Он был белой вороной в нашей семье, а может (и скорее всего), в своей части. Был «помешан» на самодисциплине и разнообразных модных веяниях, выражавшихся в диковинных для советского человека бодибилдинге, йоге, околоэзотерическом самиздатовском чтиве, научной фантастике и наивном пиетете перед людьми искусства, что казались ему магами или святыми, общающимися с чем-то, с чем он сам не мог, но, видимо, очень хотел. Маму-литературоведа он считал кем-то из них, хотя и не до конца.
Когда он не тягал гири на балконе и не кряхтел в стойке на голове, в которую неуклюже, но вставал, он сидел на том же балконе с книжкой и курил в небо. Со мной он играл охотно, но в свои игры, видимо, догоняя своё скудное детство, где не было всевозможных трансформеров, плеймобилей и прочей детской роскоши, которая появлялась у меня случайно, когда очередная семья друзей уезжала от войны, раздавая нажитое. Он изучал мои новые игрушки с восторгом, давал им названия и роли в игре, что мне не нравилось, ведь у меня были для них свои, более подходящие для моего выдуманного мира.
При внешней брутальности и профессии, которая связана ни больше, ни меньше с убийством других людей, именуемых в зависимости от ситуации врагами или преступниками, он был удивительно мягким и крайне редко злился на крикливую маму.
- Как же ты не испугался тогда, когда дрался с хулиганами моей собакой? Ты правда это сделал? – Правда.
- Их же больше было, да? А ты ещё это... старый... ну, то есть – взрослый. А если бы ты не победил? – А это не важно. Главное, что не испугался.
Я заметил, что в отсутствие отца мама начала активно делать йогу, зарядку и гимнастику. Это укрепило меня во мнении, что папа срулил к какой-то фитоняшке и мама теперь отчаянно старалась стать ею. Ну, или просто занялась собой, чтобы найти новые отношения.
Я тихо вернулся с баскетбола и заглянул в её комнату. Мама в спортивном трико пыталась встать на голову в том самом углу, в котором это делал отец. Сначала не выходило, но был явный прогресс. Потом она всё же сделала это и смешно рухнула в угол. «Какой же ты долбоёб, Игорь», - сказала она. – «Долбоёб и мудак». Я пошёл за спортивной мазью. Кажется, мама хотела стать не ей, а им.
- Вячеслав Игоревич, проходите на посадку.
Я улетаю из Таджикистана и, возможно, навсегда. Это место подарило мне счастливое короткое детство со внезапным концом, несбывшиеся мечты юности и школу жизни в грызне, уроки которой я буду пытаться забыть всю жизнь.
Когда мне звонит мама, вместе с ней мне звонит моё не самое радужное прошлое, и, не умея отделить одно от другого, я боюсь этих звонков, продираясь сквозь ранящие кадры событий к фразе: я тебя люблю (это самое сложное) и гудку.
Кажется, прошло достаточно времени для правдивого разговора об отце, хотя уже всё понятно между строк почти до деталей, но ради самого закрытия гештальта.
А вдруг он олигарх? А вдруг я богатый наследник? А вдруг он одинок и болен? А вдруг ему самому нужно, чтобы о нём кто-то позаботился, решил его проблемы, пусть даже и способом навроде собачьей головы. В конце концов – это главное, чему он меня научил.
С собой в дорогу я взял свадебную фотографию родителей, которую торжественно склеил скотчем накануне вылета. Мама словно забыла о существовании этого архива, а я взял себе ту фотографию, где они, на мой взгляд, получились лучше всего. Мама роскошна – в те времена она даже снялась в какой-то познесоветской рекламе меховых шапок для журнала «Работница». А отец... как обычно. Он законсервировался в моей памяти именно таким. «Кто этот мощный усач?» Это была моя маленькая магия: склеивая разрезанное фото, я словно мирил их сквозь время. Я утратил его на одной из бесчисленных съёмных квартир, а может, офисов, и очень грустил. Когда я говорил маме, что у меня есть такое фото, она молчала. Память – причудливая штука. Эхо её непрожитой боли не тронуло меня в детстве, но всё-таки настигло. Мне всё время хотелось допридумать отца и я точно знал, что ему бы это не понравилось, но он не оставил мне выбора для тех моментов, когда мне хотелось знать его больше.
Когда он не тягал гири на балконе и не кряхтел в стойке на голове, в которую неуклюже, но вставал, он сидел на том же балконе с книжкой и курил в небо. Со мной он играл охотно, но в свои игры, видимо, догоняя своё скудное детство, где не было всевозможных трансформеров, плеймобилей и прочей детской роскоши, которая появлялась у меня случайно, когда очередная семья друзей уезжала от войны, раздавая нажитое. Он изучал мои новые игрушки с восторгом, давал им названия и роли в игре, что мне не нравилось, ведь у меня были для них свои, более подходящие для моего выдуманного мира.
При внешней брутальности и профессии, которая связана ни больше, ни меньше с убийством других людей, именуемых в зависимости от ситуации врагами или преступниками, он был удивительно мягким и крайне редко злился на крикливую маму.
- Как же ты не испугался тогда, когда дрался с хулиганами моей собакой? Ты правда это сделал? – Правда.
- Их же больше было, да? А ты ещё это... старый... ну, то есть – взрослый. А если бы ты не победил? – А это не важно. Главное, что не испугался.
Я заметил, что в отсутствие отца мама начала активно делать йогу, зарядку и гимнастику. Это укрепило меня во мнении, что папа срулил к какой-то фитоняшке и мама теперь отчаянно старалась стать ею. Ну, или просто занялась собой, чтобы найти новые отношения.
Я тихо вернулся с баскетбола и заглянул в её комнату. Мама в спортивном трико пыталась встать на голову в том самом углу, в котором это делал отец. Сначала не выходило, но был явный прогресс. Потом она всё же сделала это и смешно рухнула в угол. «Какой же ты долбоёб, Игорь», - сказала она. – «Долбоёб и мудак». Я пошёл за спортивной мазью. Кажется, мама хотела стать не ей, а им.
- Вячеслав Игоревич, проходите на посадку.
Я улетаю из Таджикистана и, возможно, навсегда. Это место подарило мне счастливое короткое детство со внезапным концом, несбывшиеся мечты юности и школу жизни в грызне, уроки которой я буду пытаться забыть всю жизнь.
Когда мне звонит мама, вместе с ней мне звонит моё не самое радужное прошлое, и, не умея отделить одно от другого, я боюсь этих звонков, продираясь сквозь ранящие кадры событий к фразе: я тебя люблю (это самое сложное) и гудку.
Кажется, прошло достаточно времени для правдивого разговора об отце, хотя уже всё понятно между строк почти до деталей, но ради самого закрытия гештальта.
А вдруг он олигарх? А вдруг я богатый наследник? А вдруг он одинок и болен? А вдруг ему самому нужно, чтобы о нём кто-то позаботился, решил его проблемы, пусть даже и способом навроде собачьей головы. В конце концов – это главное, чему он меня научил.
С собой в дорогу я взял свадебную фотографию родителей, которую торжественно склеил скотчем накануне вылета. Мама словно забыла о существовании этого архива, а я взял себе ту фотографию, где они, на мой взгляд, получились лучше всего. Мама роскошна – в те времена она даже снялась в какой-то познесоветской рекламе меховых шапок для журнала «Работница». А отец... как обычно. Он законсервировался в моей памяти именно таким. «Кто этот мощный усач?» Это была моя маленькая магия: склеивая разрезанное фото, я словно мирил их сквозь время. Я утратил его на одной из бесчисленных съёмных квартир, а может, офисов, и очень грустил. Когда я говорил маме, что у меня есть такое фото, она молчала. Память – причудливая штука. Эхо её непрожитой боли не тронуло меня в детстве, но всё-таки настигло. Мне всё время хотелось допридумать отца и я точно знал, что ему бы это не понравилось, но он не оставил мне выбора для тех моментов, когда мне хотелось знать его больше.
Воздушная винтовка. Собачья пластмассовая голова. Холодная курица. Они долго смеются.
В моём личном музее памяти отца совсем немного воспоминаний и ни одного экспоната. Я искал его сам и даже написал письмо в передачу «Ищу тебя», ту самую, с Марией Шукшиной. Я написал в письме все факты, которые я помнил, что могли помочь в поиске и удивился, как их мало. Воспоминания здесь не помогут.
Воздушная винтовка. Собачья пластмассовая голова. Холодная курица. Они долго смеются.
Конструктор и чай. Робота зовут «Электрик». Погоны пахнут табаком.
Извините, мы ничего не нашли.
Мы с моей поругались и я гулял в плохом настроении. Когда в такие моменты звонит мама, мне сложно избавиться от мысли, что она каким-то непостижимым образом делает это специально. Она часто звонит в похожие моменты. На самом деле она просто часто звонит. К моему стыду – чаще, чем мне бы хотелось, потому что разговаривать часто не о чем. Всякий раз, когда я навещаю её, вырвавшись из потока своей жизни, мы знакомимся заново, но стена непонимания, не конфликтного или ценностного, а скорее «технического», не исчезает никогда. Если привезти её в большой город и подключить ей интернет, сделав допущение, что она будет проживать открывшийся ей мир со скоростью среднего бумера, ей, скорее всего, не хватит жизни догнать и допонять те смыслы, которыми я разговариваю с действительно близкими мне людьми. Зато мне нравится трогательность непонимания, когда она сама выдаёт мемы в духе: «Ба, я на рэйв» «Храни тебя Господь».
Зеркало легко напомнит, что я уже не мальчик, а мужчина, а мама – бабушка. Когда я написал стихотворение «Бабушки нет», много моложавых пятидесятилетних и старше женщин написали мне, что в современном мире такого явления, как «бабушка», больше не существует. Это правда мира, где они живут сами, да и я тоже в нём – в мире частично, неравномерно и неизменно несправедливо распределившегося по планете будущего, в котором юнгианский архетип старухи переживает образную трансформацию. Там все молоды и красивы всегда.
Мама – мой верёвочный мостик в мир, где люди бросали вызов природе, законам физики и общества, даже самому времени и проиграли, оставив нам мечту и первый шаг к ней. Их сломали тектонические плиты истории. Их обожгли случайные искры пожаров больших и малых войн. Их похоронили заживо лишения и потери. В этом мире всё ещё существует старость, как путь к покою.
Но и мудрость там встречается чаще.
Я беру трубку. Ресурс плохого настроения я решил использовать для очередного расспроса об отце. Я готов был нарушить наш обычный паритет и в ответ на обычное «я уже не помню» или молчание заявить: не звони мне, пока не решишь рассказать, или общаться я больше не буду.
- Привет, - сказал я спокойно и даже, как мне показалось, приветливо. – У тебя плохое настроение, - сказала мама. Родители могут удивительно чувствовать интонацию. Сказал «ссора», сказал «гуляю», сказал «могу говорить».
- Ты правду свою скажи и возражения послушай. А потом время дай. Люди всё слышат, но иногда из гордости не соглашаются. – Ты – чемпион по скандалам, тебе виднее.
Я вспомнил, как она часто говорила со мной так, словно на моём месте должен был быть отец, ему была адресована замороженная обида.
- А когда папа тебе говорил – ты слушала? (Вот и повод вырулить на желанную тему)
Она помолчала. – Слушала.
- Тогда послушай, пожалуйста, меня.
Я бескомпромиссно вывалил копившиеся годами (что там – десятилетиями) вопросы, приправив их своими догадками и речью про желание познакомиться с ним. На самом деле я всё ещё отчётливо не понимал, хочу ли я этого до конца, но пока говорил – понял, что действительно хочу, это не просто правильно, а совпадает со стремлением души, и каким бы он ни был, я бы хотел его увидеть.
Ждал паузу, но она быстро и как-то надломленно сказала: - А он умер.
Звучало так, что это произошло вчера и я спросил: где?
Выходит, он всё это время существовал где-то поблизости, по крайней мере в зоне доступа новостей о нём. Она знала и не говорила, а я, выходит, не успел.
На мгновение я задохнулся.
Она поняла и сказала: он умер ТОГДА.
Добавила: умер и бросил нас.
В моём личном музее памяти отца совсем немного воспоминаний и ни одного экспоната. Я искал его сам и даже написал письмо в передачу «Ищу тебя», ту самую, с Марией Шукшиной. Я написал в письме все факты, которые я помнил, что могли помочь в поиске и удивился, как их мало. Воспоминания здесь не помогут.
Воздушная винтовка. Собачья пластмассовая голова. Холодная курица. Они долго смеются.
Конструктор и чай. Робота зовут «Электрик». Погоны пахнут табаком.
Извините, мы ничего не нашли.
Мы с моей поругались и я гулял в плохом настроении. Когда в такие моменты звонит мама, мне сложно избавиться от мысли, что она каким-то непостижимым образом делает это специально. Она часто звонит в похожие моменты. На самом деле она просто часто звонит. К моему стыду – чаще, чем мне бы хотелось, потому что разговаривать часто не о чем. Всякий раз, когда я навещаю её, вырвавшись из потока своей жизни, мы знакомимся заново, но стена непонимания, не конфликтного или ценностного, а скорее «технического», не исчезает никогда. Если привезти её в большой город и подключить ей интернет, сделав допущение, что она будет проживать открывшийся ей мир со скоростью среднего бумера, ей, скорее всего, не хватит жизни догнать и допонять те смыслы, которыми я разговариваю с действительно близкими мне людьми. Зато мне нравится трогательность непонимания, когда она сама выдаёт мемы в духе: «Ба, я на рэйв» «Храни тебя Господь».
Зеркало легко напомнит, что я уже не мальчик, а мужчина, а мама – бабушка. Когда я написал стихотворение «Бабушки нет», много моложавых пятидесятилетних и старше женщин написали мне, что в современном мире такого явления, как «бабушка», больше не существует. Это правда мира, где они живут сами, да и я тоже в нём – в мире частично, неравномерно и неизменно несправедливо распределившегося по планете будущего, в котором юнгианский архетип старухи переживает образную трансформацию. Там все молоды и красивы всегда.
Мама – мой верёвочный мостик в мир, где люди бросали вызов природе, законам физики и общества, даже самому времени и проиграли, оставив нам мечту и первый шаг к ней. Их сломали тектонические плиты истории. Их обожгли случайные искры пожаров больших и малых войн. Их похоронили заживо лишения и потери. В этом мире всё ещё существует старость, как путь к покою.
Но и мудрость там встречается чаще.
Я беру трубку. Ресурс плохого настроения я решил использовать для очередного расспроса об отце. Я готов был нарушить наш обычный паритет и в ответ на обычное «я уже не помню» или молчание заявить: не звони мне, пока не решишь рассказать, или общаться я больше не буду.
- Привет, - сказал я спокойно и даже, как мне показалось, приветливо. – У тебя плохое настроение, - сказала мама. Родители могут удивительно чувствовать интонацию. Сказал «ссора», сказал «гуляю», сказал «могу говорить».
- Ты правду свою скажи и возражения послушай. А потом время дай. Люди всё слышат, но иногда из гордости не соглашаются. – Ты – чемпион по скандалам, тебе виднее.
Я вспомнил, как она часто говорила со мной так, словно на моём месте должен был быть отец, ему была адресована замороженная обида.
- А когда папа тебе говорил – ты слушала? (Вот и повод вырулить на желанную тему)
Она помолчала. – Слушала.
- Тогда послушай, пожалуйста, меня.
Я бескомпромиссно вывалил копившиеся годами (что там – десятилетиями) вопросы, приправив их своими догадками и речью про желание познакомиться с ним. На самом деле я всё ещё отчётливо не понимал, хочу ли я этого до конца, но пока говорил – понял, что действительно хочу, это не просто правильно, а совпадает со стремлением души, и каким бы он ни был, я бы хотел его увидеть.
Ждал паузу, но она быстро и как-то надломленно сказала: - А он умер.
Звучало так, что это произошло вчера и я спросил: где?
Выходит, он всё это время существовал где-то поблизости, по крайней мере в зоне доступа новостей о нём. Она знала и не говорила, а я, выходит, не успел.
На мгновение я задохнулся.
Она поняла и сказала: он умер ТОГДА.
Добавила: умер и бросил нас.
Всё это звучало очень несправедливо по отношению ко мне, и к нему тоже, хотя подробностей всё ещё не было, и мне захотелось заступиться.
Сказал, что имел право это знать и как измучил себя догадками, рассказал о семейном архиве, что случайно нашёл. – Вы сами его выжили. И о смерти молчали. Похожие истории знаю, но эта – запредельная.
Её рассказ был сбивчив. Скорее всего, она плакала, потому что дышала тяжело. Семья была против него и они хотели уехать и увезти меня от войны. Он был привязан к службе. К чему-то пришли и что-то решили, но отложили. Он поехал в свою командировку. Признан пропавшим без вести, потом – погибшим в бою. Накануне звонил, ничего не предвещало. Она ждала на чемоданах, я их помню, его чемоданы, жёлтые. Когда пропал – всё ещё ждала до официального сообщения. Оборотистая бабушка ждать не стала и квартира из «нашей» стала «нашей».
Я ничего не заметил. Мне было не положено. Мама, я, робот «Электрик» и пластмассовый пёс ждали отца ещё долго.
- Но почему «бросил»? – Потому что.
- Потому что умер? – Потому что хотел.
- Бросить или умереть? – Туда поехать.
- Ему было важно. – Важнее нас?
- Не знаю. Он ведь хотел вернуться.
- Зачем уезжать, чтобы хотеть вернуться?
- Это же служба. – Кому?
- Ну... родине. – А мы – не родина? Там не пойми где, мы – родина. А кто ещё?
Она закричала: когда мы успели занять этот интернациональный долг?
Новый свободный Таджикистан отторгал русских, точнее, всё советское, и русских вместе с ним. Взгляды на вопрос «кто мы и какой стране принадлежим» у родителей расходились. Может ли человек и должен ли «принадлежать стране»? В мире новых правил отец играл по старым. Проиграл? Я не знаю. Но и не выиграл. Это был шахматный пат.
- Он не специально умер, - сказал я. – Это не он виноват. Он хотел к нам живым приехать.
- Не приехал.
Я помолчал и сказал: это неважно.
- Ты его любила? (это был самый глупый вопрос в моей жизни)
- Он был... (она вдохнула и выдохнула) упрямый мудак и долбоёб. Как и ты.
Резануло. Это означало «да».
Ем курицу. Отец стоит за спиной в дверях. Они долго смеются.
Это означало «да».
- Я тебя люблю, - сказал я. (В этот раз получилось легко)
Она молчала.
Я никогда не спрашивал, но спросил: - А ты?
Она закашлялась.
- Иди мирись там. Всё, поговорили (обычно я заканчивал разговор первым). Вот сейчас чтобы пошёл и помирился. Она ждёт. Иди. Потом позвони. Если хочешь.
Это означало «да».
Сказал, что имел право это знать и как измучил себя догадками, рассказал о семейном архиве, что случайно нашёл. – Вы сами его выжили. И о смерти молчали. Похожие истории знаю, но эта – запредельная.
Её рассказ был сбивчив. Скорее всего, она плакала, потому что дышала тяжело. Семья была против него и они хотели уехать и увезти меня от войны. Он был привязан к службе. К чему-то пришли и что-то решили, но отложили. Он поехал в свою командировку. Признан пропавшим без вести, потом – погибшим в бою. Накануне звонил, ничего не предвещало. Она ждала на чемоданах, я их помню, его чемоданы, жёлтые. Когда пропал – всё ещё ждала до официального сообщения. Оборотистая бабушка ждать не стала и квартира из «нашей» стала «нашей».
Я ничего не заметил. Мне было не положено. Мама, я, робот «Электрик» и пластмассовый пёс ждали отца ещё долго.
- Но почему «бросил»? – Потому что.
- Потому что умер? – Потому что хотел.
- Бросить или умереть? – Туда поехать.
- Ему было важно. – Важнее нас?
- Не знаю. Он ведь хотел вернуться.
- Зачем уезжать, чтобы хотеть вернуться?
- Это же служба. – Кому?
- Ну... родине. – А мы – не родина? Там не пойми где, мы – родина. А кто ещё?
Она закричала: когда мы успели занять этот интернациональный долг?
Новый свободный Таджикистан отторгал русских, точнее, всё советское, и русских вместе с ним. Взгляды на вопрос «кто мы и какой стране принадлежим» у родителей расходились. Может ли человек и должен ли «принадлежать стране»? В мире новых правил отец играл по старым. Проиграл? Я не знаю. Но и не выиграл. Это был шахматный пат.
- Он не специально умер, - сказал я. – Это не он виноват. Он хотел к нам живым приехать.
- Не приехал.
Я помолчал и сказал: это неважно.
- Ты его любила? (это был самый глупый вопрос в моей жизни)
- Он был... (она вдохнула и выдохнула) упрямый мудак и долбоёб. Как и ты.
Резануло. Это означало «да».
Ем курицу. Отец стоит за спиной в дверях. Они долго смеются.
Это означало «да».
- Я тебя люблю, - сказал я. (В этот раз получилось легко)
Она молчала.
Я никогда не спрашивал, но спросил: - А ты?
Она закашлялась.
- Иди мирись там. Всё, поговорили (обычно я заканчивал разговор первым). Вот сейчас чтобы пошёл и помирился. Она ждёт. Иди. Потом позвони. Если хочешь.
Это означало «да».
Друзья, мы сегодня узнали, что Славу перевели в другое СИЗО: Сизо-2 "Бутырка". Не пишите письма в "Водник", они не дойдут! Чуть позже исправим информацию в боте и в закреплённых постах.
Друзья-москвичи!
Последний шанс увидеть Славу в Москвев этом сезоне черного зеркала
Славу скоро переведут в Питер, но 16 июля будет ещё один суд в Москве — очередная апелляция по мере пресечения. Так что если вы всё время откладывали поход на суд, приходите сейчас поддержать Славу. Ему действительно очень важна ваша поддержка.
📆 Дата: 16.07.2024
🔍Адрес: ул. Богородский Вал, 8,Хамовнический районный суд
⏰Время:12:45
📩Для обратной связи по всем вопросам: @slavamalakhov_bot
💰 помочь Славе донатом
#Free_Malahov
#СлаваМалахов
#судилище
Последний шанс увидеть Славу в Москве
Славу скоро переведут в Питер, но 16 июля будет ещё один суд в Москве — очередная апелляция по мере пресечения. Так что если вы всё время откладывали поход на суд, приходите сейчас поддержать Славу. Ему действительно очень важна ваша поддержка.
📆 Дата: 16.07.2024
🔍Адрес: ул. Богородский Вал, 8,Хамовнический районный суд
⏰Время:12:45
📩Для обратной связи по всем вопросам: @slavamalakhov_bot
💰 помочь Славе донатом
#Free_Malahov
#СлаваМалахов
#судилище
Telegram
Слава Малахов. Помощь
Важный пост с реквизитами
Как помочь Славе не голодать в СИЗО:
1. Сбор на счёт в банке "Тинькофф"
2. Paypal — ananasik12@yandex.ru
В назначении ОБЯЗАТЕЛЬНО пишите «для Славы Малахова»
3. BTC bc1q8mpdrmxxgga9muxc57feneu0jpla3whfksz4ke
Перевод через Trust…
Как помочь Славе не голодать в СИЗО:
1. Сбор на счёт в банке "Тинькофф"
2. Paypal — ananasik12@yandex.ru
В назначении ОБЯЗАТЕЛЬНО пишите «для Славы Малахова»
3. BTC bc1q8mpdrmxxgga9muxc57feneu0jpla3whfksz4ke
Перевод через Trust…