ут-Тахрир аль-Ислами" действительно выступает за создание халифата, в котором будут полностью отсутствовать демократические права и свободы и который будет вести агрессивную войну, и потому её деятельность направлена против основ конституционного строя России. <…>
Но зато можно определённо сказать, что "Хизб ут-Тахрир" не вовлечена ни в какие террористические действия, не готовит их и даже к ним не призывает: это её стратегия. Запрет этой партии как террористической породил огромное количество дел против её реальных или предполагаемых членов, но не остановил её распространение в России, а главное, — не позволяет теперь всерьёз расследовать реальную деятельность этой партии, которая всё более заметна в самых разных регионах страны».
Полную версию этого текста можно найти здесь.
Подробнее о самой партии и о том, почему Верховный суд смог запретить её как террористическую организацию, не имея информации ни об одном организованном ей теракте, можно узнать из большой обзорной статьи Верховского на The Insider — «Массовые аресты, пытки и суровые приговоры для членов "Хизб ут-Тахрир": чем они провинились?».
Дмитрий Дёмушкин — один из самых заметных лидеров движения русских националистов последних лет — несколько дней назад освободился из колонии.
В апреле 2017 года Дёмушкин был признан виновным в возбуждении национальной ненависти (ч.1 ст.282 УК) и приговорён к 2,5 годам колонии (сейчас этот приговор уже отменён). В его деле было два эпизода, а если быть точнее — две картинки, которые он запостил в ноябре 2014 года на своей странице ВК. На одной — слоган с «Русского марша», на другой — тоже относящееся к РМ восклицание общего свойства про «чистых белых детей и взрослых».
В ходе расследования дела о двух картинках было допрошено 12 свидетелей, многие из которых рассказывали о более интересных аспектах политической жизни Дёмушкина, чем, собственно, преступные изображения.
Дёмушкин присоединился к правому движению ещё в середине 90-х, был близок к наци-скинхедам, курировал «функции службы безопасности» в РНЕ (старейшая праворадикальная организация в России, ныне запрещённая). На основе этой «службы безопасности», вероятно, и появилась национал-социалистическая организация с характерным названием «Славянский Союз», которую Дёмушкин возглавил. После запрета «Союза», видимо, не желая расставаться с аббревиатурой СС, он создал «Славянскую Силу», которая чуть позднее вошла в возглавляемую им (и Александром Беловым) коалицию «Русские». «Русские» были запрещены в 2015 году как экстремистская организация — незадолго до возбуждения против Дёмушкина того самого дела по ст. 282 УК.
Даже из этой поверхностной политической биографии Дёмушкина очевидно, что в течение многих лет он возглавлял организации, члены которых не просто пропагандировали расистские взгляды, но и открыто оправдывали уличное насилие — и даже были к такому насилию причастны. Дело, возбуждённое против него из-за двух постов ВК, на этом фоне выглядит просто абсурдным.
Мы не можем назвать преследование Дёмушкина по ст. 282 в полной мере неправомерным, потому что при оценке дел придерживаемся шестичастного теста, изложенного в Рабатском плане действий по запрещению пропаганды всех форм дискриминации. Очевидно, что и среда, к которой обращался Дёмушкин, и его статус внутри этой среды, и контекст, в котором звучали его высказывания, сподвигли суд к тому, чтобы признать его виновным. К тому же ранее Демушкин уже неоднократно был фигурантом уголовных и административных дел и нарушал подписку о невыезде.
Однако нам кажется, что материалы, за которые привлекают к ответственности столь известных националистов, стоит выбирать более тщательно (или хотя бы не прибегать к уголовному преследованию). Осуждение известных ультраправых активистов по явно сомнительным основаниям приводит лишь к героизации «пострадавших за слова», озлоблению и радикализации внутри среды.
В апреле 2017 года Дёмушкин был признан виновным в возбуждении национальной ненависти (ч.1 ст.282 УК) и приговорён к 2,5 годам колонии (сейчас этот приговор уже отменён). В его деле было два эпизода, а если быть точнее — две картинки, которые он запостил в ноябре 2014 года на своей странице ВК. На одной — слоган с «Русского марша», на другой — тоже относящееся к РМ восклицание общего свойства про «чистых белых детей и взрослых».
В ходе расследования дела о двух картинках было допрошено 12 свидетелей, многие из которых рассказывали о более интересных аспектах политической жизни Дёмушкина, чем, собственно, преступные изображения.
Дёмушкин присоединился к правому движению ещё в середине 90-х, был близок к наци-скинхедам, курировал «функции службы безопасности» в РНЕ (старейшая праворадикальная организация в России, ныне запрещённая). На основе этой «службы безопасности», вероятно, и появилась национал-социалистическая организация с характерным названием «Славянский Союз», которую Дёмушкин возглавил. После запрета «Союза», видимо, не желая расставаться с аббревиатурой СС, он создал «Славянскую Силу», которая чуть позднее вошла в возглавляемую им (и Александром Беловым) коалицию «Русские». «Русские» были запрещены в 2015 году как экстремистская организация — незадолго до возбуждения против Дёмушкина того самого дела по ст. 282 УК.
Даже из этой поверхностной политической биографии Дёмушкина очевидно, что в течение многих лет он возглавлял организации, члены которых не просто пропагандировали расистские взгляды, но и открыто оправдывали уличное насилие — и даже были к такому насилию причастны. Дело, возбуждённое против него из-за двух постов ВК, на этом фоне выглядит просто абсурдным.
Мы не можем назвать преследование Дёмушкина по ст. 282 в полной мере неправомерным, потому что при оценке дел придерживаемся шестичастного теста, изложенного в Рабатском плане действий по запрещению пропаганды всех форм дискриминации. Очевидно, что и среда, к которой обращался Дёмушкин, и его статус внутри этой среды, и контекст, в котором звучали его высказывания, сподвигли суд к тому, чтобы признать его виновным. К тому же ранее Демушкин уже неоднократно был фигурантом уголовных и административных дел и нарушал подписку о невыезде.
Однако нам кажется, что материалы, за которые привлекают к ответственности столь известных националистов, стоит выбирать более тщательно (или хотя бы не прибегать к уголовному преследованию). Осуждение известных ультраправых активистов по явно сомнительным основаниям приводит лишь к героизации «пострадавших за слова», озлоблению и радикализации внутри среды.
Мы уже описывали одиозные законопроекты «о неприличном поведении в интернете» и о «распространении заведомо недостоверной общественно значимой информации» — подробно рассказывали о том, почему предложенные в них нормы кажутся нам избыточными и необоснованно ограничивающими право на свободу выражения мнения.
Но узнав, что к этим законопроектам поступили десятки поправок, мы решили вернуться к этой теме.
Отдельного внимания среди поступивших поправок достойны предложения секретаря пленума ВС Виктора Момотова, который предложил ввести ответственность за «скандализацию правосудия». Скандализацией он назвал «беспорядочную и необоснованную критику, подрывающую доверие общественности к процессу отправления правосудия». Для укрепления своей позиции Момотов сослался на аналогичные термины, существующие в законодательстве Англии и Франции, которых там, впрочем, в действительности нет (мы проверили).
Интересно и то, что часть поправок подготовил Леонид Левин, глава ответственного за эти законопроекты Комитета по информационной политике. Он предложил ввести в проект Клишаса «право на ошибку» — предварительное уведомление, в течение суток после которого можно удалять информацию, «выражающую неуважение к обществу и власти». В случае с «заведомо недостоверной информацией» таким правом, по его мнению, должны быть наделены лишь зарегистрированные СМИ.
С нашей же точки зрения, предложения депутатов и правительства скорректировать отдельные формулировки законопроектов Клишаса всё ещё не делают введение предложенных им норм целесообразным.
Вопросы о допустимом и недопустимом поведении в интернете, которые не подпадают под действие существующего (и так вполне сурового) российского законодательства, регулируются правилами, которые устанавливают для своих пользователей соцсети. А лучший способ борьбы с fake news — оперативное предоставление пользователям максимально полной информации и экспертного мнения по общественно важным вопросам.
Но узнав, что к этим законопроектам поступили десятки поправок, мы решили вернуться к этой теме.
Отдельного внимания среди поступивших поправок достойны предложения секретаря пленума ВС Виктора Момотова, который предложил ввести ответственность за «скандализацию правосудия». Скандализацией он назвал «беспорядочную и необоснованную критику, подрывающую доверие общественности к процессу отправления правосудия». Для укрепления своей позиции Момотов сослался на аналогичные термины, существующие в законодательстве Англии и Франции, которых там, впрочем, в действительности нет (мы проверили).
Интересно и то, что часть поправок подготовил Леонид Левин, глава ответственного за эти законопроекты Комитета по информационной политике. Он предложил ввести в проект Клишаса «право на ошибку» — предварительное уведомление, в течение суток после которого можно удалять информацию, «выражающую неуважение к обществу и власти». В случае с «заведомо недостоверной информацией» таким правом, по его мнению, должны быть наделены лишь зарегистрированные СМИ.
С нашей же точки зрения, предложения депутатов и правительства скорректировать отдельные формулировки законопроектов Клишаса всё ещё не делают введение предложенных им норм целесообразным.
Вопросы о допустимом и недопустимом поведении в интернете, которые не подпадают под действие существующего (и так вполне сурового) российского законодательства, регулируются правилами, которые устанавливают для своих пользователей соцсети. А лучший способ борьбы с fake news — оперативное предоставление пользователям максимально полной информации и экспертного мнения по общественно важным вопросам.
Несколько дней назад мы опубликовали доклад, обозревающий проблемы с реализацией права на свободу совести в 2018 году.
Наш эксперт Ольга Сибирёва затронула в нём много важных тем — от преследований Свидетелей Иеговы до практики применения статьи об оскорблении чувств верующих (ст. 148 УК). Но сейчас мы хотим остановиться только на одном сюжете — попытке религиозных организаций отстоять возможность пользоваться своими молитвенными помещениями.
К сожалению, эти истории обычно остаются в тени более громких новостных поводов, хотя они, как нам кажется, служат показательными примерами чрезмерного ограничения права на свободу совести.
Как правило, конфликт разворачивается примерно так:
• госорганы находят проблемы с документами на религиозные здания (например, настаивают на том, что «жилое» помещение во время коллективных молитв используется «не по назначению»);
• суд решает либо запретить эксплуатацию таких зданий, либо вовсе снести их;
• верующие, помимо потери имущества, выплачивают штрафы в сотни тысяч рублей.
Важной деталью тут является то, что здания, религиозные собрания в которых возмущают чиновников и прокуратуру, к моменту подачи жалобы нередко используются верующими на протяжении уже многих лет без каких-либо нареканий со стороны властей. Сталкиваются же с такими репрессиями чаще всего протестанты. Это даёт нам повод рассматривать подобные дела как ещё одну форму давления государства на представителей «нетрадиционных» для России религий.
Подробнее об этом и о других конфликтах государства и верущюих можно узнать из нашего ежегодного доклада.
Наш эксперт Ольга Сибирёва затронула в нём много важных тем — от преследований Свидетелей Иеговы до практики применения статьи об оскорблении чувств верующих (ст. 148 УК). Но сейчас мы хотим остановиться только на одном сюжете — попытке религиозных организаций отстоять возможность пользоваться своими молитвенными помещениями.
К сожалению, эти истории обычно остаются в тени более громких новостных поводов, хотя они, как нам кажется, служат показательными примерами чрезмерного ограничения права на свободу совести.
Как правило, конфликт разворачивается примерно так:
• госорганы находят проблемы с документами на религиозные здания (например, настаивают на том, что «жилое» помещение во время коллективных молитв используется «не по назначению»);
• суд решает либо запретить эксплуатацию таких зданий, либо вовсе снести их;
• верующие, помимо потери имущества, выплачивают штрафы в сотни тысяч рублей.
Важной деталью тут является то, что здания, религиозные собрания в которых возмущают чиновников и прокуратуру, к моменту подачи жалобы нередко используются верующими на протяжении уже многих лет без каких-либо нареканий со стороны властей. Сталкиваются же с такими репрессиями чаще всего протестанты. Это даёт нам повод рассматривать подобные дела как ещё одну форму давления государства на представителей «нетрадиционных» для России религий.
Подробнее об этом и о других конфликтах государства и верущюих можно узнать из нашего ежегодного доклада.
Несколько дней назад Судебный департамент при Верховном суде опубликовал статистику «о состоянии судимости в России» за 2018 год.
У нас на сайте можно найти обзор той части этих данных, которая касается борьбы с «экстремизмом». А на графиках ниже видно, как различается количество осуждённых по некоторым интересующим нас уголовным уголовным статьям за 2017 и 2018 годы.
Важно отметить, что показатели на второй картинке учитывают только тех, у кого «экстремистская» статья была основной в обвинении. В то время как на третьем и четвёртом графиках учтены ещё и те осуждённые, у которых указанные статьи были дополнительными.
Некоторые прослеживающиеся в статистике тенденции для «Независимой газеты» прокомментировал директор «Совы» Александр Верховский.
У нас на сайте можно найти обзор той части этих данных, которая касается борьбы с «экстремизмом». А на графиках ниже видно, как различается количество осуждённых по некоторым интересующим нас уголовным уголовным статьям за 2017 и 2018 годы.
Важно отметить, что показатели на второй картинке учитывают только тех, у кого «экстремистская» статья была основной в обвинении. В то время как на третьем и четвёртом графиках учтены ещё и те осуждённые, у которых указанные статьи были дополнительными.
Некоторые прослеживающиеся в статистике тенденции для «Независимой газеты» прокомментировал директор «Совы» Александр Верховский.
В январе вступили в силу законодательные изменения о частичной декриминализации ч. 1 ст. 282 УК (возбуждение ненависти либо вражды). Хотя мы в целом приветствовали эту инициативу, с самого начала было понятно, что у неё есть и недостатки.
За последнее время мы узнали уже о двух случаях наказания граждан по новой ст. 20.3.1 КоАП за публикации в сети, сделанные много лет назад — 2009-10 годах. Если бы декриминализации не было, этих людей не смогли бы осудить по ст. 282 УК. Верховный суд прямо указывал в своем постановлении № 11 о делах экстремистской направленности, что преступление по ч. 1 ст. 282 УК считается оконченным с момента совершения хотя бы одного действия, направленного на возбуждение вражды, — то есть, в случае публикаций в интернете, с момента размещения первой публикации. Поэтому срок давности привлечения к ответственности за посты, к примеру, 2009 года по ст. 282 УК истек еще в 2011 году (на тот момент это было преступление небольшой тяжести). Однако сейчас правоохранительным органам удается успешно привлекать людей к ответственности за те же публикации по ст. 20.3.1 КоАП — ведь такие административные правонарушения считаются длящимися.
Очевидно, что даже если чьи-то посты в ВК и представляли общественную опасность десять лет назад, то с тех пор они потеряли всякую актуальность и не представляют угрозы для общественных отношений. Таким образом, речь идет об очередном способе искусственного улучшения показателей работы правоохранительных органов.
Что с этим делать? Мы думаем, что у судов есть две возможности пресекать рост подобной практики. Во-первых, рекомендации ВС о рассмотрении дел по ст. 282 УК можно применять к ст. 20.3.1 КоАП по аналогии. Во-вторых, дела о постах десятилетней давности можно просто прекращать в силу малозначительности правонарушения.
За последнее время мы узнали уже о двух случаях наказания граждан по новой ст. 20.3.1 КоАП за публикации в сети, сделанные много лет назад — 2009-10 годах. Если бы декриминализации не было, этих людей не смогли бы осудить по ст. 282 УК. Верховный суд прямо указывал в своем постановлении № 11 о делах экстремистской направленности, что преступление по ч. 1 ст. 282 УК считается оконченным с момента совершения хотя бы одного действия, направленного на возбуждение вражды, — то есть, в случае публикаций в интернете, с момента размещения первой публикации. Поэтому срок давности привлечения к ответственности за посты, к примеру, 2009 года по ст. 282 УК истек еще в 2011 году (на тот момент это было преступление небольшой тяжести). Однако сейчас правоохранительным органам удается успешно привлекать людей к ответственности за те же публикации по ст. 20.3.1 КоАП — ведь такие административные правонарушения считаются длящимися.
Очевидно, что даже если чьи-то посты в ВК и представляли общественную опасность десять лет назад, то с тех пор они потеряли всякую актуальность и не представляют угрозы для общественных отношений. Таким образом, речь идет об очередном способе искусственного улучшения показателей работы правоохранительных органов.
Что с этим делать? Мы думаем, что у судов есть две возможности пресекать рост подобной практики. Во-первых, рекомендации ВС о рассмотрении дел по ст. 282 УК можно применять к ст. 20.3.1 КоАП по аналогии. Во-вторых, дела о постах десятилетней давности можно просто прекращать в силу малозначительности правонарушения.
Позавчера Госдума ратифицировала Конвенцию Шанхайской организации сотрудничества по противодействию экстремизму, которая была подписана в 2017 году. В ней важны несколько вещей:
• Если в Шанхайской конвенции 2001 года определение экстремизма было привязано к насилию, то теперь под экстремизмом понимаются и «иные антиконституционные действия».
• Введен перечень «экстремистских актов», во многом совпадающий с определением экстремизма, которое используется в российском законе «О противодействии экстремистской деятельности».
В частности, в него попадают:
- пропаганда превосходства по религиозному признаку (что позволяет преследовать мирные религиозные группы) и по политическому признаку (чего в российском законе пока нет);
- как руководство экстремистской организацией, так и участие в её работе (даже если участник не делает ничего противозаконного);
- распространение экстремистских материалов (как и в России — без учета цели и контекста распространения).
• Стороны конвенции обязаны установить ответственность как за «экстремистские акты», так и за ряд связанных с ними действий — в т. ч. за «планирование, подстрекательство, подготовку других лиц к выезду за рубеж» с целью совершения экстремистских деяний. В законодательстве РФ пока такой нормы нет.
• Предусмотрено сотрудничество государств-участников конвенции в вопросах выдачи обвиняемых, передачи осуждённых, ареста и конфискации имущества. Оговорена возможность оперативной и следственной работы на территории другого государства, участвующего в конвенции.
• Стороны обязуются не давать статус беженца всем причастным к экстремистским преступлениям.
Таким образом, конвенция закрепляет на международном уровне, а отчасти даже расширяет российскую трактовку экстремизма — и без того расширительную. Реализация её положений может затронуть судьбу огромного числа людей: как приверженцев различных мирных религиозных течений (например, Свидетелей Иеговы, последователей мусульманского богослова Саида Нурси, адептов китайской практики «Фалуньгун»), так и политических активистов оппозиционного толка.
• Если в Шанхайской конвенции 2001 года определение экстремизма было привязано к насилию, то теперь под экстремизмом понимаются и «иные антиконституционные действия».
• Введен перечень «экстремистских актов», во многом совпадающий с определением экстремизма, которое используется в российском законе «О противодействии экстремистской деятельности».
В частности, в него попадают:
- пропаганда превосходства по религиозному признаку (что позволяет преследовать мирные религиозные группы) и по политическому признаку (чего в российском законе пока нет);
- как руководство экстремистской организацией, так и участие в её работе (даже если участник не делает ничего противозаконного);
- распространение экстремистских материалов (как и в России — без учета цели и контекста распространения).
• Стороны конвенции обязаны установить ответственность как за «экстремистские акты», так и за ряд связанных с ними действий — в т. ч. за «планирование, подстрекательство, подготовку других лиц к выезду за рубеж» с целью совершения экстремистских деяний. В законодательстве РФ пока такой нормы нет.
• Предусмотрено сотрудничество государств-участников конвенции в вопросах выдачи обвиняемых, передачи осуждённых, ареста и конфискации имущества. Оговорена возможность оперативной и следственной работы на территории другого государства, участвующего в конвенции.
• Стороны обязуются не давать статус беженца всем причастным к экстремистским преступлениям.
Таким образом, конвенция закрепляет на международном уровне, а отчасти даже расширяет российскую трактовку экстремизма — и без того расширительную. Реализация её положений может затронуть судьбу огромного числа людей: как приверженцев различных мирных религиозных течений (например, Свидетелей Иеговы, последователей мусульманского богослова Саида Нурси, адептов китайской практики «Фалуньгун»), так и политических активистов оппозиционного толка.
Дела о возбуждении ненависти могут быть прекращены за малозначительностью.
Это подтверждает новый пример из судебной практики. 14 июня 2019 года Орджоникидзевский районный суд Магнитогорска рассмотрел административное дело, возбужденное по ст. 20.3.1 КоАП в отношении Ольги Кочетковой, которая написала комментарий ксенофобного содержания в городском сообществе во "ВКонтакте". В связи с малозначительностью правонарушения от ответственности ее освободили, объявив устное замечание. Прокурор, пытавшийся опротестовать это постановление районного суда, в вышестоящей инстанции потерпел фиаско.
Сейчас комментарий Кочетковой удален, однако из бурной дискуссии пользователей соцсети, которую он породил, ясно, что он носил агрессивный характер, содержал оскорбления по этническому и/или религиозному признаку и, возможно, призыв к депортации. Более того, паблик "Чёрное&Белое Магнитогорск", в котором был размещен спорный комментарий, очень популярный – у него больше 200 тысяч подписчиков. Однако все это не помешало суду расценить высказывание Кочетковой как не заслуживающее наказания.
https://www.sova-center.ru/racism-xenophobia/news/counteraction/2019/08/d41365/
Это подтверждает новый пример из судебной практики. 14 июня 2019 года Орджоникидзевский районный суд Магнитогорска рассмотрел административное дело, возбужденное по ст. 20.3.1 КоАП в отношении Ольги Кочетковой, которая написала комментарий ксенофобного содержания в городском сообществе во "ВКонтакте". В связи с малозначительностью правонарушения от ответственности ее освободили, объявив устное замечание. Прокурор, пытавшийся опротестовать это постановление районного суда, в вышестоящей инстанции потерпел фиаско.
Сейчас комментарий Кочетковой удален, однако из бурной дискуссии пользователей соцсети, которую он породил, ясно, что он носил агрессивный характер, содержал оскорбления по этническому и/или религиозному признаку и, возможно, призыв к депортации. Более того, паблик "Чёрное&Белое Магнитогорск", в котором был размещен спорный комментарий, очень популярный – у него больше 200 тысяч подписчиков. Однако все это не помешало суду расценить высказывание Кочетковой как не заслуживающее наказания.
https://www.sova-center.ru/racism-xenophobia/news/counteraction/2019/08/d41365/
Сегодня с блогера и студента ВШЭ Егора Жукова было снято обвинение в участии в массовых беспорядках (ч. 2 ст. 212 УК) и предъявлено новое — в публичных призывах к экстремизму (ч. 2 ст. 280 УК). Следственный комитет сообщил, что поводом стало то, что в своих роликах на Youtube молодой человек пропагандирует «насильственное изменение конституционного строя, мятежи и воспрепятствование законной деятельности сотрудников правоохранительных органов».
Мы посмотрели четыре блога Жукова, упомянутые в обвинении. Во всех он призывает оппозицию к более активной и продуманной борьбе со сложившейся в России государственной системой, но пропагандирует исключительно ненасильственные методы сопротивления, список которых он почерпнул у идеолога ненасильственной борьбы Джина Шарпа и которые провозглашает наиболее эффективными, опираясь на исследования политолога Эрики Ченовет.
Перечисленные блогером методы политической борьбы, с нашей точки зрения, не подпадают под определение экстремистской деятельности в соответствующем законе, охватывающее именно насильственные действия против власти.
Поэтому мы считаем преследование Егора Жукова по ст. 280 УК неправомерным.
Мы посмотрели четыре блога Жукова, упомянутые в обвинении. Во всех он призывает оппозицию к более активной и продуманной борьбе со сложившейся в России государственной системой, но пропагандирует исключительно ненасильственные методы сопротивления, список которых он почерпнул у идеолога ненасильственной борьбы Джина Шарпа и которые провозглашает наиболее эффективными, опираясь на исследования политолога Эрики Ченовет.
Перечисленные блогером методы политической борьбы, с нашей точки зрения, не подпадают под определение экстремистской деятельности в соответствующем законе, охватывающее именно насильственные действия против власти.
Поэтому мы считаем преследование Егора Жукова по ст. 280 УК неправомерным.
Несколько дней назад Федеральный список экстремистских материалов (ФСЭМ) перевалил за 5000 пунктов (общее количество материалов посчитать сложно: некоторые пункты удалены, другие дублируют друг друга, во многих пунктах — сразу по несколько материалов).
И это повод снова повторить — этот список и сам механизм запрета «информационных материалов» должны быть ликвидированы вместе со ст.20.29 КоАП, предусматривающей наказание за их распространение.
Не потому, что «запрещать книги» (песни, видеоролики и т.д.) некрасиво, архаично или даже неконституционно. Эти аргументы убедительны не для всех, на них действительно найдется, что возразить, и такой спор вряд ли можно завершить в разумные сроки. И не потому, что список якобы состоит из материалов, запрещённых без разумных оснований: наоборот, в большинстве случаев разумные основания были — материалы содержат призывы к насилию, расистскую пропаганду и так далее. Это вообще не вопрос о «репрессивном режиме», или по крайней мере — не только о нём.
ФСЭМ не должен существовать потому, что сам этот механизм защиты общественной и государственной безопасности настолько неэффективен, что он не приносит никакой пользы, а вот вред приносит. Не зря его нет ни в одной европейской стране, хотя в любой из них возможно лишение свободы за те или иные публичные высказывания.
С одной стороны, длина и качество списка таковы, что ни один человек не может им руководствоваться как источником знания о том, что запретно. И исправить это принципиально нельзя, так как нельзя в списке чётко описать видеоролики или картинки (да и книги-то непросто). Таким образом, правоприменение становится неизбежно произвольным, что всегда приносит больше вреда, чем пользы.
С другой стороны, если за каким-то материалом стоят люди, заинтересованные его распространять, они в интернете будут делать это многократно быстрее, чем прокуратура или Роскомнадзор будут находить и запрещать новые копии. А если таких людей нет, то распространения не будет вне зависимости от внесения материала в ФСЭМ.
Попытки улучшить этот механизм предпринимались уже не раз, но пока они не смогли даже исключить совершенно нелепых запретов, например — переводов религиозного трактата VIII века. И уж точно никакие улучшения не смогут исправить тех недостатков, что были указаны выше.
Известны два основных возражения на предложение отменить ФСЭМ.
Первое: что же, всё разрешить? А как же «Майн кампф»?
Ответ: он всё равно доступен, как и множество куда более практичных и опасных руководств по убийствам и террору. И речь ведь не идёт об отмене уголовной ответственности за то, за что она у нас есть (это здесь не обсуждается). Для осуждения человека по статьям УК о публичных высказываниях и по букве закона, и на практике совершенно не требуется, чтобы распространяемый им подстрекательский материал был ранее запрещён.
Второе: этот список очень полезен для полиции.
Ответ: Бесспорно. Но она может им и дальше пользоваться. А лучше — создать наконец, как давно собираются, базу материалов, которые стали доказательствами вины в тех или иных делах. Это будет и юридически корректнее, и практичнее. И эта база данных нужна будет для поиска доказательств по уголовных делам, а не для преследования за сам факт распространения чего-то, как предусмотрено статьей 20.29 КоАП. Потому что говорить о составе уголовного преступления можно лишь при наличии не только самого преступного действия, но и мотива.
Пятитысячный рубеж и почти десять лет функционирования — достаточный повод, чтобы покончить с самым бессмысленным элементом антиэкстремистской политики.
И это повод снова повторить — этот список и сам механизм запрета «информационных материалов» должны быть ликвидированы вместе со ст.20.29 КоАП, предусматривающей наказание за их распространение.
Не потому, что «запрещать книги» (песни, видеоролики и т.д.) некрасиво, архаично или даже неконституционно. Эти аргументы убедительны не для всех, на них действительно найдется, что возразить, и такой спор вряд ли можно завершить в разумные сроки. И не потому, что список якобы состоит из материалов, запрещённых без разумных оснований: наоборот, в большинстве случаев разумные основания были — материалы содержат призывы к насилию, расистскую пропаганду и так далее. Это вообще не вопрос о «репрессивном режиме», или по крайней мере — не только о нём.
ФСЭМ не должен существовать потому, что сам этот механизм защиты общественной и государственной безопасности настолько неэффективен, что он не приносит никакой пользы, а вот вред приносит. Не зря его нет ни в одной европейской стране, хотя в любой из них возможно лишение свободы за те или иные публичные высказывания.
С одной стороны, длина и качество списка таковы, что ни один человек не может им руководствоваться как источником знания о том, что запретно. И исправить это принципиально нельзя, так как нельзя в списке чётко описать видеоролики или картинки (да и книги-то непросто). Таким образом, правоприменение становится неизбежно произвольным, что всегда приносит больше вреда, чем пользы.
С другой стороны, если за каким-то материалом стоят люди, заинтересованные его распространять, они в интернете будут делать это многократно быстрее, чем прокуратура или Роскомнадзор будут находить и запрещать новые копии. А если таких людей нет, то распространения не будет вне зависимости от внесения материала в ФСЭМ.
Попытки улучшить этот механизм предпринимались уже не раз, но пока они не смогли даже исключить совершенно нелепых запретов, например — переводов религиозного трактата VIII века. И уж точно никакие улучшения не смогут исправить тех недостатков, что были указаны выше.
Известны два основных возражения на предложение отменить ФСЭМ.
Первое: что же, всё разрешить? А как же «Майн кампф»?
Ответ: он всё равно доступен, как и множество куда более практичных и опасных руководств по убийствам и террору. И речь ведь не идёт об отмене уголовной ответственности за то, за что она у нас есть (это здесь не обсуждается). Для осуждения человека по статьям УК о публичных высказываниях и по букве закона, и на практике совершенно не требуется, чтобы распространяемый им подстрекательский материал был ранее запрещён.
Второе: этот список очень полезен для полиции.
Ответ: Бесспорно. Но она может им и дальше пользоваться. А лучше — создать наконец, как давно собираются, базу материалов, которые стали доказательствами вины в тех или иных делах. Это будет и юридически корректнее, и практичнее. И эта база данных нужна будет для поиска доказательств по уголовных делам, а не для преследования за сам факт распространения чего-то, как предусмотрено статьей 20.29 КоАП. Потому что говорить о составе уголовного преступления можно лишь при наличии не только самого преступного действия, но и мотива.
Пятитысячный рубеж и почти десять лет функционирования — достаточный повод, чтобы покончить с самым бессмысленным элементом антиэкстремистской политики.
15-20 января были предъявлены обвинения ингушским оппозиционерам, организаторам протеста против изменения границы между Ингушетией и Чечней, участникам митинга 27 марта 2019 года на площади у Национальной телерадиокомпании (НТРК) «Ингушетия» в Магасе, сопровождавшегося столкновениями с полицией.
Малсага Ужахова (председателя Совета тейпов ингушского народа), Ахмеда Барахоева, Мусу Мальсагова (председателя ингушского отделения Российского Красного креста), Бараха Чемурзиева, Зарифу Саутиеву, Исмаила Нальгиева, Багаудина Хаутиева и Ахмеда Погорова обвиняют по ч. 3 ст. 33 и ч. 2 ст. 318 УК — в организации насилия по мотиву политической вражды в отношении представителей власти в связи с исполнением ими своих обязанностей.
Ужахову, Барахоеву и Мальсагову также предъявлены обвинения по ч. 1 ст. 282.1 УК в создании экстремистского сообщества под названием «Ингушский комитет национального единства» (ИКНЕ), председателем которого стал Мальсагов. Нальгиев, Чемурзиев, Саутиева, Хаутиев и Погоров обвиняются по ч. 2 ст. 282.1 УК — в участии в этом сообществе.
Кроме того, Ужахова, Барахоева и Мальсагова также обвиняют по чч. 2 и 3 ст. 239 УК.
По версии следствия, Ужахов, Барахоев и Мальсагов, объединенные политической враждой к президенту республики Юнус-Беку Евкурову, создали экстремистское сообщество, которое распространяло призывы к участию в несогласованных акциях протеста в СМИ и соцсетях, и организовывали такие акции. А митинг 27 марта 2019 года объявили бессрочным до выполнения требования протестующих, тем самым «осуществляя психологическую мотивацию и стимулирование» участников митинга проявить неподчинение и применить насилие в отношении представителей власти, что и привело к столкновениям. При этом всем перечисленным активистам не вменяется в вину применение насилия или угроза применения такового.
Мы считаем неправомерным обвинения ингушских активистов как по ст. 282.1, так и по ст. 318 УК.
По версии следствия, активисты преднамеренно подталкивали участников митинга к применению насилия в отношении представителей власти по мотиву политической вражды, когда, «манипулируя этническими обычаями» и «провокационно взывая к мужскому достоинству и национальному единству», призывали их любыми способами защитить старейшин и женщину (Саутиеву).
У нас нет оснований считать ни что активисты заранее спланировали провокацию насилия, ни вообще что эти призывы (вне зависимости от того, были они запланированы заранее или озвучены спонтанно) имели цель мотивировать собравшихся к насилию.
Следовательно, с одной стороны, невозможно считать объединение активистов экстремистским сообществом, то есть группой лиц, созданной для подготовки преступлений экстремистской направленности. С другой стороны, эти призывы невозможно рассматривать и как действия по организации применения насилия.
Малсага Ужахова (председателя Совета тейпов ингушского народа), Ахмеда Барахоева, Мусу Мальсагова (председателя ингушского отделения Российского Красного креста), Бараха Чемурзиева, Зарифу Саутиеву, Исмаила Нальгиева, Багаудина Хаутиева и Ахмеда Погорова обвиняют по ч. 3 ст. 33 и ч. 2 ст. 318 УК — в организации насилия по мотиву политической вражды в отношении представителей власти в связи с исполнением ими своих обязанностей.
Ужахову, Барахоеву и Мальсагову также предъявлены обвинения по ч. 1 ст. 282.1 УК в создании экстремистского сообщества под названием «Ингушский комитет национального единства» (ИКНЕ), председателем которого стал Мальсагов. Нальгиев, Чемурзиев, Саутиева, Хаутиев и Погоров обвиняются по ч. 2 ст. 282.1 УК — в участии в этом сообществе.
Кроме того, Ужахова, Барахоева и Мальсагова также обвиняют по чч. 2 и 3 ст. 239 УК.
По версии следствия, Ужахов, Барахоев и Мальсагов, объединенные политической враждой к президенту республики Юнус-Беку Евкурову, создали экстремистское сообщество, которое распространяло призывы к участию в несогласованных акциях протеста в СМИ и соцсетях, и организовывали такие акции. А митинг 27 марта 2019 года объявили бессрочным до выполнения требования протестующих, тем самым «осуществляя психологическую мотивацию и стимулирование» участников митинга проявить неподчинение и применить насилие в отношении представителей власти, что и привело к столкновениям. При этом всем перечисленным активистам не вменяется в вину применение насилия или угроза применения такового.
Мы считаем неправомерным обвинения ингушских активистов как по ст. 282.1, так и по ст. 318 УК.
По версии следствия, активисты преднамеренно подталкивали участников митинга к применению насилия в отношении представителей власти по мотиву политической вражды, когда, «манипулируя этническими обычаями» и «провокационно взывая к мужскому достоинству и национальному единству», призывали их любыми способами защитить старейшин и женщину (Саутиеву).
У нас нет оснований считать ни что активисты заранее спланировали провокацию насилия, ни вообще что эти призывы (вне зависимости от того, были они запланированы заранее или озвучены спонтанно) имели цель мотивировать собравшихся к насилию.
Следовательно, с одной стороны, невозможно считать объединение активистов экстремистским сообществом, то есть группой лиц, созданной для подготовки преступлений экстремистской направленности. С другой стороны, эти призывы невозможно рассматривать и как действия по организации применения насилия.
На днях МВД России опубликовало данные о состоянии преступности в 2019 году.
В них обращают на себя внимание несколько обстоятельств:
• Вдвое по сравнению с 2018 годом сократилось число зарегистрированных преступлений экстремистской направленности. Это связано, очевидно, с частичной декриминализацией ч. 1 ст. 282 УК (возбуждение ненависти либо вражды), которая раньше давала наибольшее число «экстремистских» преступлений.
• Аналогичным образом почти 62 % сократилось число преступлений экстремистской направленности, дела по которым были расследованы (-734 преступления). При этом количество таких преступлений, расследованных органами СК, сократилось на 82 % (-768). Очевидно, это также связано с декриминализацией ст. 282 УК. Доля следствия МВД осталась совсем небольшой. Сколько преступлений было расследовано органами госбезопасности, в отчете не сказано, но если из общего числа вычесть показатели по МВД и СК, получается что на долю ФСБ пришлось 237 расследованных преступлений экстремистской направленности против 213 в 2018 году, или 52 % против менее чем 12 %.
• По террористическим преступлениям картина иная. Таковых было расследовано 844, при этом СК расследовал в 2019 году на треть больше, чем годом ранее (+82 дела). На 20 % больше (+80 преступлений) расследовали органы ФСБ, однако удельный вклад ведомства в общее число оконченных расследований вырос несильно (с 42,5 % до 46 %). Доля МВД снижается не первый год, и теперь органы внутренних дел расследуют меньше 15 % преступлений террористического характера.
• Из сведений о регистрации преступлений, совершенных «с использованием информационно-телекоммуникационных технологий», видно, что после декриминализации ст. 282 УК практически не изменились темпы преследований за публичные призывы к экстремизму в интернете (ст. 280 УК). Зато по ст. 205.2 УК (публичное оправдание терроризма) таких преступлений было зарегистрировано 212 - на 25,4 %, или на 43 дела, больше, чем в 2018-м. Более половины из них выявили в ФСБ. Впрочем, они составляют меньше 12 % от общего числа зарегистрированных преступлений террористического характера (1806).
В них обращают на себя внимание несколько обстоятельств:
• Вдвое по сравнению с 2018 годом сократилось число зарегистрированных преступлений экстремистской направленности. Это связано, очевидно, с частичной декриминализацией ч. 1 ст. 282 УК (возбуждение ненависти либо вражды), которая раньше давала наибольшее число «экстремистских» преступлений.
• Аналогичным образом почти 62 % сократилось число преступлений экстремистской направленности, дела по которым были расследованы (-734 преступления). При этом количество таких преступлений, расследованных органами СК, сократилось на 82 % (-768). Очевидно, это также связано с декриминализацией ст. 282 УК. Доля следствия МВД осталась совсем небольшой. Сколько преступлений было расследовано органами госбезопасности, в отчете не сказано, но если из общего числа вычесть показатели по МВД и СК, получается что на долю ФСБ пришлось 237 расследованных преступлений экстремистской направленности против 213 в 2018 году, или 52 % против менее чем 12 %.
• По террористическим преступлениям картина иная. Таковых было расследовано 844, при этом СК расследовал в 2019 году на треть больше, чем годом ранее (+82 дела). На 20 % больше (+80 преступлений) расследовали органы ФСБ, однако удельный вклад ведомства в общее число оконченных расследований вырос несильно (с 42,5 % до 46 %). Доля МВД снижается не первый год, и теперь органы внутренних дел расследуют меньше 15 % преступлений террористического характера.
• Из сведений о регистрации преступлений, совершенных «с использованием информационно-телекоммуникационных технологий», видно, что после декриминализации ст. 282 УК практически не изменились темпы преследований за публичные призывы к экстремизму в интернете (ст. 280 УК). Зато по ст. 205.2 УК (публичное оправдание терроризма) таких преступлений было зарегистрировано 212 - на 25,4 %, или на 43 дела, больше, чем в 2018-м. Более половины из них выявили в ФСБ. Впрочем, они составляют меньше 12 % от общего числа зарегистрированных преступлений террористического характера (1806).