Вторник, 18 ноября 1975
Как я и предполагал, вышел сумбурный и беспорядочный день, сотрясаемый и разрушаемый телефонами (из Сан-Франциско, из Виннипега, из Монреаля и сколько ещё!), встречами, разговорами... Вечером лекция о «Письме» Чехова («наказующие найдутся, ты бы милующих поискал...») — как маленькая отдушина. Страшная от всего этого душевная усталость и «разорённость».
«Tout ce qui se montre est une vision de l'invisible» (Anaxagore)*.
«Quandi il s'agit de la pensée, constater la bêtise de la gauche n'est pas une raison pour trouver la droite intelligente». Marlaux, p. 167**.
______________
* «Явления суть видимое обнаружение невидимого» (Анаксагор) (См.: Фрагменты ранних греческих философов. Часть I. М., 1989. С. 535).
** «Когда речь идёт о мышлении, отмечать глупость левых — не повод находить правых умными». Мальро, стр. 167 (фр.).
Как я и предполагал, вышел сумбурный и беспорядочный день, сотрясаемый и разрушаемый телефонами (из Сан-Франциско, из Виннипега, из Монреаля и сколько ещё!), встречами, разговорами... Вечером лекция о «Письме» Чехова («наказующие найдутся, ты бы милующих поискал...») — как маленькая отдушина. Страшная от всего этого душевная усталость и «разорённость».
«Tout ce qui se montre est une vision de l'invisible» (Anaxagore)*.
«Quandi il s'agit de la pensée, constater la bêtise de la gauche n'est pas une raison pour trouver la droite intelligente». Marlaux, p. 167**.
______________
* «Явления суть видимое обнаружение невидимого» (Анаксагор) (См.: Фрагменты ранних греческих философов. Часть I. М., 1989. С. 535).
** «Когда речь идёт о мышлении, отмечать глупость левых — не повод находить правых умными». Мальро, стр. 167 (фр.).
❤12
Понедельник, 24 ноября 1975
Почти неделю не брался за эту тетрадку: присутствие мамы дома создаёт напряжённую атмосферу, которую нужно всё время «разряжать», и на это уходит масса душевных сил.
Урывками пишу свою статью о Солженицыне, которой, в основном, доволен. Написал письмо «владыкам». Но всё именно урывками, и как-то не знаешь, куда, собственно, утекает время. Завал неотвеченных писем, ещё более мучительный завал планов: «Литургия», к которой не прикасался уже много недель, и т. д. На этой неделе — перерыв Thanksgiving, и уже кажутся бесконечными два оставшихся рабочих дня.
Почти неделю не брался за эту тетрадку: присутствие мамы дома создаёт напряжённую атмосферу, которую нужно всё время «разряжать», и на это уходит масса душевных сил.
Урывками пишу свою статью о Солженицыне, которой, в основном, доволен. Написал письмо «владыкам». Но всё именно урывками, и как-то не знаешь, куда, собственно, утекает время. Завал неотвеченных писем, ещё более мучительный завал планов: «Литургия», к которой не прикасался уже много недель, и т. д. На этой неделе — перерыв Thanksgiving, и уже кажутся бесконечными два оставшихся рабочих дня.
❤19
Четверг, 27 ноября 1975
Thanksgiving Day. С утра дождь, темно — и так хорошо дома в тишине. Днём family reunion* у Ани. Индюшка. Потом — по традиции — короткий заезд к Рузвельту, в Hyde Park. Красный закат за чёрными ветками над огромным Гудзоном.
______________
* сбор всей семьи (англ.).
Thanksgiving Day. С утра дождь, темно — и так хорошо дома в тишине. Днём family reunion* у Ани. Индюшка. Потом — по традиции — короткий заезд к Рузвельту, в Hyde Park. Красный закат за чёрными ветками над огромным Гудзоном.
______________
* сбор всей семьи (англ.).
❤18
Pittsfield, Mass. Суббота, 29 ноября 1975
У Бобровских в Питсфильде, куда приехал служить завтра и «беседовать» с заснувшим, полмёртвым приходом. Длинная одинокая поездка по зимнему, совсем пустому [шоссе] Taconic Parkway. Уютный ужин, две чудные девочки. Как часто можно любоваться людьми!
У Бобровских в Питсфильде, куда приехал служить завтра и «беседовать» с заснувшим, полмёртвым приходом. Длинная одинокая поездка по зимнему, совсем пустому [шоссе] Taconic Parkway. Уютный ужин, две чудные девочки. Как часто можно любоваться людьми!
❤16
Понедельник, 1 декабря 1975
Возвращаясь вчера из Питсфильда, после Литургии и «беседы» с прихожанами, думал о той «псевдоморфозе» Православия, трагическим примером и выражением которой является пистфильдский приход. Основан в 1905 году — галичанами и карпатороссами. На старых фотографиях — огромные хоры в кокошниках и запястьях, грамоты от архиереев по стенам и т. д. Но при этом всём очевидно, что никто ни разу за эти семьдесят лет не подумал о душах этих людей, о содержании веры. Им говорили и говорили: «Храните и оберегайте». И вот они сохранили: Литургию поют шесть престарелых людей, поют по-славянски, с ужасным выговором, явно не понимая ни слова (но сохранили!). Апостол по-славянски, а вернее — только одно рычание basso profundo до конечного, сотрясающего стёкла вопля. Потом на собрании — явление такого потрясающего, убийственного невежества! Пустая форма, верность — чему? Детству, родине, identity* в пустыне американского плюрализма? Какая-то сравнительно молодая женщина яростно, с пеной у рта защищает старый стиль: опять «верность». И Бобровские, умилительно старающиеся что-то сделать в этом стопроцентном одичании. Но вопрос, сверлящий в голове, — что можно сделать? Можно ли в эти старые мехи влить новое вино? И всё же такое чувство, что не зря стояла семьдесят лет эта беленькая церковь с куполом, что она как бы ждёт чего-то... Сколько литургий было отслужено на этом престоле, сколько, пуская и слепой, верности вложено в «сохранение» этого. Словно, сами того не зная, люди сохранили то Таинство, и это значит — Присутствие...
Всё это думал, катясь через пустынные «холмы и долы» пасмурным, сухим печальным воскресным днём. Думал, и о том, что вся жизнь в Церкви — одно сплошное «выучивание» в себе веры в благодать, «всегда немощная врачующей и оскудевающая восполняющей...».
Сегодня в семинарии — dean's conference**. Отвечая на вопросы, ещё раз так ясно осознал две главные опасности: богословие, искушаемое рационализмом, словесностью, гладкими схемами, и благочестие, искушаемое эмоциональностью и сентиментализмом.
______________
* идентичности (англ.).
** встреча с деканом (англ.).
Возвращаясь вчера из Питсфильда, после Литургии и «беседы» с прихожанами, думал о той «псевдоморфозе» Православия, трагическим примером и выражением которой является пистфильдский приход. Основан в 1905 году — галичанами и карпатороссами. На старых фотографиях — огромные хоры в кокошниках и запястьях, грамоты от архиереев по стенам и т. д. Но при этом всём очевидно, что никто ни разу за эти семьдесят лет не подумал о душах этих людей, о содержании веры. Им говорили и говорили: «Храните и оберегайте». И вот они сохранили: Литургию поют шесть престарелых людей, поют по-славянски, с ужасным выговором, явно не понимая ни слова (но сохранили!). Апостол по-славянски, а вернее — только одно рычание basso profundo до конечного, сотрясающего стёкла вопля. Потом на собрании — явление такого потрясающего, убийственного невежества! Пустая форма, верность — чему? Детству, родине, identity* в пустыне американского плюрализма? Какая-то сравнительно молодая женщина яростно, с пеной у рта защищает старый стиль: опять «верность». И Бобровские, умилительно старающиеся что-то сделать в этом стопроцентном одичании. Но вопрос, сверлящий в голове, — что можно сделать? Можно ли в эти старые мехи влить новое вино? И всё же такое чувство, что не зря стояла семьдесят лет эта беленькая церковь с куполом, что она как бы ждёт чего-то... Сколько литургий было отслужено на этом престоле, сколько, пуская и слепой, верности вложено в «сохранение» этого. Словно, сами того не зная, люди сохранили то Таинство, и это значит — Присутствие...
Всё это думал, катясь через пустынные «холмы и долы» пасмурным, сухим печальным воскресным днём. Думал, и о том, что вся жизнь в Церкви — одно сплошное «выучивание» в себе веры в благодать, «всегда немощная врачующей и оскудевающая восполняющей...».
Сегодня в семинарии — dean's conference**. Отвечая на вопросы, ещё раз так ясно осознал две главные опасности: богословие, искушаемое рационализмом, словесностью, гладкими схемами, и благочестие, искушаемое эмоциональностью и сентиментализмом.
______________
* идентичности (англ.).
** встреча с деканом (англ.).
❤16🎄2🔥1
Вторник, 2 декабря 1975
Разговор вчера по телефону Машей Струве. Никита в Цюрихе. Говорим о Ленине, она: «Никита считает, что слишком много списал с себя». Говорит, что Никита будет рад статье, что они оба «съёжились» от первого — с апреля — телефона из Цюриха.
Статья вчера в New York Times — Солженицын о Киссинджере и Шлезингере. Всё так и всё не так... А вот поди объясни...
Письмо от вл. Сильвестра: «Недоразумение... просим Вас продолжать...» Не могу же я ему написать, что главное за всем этим — «покоя сердце просит».
Последние жёлтые листья. «Мороз и солнце»*. Любимый мой серебряносвяточный, праздничный, торжественный декабрь.
______________
* Начало стихотворения А. Пушкина «Зимнее утро»: «Мороз и солнце; день чудесный!»
Разговор вчера по телефону Машей Струве. Никита в Цюрихе. Говорим о Ленине, она: «Никита считает, что слишком много списал с себя». Говорит, что Никита будет рад статье, что они оба «съёжились» от первого — с апреля — телефона из Цюриха.
Статья вчера в New York Times — Солженицын о Киссинджере и Шлезингере. Всё так и всё не так... А вот поди объясни...
Письмо от вл. Сильвестра: «Недоразумение... просим Вас продолжать...» Не могу же я ему написать, что главное за всем этим — «покоя сердце просит».
Последние жёлтые листья. «Мороз и солнце»*. Любимый мой серебряносвяточный, праздничный, торжественный декабрь.
______________
* Начало стихотворения А. Пушкина «Зимнее утро»: «Мороз и солнце; день чудесный!»
❤14
Среда, 3 декабря 1975
Вчера после ужина у Серёжи и Мани прочёл им (и маме) свой ответ Солженицыну. В основном доволен, хотя всегда после такого усилия мелькает — стоило ли?
Сегодня с утра с мамой же, в Нью-Йорке, ясным, солнечным, почти морозным днём. Breakfast — по уже установившемуся обычаю — в [гостинице] Biltmore, где она меня ждёт, пока я наговариваю скрипты в «Свободе». Потом в [больницу] Hospital for Special Surgery, где мне делают кардиограмму. Оттуда на такси — на Plaza и затем пешком до [ресторана]. Радость от её удовольствия от всего этого. Всё время мысль — всё это в последний раз...
Вчера после ужина у Серёжи и Мани прочёл им (и маме) свой ответ Солженицыну. В основном доволен, хотя всегда после такого усилия мелькает — стоило ли?
Сегодня с утра с мамой же, в Нью-Йорке, ясным, солнечным, почти морозным днём. Breakfast — по уже установившемуся обычаю — в [гостинице] Biltmore, где она меня ждёт, пока я наговариваю скрипты в «Свободе». Потом в [больницу] Hospital for Special Surgery, где мне делают кардиограмму. Оттуда на такси — на Plaza и затем пешком до [ресторана]. Радость от её удовольствия от всего этого. Всё время мысль — всё это в последний раз...
❤14
Пятница, 5 декабря 1975
Вчера вечером после крайне утомительного дня в семинарии, тяжёлых разговоров и лекций — звонок Н.: нужно меня видеть спешно по поводу одного студента. Приходит, Разговариваем целый час. Мучительный осадок от этого бесконечного копания в грязи, невозможности из неё выбраться. Но главное в этом осадке — это всё более пугающая меня двусмыслица той «любви к Церкви» и к «Православию», что приводит всех этих людей в семинарию. Мы действительно любим разные религии, или, вернее, они любят в Православии квинтэссенцию (может быть, последнюю в мире) именно — религии, то есть обряда, типикона, священности во всех её проявлениях. Тогда как я с годами именно в «религии» вижу главную опасность для веры. Вера в Бога и в Христа — с одной стороны, «в религию» — с другой: совершенно разные опыты; поэтому современное «возвращение к религии» так и пугает меня, а именно оно — в основе наплыва к нам студентов, в двусмысленном «успехе» Православия. И хочется выйти на свежий воздух, увидеть небо и звёзды, прикоснуться к живой жизни и в ней почувствовать Бога, а не в наркотической «священности».
Вчера послал Никите статью «Ответ Солженицыну».
Дома — напряжение от присутствия мамы. Не глубокое, не важное, но ввиду постоянной усталости Л. всё же ощутимое. Сегодня месяц с её приезда. Я понимаю и жалею обеих, чувствую, как вообще трудно жить в мире сем.
Ночью мороз Огромное солнце. Евангелие: «Кто постыдится...»*.
______________
* Мк. 8:38: «Кто постыдится Меня и Моих слов... того Сын Человеческий постыдится, когда приидет во славе Своей».
Вчера вечером после крайне утомительного дня в семинарии, тяжёлых разговоров и лекций — звонок Н.: нужно меня видеть спешно по поводу одного студента. Приходит, Разговариваем целый час. Мучительный осадок от этого бесконечного копания в грязи, невозможности из неё выбраться. Но главное в этом осадке — это всё более пугающая меня двусмыслица той «любви к Церкви» и к «Православию», что приводит всех этих людей в семинарию. Мы действительно любим разные религии, или, вернее, они любят в Православии квинтэссенцию (может быть, последнюю в мире) именно — религии, то есть обряда, типикона, священности во всех её проявлениях. Тогда как я с годами именно в «религии» вижу главную опасность для веры. Вера в Бога и в Христа — с одной стороны, «в религию» — с другой: совершенно разные опыты; поэтому современное «возвращение к религии» так и пугает меня, а именно оно — в основе наплыва к нам студентов, в двусмысленном «успехе» Православия. И хочется выйти на свежий воздух, увидеть небо и звёзды, прикоснуться к живой жизни и в ней почувствовать Бога, а не в наркотической «священности».
Вчера послал Никите статью «Ответ Солженицыну».
Дома — напряжение от присутствия мамы. Не глубокое, не важное, но ввиду постоянной усталости Л. всё же ощутимое. Сегодня месяц с её приезда. Я понимаю и жалею обеих, чувствую, как вообще трудно жить в мире сем.
Ночью мороз Огромное солнце. Евангелие: «Кто постыдится...»*.
______________
* Мк. 8:38: «Кто постыдится Меня и Моих слов... того Сын Человеческий постыдится, когда приидет во славе Своей».
❤17🔥2
Понедельник, 8 декабря 1975
Остался дома — пытаться разобраться в уже нестерпимой куче неотвеченных писем Сегодня, моя голову, думал: ритм падшего мира — Закон: это то, чем общество ограждает себя от разрушительного хаоса, созданного грехом и падением. В эпоху закона всё — и культура, и религия, и политика — в каком-то смысле служит закону и выражает его. Это «стиль» в искусстве, мораль в религии, иерархизм в обществе. Под «законом», таким образом, идёт строительство, но потому, что он всё-таки в основе своей «оградителен», он неизбежно вызывает противодействие не только «зла» и «греха» (преступления), но и неистребимой в человеке жажды «благодати»: свободы, безграничности, духа... Закон (по па. Павлу) вызывает неизбежно стремление преодолеть себя... Тогда начинается кризис, опят-таки очевидный, прежде всего в религии, культуре, «политике». Это значит, что те самые силы, что порождены законом как ограда и ограждение от хаоса, они-то и начинают эту ограду отрицать и разрушать во имя того, что выше закона. Однако, потому что мир остаётся падшим, силам этим не дано ничего «создать», они остаются безблагодатными, двусмысленными и, даже направленные на добро, оказываются разрушительными (социализм, Фрейд, «новое искусство» и т. д.). Поэтому кризис неизбежно приводит к царству нового (а вместо с тем и очень старого) закона, ибо как «закон», так и «противозаконие» при бесконечной изменчивости форм неизменны по существу. В «падшем» мире выхода из этого ритма, сублимации и преодоления его — нет и быть не может. Закон, таки образом, выражает правду «падшести», то есть правду о ней, и этим самым прав. Кризис выражает правду искания, жажды свободы — и в этом его правда. Правда консерватизма (но этого-то как раз и не знают и не чувствую консерваторы) — грустная, пессимистическая правда. Ибо это — знание греха, его разрушительности, его силы, знание того хаоса, что за всякой оградой. Но к ещё большей печали и трагедии приводит «радость» кризиса, ибо это ложная радость, которая принимает за «благодать» и «свободу» — лжеблагодать и лжесвободу. Консерватизм печален и тяжёл, «революция» — ужасна и страшна, есть всегда пятидесятница дьявола. Есть только один кризис — благой и спасительный. Это — Христос, потому что только из этого кризиса льётся благодать и свобода. В Нём исполнен Закон, но исполнена и Революция... Однако потому-то и так ужасно, когда само христианство отяжелевает в закон или претворяется в революцию. Ибо в том-то и весь смысл его, что оно выход ввысь из самого этого ритма. Оно есть возможность жить правдой революции внутри закона (то есть «падшего мира») и правдой закона (отражающего в падшем мире строй бытия) внутри революции. Ибо как закон — «во имя» той правды, которой живёт революция, так и революция — «во имя» той правды, которой бессильно живёт закон... Христианство, таким образом, — их совпадение, coincidentia oppositorum*, и это «синтез» закона и революции, исполненность их друг в друге — это и есть Царство Божие, сама правда, сама истина, сама красота, ибо Жизнь и Дух...
______________
* совпадение противоположностей (лат.).
👇🏻👇🏻👇🏻
Остался дома — пытаться разобраться в уже нестерпимой куче неотвеченных писем Сегодня, моя голову, думал: ритм падшего мира — Закон: это то, чем общество ограждает себя от разрушительного хаоса, созданного грехом и падением. В эпоху закона всё — и культура, и религия, и политика — в каком-то смысле служит закону и выражает его. Это «стиль» в искусстве, мораль в религии, иерархизм в обществе. Под «законом», таким образом, идёт строительство, но потому, что он всё-таки в основе своей «оградителен», он неизбежно вызывает противодействие не только «зла» и «греха» (преступления), но и неистребимой в человеке жажды «благодати»: свободы, безграничности, духа... Закон (по па. Павлу) вызывает неизбежно стремление преодолеть себя... Тогда начинается кризис, опят-таки очевидный, прежде всего в религии, культуре, «политике». Это значит, что те самые силы, что порождены законом как ограда и ограждение от хаоса, они-то и начинают эту ограду отрицать и разрушать во имя того, что выше закона. Однако, потому что мир остаётся падшим, силам этим не дано ничего «создать», они остаются безблагодатными, двусмысленными и, даже направленные на добро, оказываются разрушительными (социализм, Фрейд, «новое искусство» и т. д.). Поэтому кризис неизбежно приводит к царству нового (а вместо с тем и очень старого) закона, ибо как «закон», так и «противозаконие» при бесконечной изменчивости форм неизменны по существу. В «падшем» мире выхода из этого ритма, сублимации и преодоления его — нет и быть не может. Закон, таки образом, выражает правду «падшести», то есть правду о ней, и этим самым прав. Кризис выражает правду искания, жажды свободы — и в этом его правда. Правда консерватизма (но этого-то как раз и не знают и не чувствую консерваторы) — грустная, пессимистическая правда. Ибо это — знание греха, его разрушительности, его силы, знание того хаоса, что за всякой оградой. Но к ещё большей печали и трагедии приводит «радость» кризиса, ибо это ложная радость, которая принимает за «благодать» и «свободу» — лжеблагодать и лжесвободу. Консерватизм печален и тяжёл, «революция» — ужасна и страшна, есть всегда пятидесятница дьявола. Есть только один кризис — благой и спасительный. Это — Христос, потому что только из этого кризиса льётся благодать и свобода. В Нём исполнен Закон, но исполнена и Революция... Однако потому-то и так ужасно, когда само христианство отяжелевает в закон или претворяется в революцию. Ибо в том-то и весь смысл его, что оно выход ввысь из самого этого ритма. Оно есть возможность жить правдой революции внутри закона (то есть «падшего мира») и правдой закона (отражающего в падшем мире строй бытия) внутри революции. Ибо как закон — «во имя» той правды, которой живёт революция, так и революция — «во имя» той правды, которой бессильно живёт закон... Христианство, таким образом, — их совпадение, coincidentia oppositorum*, и это «синтез» закона и революции, исполненность их друг в друге — это и есть Царство Божие, сама правда, сама истина, сама красота, ибо Жизнь и Дух...
______________
* совпадение противоположностей (лат.).
👇🏻👇🏻👇🏻
Продолжение 👇🏻👇🏻👇🏻❤8
👆🏻👆🏻👆🏻
Мне кажется, что тут ключ к христианскому восприятию культуры, политики да, конечно, и самой «религии» — христианского «держания вместе», а потому и свободы от консерватизма и «революционизма». Отсюда ужас и от «правого» христианства, и от «левого» (в их обособленности друг от друга). А для меня — объяснение того, почему с «правыми» я так остро чувствую себя «левым», а с «левыми» — «правым».
Ещё об этом же — в области искусства: в красоте всякого подлинного произведения искусства всегда можно найти закон. Однако рождается оно не от закона, а от «исполнения» его, от благодати; исполняя закон, красота преодолевает его. А когда остаётся «под законом» и хочет родиться «у закона» (современные иконописцы, всё копирующие) — то умирает, становится стилизацией, так что закон оказывается смертью искусства. И не «закон», а красоту мы ищем и воспринимаем в искусстве...
Ненавистная всем революционерам полиция и «икона полицейского» в детективном фильме или романе. Полиция — «закон» и полиция — борьба со злом и торжество уже не «закона», а правды.
Ненависть к государству («левое») и комок в горле при пении национального гимна («правое»). Государство — закон и государство — строй, общность, даже красота.
«Обрядоверие» и опыт обряда как иконы и дара благодати...
«Права человека» (закон) и благодатная, радостная свобода от всяких прав: уничижение Христа...
Начало 👆🏻👆🏻👆🏻Мне кажется, что тут ключ к христианскому восприятию культуры, политики да, конечно, и самой «религии» — христианского «держания вместе», а потому и свободы от консерватизма и «революционизма». Отсюда ужас и от «правого» христианства, и от «левого» (в их обособленности друг от друга). А для меня — объяснение того, почему с «правыми» я так остро чувствую себя «левым», а с «левыми» — «правым».
Ещё об этом же — в области искусства: в красоте всякого подлинного произведения искусства всегда можно найти закон. Однако рождается оно не от закона, а от «исполнения» его, от благодати; исполняя закон, красота преодолевает его. А когда остаётся «под законом» и хочет родиться «у закона» (современные иконописцы, всё копирующие) — то умирает, становится стилизацией, так что закон оказывается смертью искусства. И не «закон», а красоту мы ищем и воспринимаем в искусстве...
Ненавистная всем революционерам полиция и «икона полицейского» в детективном фильме или романе. Полиция — «закон» и полиция — борьба со злом и торжество уже не «закона», а правды.
Ненависть к государству («левое») и комок в горле при пении национального гимна («правое»). Государство — закон и государство — строй, общность, даже красота.
«Обрядоверие» и опыт обряда как иконы и дара благодати...
«Права человека» (закон) и благодатная, радостная свобода от всяких прав: уничижение Христа...
❤15🔥4
Вторник, 9 декабря 1975
Опять всё утро — с восьми до двенадцати — в семинарии, за разбором и обсуждением «кризиса». Возвращаюсь домой опустошённый и разорённый... Завтракают кроме мамы Том, только что вернувшийся из Найроби (Всемирный Совет Церквей), и Миша Аксёнов. Том рассказывает об Африке и о конференции Совета Церквей. Последний вечер с мамой!
Опять всё утро — с восьми до двенадцати — в семинарии, за разбором и обсуждением «кризиса». Возвращаюсь домой опустошённый и разорённый... Завтракают кроме мамы Том, только что вернувшийся из Найроби (Всемирный Совет Церквей), и Миша Аксёнов. Том рассказывает об Африке и о конференции Совета Церквей. Последний вечер с мамой!
❤10
Среда, 10 декабря 1975
По возвращении из Kennedy Airport, куда я провожал маму. Эти пять недель с ней были трудными, а вот — в свете расставания — остаётся только и именно свет, а также острая жалость к старости, одиночеству, беспомощности. Ехал домой, вспоминал изумительные стихи Baudelaire'а: «ange plein de bonheur, de joie et de lumiéres...»*. Что-то есть бесконечно важное в этом убывании жизни и в борьбе — беспомощной и безнадёжной — за своё место в ней, за то, чтобы ещё быть кем-то и чем-то, а не просто épave**. И становится стыдно, что раздражался, что она «мешала» нашей жизни и т. д. Остаётся только то, что она дала нам «детство без печали». И что — по сравнению с этим медленным нисхождением в смерть — вся суета, окружающая нас и к этому торжественнейшему из всех возрастов жизни равнодушная? До сих пор — пятьдесят четыре года! — я неизменно жил в мире, в котором у меня была мать. А сегодня утром, когда она уходила от меня в коридорчик, ведущий к аэропорту, я так остро почувствовал, что скоро-скоро будет мир без мамы и что с этого момента начнётся и моё собственное «нисхождение».
______________
* Из стихотворения Ш. Бодлера «Искупление»: «О, ангел счастия, и радости, и света!» (фр.).
** развалиной, никому не нужной (фр.).
По возвращении из Kennedy Airport, куда я провожал маму. Эти пять недель с ней были трудными, а вот — в свете расставания — остаётся только и именно свет, а также острая жалость к старости, одиночеству, беспомощности. Ехал домой, вспоминал изумительные стихи Baudelaire'а: «ange plein de bonheur, de joie et de lumiéres...»*. Что-то есть бесконечно важное в этом убывании жизни и в борьбе — беспомощной и безнадёжной — за своё место в ней, за то, чтобы ещё быть кем-то и чем-то, а не просто épave**. И становится стыдно, что раздражался, что она «мешала» нашей жизни и т. д. Остаётся только то, что она дала нам «детство без печали». И что — по сравнению с этим медленным нисхождением в смерть — вся суета, окружающая нас и к этому торжественнейшему из всех возрастов жизни равнодушная? До сих пор — пятьдесят четыре года! — я неизменно жил в мире, в котором у меня была мать. А сегодня утром, когда она уходила от меня в коридорчик, ведущий к аэропорту, я так остро почувствовал, что скоро-скоро будет мир без мамы и что с этого момента начнётся и моё собственное «нисхождение».
______________
* Из стихотворения Ш. Бодлера «Искупление»: «О, ангел счастия, и радости, и света!» (фр.).
** развалиной, никому не нужной (фр.).
❤15🙏7
Четверг, 11 декабря 1975
Объяснение вчера с вл. Сильвестром — «по душам». Я не мог бы быть «политиком», так как мне всегда ясна правота почти каждой точки зрения. Как это у Георгия Иванова: «Чем связаны мы все? Взаимностью непониманья...»*. Потом, после разговора, особенно дружный и весёлый ужин у Трубецких.
Вчера в [газете] «International Herald Tribune» разгром Солженицына за его статью в Times о Киссинджере. Громит его крайне правый William Buckley.
Вчера несколько часов над «Литургией» — и сразу хорошо и бодро на душе.
______________
* Из стихотворения «Тускнеющий вечерний час...». Правильно: «Что связывает нас? Всех нас? — / Взаимное непониманье».
Объяснение вчера с вл. Сильвестром — «по душам». Я не мог бы быть «политиком», так как мне всегда ясна правота почти каждой точки зрения. Как это у Георгия Иванова: «Чем связаны мы все? Взаимностью непониманья...»*. Потом, после разговора, особенно дружный и весёлый ужин у Трубецких.
Вчера в [газете] «International Herald Tribune» разгром Солженицына за его статью в Times о Киссинджере. Громит его крайне правый William Buckley.
Вчера несколько часов над «Литургией» — и сразу хорошо и бодро на душе.
______________
* Из стихотворения «Тускнеющий вечерний час...». Правильно: «Что связывает нас? Всех нас? — / Взаимное непониманье».
❤16🔥1
Пятница, 12 декабря 1975
Последний день лекций. Вчерашние заседания прошли благополучно, но измотали вконец. Однако, сидя с этими двадцатью очень простыми людьми, ещё раз «умилялся» на Америку. Эта всегдашняя готовность отдать время, работать...
Несколько часов в Нью-Йорке. Тёмный, холодный, почти морозный и сухой день. И всюду огни ёлок, всюду предпраздничное возбуждение... Моя неистребимая любовь к городу, к его оживлению. Сейчас уже предвкушаю зимний декабрьский Париж... Изумительная ёлка на Rockefeller Center. Когда смотрел на неё, укололо печалью: в прошлую пятницу, ровно неделю тому назад, привёз смотреть на неё маму...
Последний день лекций. Вчерашние заседания прошли благополучно, но измотали вконец. Однако, сидя с этими двадцатью очень простыми людьми, ещё раз «умилялся» на Америку. Эта всегдашняя готовность отдать время, работать...
Несколько часов в Нью-Йорке. Тёмный, холодный, почти морозный и сухой день. И всюду огни ёлок, всюду предпраздничное возбуждение... Моя неистребимая любовь к городу, к его оживлению. Сейчас уже предвкушаю зимний декабрьский Париж... Изумительная ёлка на Rockefeller Center. Когда смотрел на неё, укололо печалью: в прошлую пятницу, ровно неделю тому назад, привёз смотреть на неё маму...
❤9🎄5
Понедельник, 15 декабря 1975
С восьми часов утра в моём кабинете. Сейчас двенадцать часов дня: все эти четыре часа без перерыва разговоры, телефоны, «проблемы»: голова готова лопнуть, хотя и совершенно опустошённая. Чувство такое, что на меня льётся какая-то лавина, от которой спасенья нет. Все люди от меня чего-то требуют — и мгновенно...
Вчера литургия, обед и лекция (о патр. Тихоне) в храме Христа Спасителя на 71-й улице. Погружение, после нескольких лет, в русскую эмиграцию. Слушая хор — такой типично эмигрантский, с уже стареющими голосами, чувствовал, что возвращаюсь в детство. Всё «концертное», всё до боли знакомое — и потому всё это родное и чувство хорошее. Много народу. После Литургии — тоже привычная «благодушная» атмосфера приходских обедов. Лекция. На лекции — Коряков, Слава Завалишин, несколько «диссидентов», приведённых Мишей Аксёновым и о. Кириллом Фотиевым.
В 3 часа едем на благочинническую вечерню. Теперь — погружение в другой мир. Вечер с восемью молодыми священниками.
«Нам внятно всё...»*. Но сама эта «внятность» становится невыносимым крестом.
______________
* Из стихотворения А. Блока «Скифы».
С восьми часов утра в моём кабинете. Сейчас двенадцать часов дня: все эти четыре часа без перерыва разговоры, телефоны, «проблемы»: голова готова лопнуть, хотя и совершенно опустошённая. Чувство такое, что на меня льётся какая-то лавина, от которой спасенья нет. Все люди от меня чего-то требуют — и мгновенно...
Вчера литургия, обед и лекция (о патр. Тихоне) в храме Христа Спасителя на 71-й улице. Погружение, после нескольких лет, в русскую эмиграцию. Слушая хор — такой типично эмигрантский, с уже стареющими голосами, чувствовал, что возвращаюсь в детство. Всё «концертное», всё до боли знакомое — и потому всё это родное и чувство хорошее. Много народу. После Литургии — тоже привычная «благодушная» атмосфера приходских обедов. Лекция. На лекции — Коряков, Слава Завалишин, несколько «диссидентов», приведённых Мишей Аксёновым и о. Кириллом Фотиевым.
В 3 часа едем на благочинническую вечерню. Теперь — погружение в другой мир. Вечер с восемью молодыми священниками.
«Нам внятно всё...»*. Но сама эта «внятность» становится невыносимым крестом.
______________
* Из стихотворения А. Блока «Скифы».
❤11
Вторник, 16 декабря 1975
Теплынь такая, что кажется — вернулось лето. Вчера всё после-обеда в скучнейшем «оформлении» нового автомобиля, который мы наконец получаем.
Теплынь такая, что кажется — вернулось лето. Вчера всё после-обеда в скучнейшем «оформлении» нового автомобиля, который мы наконец получаем.
❤5👍1
Четверг, 18 декабря 1975
Часовая встреча, вчера, в Biltmore'е с Иваском. Хотя и постарел, но держится: какая-то рубашечка fantaisie и ещё что-то вроде бус. Через десять минут становится ясно, что, в сущности, особенно разговаривать нам не о чем — разве что об общих знакомых. Его мировоззрение сложилось, даже, по-моему, окаменело: это всё то же «Не люблю Ветхого Завета», «Мандельштама нужно причислить к лику святых», всё, что я от него слышал годами. Доброжелателен, ценит дружбу, «приятен во всех отношениях», но «непромокаем» ни к чему, кроме того что уже стало его миром. Что меня всегда пугает в этих людях, это то, что — сознательно или подсознательно — их мировоззрение укоренено в желании «оправдать» себя.
Вчера, во время party у маленького Саши (три года!), с Л. прошлись по Пятой авеню, поглядели на ёлку у Рокфеллера. Всё в огнях, всё звучит Christmas carols, всё вливает в сердце праздник.
Часовая встреча, вчера, в Biltmore'е с Иваском. Хотя и постарел, но держится: какая-то рубашечка fantaisie и ещё что-то вроде бус. Через десять минут становится ясно, что, в сущности, особенно разговаривать нам не о чем — разве что об общих знакомых. Его мировоззрение сложилось, даже, по-моему, окаменело: это всё то же «Не люблю Ветхого Завета», «Мандельштама нужно причислить к лику святых», всё, что я от него слышал годами. Доброжелателен, ценит дружбу, «приятен во всех отношениях», но «непромокаем» ни к чему, кроме того что уже стало его миром. Что меня всегда пугает в этих людях, это то, что — сознательно или подсознательно — их мировоззрение укоренено в желании «оправдать» себя.
Вчера, во время party у маленького Саши (три года!), с Л. прошлись по Пятой авеню, поглядели на ёлку у Рокфеллера. Всё в огнях, всё звучит Christmas carols, всё вливает в сердце праздник.
❤18🔥3
Пятница, 19 декабря 1975
Последний день семестра, большинство студентов уже разъехались, на утрене сегодня — горсточка. Как всегда, особенно ощущаю и люблю эту атмосферу кануна, предпразднества.
Забыл записать: на днях после одиннадцати вечера звонок от Николы Арсеньева: «Дорогой друг, я только что написал стихотворение и хочу прочитать его...» Самого стихотворения не помню: как всегда у него — воспоминания, небо, вода, солнце. Но остро почувствовал его одиночество, сознание ненужности — и вот этот звонок ночью. Жалость.
Вчера за ужином [в ресторане], где мы праздновали начало её каникул, Л. меня спросила: «Что ты больше всего любишь в своей профессии?» Я думаю (и сказал): право и обязанность быть свидетелем (плохим, слабым, это другой вопрос) — главного («единого на потребу»), того, значит, что не может быть ограничено ни эмиграцией, ни Америкой, ничем. Отсюда моё вечное удивление перед людьми, эту ограниченность даже не чувствующими, внутри её живущими.
Последний день семестра, большинство студентов уже разъехались, на утрене сегодня — горсточка. Как всегда, особенно ощущаю и люблю эту атмосферу кануна, предпразднества.
Забыл записать: на днях после одиннадцати вечера звонок от Николы Арсеньева: «Дорогой друг, я только что написал стихотворение и хочу прочитать его...» Самого стихотворения не помню: как всегда у него — воспоминания, небо, вода, солнце. Но остро почувствовал его одиночество, сознание ненужности — и вот этот звонок ночью. Жалость.
Вчера за ужином [в ресторане], где мы праздновали начало её каникул, Л. меня спросила: «Что ты больше всего любишь в своей профессии?» Я думаю (и сказал): право и обязанность быть свидетелем (плохим, слабым, это другой вопрос) — главного («единого на потребу»), того, значит, что не может быть ограничено ни эмиграцией, ни Америкой, ничем. Отсюда моё вечное удивление перед людьми, эту ограниченность даже не чувствующими, внутри её живущими.
🔥6❤4👍1
Суббота, 20 декабря 1975
Письмо от Солженицына:
«С Новым годом! И с Рождеством Христовым!
Я, конечно, живо помню наши с Вами чудесные прогулки по Парижу под прошлый Новый год и замечательные Ваши объяснения о Париже. Остаётся жалеть, что их было мало и большая часть осталась нерассказанной и непоказанной.
Благодарю Вас за поздравления и память, хотя сам вижу высшую удачу дня рождения — чтобы он не отличался от рядового, рабочего.
Что Вы читали в амер. прессе по поводу "Из-под глыб"? Если с какой статейки можно снять копию или её саму — пришлите когда-нибудь.
Хотел бы, чтоб о Киссинджере статья моя повлияла, но есть ли надежда?
Жаль, что моя статья в "Вестнике" 116 Вас огорчила, но... так я увидел.
Шевелится ли в Вас мой "лабельский" совет: отдаться писанию книг? Ах, как мало русских перьев! Ах, как нужны такие блестящие и сильные, как Ваше!
Обнимаю Вас.
Мы с Н. Д. шлём самые добрые пожелания У. С. и Вам. Ваш А. Солженицын».
Вчера, окончив семинарские дела (каникулы!), изумительным, морозно-солнечным днём — у Ани с [внуками] Сашей и Анютой, подброшенными нам родителями (сами на балу «Петрушка»). Атмосфера Аниного дома. Счастье от маленькой Александры!
Чтение письменных работ. Я не знаю ничего скучнее этого занятия и нечестно увиливаю от него как могу.
Чтение двухтомной биографии Симоны Вайль. Всегда удивляющая меня одержимость мыслью, да и вообще всякая «одержимость». Сознание, жизнь — как бы без воздуха. Конечно, только такие люди выходят, пожалуй, в великие и святые, и я не без некоей печали сознаю свою полнейшую неспособность к этому абсолютизму сознания. Не знаю...
Слова одного из её (Симоны Вайль) друзей, убитого на войне: «Pour moi plus je réfléchis, dans mes moments de découragement, de plus je sens que mon idéal n'est qu'un moyen pour faire arriver les autres, qui sont ma fin»* (I, 111).
Первый настоящий снег. Кончив чтение экзаменов, убрал свой кабинет. За окнами — деревья в снегу. Абсолютная тишина. Тиканье часов. Полное блаженство. И — в свете только что записанного — вопрос: блаженство это, полнота эта, счастье — от Бога («воздух») или же от слабости (лень, farniente**...)?
______________
* «Что касается меня, то чем больше я думаю в минуту отчаяния, тем больше я чувствую, что мой идеал — всего лишь средство для достижения других, которые являются моим предназначением» (фр).
** «ничегонеделанье» (ит).
Письмо от Солженицына:
«С Новым годом! И с Рождеством Христовым!
Я, конечно, живо помню наши с Вами чудесные прогулки по Парижу под прошлый Новый год и замечательные Ваши объяснения о Париже. Остаётся жалеть, что их было мало и большая часть осталась нерассказанной и непоказанной.
Благодарю Вас за поздравления и память, хотя сам вижу высшую удачу дня рождения — чтобы он не отличался от рядового, рабочего.
Что Вы читали в амер. прессе по поводу "Из-под глыб"? Если с какой статейки можно снять копию или её саму — пришлите когда-нибудь.
Хотел бы, чтоб о Киссинджере статья моя повлияла, но есть ли надежда?
Жаль, что моя статья в "Вестнике" 116 Вас огорчила, но... так я увидел.
Шевелится ли в Вас мой "лабельский" совет: отдаться писанию книг? Ах, как мало русских перьев! Ах, как нужны такие блестящие и сильные, как Ваше!
Обнимаю Вас.
Мы с Н. Д. шлём самые добрые пожелания У. С. и Вам. Ваш А. Солженицын».
Вчера, окончив семинарские дела (каникулы!), изумительным, морозно-солнечным днём — у Ани с [внуками] Сашей и Анютой, подброшенными нам родителями (сами на балу «Петрушка»). Атмосфера Аниного дома. Счастье от маленькой Александры!
Чтение письменных работ. Я не знаю ничего скучнее этого занятия и нечестно увиливаю от него как могу.
Чтение двухтомной биографии Симоны Вайль. Всегда удивляющая меня одержимость мыслью, да и вообще всякая «одержимость». Сознание, жизнь — как бы без воздуха. Конечно, только такие люди выходят, пожалуй, в великие и святые, и я не без некоей печали сознаю свою полнейшую неспособность к этому абсолютизму сознания. Не знаю...
Слова одного из её (Симоны Вайль) друзей, убитого на войне: «Pour moi plus je réfléchis, dans mes moments de découragement, de plus je sens que mon idéal n'est qu'un moyen pour faire arriver les autres, qui sont ma fin»* (I, 111).
Первый настоящий снег. Кончив чтение экзаменов, убрал свой кабинет. За окнами — деревья в снегу. Абсолютная тишина. Тиканье часов. Полное блаженство. И — в свете только что записанного — вопрос: блаженство это, полнота эта, счастье — от Бога («воздух») или же от слабости (лень, farniente**...)?
______________
* «Что касается меня, то чем больше я думаю в минуту отчаяния, тем больше я чувствую, что мой идеал — всего лишь средство для достижения других, которые являются моим предназначением» (фр).
** «ничегонеделанье» (ит).
❤10✍1
Втоник, 23 декабря 1975
После двух дней снегопада — «мороз и солнце». В воскресенье днём, в ожидании приезда из Монреаля Ткачуков, ездили с Л. в Нью-Йорк «включиться» в праздничную толпу и атмосферу. Толпа в St. Patrick*, толпа и музыка у рокфеллеровской ёлки. Освещённые громады небоскрёбов.
Вчера — последние четыре скрипта в «Свободе» и заседание департамента внешних сношений: всё это уже «из-под палки». Зато и в воскресенье, и вчера — чудные службы предпразднества...
Продолжаю чтение биографии Симоны Вайль, с несомненной духовной пользой.
Вчера же — украшение ёлки впятером (с маленькой [внучкой] Верой).
______________
* католическом соборе св. Патрика.
После двух дней снегопада — «мороз и солнце». В воскресенье днём, в ожидании приезда из Монреаля Ткачуков, ездили с Л. в Нью-Йорк «включиться» в праздничную толпу и атмосферу. Толпа в St. Patrick*, толпа и музыка у рокфеллеровской ёлки. Освещённые громады небоскрёбов.
Вчера — последние четыре скрипта в «Свободе» и заседание департамента внешних сношений: всё это уже «из-под палки». Зато и в воскресенье, и вчера — чудные службы предпразднества...
Продолжаю чтение биографии Симоны Вайль, с несомненной духовной пользой.
Вчера же — украшение ёлки впятером (с маленькой [внучкой] Верой).
______________
* католическом соборе св. Патрика.
❤14🎄2