товарищ председатель
Продолжаем новости этой осени: в School of Education запускается премия SEA (School of Education Awards), которой мы хотим отметить классный образовательный опыт и новых людей в образовании.
Вообще, премия – это интересная сущность. Как форма она неразрывно связана с конкуренцией, возможно тщеславием, может быть завистью. В мире несравнимых разностей премия выделяет одних за счет других. И все же в ней есть очень важная ценность, особенно важная в наши темные дни – награда позволяет праздновать, а праздник, пусть тихий и кратковременный, придает сил продолжать делать хорошее образование. А в наши времена это дорогого стоит.
В этом году я председательствую в комиссии (чтобы это ни значило, но звучит солидно), а еще посмотрите какой у нас в этой самой комиссии прекрасный гендерный баланс. В таком, не побоюсь этого слова, вдохновляющем составе мы начнем рассматривать заявки уже через несколько недель.
В SEA можно номинировать себя или тех, кто вам симпатичен – уже завтра откроется первый этап, перечень проектов для зрительского голосования. Подать(ся) при этом можно до 25 сентября.
Все подробности по ссылке 👉🏻 https://educationschool.ru/award-school-of-education
до встречи на море, как мы теперь шутим в школе ❤️🔥
Продолжаем новости этой осени: в School of Education запускается премия SEA (School of Education Awards), которой мы хотим отметить классный образовательный опыт и новых людей в образовании.
Вообще, премия – это интересная сущность. Как форма она неразрывно связана с конкуренцией, возможно тщеславием, может быть завистью. В мире несравнимых разностей премия выделяет одних за счет других. И все же в ней есть очень важная ценность, особенно важная в наши темные дни – награда позволяет праздновать, а праздник, пусть тихий и кратковременный, придает сил продолжать делать хорошее образование. А в наши времена это дорогого стоит.
В этом году я председательствую в комиссии (чтобы это ни значило, но звучит солидно), а еще посмотрите какой у нас в этой самой комиссии прекрасный гендерный баланс. В таком, не побоюсь этого слова, вдохновляющем составе мы начнем рассматривать заявки уже через несколько недель.
В SEA можно номинировать себя или тех, кто вам симпатичен – уже завтра откроется первый этап, перечень проектов для зрительского голосования. Подать(ся) при этом можно до 25 сентября.
Все подробности по ссылке 👉🏻 https://educationschool.ru/award-school-of-education
до встречи на море, как мы теперь шутим в школе ❤️🔥
educationschool.ru
Премия School of Education SEA
Премия в области проектирования образовательного опыта SEA станет первой премией сообщества специалистов сферы образования, развивающих новые подходы гуманистического образования. Миссией School of Education с самого основания школы является развитие чело
нить Ариадны
Иногда погружение в какую-то тему похоже на кроличью нору – проваливаешься в нее и летишь в бездну знаний. Хуже этой дезориентации только то, что даже самый простой поиск по ключевым словам выдает какую-то тонну всего, релевантного, нерелевантного, интересного, поверхностного – пока не начинаешь захлебываться в этом потоке бесконечно производимого интеллектуального продукта.
Избавиться от этого чувства полностью невозможно, не будем себя обманывать. Но зацепиться за путеводную звезду и проложить курс среди этого океана можно – поделюсь тремя своими практиками, которые помогают мне находить выход из лабиринта знаний (почти всегда 😅)
1. Карта референсов. Гениальное изобретение, я считаю – при должном воображении можно представить себя настоящим расследователем, путешествующим по библиографиям и спискам литературы. Я обычно двигаюсь так: нахожу релевантный текст по ключевым словам (он по теме, но содержательно чаще всего бестолковый). Смотрю его референсы и дальше на 3-4 уровне погружения нахожу тот самый бриллиант – seminal paper по теме.
Можно делать через Connected Papers (есть бесплатная версия до 5 сетей) или ResearchRabbit (бесплатно) – в последнем еще классная функция где можно настроить дайджест внутри своей сети источников.
2. Подписки на уведомления о публикациях. Есть неплохое приложение R Discovery, в котором можно настроить дайджест публикаций (по теме, по изданиям, по людям). Дальше отбирать, на мой взгляд, стоит вручную – сначала отбираем журналы, в которых могут быть заинтересовавшие нас статьи, потом подписываемся на newsletter самого журнала. Вишенка на торте – подписка на конкретных людей в ResearchGate. Если у них что-то выйдет, мне придет уведомление на почту. Правда, на просмотр этих подборок может уходить до нескольких часов в неделю, но если вы в активной фазе поиска, это того стоит.
3. Умный поиск в Perplexity.ai. Я его освоила небыстро, но сейчас я кажется не пользуюсь гуглом вообще (разве что почитать рекомендации педиатров на сайтах русскоязычных клиник 😅). Больше всего мне нравится функция follow-up, когда можно углубиться в первую версию выдачи поиска или найти нетривиальные пересечения тем. Ищет лучше, чем любой поисковик, обосновывает найденное лучше, чем gpt.
А вы чем пользуетесь, когда ищете материал? И как оцениваете его валидность и качество?
Иногда погружение в какую-то тему похоже на кроличью нору – проваливаешься в нее и летишь в бездну знаний. Хуже этой дезориентации только то, что даже самый простой поиск по ключевым словам выдает какую-то тонну всего, релевантного, нерелевантного, интересного, поверхностного – пока не начинаешь захлебываться в этом потоке бесконечно производимого интеллектуального продукта.
Избавиться от этого чувства полностью невозможно, не будем себя обманывать. Но зацепиться за путеводную звезду и проложить курс среди этого океана можно – поделюсь тремя своими практиками, которые помогают мне находить выход из лабиринта знаний (почти всегда 😅)
1. Карта референсов. Гениальное изобретение, я считаю – при должном воображении можно представить себя настоящим расследователем, путешествующим по библиографиям и спискам литературы. Я обычно двигаюсь так: нахожу релевантный текст по ключевым словам (он по теме, но содержательно чаще всего бестолковый). Смотрю его референсы и дальше на 3-4 уровне погружения нахожу тот самый бриллиант – seminal paper по теме.
Можно делать через Connected Papers (есть бесплатная версия до 5 сетей) или ResearchRabbit (бесплатно) – в последнем еще классная функция где можно настроить дайджест внутри своей сети источников.
2. Подписки на уведомления о публикациях. Есть неплохое приложение R Discovery, в котором можно настроить дайджест публикаций (по теме, по изданиям, по людям). Дальше отбирать, на мой взгляд, стоит вручную – сначала отбираем журналы, в которых могут быть заинтересовавшие нас статьи, потом подписываемся на newsletter самого журнала. Вишенка на торте – подписка на конкретных людей в ResearchGate. Если у них что-то выйдет, мне придет уведомление на почту. Правда, на просмотр этих подборок может уходить до нескольких часов в неделю, но если вы в активной фазе поиска, это того стоит.
3. Умный поиск в Perplexity.ai. Я его освоила небыстро, но сейчас я кажется не пользуюсь гуглом вообще (разве что почитать рекомендации педиатров на сайтах русскоязычных клиник 😅). Больше всего мне нравится функция follow-up, когда можно углубиться в первую версию выдачи поиска или найти нетривиальные пересечения тем. Ищет лучше, чем любой поисковик, обосновывает найденное лучше, чем gpt.
А вы чем пользуетесь, когда ищете материал? И как оцениваете его валидность и качество?
какие времена, такие и инновации
В августе вышел новый отчет Innovative Pedagogy от Open University (в этом году в коллаборации с инкубатором образовательных инноваций Vanderbilt University). Он меня, честно говоря, воодушевил, потому что последние пару лет было ощущение, что коллеги отдрейфовали куда-то в параллельную вселенную, где самые главные новости – это хип-хоп батлы на уроках истории и подкасты вместо просто лекций. В этом году все (немного) иначе.
Несмотря на то, что трендов представлено как бы 10, на самом деле их 6 (потому что 4 из 10 – разные вариации на тему AI). Последние два (иммерсивное погружение в исторический контекст и взаимодействие с визуализированными научными феноменами) я отдельно упоминать не буду – на мой взгляд они не очень заслуживают внимания. Так что осталось всего четыре:
1. Спекулятивная педагогика (speculative worlds) или пространство обучения как площадка для переосмысления (более справедливого) будущего. Выделение этого тренда (да еще и первым в списке) косвенно подтверждает, что даже технократический мыслящее сообщество признает кризис смыслов и безальтернативность текущего мироустройства, с одной стороны, и необходимость искать новые основания для организации жизни человечества – с другой. Идею же о том, что образование – это идеальное пространство для воображения будущего, мы с коллегами списывали, судя по всему, с одних и тех же источников (пояснение: именно эта идея является теоретической рамкой моей докторской диссертации) 😅
2. Педагогика примирения (Pedagogy of peace). Это большое направление педагогической практики (кстати, широко представленное у нас факультете), которое занимается образовательным процессом в военных/пост-военных контекстах, а также шире – в среде / условиях насилия. В отличии от «образования в чрезвычайных ситуациях» (education in emergencies), педагогика примирения направлена на преодоление истоков конфликта или налаживания отношений разных сторон в пост-конфликтный период. В этом тренде тоже проглядывается некая надежда – войны однажды закончатся (правильнее сказать, тенденция роста мировых конфликтов пойдет на спад), а вот после них всем еще надо будет как-то жить. К слову, переводить peace pedagogy как педагогику мира не очень корректно, как сделали коллеги на которых я еще сошлюсь чуть позже.
3. Педагогика климатического действия (Climate action pedagogy). Фокусируется на внедрении климатически релевантных тем в основное содержание обучения. Честно говоря, когда я это увидела, подумала что авторы отбирали этот тренд примерно так: «кажется, у нас половина выпуска про то, что миру трындец, ну какой трындец без климатического кризиса!». Ну, это значимость последнего никак не умаляет.
4. Наконец, еще четыре тренда про AI. И как с ним учиться в диалоге или использовать как умный учебник, и писать с его использованием, и как выстраивать этические отношения. Подробно про технологический блок хорошо написали коллеги из Skillbox в своем обзоре. Сюда же я бы добавила оценивание в дополненной (VR/AR) среде (это точно новый тренд?)
Если внимательно читать Innovation Report, то на протяжении 14 лет можно заметить, как вплетались социально-политические тенденции по крупицам. Так, например, в отчете 2021 описана педагогика, ориентированная на равенство. В 2022 году упоминается педагогика дискомфорта (о ней мы, кстати, поговорим на модуле про аффективный поворот в Reading Lab). В 2023 отголосок нового материализма слышится в «переплетенных образовательных пространствах» (entangled pedagogies of learning spaces). Но чтобы сразу три пункта ударно заряженные внешней проблематикой – это что-то новенькое.
Такие, видимо, времена.
В августе вышел новый отчет Innovative Pedagogy от Open University (в этом году в коллаборации с инкубатором образовательных инноваций Vanderbilt University). Он меня, честно говоря, воодушевил, потому что последние пару лет было ощущение, что коллеги отдрейфовали куда-то в параллельную вселенную, где самые главные новости – это хип-хоп батлы на уроках истории и подкасты вместо просто лекций. В этом году все (немного) иначе.
Несмотря на то, что трендов представлено как бы 10, на самом деле их 6 (потому что 4 из 10 – разные вариации на тему AI). Последние два (иммерсивное погружение в исторический контекст и взаимодействие с визуализированными научными феноменами) я отдельно упоминать не буду – на мой взгляд они не очень заслуживают внимания. Так что осталось всего четыре:
1. Спекулятивная педагогика (speculative worlds) или пространство обучения как площадка для переосмысления (более справедливого) будущего. Выделение этого тренда (да еще и первым в списке) косвенно подтверждает, что даже технократический мыслящее сообщество признает кризис смыслов и безальтернативность текущего мироустройства, с одной стороны, и необходимость искать новые основания для организации жизни человечества – с другой. Идею же о том, что образование – это идеальное пространство для воображения будущего, мы с коллегами списывали, судя по всему, с одних и тех же источников (пояснение: именно эта идея является теоретической рамкой моей докторской диссертации) 😅
2. Педагогика примирения (Pedagogy of peace). Это большое направление педагогической практики (кстати, широко представленное у нас факультете), которое занимается образовательным процессом в военных/пост-военных контекстах, а также шире – в среде / условиях насилия. В отличии от «образования в чрезвычайных ситуациях» (education in emergencies), педагогика примирения направлена на преодоление истоков конфликта или налаживания отношений разных сторон в пост-конфликтный период. В этом тренде тоже проглядывается некая надежда – войны однажды закончатся (правильнее сказать, тенденция роста мировых конфликтов пойдет на спад), а вот после них всем еще надо будет как-то жить. К слову, переводить peace pedagogy как педагогику мира не очень корректно, как сделали коллеги на которых я еще сошлюсь чуть позже.
3. Педагогика климатического действия (Climate action pedagogy). Фокусируется на внедрении климатически релевантных тем в основное содержание обучения. Честно говоря, когда я это увидела, подумала что авторы отбирали этот тренд примерно так: «кажется, у нас половина выпуска про то, что миру трындец, ну какой трындец без климатического кризиса!». Ну, это значимость последнего никак не умаляет.
4. Наконец, еще четыре тренда про AI. И как с ним учиться в диалоге или использовать как умный учебник, и писать с его использованием, и как выстраивать этические отношения. Подробно про технологический блок хорошо написали коллеги из Skillbox в своем обзоре. Сюда же я бы добавила оценивание в дополненной (VR/AR) среде (это точно новый тренд?)
Если внимательно читать Innovation Report, то на протяжении 14 лет можно заметить, как вплетались социально-политические тенденции по крупицам. Так, например, в отчете 2021 описана педагогика, ориентированная на равенство. В 2022 году упоминается педагогика дискомфорта (о ней мы, кстати, поговорим на модуле про аффективный поворот в Reading Lab). В 2023 отголосок нового материализма слышится в «переплетенных образовательных пространствах» (entangled pedagogies of learning spaces). Но чтобы сразу три пункта ударно заряженные внешней проблематикой – это что-то новенькое.
Такие, видимо, времена.
про наболевшее
У меня недавно закралось подозрение, что когда в 2000х World Economic Forum рассказывал всем про знаниевую экономику (knowledge-based economy), он имел ввиду нечто отличное от того, что получилось в 2024. А именно: легкодоступная инфраструктура (соц. сети, интернет), помноженная на отсутствие валидации распространяемого знания вне формальных институций, привели к расцвету экспертной экономики (expert economy), то есть экономической деятельности, построенной на создании, распространении, обмене и покупке экспертной информации. И да, чисто технически, то что в US и РФ называется инфобизнесом, туда тоже входит.
У меня от этого смешанные чувства. С одной стороны, строить заработок на том, чтобы делиться чем-то важным (и для аудитории, и для самого автора) – это классная практика и я считаю ее более правильным мироустройством, чем использование «человеческого капитала» для извлечения прибыли корпорации (а корпорацией сегодня можно назвать практически любую организацию, от IT гиганта до университета, спасибо неолиберальной идеологии). Да, у этой свободы в форме соло-предпринимательства есть свои изъяны (незащищенность, нестабильность, etc), да и подходит это не всегда и не всем. Конечно, идеально когда у тебя есть семейное наследство или рента от коммерческой недвижимости, ты не обременен тревогой за свое финансовое положение и можешь заниматься благотворительностью (хоть в форме распространения того же знания бесплатно), не прогибаясь под современную экономику. Но это, к сожалению, не наш случай.
С другой стороны, легкодоступность стать актором рынка экспертизы приводит к ожидаемому ухудшению качества этой самой экспертизы. Мне понравилась идея в этом блоге, про продажу знаний основанных на мастерстве как некой более правильной модели экспертности. Но мы же с вами знаем, что любой Петя может открыть завтра свой онлайн-курс и упаковать его так, что экономическая деятельность будет, а сутевая – не очень. Полбеды еще распространять свою «экспертизу» по безобидным темам, вроде какого-нибудь маркетинга или моды, но ведь есть «врачи и прочие целители», которые своей невалидированной экспертизой вполне могут серьезно навредить.
Несмотря на опасность таких специалистов, я тем не менее считаю государственное регулирование затеей неправильной. То есть в теории, конечно, звучит логично – появляется никем не проверяемый (гигантский) сегмент экономики, надо туда вторгнуться и навести порядок. Но даже если убрать за скобки идеологическую составляющую регуляции, я, кажется, с годами стала придерживаться все более и более анархистских взглядов в этом плане и не верю в способность государства (любого), как сущности, создавать хоть что-то полезное.
Однако какой-то процесс верификации качества все же нужен – и получается, на мой взгляд, тут как нельзя более важна образовательная институция и/или персона. То есть подтвердить качество экспертизы человека можно пацанским вопросом «с какого района у кого учился?». Вопрос учителя становится первоочередным, как в до-индустриальную эпоху подмастерья, когда качество производимой вещи напрямую зависело от рук ее делавшего. По-крайней мере сегодня, я выбираю такую стратегию (это и научной статьи касается, и блога в инстаграм про прикорм): слушать многих, прислушиваться к тем, кто учился в уважаемых институциях или сотрудничал с уважаемыми специалистами. Да, это стратегия не без изъянов, бывает что прорывное/качественное/полезное знание рождается у людей без необходимых credentials, как и наоборот, наличие впечатляющих строчек в резюме есть, а толку от этого немного. Но более рабочего подхода я пока не нашла.
А вы как верифицируете для себя качество чужой экспертизы, в эпоху когда экспертом может называться любой?
У меня недавно закралось подозрение, что когда в 2000х World Economic Forum рассказывал всем про знаниевую экономику (knowledge-based economy), он имел ввиду нечто отличное от того, что получилось в 2024. А именно: легкодоступная инфраструктура (соц. сети, интернет), помноженная на отсутствие валидации распространяемого знания вне формальных институций, привели к расцвету экспертной экономики (expert economy), то есть экономической деятельности, построенной на создании, распространении, обмене и покупке экспертной информации. И да, чисто технически, то что в US и РФ называется инфобизнесом, туда тоже входит.
У меня от этого смешанные чувства. С одной стороны, строить заработок на том, чтобы делиться чем-то важным (и для аудитории, и для самого автора) – это классная практика и я считаю ее более правильным мироустройством, чем использование «человеческого капитала» для извлечения прибыли корпорации (а корпорацией сегодня можно назвать практически любую организацию, от IT гиганта до университета, спасибо неолиберальной идеологии). Да, у этой свободы в форме соло-предпринимательства есть свои изъяны (незащищенность, нестабильность, etc), да и подходит это не всегда и не всем. Конечно, идеально когда у тебя есть семейное наследство или рента от коммерческой недвижимости, ты не обременен тревогой за свое финансовое положение и можешь заниматься благотворительностью (хоть в форме распространения того же знания бесплатно), не прогибаясь под современную экономику. Но это, к сожалению, не наш случай.
С другой стороны, легкодоступность стать актором рынка экспертизы приводит к ожидаемому ухудшению качества этой самой экспертизы. Мне понравилась идея в этом блоге, про продажу знаний основанных на мастерстве как некой более правильной модели экспертности. Но мы же с вами знаем, что любой Петя может открыть завтра свой онлайн-курс и упаковать его так, что экономическая деятельность будет, а сутевая – не очень. Полбеды еще распространять свою «экспертизу» по безобидным темам, вроде какого-нибудь маркетинга или моды, но ведь есть «врачи и прочие целители», которые своей невалидированной экспертизой вполне могут серьезно навредить.
Несмотря на опасность таких специалистов, я тем не менее считаю государственное регулирование затеей неправильной. То есть в теории, конечно, звучит логично – появляется никем не проверяемый (гигантский) сегмент экономики, надо туда вторгнуться и навести порядок. Но даже если убрать за скобки идеологическую составляющую регуляции, я, кажется, с годами стала придерживаться все более и более анархистских взглядов в этом плане и не верю в способность государства (любого), как сущности, создавать хоть что-то полезное.
Однако какой-то процесс верификации качества все же нужен – и получается, на мой взгляд, тут как нельзя более важна образовательная институция и/или персона. То есть подтвердить качество экспертизы человека можно пацанским вопросом «
А вы как верифицируете для себя качество чужой экспертизы, в эпоху когда экспертом может называться любой?
Эйхман 2.0
Повсеместная брейнизация, как выразился Александр Асмолов, то есть зацикленность на том, как работает мозг, была обнаружена в неожиданном месте. Как многие вспомнили после начала войны, у Арендт существует замечательная книга – рассуждение о природе зла. В ней она, как современный философ своего времени, последовательно разворачивает размышление о банальности страшных поступков; что происходят они в том числе «просто потому что так заведено» (например, слушаться приказа начальства) и бюрократизация и исчезновение рефлексии, как формы познания, лишь способствует проникновению этого бездушного, но неумышленного ужаса.
Так вот в 2024 году банальность зла объясняется, конечно же, не философским наблюдением, а нейронаукой. На полках магазинов Cambridge University Press красуется местный бестселлер под названием Just Following Orders: Atrocities and the Brain Science of Obedience. Исследовательница в области социальной и когнитивной нейронауки Emilie Caspar исследует возможность ужасов Холокоста или резни в Руанде объясняя, как устроен наш мозг (спойлер: корень зла в том, что мы не всегда ощущаем агентность по отношению ко всем совершаемым нами действиям). Я не вчитывалась, но из краткого обзора мне книга не очень понравилась, зато что впечатлило, так это кардинально другая перспектива видения мира.
Если интеллектуалы 20 века – философы, социологи, etc – исследовали мир, опираясь в первую очередь на гуманитарные дисциплины, то нейронаука, как подраздел естественно-научной биологии, приносит какую-то совсем другую призму. Наверное, сказать, что человек свелся до одного только мозга, будет совсем громко, но по ощущениям знак равенства уже близко. Все, или почти все, можно объяснить химическими реакциями в лобной доле, амигдале или где-нибудь еще.
Воистину, рациональный научно-технический прогресс и простая капитализация знания медленно, но верно, устанавливают свой знак победы над всем остальным.
Повсеместная брейнизация, как выразился Александр Асмолов, то есть зацикленность на том, как работает мозг, была обнаружена в неожиданном месте. Как многие вспомнили после начала войны, у Арендт существует замечательная книга – рассуждение о природе зла. В ней она, как современный философ своего времени, последовательно разворачивает размышление о банальности страшных поступков; что происходят они в том числе «просто потому что так заведено» (например, слушаться приказа начальства) и бюрократизация и исчезновение рефлексии, как формы познания, лишь способствует проникновению этого бездушного, но неумышленного ужаса.
Так вот в 2024 году банальность зла объясняется, конечно же, не философским наблюдением, а нейронаукой. На полках магазинов Cambridge University Press красуется местный бестселлер под названием Just Following Orders: Atrocities and the Brain Science of Obedience. Исследовательница в области социальной и когнитивной нейронауки Emilie Caspar исследует возможность ужасов Холокоста или резни в Руанде объясняя, как устроен наш мозг (спойлер: корень зла в том, что мы не всегда ощущаем агентность по отношению ко всем совершаемым нами действиям). Я не вчитывалась, но из краткого обзора мне книга не очень понравилась, зато что впечатлило, так это кардинально другая перспектива видения мира.
Если интеллектуалы 20 века – философы, социологи, etc – исследовали мир, опираясь в первую очередь на гуманитарные дисциплины, то нейронаука, как подраздел естественно-научной биологии, приносит какую-то совсем другую призму. Наверное, сказать, что человек свелся до одного только мозга, будет совсем громко, но по ощущениям знак равенства уже близко. Все, или почти все, можно объяснить химическими реакциями в лобной доле, амигдале или где-нибудь еще.
Воистину, рациональный научно-технический прогресс и простая капитализация знания медленно, но верно, устанавливают свой знак победы над всем остальным.
Отметили вчера пятилетие School of Education. Вот уж не подумала бы, честно говоря, что идея «давайте нормальный пед сделаем!» в 2018 обретет такую плоть и вырастет в такой замечательный проект. Люблю всю команду невероятно и благодарю всех, кто сотрудничал с нами за эти годы 🫶🏼
И мой отдельный поклон Асе, декану школы, капитану штормового плавания и самому
любимому руководителю. С днем рождения нас 🎉
И мой отдельный поклон Асе, декану школы, капитану штормового плавания и самому
любимому руководителю. С днем рождения нас 🎉
underbelly of production machine
Выпускницы soe и просто замечательные девушки провели исследование о ценности методиста для бизнеса и поделились кратким обзором того, что получилось. В эпоху позднего капитализма звучащие результаты вряд ли вызовут какое-то удивление (больше всего мне понравилась цитата про то, что «разработка — это огромный и сложный труд, который невидим», if you know what I mean), однако начинать разговор о ценности разных ролей и возможных стратегиях повышения этой ценности (в терминах бизнеса) – важное и очень нужное дело. За что авторам большое спасибо.
Читая рекомендации, данные в духе агентного индивида, управляющего своей судьбой, мне стало интересно, существует ли вообще white paper, которые умело бы совмещали разбор структурных ограничений (в случае образования, например, банальное отсутствие денег и максимальное стремление всех стейкхолдеров сэкономить – не только на методистах, но и, например, на преподавателях) и рекомендации о персональных стратегиях, которые позволили бы сделать устоявшиеся правила игры не такими горькими для конкретного человека. Правда, как только начинаешь комплексно смотреть на картинку, сразу прорисовывается социально-идеологический контекст: превращение образование из социальной сферы в бизнес предприятие, фокусировка на достижимом и измеримом результате (который лучше нам запроектируют, конечно же, алгоритмы), нормализация экстра-эксплуатации людей в сфере «благородного» труда (типа образования и культуры), потому что «ну зачем идти туда работать, если вы хотите зарабатывать, это же для души!». В такой мозаике проблем даже не понятно, за что стоит цепляться в первую очередь.
Посмотришь на все это, закроешь ссылку с исследованием и подумаешь – то ли профсоюз создавать, то ли чаю выпить.
———
p.s. для внимательных читателей – на канале (ура) появились платные эмоджи ⭐️, которыми можно отблагодарить меня за понравившийся текст 🥹
Выпускницы soe и просто замечательные девушки провели исследование о ценности методиста для бизнеса и поделились кратким обзором того, что получилось. В эпоху позднего капитализма звучащие результаты вряд ли вызовут какое-то удивление (больше всего мне понравилась цитата про то, что «разработка — это огромный и сложный труд, который невидим», if you know what I mean), однако начинать разговор о ценности разных ролей и возможных стратегиях повышения этой ценности (в терминах бизнеса) – важное и очень нужное дело. За что авторам большое спасибо.
Читая рекомендации, данные в духе агентного индивида, управляющего своей судьбой, мне стало интересно, существует ли вообще white paper, которые умело бы совмещали разбор структурных ограничений (в случае образования, например, банальное отсутствие денег и максимальное стремление всех стейкхолдеров сэкономить – не только на методистах, но и, например, на преподавателях) и рекомендации о персональных стратегиях, которые позволили бы сделать устоявшиеся правила игры не такими горькими для конкретного человека. Правда, как только начинаешь комплексно смотреть на картинку, сразу прорисовывается социально-идеологический контекст: превращение образование из социальной сферы в бизнес предприятие, фокусировка на достижимом и измеримом результате (который лучше нам запроектируют, конечно же, алгоритмы), нормализация экстра-эксплуатации людей в сфере «благородного» труда (типа образования и культуры), потому что «ну зачем идти туда работать, если вы хотите зарабатывать, это же для души!». В такой мозаике проблем даже не понятно, за что стоит цепляться в первую очередь.
Посмотришь на все это, закроешь ссылку с исследованием и подумаешь – то ли профсоюз создавать, то ли чаю выпить.
———
p.s. для внимательных читателей – на канале (ура) появились платные эмоджи ⭐️, которыми можно отблагодарить меня за понравившийся текст 🥹
о природе нашего с вами, образованческого
В начале года я побывала на лекции Димы Зицера «Любовь в условиях турбулентности» и, несмотря на то, что это совсем не мой жанр, мне запала его цитата о воспитании и любви. Любовь к ребенку – соприсутствие, соучастие, внимание, поддержка – это, утверждал Дима, его базовая потребность. Как почва для растения. А воспитание – это социально обусловленное воздействие, попытка вылепить из маленького человека что-то, чем он возможно и не является. Многие мамы в зале праведно возмущались, когда Дима предлагал не воспитывать детей, а просто любить – ведь невозможно в социальном пространстве жить, не впитав социальных правил. Или возможно?
Чем больше я погружаюсь в философию образования, тем больше у меня проблем с самим образованием как явлением. Глубоко вплетенное в ткань социального, образование само по себе есть процесс преобразования, изменения природы человека в нечто приемлемое для общества. В своей статье об эволюционной образовательной психологии, David Geary утверждает: есть первостепенное, естественное обучение, а есть вторичное, детерминированное культурой. Первое нам дается легко и натурально, как малыш учится ходить или говорить. Второе же – кропотливый труд. Поэтому для вторичного обучения нам надо много усилий – не только ученических, но и методических, психологических, научных.
Нам надо улучшить школу, ее среду, учебный план. Изучить мотивацию и понять, как вдохновлять на преобразование своей природы юных учеников, не желающих этого делать изначально. Нам стоит заменить одни методики на другие, более эффективные, чтобы быстрее и лучше образовывать, то есть возделывать нового человека и менять старого для быстро меняющегося внешнего социального и культурного. В конце концов, нам надо самих учеников научить тому, что они есть такое – когниция, аффект, пучок нейронов – чтобы они сами управляли своим познанием, развитием, эмоциями. Чтобы стать идеальными членами общества, продолжающими процесс преобразования несовершенной природы в совершенную, слаженную машину человеческого воображения. Спрашивается, зачем?
Если эта перфекционистская машина из человеческих идей и действий так напреобразовывалась, что скоро мы либо утонем, либо сгорим, либо передеремся за крохотный клочек земли, который останется пригоден для жизни. Может нам тогда вообще не надо это вторичное, обусловленное культурой, которое, да, создает множество интересного и вдохновляющего, но больше, так уж получается, разрушает и ломает?
А если нам не надо образовывать человека, потому что его первичного, естественного, развития достаточно (в мире, которой живет не только капиталистической гонкой), то что же останется? Просто быть? Не улучшать, не искать оптимальный маршрут, не совершенствовать методику, потому что это тоже самое что «более лучше воспитывать». А может не надо воспитывать. Надо просто любить.
Конечно, ответ на этот риторический вопрос (если пытаться на него ответить) гораздо более нюансирован, чем я тут экспрессивно сокрушаюсь(из последнего я опять возвращаюсь к Барбаре Адам и ее Future Matters, мне ужасно импонирует ее идея пересмотра этического фреймворка работы с будущим) . Мы не можем не сосуществовать с прогрессом как доминирующей парадигмой мироустройства, и, в то же самое время, мы уже практически не можем закрывать глаза на тот факт, что просто улучшение методики (дидактики, содержания, etc) может привести к какому-то радикальному изменению. Остается пока лишь выцарапывать пространство для размышления в рутине социально-приемлемого существования. То есть в школу малыша водить, но напоминать, что свет клином на ней не сошелся и вообще, можно и без школы, если очень хочется.
В начале года я побывала на лекции Димы Зицера «Любовь в условиях турбулентности» и, несмотря на то, что это совсем не мой жанр, мне запала его цитата о воспитании и любви. Любовь к ребенку – соприсутствие, соучастие, внимание, поддержка – это, утверждал Дима, его базовая потребность. Как почва для растения. А воспитание – это социально обусловленное воздействие, попытка вылепить из маленького человека что-то, чем он возможно и не является. Многие мамы в зале праведно возмущались, когда Дима предлагал не воспитывать детей, а просто любить – ведь невозможно в социальном пространстве жить, не впитав социальных правил. Или возможно?
Чем больше я погружаюсь в философию образования, тем больше у меня проблем с самим образованием как явлением. Глубоко вплетенное в ткань социального, образование само по себе есть процесс преобразования, изменения природы человека в нечто приемлемое для общества. В своей статье об эволюционной образовательной психологии, David Geary утверждает: есть первостепенное, естественное обучение, а есть вторичное, детерминированное культурой. Первое нам дается легко и натурально, как малыш учится ходить или говорить. Второе же – кропотливый труд. Поэтому для вторичного обучения нам надо много усилий – не только ученических, но и методических, психологических, научных.
Нам надо улучшить школу, ее среду, учебный план. Изучить мотивацию и понять, как вдохновлять на преобразование своей природы юных учеников, не желающих этого делать изначально. Нам стоит заменить одни методики на другие, более эффективные, чтобы быстрее и лучше образовывать, то есть возделывать нового человека и менять старого для быстро меняющегося внешнего социального и культурного. В конце концов, нам надо самих учеников научить тому, что они есть такое – когниция, аффект, пучок нейронов – чтобы они сами управляли своим познанием, развитием, эмоциями. Чтобы стать идеальными членами общества, продолжающими процесс преобразования несовершенной природы в совершенную, слаженную машину человеческого воображения. Спрашивается, зачем?
Если эта перфекционистская машина из человеческих идей и действий так напреобразовывалась, что скоро мы либо утонем, либо сгорим, либо передеремся за крохотный клочек земли, который останется пригоден для жизни. Может нам тогда вообще не надо это вторичное, обусловленное культурой, которое, да, создает множество интересного и вдохновляющего, но больше, так уж получается, разрушает и ломает?
А если нам не надо образовывать человека, потому что его первичного, естественного, развития достаточно (в мире, которой живет не только капиталистической гонкой), то что же останется? Просто быть? Не улучшать, не искать оптимальный маршрут, не совершенствовать методику, потому что это тоже самое что «более лучше воспитывать». А может не надо воспитывать. Надо просто любить.
Конечно, ответ на этот риторический вопрос (если пытаться на него ответить) гораздо более нюансирован, чем я тут экспрессивно сокрушаюсь
#дружеские_рекомендации
На канале нет рекламы – не то чтобы я как-то против рассказывать о чем-то хорошем, просто изначально мне не нравилась такая модель монетизации. Однако чем дальше, тем больше мне присылают запросов и анонсов и частенько это очень классные идеи/каналы/истории или инструменты, о которых я бы и рада написать. Поэтому пусть будет непостоянная рубрика дружеских рекомендаций, где я рассказываю о разном интересном за пределами этого канала.
Курсы октября:
1. В «Конспекте» запускается новый поток курса о том, как писать, собственно, конспекты (и не только). От знакомых я слышала много приятных отзывов о курсе и подумываю про него сама (как-нибудь, когда-нибудь, однажды 🥲). Еще у проекта есть библиотека цифровых инструментов, чтобы справляться с лавиной информационного потокас чуть меньшим уроном. Очень рекомендую всем, кто работает с текстами и смыслами.
2. В LXD hero стартует курс про использование нейросетей в проектировании/создании обучения «Нейрогерой». Мне кажется, этот блок знаний становится новой базовой грамотностью, без овладения которой будет все сложнее и сложнее угнаться за меняющейся реальностью (хотя, конечно, хотелось бы, чтобы этого не приходилось делать, но это другой вопрос). На странице программы можно глянуть бесплатный урок и сориентироваться в предлагаемом инструментарии. Еще по теме мне импонирует рассылка Philippa Hardman – эдакая аналитика про искусственный интеллект в обучении.
3. Мой дорогой друг и soulmate Рената запускает курс по созданию и развитию коммьюнити, где планируется разбираться с тем, как сосуществуют не просто группы людей, а сложные экосистемы. Все, что делает Рената очень люблю и рекомендую, если у вас есть запрос на вдумчивое проектирование и управление своим сообществом. Подробнее про программу классно рассказано в канале (я как неспециалист, честно говоря, впечатлилась, как все непросто).
Интересные каналы:
Команда EduCat рассказывает о том, как учиться и совмещать это с жизнью. Рекомендую глянуть их пост из трех частей про подбор онлайн-курсов – пригодится, как мне кажется, практически для любого life skill.
Если у вас есть интересные каналы или классные программы или мероприятия, вы можете написать мне с запросом. Все публикации на усмотрение автора, так что обещаю рекомендовать только то, что мне действительно понравится 😛
На канале нет рекламы – не то чтобы я как-то против рассказывать о чем-то хорошем, просто изначально мне не нравилась такая модель монетизации. Однако чем дальше, тем больше мне присылают запросов и анонсов и частенько это очень классные идеи/каналы/истории или инструменты, о которых я бы и рада написать. Поэтому пусть будет непостоянная рубрика дружеских рекомендаций, где я рассказываю о разном интересном за пределами этого канала.
Курсы октября:
1. В «Конспекте» запускается новый поток курса о том, как писать, собственно, конспекты (и не только). От знакомых я слышала много приятных отзывов о курсе и подумываю про него сама (как-нибудь, когда-нибудь, однажды 🥲). Еще у проекта есть библиотека цифровых инструментов, чтобы справляться с лавиной информационного потока
2. В LXD hero стартует курс про использование нейросетей в проектировании/создании обучения «Нейрогерой». Мне кажется, этот блок знаний становится новой базовой грамотностью, без овладения которой будет все сложнее и сложнее угнаться за меняющейся реальностью (хотя, конечно, хотелось бы, чтобы этого не приходилось делать, но это другой вопрос). На странице программы можно глянуть бесплатный урок и сориентироваться в предлагаемом инструментарии. Еще по теме мне импонирует рассылка Philippa Hardman – эдакая аналитика про искусственный интеллект в обучении.
3. Мой дорогой друг и soulmate Рената запускает курс по созданию и развитию коммьюнити, где планируется разбираться с тем, как сосуществуют не просто группы людей, а сложные экосистемы. Все, что делает Рената очень люблю и рекомендую, если у вас есть запрос на вдумчивое проектирование и управление своим сообществом. Подробнее про программу классно рассказано в канале (я как неспециалист, честно говоря, впечатлилась, как все непросто).
Интересные каналы:
Команда EduCat рассказывает о том, как учиться и совмещать это с жизнью. Рекомендую глянуть их пост из трех частей про подбор онлайн-курсов – пригодится, как мне кажется, практически для любого life skill.
Если у вас есть интересные каналы или классные программы или мероприятия, вы можете написать мне с запросом. Все публикации на усмотрение автора, так что обещаю рекомендовать только то, что мне действительно понравится 😛
welcome
В Кембридже официально начался учебный год. Он всегда стартует по вторникам. По легенде, рассказанной однажды на экскурсии в моем колледже, это было сделано для того, чтобы в Средние века студенты успевали посетить воскресную службу и потратить понедельник на дорогу или приготовления. Поэтому по сей день первые занятия стартуют именно в этот день.
У готовящегося к новому забегу города меняется атмосфера. Праздные летние туристы сменяются молодыми, чаще всего потерянными, студентами. Они суетливо готовятся к учебе: велосипеды, обвешанные бытовыми принадлежностями (подушки, одеяла, кастрюли), стремительно рассекают по городу, удерживая баланс на честном слове. Штампуются и выдаются пропуска (для тех, кто не первый год, начинается внегласное соревнование «заполучи самую роскошную ленточку для бейджика»). На каждом углу freshers — мероприятия для новичков, от ярмарки societies (объединений по интересам) до индакшна в библиотеке. Листва становится желто-красной и готовится вот-вот опадать. Подтягиваются из долгих академических отпусков профессора. Город снова дышит забытым за лето воздухом воодушевления, нервоза, предвкушения и очарования. Кембридж прекрасен осенью — это его лучшее время года.
Я чувствую начало академического года по стремительному заполняющемуся почтовому ящику. О чем бы ни было написано в имейле, там обязательно будет слово welcome, словно бы с каждым следующим письмом распахивается новая, всегда поверхностно любезная дверь. После второго десятка я перестаю следить, где мне еще были бы рады: на четвертый год жизни тут я умудряюсь перегреться за первые 20 минут терма (10-недельного академического отрезка).
Мой учебный год начинается с онлайн-встречи teaching team на курсе, где я супервизирую студентов. Обновленный учебный план, свежие темы, поменявшийся список литературы, новый (наконец-то) финальный ассессмент. На секунду я теряю нить повествования и смотрю в экран полным недоумения взглядом: за это лето я успела забыть, насколько все-таки сложная тут интеллектуальная среда и как часто она дается мне с огромным трудом. Разговор про постмодернизм выдергивает меня из этого оцепенения. Мой мгновенный декрет закончился вместе с жаркими летними выходными, долгим световым днем и толпами зевак на центральных улицах города. Вместе с осенней прохладой вернулась и тревога — неотъемлемый спутник любого студента.
Каждый следующий день интенсивность будет нарастать, пока не дойдет до своего апогея в конце ноября. Со второй недели зимы учебный терм закончится; это значит, что интенсивные занятия, встречи и супервизии сменятся размеренным и сфокусированным чтением. Пауза растянется аж до середины января, чтобы потом снова устроить марафон. Идеальный ритм циклотимика.
Этот учебный год для меня похож на все предыдущие и все же, разумеется, кардинально другой. Посмотрим, какие новые повороты (академической) судьбы он мне принесет.
В Кембридже официально начался учебный год. Он всегда стартует по вторникам. По легенде, рассказанной однажды на экскурсии в моем колледже, это было сделано для того, чтобы в Средние века студенты успевали посетить воскресную службу и потратить понедельник на дорогу или приготовления. Поэтому по сей день первые занятия стартуют именно в этот день.
У готовящегося к новому забегу города меняется атмосфера. Праздные летние туристы сменяются молодыми, чаще всего потерянными, студентами. Они суетливо готовятся к учебе: велосипеды, обвешанные бытовыми принадлежностями (подушки, одеяла, кастрюли), стремительно рассекают по городу, удерживая баланс на честном слове. Штампуются и выдаются пропуска (для тех, кто не первый год, начинается внегласное соревнование «заполучи самую роскошную ленточку для бейджика»). На каждом углу freshers — мероприятия для новичков, от ярмарки societies (объединений по интересам) до индакшна в библиотеке. Листва становится желто-красной и готовится вот-вот опадать. Подтягиваются из долгих академических отпусков профессора. Город снова дышит забытым за лето воздухом воодушевления, нервоза, предвкушения и очарования. Кембридж прекрасен осенью — это его лучшее время года.
Я чувствую начало академического года по стремительному заполняющемуся почтовому ящику. О чем бы ни было написано в имейле, там обязательно будет слово welcome, словно бы с каждым следующим письмом распахивается новая, всегда поверхностно любезная дверь. После второго десятка я перестаю следить, где мне еще были бы рады: на четвертый год жизни тут я умудряюсь перегреться за первые 20 минут терма (10-недельного академического отрезка).
Мой учебный год начинается с онлайн-встречи teaching team на курсе, где я супервизирую студентов. Обновленный учебный план, свежие темы, поменявшийся список литературы, новый (наконец-то) финальный ассессмент. На секунду я теряю нить повествования и смотрю в экран полным недоумения взглядом: за это лето я успела забыть, насколько все-таки сложная тут интеллектуальная среда и как часто она дается мне с огромным трудом. Разговор про постмодернизм выдергивает меня из этого оцепенения. Мой мгновенный декрет закончился вместе с жаркими летними выходными, долгим световым днем и толпами зевак на центральных улицах города. Вместе с осенней прохладой вернулась и тревога — неотъемлемый спутник любого студента.
Каждый следующий день интенсивность будет нарастать, пока не дойдет до своего апогея в конце ноября. Со второй недели зимы учебный терм закончится; это значит, что интенсивные занятия, встречи и супервизии сменятся размеренным и сфокусированным чтением. Пауза растянется аж до середины января, чтобы потом снова устроить марафон. Идеальный ритм циклотимика.
Этот учебный год для меня похож на все предыдущие и все же, разумеется, кардинально другой. Посмотрим, какие новые повороты (академической) судьбы он мне принесет.
future predictions, future contradictions
Недавно я участвовала в диалоге «планирование идей на следующий (то есть 25/26) учебный год», в связи с чем вспомнилось видео-предсказание Института будущего (Institute for the Future) про то, как в 2026 году обучение станет заработком. Каждый участник экосистемы будет учиться новому для кого-то, тем самым зарабатывая виртуальную валюту (обеспечивающую жизнь учащегося), а все операции будут регистрироваться, разумеется, через блокчейн. Наглядно IFTF объяснил это в ролике, который был презентован на SXSW в Техасе в 2016 году. До встречи в 2026, говорилось в финальном кадре.
Правда, идея презентации ролика была не показать альтернативное будущее, а порассуждать о наших реакциях на него в игровой форме. Что вы думаете, смотря на такой 2026 – это вызывает у вас смятение, интерес, воодушевление, тревогу? (Понятно, что на исходе 2024 это не вызывает уже ничего, кроме грустной улыбки, а иногда даже и без улыбки). Идея была раскрыть инструментарий прогнозирования через исследование эмоциональных реакций, а не только с помощью рационального предсказания и планирования. Чем дело кончилось на SXSW не знаю, но кажется где-то в тот момент я подобрала идею рассуждать о скрытой идеологии/онтологии образования через то, как оно себя представляет в будущем (писала про это тут).
Одна из реакций на видео от участников той конференции звучала так: «Why would I want to monetize learning I do to feed my soul?». А у вас какие эмоции вызывает видео, если предположить, что прогноз не на 2026, а пусть будет хотя бы на 30-е?
Недавно я участвовала в диалоге «планирование идей на следующий (то есть 25/26) учебный год», в связи с чем вспомнилось видео-предсказание Института будущего (Institute for the Future) про то, как в 2026 году обучение станет заработком. Каждый участник экосистемы будет учиться новому для кого-то, тем самым зарабатывая виртуальную валюту (обеспечивающую жизнь учащегося), а все операции будут регистрироваться, разумеется, через блокчейн. Наглядно IFTF объяснил это в ролике, который был презентован на SXSW в Техасе в 2016 году. До встречи в 2026, говорилось в финальном кадре.
Правда, идея презентации ролика была не показать альтернативное будущее, а порассуждать о наших реакциях на него в игровой форме. Что вы думаете, смотря на такой 2026 – это вызывает у вас смятение, интерес, воодушевление, тревогу? (Понятно, что на исходе 2024 это не вызывает уже ничего, кроме грустной улыбки, а иногда даже и без улыбки). Идея была раскрыть инструментарий прогнозирования через исследование эмоциональных реакций, а не только с помощью рационального предсказания и планирования. Чем дело кончилось на SXSW не знаю, но кажется где-то в тот момент я подобрала идею рассуждать о скрытой идеологии/онтологии образования через то, как оно себя представляет в будущем (писала про это тут).
Одна из реакций на видео от участников той конференции звучала так: «Why would I want to monetize learning I do to feed my soul?». А у вас какие эмоции вызывает видео, если предположить, что прогноз не на 2026, а пусть будет хотя бы на 30-е?
YouTube
Learning is Earning 2026
Play the game, make the future.
Subscribe to IFTF's News from the Future for the latest research and events: https://www.iftf.org/newsletters/
Subscribe to IFTF's News from the Future for the latest research and events: https://www.iftf.org/newsletters/
at risk
Удивительно, иногда, как история воспроизводится одними и теми же нарративами в самых разных контекстах. Такие параллели меня всегда поражали – поделюсь с вами одной из них.
Если когда-то судьба заведет вас исследовать про scholars in exile, то есть уволенных (и иногда еще и преследуемых) по политических мотивам ученых, ищущих себя за пределами родной академической среды, то практически сразу вы наткнетесь на большой пласт публикаций о турецкой эмиграции. Турция в принципе может «похвастаться» бодрой динамикой оттока, но после Academic for Peace в поддержку мирного разрешения курдского конфликта в 2012 и неудавшегося переворота в 2016, укрепляющаяся вертикаль власти разгромно ударила по оппозиции и всем сочувствующим, в том числе прогрессивно настроенным академикам. Последние спешно покинули родину и за прошедшие годы сформировали множество интересных нарративов о том, что такое быть изгнанным интеллектуалом из «второстепенной страны», некогда бывшей могущественной империей.
Одно из таких размышлений касается программ помощи ученым в опасности (SAR, CARA, PAUSE), и одному конкретному феномену – New University in Exile Consortium. Основанный на базе The New School NY, NEIUC продолжает благородное дело своей институции. Сама The New School когда-то была спасительной гаванью для немецких интеллектуалов, бежавших из нацисткой Германии (умолчим, что это был эдакий удачный talent management ход). NEIUC сегодня презентует вроде бы ту же возможность, пока не заглядываешь чуть глубже.
В одной публикации о последствиях исхода, авторы рассказывают: в отличии от оригинальной версии спасения ученых в 1934 году, NEIUC существует в неолиберальном вузе (или, вернее, нескольких). Профессорская позиция больше не позволяет вести престижный интеллектуальный образ жизни, все большее количество ставок становятся частичными, условия – прекарными, а перспективы туманными. Кандидатов из числа свежих PhD выпускников существенно больше, чем вакансий, что в итоге приводит к гипер-конкуренции. Во всем этом процессе маргинализации академической жизни, новоприбывшие scholars at risk (бывшие в своих университетах людьми довольно важными) оказываются не в «уютной западной академии», а в ситуации соревнования с юными американскими постдоками. Разумеется, это фрустрирует и выбивает из колеи.
Борясь с потерей символического статуса и желая эмигрировать хоть частично на своих условиях, в 2017 году турецкие академики создали Off University – a self-organization of politically persecuted scholars, we seeks new strategies to uphold academic life and knowledge threatened by anti-democratic and authoritarian regimes. Создание альтернативного академического пространства становится практикой сохранения не только накопленного багажа, но и ментального состояния.
Если вам это что-то напоминает, то вам это не кажется. На сайте Свободного университета близкое по смыслу описание, в Smolny Beyond Borders – такое же название, как и подзаголовок Off University. При этом я даже не уверена, что они друг о друге знают, потому что у каждой новой группы политических эмигрантов-академиков такая стратегия коупинга рождается, кажется, естественным образом. Совпадение поразило меня вот где. В этой самой публикации авторы статьи пишут: «However, despite the support of the NUIEC, only those who already had, or are currently enrolled in, PhDs from prestigious American universities, have had a chance to compete for full-time academic positions in exile.» С небольшими модификациями – и это прямая цитата из одного из моих интервью, где собеседник дает этому феномену еще и оценку: «чтобы получить позицию, нужны западные степени, и что, мы пойдем их получать после десятка-двух лет профессуры в России?». Если раньше у меня и были пересечения, то настолько прямого совпадения (разные национальности, разные года, разные контексты) – еще ни разу. Тем этот кейс удивителен.
Хотя, возможно, это лишь еще одна иллюстрация о вечном: все мы хотим найти пространство, где нас уважают, ценят и окружают единомышленники.
Удивительно, иногда, как история воспроизводится одними и теми же нарративами в самых разных контекстах. Такие параллели меня всегда поражали – поделюсь с вами одной из них.
Если когда-то судьба заведет вас исследовать про scholars in exile, то есть уволенных (и иногда еще и преследуемых) по политических мотивам ученых, ищущих себя за пределами родной академической среды, то практически сразу вы наткнетесь на большой пласт публикаций о турецкой эмиграции. Турция в принципе может «похвастаться» бодрой динамикой оттока, но после Academic for Peace в поддержку мирного разрешения курдского конфликта в 2012 и неудавшегося переворота в 2016, укрепляющаяся вертикаль власти разгромно ударила по оппозиции и всем сочувствующим, в том числе прогрессивно настроенным академикам. Последние спешно покинули родину и за прошедшие годы сформировали множество интересных нарративов о том, что такое быть изгнанным интеллектуалом из «второстепенной страны», некогда бывшей могущественной империей.
Одно из таких размышлений касается программ помощи ученым в опасности (SAR, CARA, PAUSE), и одному конкретному феномену – New University in Exile Consortium. Основанный на базе The New School NY, NEIUC продолжает благородное дело своей институции. Сама The New School когда-то была спасительной гаванью для немецких интеллектуалов, бежавших из нацисткой Германии (умолчим, что это был эдакий удачный talent management ход). NEIUC сегодня презентует вроде бы ту же возможность, пока не заглядываешь чуть глубже.
В одной публикации о последствиях исхода, авторы рассказывают: в отличии от оригинальной версии спасения ученых в 1934 году, NEIUC существует в неолиберальном вузе (или, вернее, нескольких). Профессорская позиция больше не позволяет вести престижный интеллектуальный образ жизни, все большее количество ставок становятся частичными, условия – прекарными, а перспективы туманными. Кандидатов из числа свежих PhD выпускников существенно больше, чем вакансий, что в итоге приводит к гипер-конкуренции. Во всем этом процессе маргинализации академической жизни, новоприбывшие scholars at risk (бывшие в своих университетах людьми довольно важными) оказываются не в «уютной западной академии», а в ситуации соревнования с юными американскими постдоками. Разумеется, это фрустрирует и выбивает из колеи.
Борясь с потерей символического статуса и желая эмигрировать хоть частично на своих условиях, в 2017 году турецкие академики создали Off University – a self-organization of politically persecuted scholars, we seeks new strategies to uphold academic life and knowledge threatened by anti-democratic and authoritarian regimes. Создание альтернативного академического пространства становится практикой сохранения не только накопленного багажа, но и ментального состояния.
Если вам это что-то напоминает, то вам это не кажется. На сайте Свободного университета близкое по смыслу описание, в Smolny Beyond Borders – такое же название, как и подзаголовок Off University. При этом я даже не уверена, что они друг о друге знают, потому что у каждой новой группы политических эмигрантов-академиков такая стратегия коупинга рождается, кажется, естественным образом. Совпадение поразило меня вот где. В этой самой публикации авторы статьи пишут: «However, despite the support of the NUIEC, only those who already had, or are currently enrolled in, PhDs from prestigious American universities, have had a chance to compete for full-time academic positions in exile.» С небольшими модификациями – и это прямая цитата из одного из моих интервью, где собеседник дает этому феномену еще и оценку: «чтобы получить позицию, нужны западные степени, и что, мы пойдем их получать после десятка-двух лет профессуры в России?». Если раньше у меня и были пересечения, то настолько прямого совпадения (разные национальности, разные года, разные контексты) – еще ни разу. Тем этот кейс удивителен.
Хотя, возможно, это лишь еще одна иллюстрация о вечном: все мы хотим найти пространство, где нас уважают, ценят и окружают единомышленники.
образование для будущего
На этой неделе я сдала на ревью (держим пальчики) статью о том, как в образовательных онлайн-проектах, созданных за рубежом после начала войны, происходит взаимодействие с будущим (личным, коллективным и национальным, то есть в том числе с воображаемой «прекрасной России будущего»). Само исследование (которое является кусочком моего пхд) исходит из предпосылки, что образование – это (а) деятельность про будущее (мы всегда проектируем что-то, что закончится там, за горизонтом видимого) и (б) практика, создающая будущее здесь и сейчас, так как закладывает нормы / паттерны / установки и восприятия своим студентам (которые потом с этими установками будут формировать реальность вокруг себя). Поделюсь краткими заметками и выводами тут, максимально опустив теоретическую часть.
1. Одна из основных целей такого образования эксплицитно звучит как «быть во всеоружии, вдруг однажды понадобится». Имеются, ввиду, конечно же гражданские компетенции, политическая грамотность, историческая осознанность и прочие civic virtue, обладая которыми, во-первых, можно будет быть хорошими гражданами для своей страны, а, во-вторых, такие добродетели должны сработать как оберег от повторения катастрофы. Такое целеполагание отражает сразу два этических фреймворка отношения к будущему через образование: колонизаторский (мы знаем как должно выглядеть будущее и активно к нему готовимся и/или готовим новое поколение, которому это будущее создавать) и образование как талисман (обладая XY компетенциями, мы/новое поколение защищаемся от повторения трагедии).
2. Вместе с утопическим мышлением, идущим рука об руку с предыдущим пунктом, есть и настоящее, довольно сильно наполненное горем и фрустрацией. У тех, кто уехал, это дезориентация в эмиграции. У тех, кто остался – это чувство изоляции. Некоторые программы начинают откликаться на эти состояния и сосредотачиваются на этике заботы: формируют горизонтальные обсуждения, вплетают личные истории студентов, создают достаточное пространство для рефлексии и так далее. Это неосознанно обретает вид префигуративной педагогики – здесь и сейчас создать такое образовательное пространство, которое мы бы хотели видеть в идеальном будущем (инклюзивное, уважительное, горизонтальное). У таких форм обучения мощный потенциал совместного создания разных вариантов будущего (futures, а не the future, свойственное колонизаторской позиции «я/мы знаем как правильно»), но он практически не реализуется, так как преподаватели не формулируют это как цель, а скорее интуитивно откликаются на запросы студентов.
3. Неосознанное (непродуманное) отношение к будущему создает две интересные реакции. Первая – это эскапизм студентов. Keri Facer объясняет это тем, что когда ты не включен в разнообразное воображение будущего (а тебе вместо этого предлагают готовую картинку, даже если она вроде тебе симпатична), то желание снять с себя ответственность – довольно естественная реакция («пусть осознанными гражданами будут другие, а я просто для себя учусь»). Тогда как совместное воображение, наоборот, имеет потенциал активизировать на действие. Второе – это тянущийся хвост исключений (exclusions), свойственных такому образованию и до войны. Например, выбор часовых поясов преподавания чаще всего ориентируется на московскую таймзону, оттесняя все дальше Урала. Но так как нет намеренного конструирования будущего, то нет и осознанной рефлексии как включить маргинализованные голоса и вообще, преодолевать разные несправедливости, в том числе за счет педагогики.
Оставляя за скобками исследовательскую часть, у меня остается ощущение несогласованности, причем не намеренной, а случайной, хаотичной, от недостаточности фокуса. Может быть, это вообще какая-то нормализованная практика преподавания в высшей школе: просто ехать по накатанной колее, не думая о методе. Конечно, далеко не всегда, но часто; и в такие острые моменты, когда педагогическая практика может стать спасительным кругом (но не становится) это видно особенно четко.
На этой неделе я сдала на ревью (держим пальчики) статью о том, как в образовательных онлайн-проектах, созданных за рубежом после начала войны, происходит взаимодействие с будущим (личным, коллективным и национальным, то есть в том числе с воображаемой «прекрасной России будущего»). Само исследование (которое является кусочком моего пхд) исходит из предпосылки, что образование – это (а) деятельность про будущее (мы всегда проектируем что-то, что закончится там, за горизонтом видимого) и (б) практика, создающая будущее здесь и сейчас, так как закладывает нормы / паттерны / установки и восприятия своим студентам (которые потом с этими установками будут формировать реальность вокруг себя). Поделюсь краткими заметками и выводами тут, максимально опустив теоретическую часть.
1. Одна из основных целей такого образования эксплицитно звучит как «быть во всеоружии, вдруг однажды понадобится». Имеются, ввиду, конечно же гражданские компетенции, политическая грамотность, историческая осознанность и прочие civic virtue, обладая которыми, во-первых, можно будет быть хорошими гражданами для своей страны, а, во-вторых, такие добродетели должны сработать как оберег от повторения катастрофы. Такое целеполагание отражает сразу два этических фреймворка отношения к будущему через образование: колонизаторский (мы знаем как должно выглядеть будущее и активно к нему готовимся и/или готовим новое поколение, которому это будущее создавать) и образование как талисман (обладая XY компетенциями, мы/новое поколение защищаемся от повторения трагедии).
2. Вместе с утопическим мышлением, идущим рука об руку с предыдущим пунктом, есть и настоящее, довольно сильно наполненное горем и фрустрацией. У тех, кто уехал, это дезориентация в эмиграции. У тех, кто остался – это чувство изоляции. Некоторые программы начинают откликаться на эти состояния и сосредотачиваются на этике заботы: формируют горизонтальные обсуждения, вплетают личные истории студентов, создают достаточное пространство для рефлексии и так далее. Это неосознанно обретает вид префигуративной педагогики – здесь и сейчас создать такое образовательное пространство, которое мы бы хотели видеть в идеальном будущем (инклюзивное, уважительное, горизонтальное). У таких форм обучения мощный потенциал совместного создания разных вариантов будущего (futures, а не the future, свойственное колонизаторской позиции «я/мы знаем как правильно»), но он практически не реализуется, так как преподаватели не формулируют это как цель, а скорее интуитивно откликаются на запросы студентов.
3. Неосознанное (непродуманное) отношение к будущему создает две интересные реакции. Первая – это эскапизм студентов. Keri Facer объясняет это тем, что когда ты не включен в разнообразное воображение будущего (а тебе вместо этого предлагают готовую картинку, даже если она вроде тебе симпатична), то желание снять с себя ответственность – довольно естественная реакция («пусть осознанными гражданами будут другие, а я просто для себя учусь»). Тогда как совместное воображение, наоборот, имеет потенциал активизировать на действие. Второе – это тянущийся хвост исключений (exclusions), свойственных такому образованию и до войны. Например, выбор часовых поясов преподавания чаще всего ориентируется на московскую таймзону, оттесняя все дальше Урала. Но так как нет намеренного конструирования будущего, то нет и осознанной рефлексии как включить маргинализованные голоса и вообще, преодолевать разные несправедливости, в том числе за счет педагогики.
Оставляя за скобками исследовательскую часть, у меня остается ощущение несогласованности, причем не намеренной, а случайной, хаотичной, от недостаточности фокуса. Может быть, это вообще какая-то нормализованная практика преподавания в высшей школе: просто ехать по накатанной колее, не думая о методе. Конечно, далеко не всегда, но часто; и в такие острые моменты, когда педагогическая практика может стать спасительным кругом (но не становится) это видно особенно четко.
Приятная часть future studies, которая составляет львиную долю моего теоретического фреймворка, это исследование времени как такового. Например, у коренного народа на западе Боливии, аймара, есть удивительное восприятие темпоральности, нашедшее отражение в языке. Прошлое для них впереди – потому что оно видимо и известно, а будущее – позади, потому что оно скрыто и таинственно. Такое расположение меняет позицию по отношению ко времени: нет идеи, что впереди «светлое будущее», что там вообще по определению должно быть лучше, нет идеи, что за плечами – накопленный багаж, груз, неизведанные тропы к корням. Время перестает быть простым и линейным.
К слову, в своем переживании эмиграции концепция времени аймара мне кажется гораздо ближе и понятнее. Модерновая идея будущего-прогресса явно не в отчуждении от родины создавалась 😄
Illustrations by Beradadisini
К слову, в своем переживании эмиграции концепция времени аймара мне кажется гораздо ближе и понятнее. Модерновая идея будущего-прогресса явно не в отчуждении от родины создавалась 😄
Illustrations by Beradadisini
wtf wft
Меня уже несколько раз (целых два) спрашивали, как там оно все совмещается в статусе молодой мамы, поэтому расскажу немного о том, как поменялась (и продолжает переизобретаться) моя учебно-рабочая рутина с младенцем на руках.
Во-первых, стоит оговориться, что главная поддержка моей самореализации – это муж, у которого гибко регулируемый график в преимущественно удаленном формате (и большое сердце, поддерживающее меня во всем ). Пришлось бы ему ходить куда-то на работу 5-2, не было бы этого поста (и этого канала, и моей докторантуры, и reading lab, и консалтинга с классными проектами, господи, как здорово, что у моего партнера, как и у меня, гибкая рабочая нагрузка ). Так что отдаем дань имеющимся привилегиям, говорим им спасибо и переходим к рутине.
С появлением малыша моя работа разделилась на три режима: фоновая, мелкая и сосредоточенная. Фоновая – это преимущественно чтение, иногда редактура или написание заметок, просмотр каких-то материалов, в общем все, что можно делать тихо и с одним телефоном в руках (или книгой), пока товарищ спит на ручках (а спит он преимущественно только там). Фоновая практически всегда происходит в сон и занимает в среднем 2-5 часов в день (стоит отметить, что не каждый сон малыша я готова с легкостью впрыгнуть в очередную отложенную статью и иногда просто сижу и смотрю полчаса в пустоту).
В бодрствование наступает режим мелкой работы – это все, что можно сделать за 3-7 минут одной короткой итерацией. Ответить на письмо, подписать договор, позвонить или что-то оформить, прокомментировать голосовым или согласовать что-то – идеальные задачи, выполнимые, пока малыш увлечен игрушкой.
Третий режим сосредоточенной работы происходит под лозунгом «время папы с сыном», то есть когда с малышом тусуюсь не я. Это 1-3 часа (почти каждый день, включая выходные), практически без отвлекающих факторов, когда можно с головой занырнуть в процесс (и поработать за ноутбуком двумя руками). Обычно в это время я пишу (переоформляю заметки в текст, расшифровываю идеи в приемлемый абзац, формулирую связанные между собой куски из разных итераций), либо провожу звонки, которые требуют включенного состояния (воркшопы, занятия, консультации). Второй спонсор моей относительной продуктивности – это моя выдающаяся нормотипичность. Я практически не прокрастинирую, быстро сосредотачиваюсь на задаче, не теряю фокус и способна выжать максимум из возможности заняться только работой. Правда, только когда более-менее сносно посплю, что, к сожалению, бывает нечасто.
Иногда я натыкаюсь на видео «WFT mom’s day» (working full time), где женщины укладывают младенцев в свою кроватку на двухчасовой беспрерывный сон ровно в то время, когда у них созвон, а когда он просыпается, его сажают в манеж поиграть (это красиво называется independent play) и продолжают работать, не отвлекаясь. Возможно, это видео из параллельных вселенных идеальных детей, я там не была, такого не видела, не знаю.
Несмотря на нагрузку и прерывистую работу (что я никогда не любила), я бы ни за что не променяла возможность целыми днями быть с малышом. Даже несмотря на то, что качество мой работы сильно упало, особенно качество текста – но, в конце концов, было бы странно совсем обойтись без налога на материнство. Может быть, дела станут чуть легче с эпизодичным появлением няни, хотя сам проект по ее поиску – уже целое дело. Время покажет.
Меня уже несколько раз (целых два) спрашивали, как там оно все совмещается в статусе молодой мамы, поэтому расскажу немного о том, как поменялась (и продолжает переизобретаться) моя учебно-рабочая рутина с младенцем на руках.
Во-первых, стоит оговориться, что главная поддержка моей самореализации – это муж, у которого гибко регулируемый график в преимущественно удаленном формате (
С появлением малыша моя работа разделилась на три режима: фоновая, мелкая и сосредоточенная. Фоновая – это преимущественно чтение, иногда редактура или написание заметок, просмотр каких-то материалов, в общем все, что можно делать тихо и с одним телефоном в руках (или книгой), пока товарищ спит на ручках (а спит он преимущественно только там). Фоновая практически всегда происходит в сон и занимает в среднем 2-5 часов в день (стоит отметить, что не каждый сон малыша я готова с легкостью впрыгнуть в очередную отложенную статью и иногда просто сижу и смотрю полчаса в пустоту).
В бодрствование наступает режим мелкой работы – это все, что можно сделать за 3-7 минут одной короткой итерацией. Ответить на письмо, подписать договор, позвонить или что-то оформить, прокомментировать голосовым или согласовать что-то – идеальные задачи, выполнимые, пока малыш увлечен игрушкой.
Третий режим сосредоточенной работы происходит под лозунгом «время папы с сыном», то есть когда с малышом тусуюсь не я. Это 1-3 часа (почти каждый день, включая выходные), практически без отвлекающих факторов, когда можно с головой занырнуть в процесс (и поработать за ноутбуком двумя руками). Обычно в это время я пишу (переоформляю заметки в текст, расшифровываю идеи в приемлемый абзац, формулирую связанные между собой куски из разных итераций), либо провожу звонки, которые требуют включенного состояния (воркшопы, занятия, консультации). Второй спонсор моей относительной продуктивности – это моя выдающаяся нормотипичность. Я практически не прокрастинирую, быстро сосредотачиваюсь на задаче, не теряю фокус и способна выжать максимум из возможности заняться только работой. Правда, только когда более-менее сносно посплю, что, к сожалению, бывает нечасто.
Иногда я натыкаюсь на видео «WFT mom’s day» (working full time), где женщины укладывают младенцев в свою кроватку на двухчасовой беспрерывный сон ровно в то время, когда у них созвон, а когда он просыпается, его сажают в манеж поиграть (это красиво называется independent play) и продолжают работать, не отвлекаясь. Возможно, это видео из параллельных вселенных идеальных детей, я там не была, такого не видела, не знаю.
Несмотря на нагрузку и прерывистую работу (что я никогда не любила), я бы ни за что не променяла возможность целыми днями быть с малышом. Даже несмотря на то, что качество мой работы сильно упало, особенно качество текста – но, в конце концов, было бы странно совсем обойтись без налога на материнство. Может быть, дела станут чуть легче с эпизодичным появлением няни, хотя сам проект по ее поиску – уже целое дело. Время покажет.
#дружеские_рекомендации
Эту неделю начинаем с классных программ и не менее классных каналов, которыми я спешу поделиться 😻
Чему поучиться:
1. В проекте День Учителя стартуют ноябрьские курсы: более прикладной о том, как делать исследовательский проект в школе и более теоретический – о том как эта самая школа взаимодействует с обществом (формирует его? сформирована им?). Мне нравится, что в обоих программах взгляд методически-педагогический, то есть с позиции образования, а не социологии или политологии – мне кажется, это более правильная (более применимая для учителей) точка входа. Старт 6 и 11 ноября соответственно.
2. В моей дорогой School of Education продолжается набор на основные профессии: еще есть возможность пройти переквалификацию на продакта в образовании (если вы про управление и деньги) и программу по современной педагогике (если вы про детей и обучение). Последнюю в этом году курируют два моих выдающихся коллеги – Петя Мазаев и Кирилл Медведев. Не перестаю радоваться, что такие программы продолжают развиваться и приносить множество новых инсайтов своим ученикам.
Что почитать:
Начну рекомендацию с полюбившегося мне канала про исследовательские инструменты «какая-то библиотека». Обязательно посмотрите подборку полезных материалов, а еще из заинтересовавших меня последних постов история о том, как чат-боты случайно оказались эффективны в том, чтобы переубеждать сторонников теорий заговора.
Вторая рекомендация на сегодня хоть и не совсем профильная, но абсолютно вдохновляющая – канал про материнство и детское развитие от исследовательницы из UCL «что скажет мама?». Мой любимый пост, конечно же, про сон(которого нет).
Закончу тем, что в приподнятом духе поста пожелаю всем отличной недели ☀️
Эту неделю начинаем с классных программ и не менее классных каналов, которыми я спешу поделиться 😻
Чему поучиться:
1. В проекте День Учителя стартуют ноябрьские курсы: более прикладной о том, как делать исследовательский проект в школе и более теоретический – о том как эта самая школа взаимодействует с обществом (формирует его? сформирована им?). Мне нравится, что в обоих программах взгляд методически-педагогический, то есть с позиции образования, а не социологии или политологии – мне кажется, это более правильная (более применимая для учителей) точка входа. Старт 6 и 11 ноября соответственно.
2. В моей дорогой School of Education продолжается набор на основные профессии: еще есть возможность пройти переквалификацию на продакта в образовании (если вы про управление и деньги) и программу по современной педагогике (если вы про детей и обучение). Последнюю в этом году курируют два моих выдающихся коллеги – Петя Мазаев и Кирилл Медведев. Не перестаю радоваться, что такие программы продолжают развиваться и приносить множество новых инсайтов своим ученикам.
Что почитать:
Начну рекомендацию с полюбившегося мне канала про исследовательские инструменты «какая-то библиотека». Обязательно посмотрите подборку полезных материалов, а еще из заинтересовавших меня последних постов история о том, как чат-боты случайно оказались эффективны в том, чтобы переубеждать сторонников теорий заговора.
Вторая рекомендация на сегодня хоть и не совсем профильная, но абсолютно вдохновляющая – канал про материнство и детское развитие от исследовательницы из UCL «что скажет мама?». Мой любимый пост, конечно же, про сон
Закончу тем, что в приподнятом духе поста пожелаю всем отличной недели ☀️
co-pilot по-студенчески
Недавно я расшифровывала собранные прошлой осенью интервью и осознала, какой прогресс (прогрессище!) происходит ежедневно в развитии генеративного AI. В 2021 я писала диссертацию, проводила интервью и расшифровывала их вручную. В 2022 уже использовала автосубтитры в зуме – распознавал русский он плохо, но хоть не с нуля все транскрибировать. В 2023 зум делал это уже лучше, но многое приходилось доделывать вручную, особенно англицизмы, названия или специфичные термины. В 2024 AI-сервис за $10 транскрибирует часовое интервью с правильно расставленными знаками препинания, практически без ошибок и указанием спикеров, кто что сказал. Правда, в соответствии с этическими стандартами моего исследования не все интервью я могу загружать в сторонний сервис (и не любой сервис подойдет, например, нельзя пользоваться теми, что хранят исходники для дальнейшего обучения сетки). Но все же.
Наше восприятие GenAI тоже проделало огромный прогресс: от первой реакции страха (например, Кембридж, как и вся Russell group, сначала вроде как запретили gpt и им подобные) до медленной интеграции в жизнь на всех уровнях (теперь уже у самого университета есть отдельная страница «как мы используем AI», пока на уровне внешней коммуникации).
Апдейт произошел и в классной комнате. Например, в этом году супервизируемые нами студенты должны будут сдавать не только само эссе, но и приложение к немукак я провел это лето как я использовал GenAI. Необходимо указать использованные сервисы, типы запроса (перевод, генерация, поиск или что-то еще), примеры промптов и, самое интересное, рефлексию относительно полученной выдачи. Насколько однобокой была позиция чата? Чего в ней не хватало? Какие ограничения есть у ответа, а какие новые инсайты он рождает?
Чувствую, в этом году читать студенческие работы будет еще интереснее. Особенно те, что будут круто сделаны в совместной коллаборации с AI.
Недавно я расшифровывала собранные прошлой осенью интервью и осознала, какой прогресс (прогрессище!) происходит ежедневно в развитии генеративного AI. В 2021 я писала диссертацию, проводила интервью и расшифровывала их вручную. В 2022 уже использовала автосубтитры в зуме – распознавал русский он плохо, но хоть не с нуля все транскрибировать. В 2023 зум делал это уже лучше, но многое приходилось доделывать вручную, особенно англицизмы, названия или специфичные термины. В 2024 AI-сервис за $10 транскрибирует часовое интервью с правильно расставленными знаками препинания, практически без ошибок и указанием спикеров, кто что сказал. Правда, в соответствии с этическими стандартами моего исследования не все интервью я могу загружать в сторонний сервис (и не любой сервис подойдет, например, нельзя пользоваться теми, что хранят исходники для дальнейшего обучения сетки). Но все же.
Наше восприятие GenAI тоже проделало огромный прогресс: от первой реакции страха (например, Кембридж, как и вся Russell group, сначала вроде как запретили gpt и им подобные) до медленной интеграции в жизнь на всех уровнях (теперь уже у самого университета есть отдельная страница «как мы используем AI», пока на уровне внешней коммуникации).
Апдейт произошел и в классной комнате. Например, в этом году супервизируемые нами студенты должны будут сдавать не только само эссе, но и приложение к нему
Чувствую, в этом году читать студенческие работы будет еще интереснее. Особенно те, что будут круто сделаны в совместной коллаборации с AI.
методологическое
В Лаборатории публичной социологии (говорят, иноагент) вышел третий отчет о восприятии войны, который создавался в том числе с помощью методов включенного наблюдения. Мне было ужасно интересно и то, чем PS Lab делились про сам процесс сбора и анализа данных, и, конечно, про то как построили презентацию итогов. Очень рекомендую всем заинтересованным в теме – как минимум с точки зрения дизайна исследования.
В моей собственной работе я тоже использую методы этнографического толка («погружение в жизнь») и не перестаю спотыкаться о разные сложности и проблемы, возникающие с таким подходом. Основная критика этнографии как таковой – ее объектно-ориентированность, то есть восприятие изучаемых как неких подопытных, за которыми ты наблюдаешь. Такая позициональность чревата веером проблем: и динамика власти в иерархичных отношениях, и воспроизведение устоявшихся нарративов (я, как исследователь, притворяюсь объективной, но на самом деле воспроизвожу свои собственные представления, смешивая их с данными), и непонятные бенефициары итогов (данные об одних собрали для других). Короче, современная этнография усиленно переосмысляется (по-крайней мере в моем поле), пытаясь преодолеть свои ограничения.
Пытаясь найти более горизонтальное взаимодействие, я опиралась на партисипаторные этнографические методы (то есть такие, которые предполагают сотрудничество между исследователем и исследуемыми, предполагая, что уже оно само по себе несет некую ценность для последних). Пытаясь увидеть образовательный опыт глазами участников, я просила вести рефлексивный дневник обучения, в определенном формате фиксируя данные и отвечая на вопросы, а в заключении нескольких недель проводила интервью, стараясь распаковать уже лежащие на поверхности инсайты. Получалось не всегда, но иногда студенты делились тем, что по новому взглянули на само обучение в следствие такой рефлексии. Такой получался относительный профит для всех: я получала размышления, которые подсказывали мне ответы на мои вопросы, а участники – дополнительную активность, усиливающую глубину обучения.
В PS Lab заходят с другого угла, центрируя нарратив вокруг этнографических дневников исследовательниц (со всеми оговорками о их субъективных переживаниях и страхах). Такая призма тоже позволяет отказаться от объектно-ориентированной динамики, возвращая исследователю позициональность и как бы показывая мир так, как видит его один конкретный человек (ведущий этот этнографический дневник). Честно говоря, выдержки и цитаты из дневников захватили меня даже больше, чем цитаты информантов, но возможно лишь потому, что я не переставала представлять себе, какая титаническая (и, в общем-то, довольно опасная), работа была проделана исследовательницами. Однажды, было бы ужасно захватывающе почитать не только исследование как научную работу, но и личные дневники в стиле автобиографий.
Другим большим вызовом для меня остается финальная форма результата: если у PS Lab, например, это структурированный результат тематического анализа (проявленные нарративы и дискурсы о войне), то я не оставляю надежд выйти на прикладной уровень и не просто зафиксировать «как оно, кажется (мне), есть», но и отрефлексировать это уже как практик, предложив версию «а как тогда можно (было бы преподавать)». Это вечная путаница моей идентичности между исследователем и деятелем не дает покоя и тут.
В общем, очень тяжелый (морально) и колючий текст, но замечательное и разностороннее исследование. Очень рекомендую 👉🏻 по ссылке.
📌 А еще подписывайтесь на канал Лаборатории — она изучает, что происходит с российским обществом во время войны.
В Лаборатории публичной социологии (говорят, иноагент) вышел третий отчет о восприятии войны, который создавался в том числе с помощью методов включенного наблюдения. Мне было ужасно интересно и то, чем PS Lab делились про сам процесс сбора и анализа данных, и, конечно, про то как построили презентацию итогов. Очень рекомендую всем заинтересованным в теме – как минимум с точки зрения дизайна исследования.
В моей собственной работе я тоже использую методы этнографического толка («погружение в жизнь») и не перестаю спотыкаться о разные сложности и проблемы, возникающие с таким подходом. Основная критика этнографии как таковой – ее объектно-ориентированность, то есть восприятие изучаемых как неких подопытных, за которыми ты наблюдаешь. Такая позициональность чревата веером проблем: и динамика власти в иерархичных отношениях, и воспроизведение устоявшихся нарративов (я, как исследователь, притворяюсь объективной, но на самом деле воспроизвожу свои собственные представления, смешивая их с данными), и непонятные бенефициары итогов (данные об одних собрали для других). Короче, современная этнография усиленно переосмысляется (по-крайней мере в моем поле), пытаясь преодолеть свои ограничения.
Пытаясь найти более горизонтальное взаимодействие, я опиралась на партисипаторные этнографические методы (то есть такие, которые предполагают сотрудничество между исследователем и исследуемыми, предполагая, что уже оно само по себе несет некую ценность для последних). Пытаясь увидеть образовательный опыт глазами участников, я просила вести рефлексивный дневник обучения, в определенном формате фиксируя данные и отвечая на вопросы, а в заключении нескольких недель проводила интервью, стараясь распаковать уже лежащие на поверхности инсайты. Получалось не всегда, но иногда студенты делились тем, что по новому взглянули на само обучение в следствие такой рефлексии. Такой получался относительный профит для всех: я получала размышления, которые подсказывали мне ответы на мои вопросы, а участники – дополнительную активность, усиливающую глубину обучения.
В PS Lab заходят с другого угла, центрируя нарратив вокруг этнографических дневников исследовательниц (со всеми оговорками о их субъективных переживаниях и страхах). Такая призма тоже позволяет отказаться от объектно-ориентированной динамики, возвращая исследователю позициональность и как бы показывая мир так, как видит его один конкретный человек (ведущий этот этнографический дневник). Честно говоря, выдержки и цитаты из дневников захватили меня даже больше, чем цитаты информантов, но возможно лишь потому, что я не переставала представлять себе, какая титаническая (и, в общем-то, довольно опасная), работа была проделана исследовательницами. Однажды, было бы ужасно захватывающе почитать не только исследование как научную работу, но и личные дневники в стиле автобиографий.
Другим большим вызовом для меня остается финальная форма результата: если у PS Lab, например, это структурированный результат тематического анализа (проявленные нарративы и дискурсы о войне), то я не оставляю надежд выйти на прикладной уровень и не просто зафиксировать «как оно, кажется (мне), есть», но и отрефлексировать это уже как практик, предложив версию «а как тогда можно (было бы преподавать)». Это вечная путаница моей идентичности между исследователем и деятелем не дает покоя и тут.
В общем, очень тяжелый (морально) и колючий текст, но замечательное и разностороннее исследование. Очень рекомендую 👉🏻 по ссылке.
📌 А еще подписывайтесь на канал Лаборатории — она изучает, что происходит с российским обществом во время войны.
пост-пост, мета-мета
На неделе готовила материалы для Reading Lab, перечитывая Manifesto for Post-Critical Pedagogy (2018), когда коллеги из Bazaleti Uni написали с просьбой рассказать про закрывающийся 6 ноября набор на онлайн курсы. Я отправилась читать содержание программ и то ли линза моя деформировалась под воздействием чтения, то ли судьба так невзначай надо мной подхихикивает, но вы только посмотрите, какую удивительную вещь я обнаружила.
В концепции пост-критической педагогики происходит шифт от разоблачения, деконструкции и классического критического дискурса угнетенных–угнетателей к нескольким принципиально иным позициям. Не вместо, но в дополнение, такая педагогика (в более пост-структуралистском духе) предлагает признать бытие в процессе и множество, сместив фокус с противодействия насилию (но не исключив полностью) на заботу. В этом смысле предлагается несколько важных принципов: находиться в процессе (невозможно «финально переустроить мир»), принимать то, что все изменчиво, контекстуально и разница перспектив существует одномоментно, фокусироваться на этике заботы (и любви), исключая ненависть как практику и поддерживать диалог, не пытаясь окончательно понять другого – потому что это по-просту невозможно.
Так вот в ближайших программах Bazaleti Uni сразу два курса, которые помогли бы приблизиться к парадигме пост-критического: один исследует концепцию справедливости (которая, как известно, далеко не универсальна), а второй учит слушать другого и говорить так, чтобы не только изложить свое видение мира, но и помочь другим его понять. Случайное ли это совпадение или игра подсознания я не знаю, но завтра последний день подачи заявок – я бы с удовольствием на такое комбо сходила.
А где погрузиться в современные дискурсы образования вы и так знаете – совсем скоро расскажу про весенний Reading Lab 🌸
На неделе готовила материалы для Reading Lab, перечитывая Manifesto for Post-Critical Pedagogy (2018), когда коллеги из Bazaleti Uni написали с просьбой рассказать про закрывающийся 6 ноября набор на онлайн курсы. Я отправилась читать содержание программ и то ли линза моя деформировалась под воздействием чтения, то ли судьба так невзначай надо мной подхихикивает, но вы только посмотрите, какую удивительную вещь я обнаружила.
В концепции пост-критической педагогики происходит шифт от разоблачения, деконструкции и классического критического дискурса угнетенных–угнетателей к нескольким принципиально иным позициям. Не вместо, но в дополнение, такая педагогика (в более пост-структуралистском духе) предлагает признать бытие в процессе и множество, сместив фокус с противодействия насилию (но не исключив полностью) на заботу. В этом смысле предлагается несколько важных принципов: находиться в процессе (невозможно «финально переустроить мир»), принимать то, что все изменчиво, контекстуально и разница перспектив существует одномоментно, фокусироваться на этике заботы (и любви), исключая ненависть как практику и поддерживать диалог, не пытаясь окончательно понять другого – потому что это по-просту невозможно.
Так вот в ближайших программах Bazaleti Uni сразу два курса, которые помогли бы приблизиться к парадигме пост-критического: один исследует концепцию справедливости (которая, как известно, далеко не универсальна), а второй учит слушать другого и говорить так, чтобы не только изложить свое видение мира, но и помочь другим его понять. Случайное ли это совпадение или игра подсознания я не знаю, но завтра последний день подачи заявок – я бы с удовольствием на такое комбо сходила.
А где погрузиться в современные дискурсы образования вы и так знаете – совсем скоро расскажу про весенний Reading Lab 🌸
учебное
Окончательно распаковала свое возвращение к диссертации – побывала на своей первой в этом учебном году супервизии с научной руководительницей. Каждый раз поражаюсь ее способности все разнести в пух и прах, но оставить меня с чувством воодушевления, что, конечно же, я сейчас все обязательно переделаю. В этот раз, правда, дело осложнилось тем, что все полтора часа нашей встречи я сидела и думала «господи, я не смогу это все пересобрать, и вообще я хочу обратно обнять своего младенчика и раскачиваться в кресле с видом в сад». Но к концу встречи смирилась с неизбежным, еще немного всплакнула дома и принялась писать этот пост. А он о том, как моя руководительница дает обратную связь.
Я работаю с ней уже 3 года и кое-какие паттерны проступают. Во-первых, она всегда начинает встречу с краткого смолтока, но не бессмысленного и поверхностного, как принято у британцев, а с искреннем интересом и деталями. Она может запомнить какой-то факт (я собиралась куда-то сходить, или вернулась из поездки, или что-то интересное (на ее взгляд) планировала) и спросить меня про детали, как прошло, какие у меня впечатления. Или выразиться по поводу релевантной для меня новости (коих, к сожалению, много и все плохие). Короче, быстро и прицельно растопить лед, напомнив, что как человек я ее тоже интересую.
Второй этап появился недавно, проапгрейдив меня из роли просто ученицы в роль коллеги; супервайзер кратко спрашивает, как у меня дела со студентами и какие у меня впечатления от ридингов. В прошлом году я слегка осмелела и давала ей рекомендации по проведению занятий исходя из тех пробелов, что видела у студентов. Использует ли она их на деле – не знаю, но точно внимательно прислушивается. От встречи прошло 15 минут, а я уже чувствую, что она не просто заинтересована во мне, но и ценит мое соучастие.
Well, let’s talk about your work now. Открывается третья часть, которую я про себя прозвала «а теперь все то же самое, только нормально». В этой части я, предварительно прочитав ее 115 комментариев к моему тексту, пытаюсь сформулировать что же конкретно я имела ввиду или отозваться на ее основные сомнения. В зависимости от того, насколько сырым был текст, эта часть с моими мучениями и додумываниями на ходу может длиться до получаса (стоит, правда, оговориться, что во многом супервизия для этого и нужна). Когда мне кажется, что я уже сама все поняла, начинается четвертая часть.
Have you considered to… и дальше следует некое видение моей работы, полностью переворачивающее все, что было до. По-крайней мере, так мне кажется первые 15 минут, пока я пытаюсь уследить за маркером, причудливо выводящим только что названные мною слова в абсолютно другой логике. Здесь, как мне кажется, и кроется секрет: супервайзер не говорит, что существующее плохо, она просто апгрейдит все мое размышление на уровень, до которого я пока не дотянулась сама. И словно приоткрывает мне занавесу тайны – вот смотри как можно, подумаешь так?
Первые разы, когда она только проделывала этот фокус, я выходила со встреч в ужасе и с квадратной головой. Я вроде ухватила суть ее комментария, а вроде вообще не понимаю, что мне дальше делать. Спустя три года я уже, кажется, привыкла и к непроходящему чувству взрывающего мозга, и к ощущению дезориентации; я напоминаю себе, что где-то через 10-20-30 часов работы я пойму, что она мне хотела сказать и смогу доползти до той планки, которую она мне задала – я делала это много раз.
Теперь, однако, предстоит проделать это в условиях кратно возросшей сложности. А вы с каким воодушевляющим, но сбивающим с толку фидбеком сталкивались в учебе, жизни или работе? Поделитесь в комментариях 💬
Окончательно распаковала свое возвращение к диссертации – побывала на своей первой в этом учебном году супервизии с научной руководительницей. Каждый раз поражаюсь ее способности все разнести в пух и прах, но оставить меня с чувством воодушевления, что, конечно же, я сейчас все обязательно переделаю. В этот раз, правда, дело осложнилось тем, что все полтора часа нашей встречи я сидела и думала «господи, я не смогу это все пересобрать, и вообще я хочу обратно обнять своего младенчика и раскачиваться в кресле с видом в сад». Но к концу встречи смирилась с неизбежным, еще немного всплакнула дома и принялась писать этот пост. А он о том, как моя руководительница дает обратную связь.
Я работаю с ней уже 3 года и кое-какие паттерны проступают. Во-первых, она всегда начинает встречу с краткого смолтока, но не бессмысленного и поверхностного, как принято у британцев, а с искреннем интересом и деталями. Она может запомнить какой-то факт (я собиралась куда-то сходить, или вернулась из поездки, или что-то интересное (на ее взгляд) планировала) и спросить меня про детали, как прошло, какие у меня впечатления. Или выразиться по поводу релевантной для меня новости (коих, к сожалению, много и все плохие). Короче, быстро и прицельно растопить лед, напомнив, что как человек я ее тоже интересую.
Второй этап появился недавно, проапгрейдив меня из роли просто ученицы в роль коллеги; супервайзер кратко спрашивает, как у меня дела со студентами и какие у меня впечатления от ридингов. В прошлом году я слегка осмелела и давала ей рекомендации по проведению занятий исходя из тех пробелов, что видела у студентов. Использует ли она их на деле – не знаю, но точно внимательно прислушивается. От встречи прошло 15 минут, а я уже чувствую, что она не просто заинтересована во мне, но и ценит мое соучастие.
Well, let’s talk about your work now. Открывается третья часть, которую я про себя прозвала «а теперь все то же самое, только нормально». В этой части я, предварительно прочитав ее 115 комментариев к моему тексту, пытаюсь сформулировать что же конкретно я имела ввиду или отозваться на ее основные сомнения. В зависимости от того, насколько сырым был текст, эта часть с моими мучениями и додумываниями на ходу может длиться до получаса (стоит, правда, оговориться, что во многом супервизия для этого и нужна). Когда мне кажется, что я уже сама все поняла, начинается четвертая часть.
Have you considered to… и дальше следует некое видение моей работы, полностью переворачивающее все, что было до. По-крайней мере, так мне кажется первые 15 минут, пока я пытаюсь уследить за маркером, причудливо выводящим только что названные мною слова в абсолютно другой логике. Здесь, как мне кажется, и кроется секрет: супервайзер не говорит, что существующее плохо, она просто апгрейдит все мое размышление на уровень, до которого я пока не дотянулась сама. И словно приоткрывает мне занавесу тайны – вот смотри как можно, подумаешь так?
Первые разы, когда она только проделывала этот фокус, я выходила со встреч в ужасе и с квадратной головой. Я вроде ухватила суть ее комментария, а вроде вообще не понимаю, что мне дальше делать. Спустя три года я уже, кажется, привыкла и к непроходящему чувству взрывающего мозга, и к ощущению дезориентации; я напоминаю себе, что где-то через 10-20-30 часов работы я пойму, что она мне хотела сказать и смогу доползти до той планки, которую она мне задала – я делала это много раз.
Теперь, однако, предстоит проделать это в условиях кратно возросшей сложности. А вы с каким воодушевляющим, но сбивающим с толку фидбеком сталкивались в учебе, жизни или работе? Поделитесь в комментариях 💬