В Барнауле солнечно. Завтра дополним светом просвещения и разговорами о любви и современной литературе. Барнаульцы, заходите!

Но и в Москве тоже неплохо - завтра книжный маркет "Фонарь", луч света в эээ... не очень светлом царстве. Все надеюсь, что мой приезд как-нибудь с ним совпадет, но все нет. Сходите там за меня, пожалуйста!

Что: Благотворительный книжный маркет «Фонарь»
Когда: суббота, 25 марта, 11.00 – 21.00
Где: Москва, музей современного искусства «Гараж»
Оценка: 100 из 100
Жанр: Лучшее, что с нами сейчас может случиться.
Сегодня – рекомендация к посещению самого необходимого для сохранения себя мероприятия, благотворительного книжного маркета «Фонарь». Прийти, чтобы послушать, что удивительные люди говорят о важной теме «Не/одиночество». Купить хорошие книги и знать, что эти деньги пойдут в благотворительный детский фонд «Виктория». Если пойдете за новым уловом детективов и триллеров, за стойкой встретите меня. Обсудим, что вам купить почитать, ну и просто поболтаем. На фото – книги Яны Вагнер с автографом. Сама она, увы, в отъезде, хотя очень хотела прийти лично.
До встречи!

Я с огромным интересом прочла пост дорогого коллеги Максима Мамлыги, в котором он размышляет о дроблении русскоязычного книжного пространства. За пределами России множатся магазины русской книги (понауехавшие все еще хотят читать бумагу), издательства открывают юрлица за рубежом, чтобы платить зарубежным авторам, а книги из квир-серии "Попкорн Букс", не доступные в России, отлично продаются в Казахстане. Более того, даже ростки "тамиздата" уже пробиваются - что-то издают в Литве, что-то в Латвии, что-то выпускает тель-авивский книжный магазин "Бабель"... Максим предполагает даже, что со временем отрастут русскоязычные книжные медиа за рубежом.

Все это правда так (хотя медиа мне пока вообразить сложновато), и следить за процессом расползания народа книги по глобусу крайне увлекательно.

Единственное, с чем я категорически не согласна в рассуждениях Максима, это предположение, что через какое-то время русскоязычный книжный мир станет многополярным, причем полюс внутри России понемногу маргинализируется. Вот в это я поверить не могу: при всем обаянии заграничной книжной жизни, ей не удастся сравниться с внутрироссийской примерно никогда - причем, что характерно, при любом развитии событий.

И причина этому очень тривиальная: сколько бы еще читающих людей ни уехало из России, внутри их все равно останется радикально больше. А это значит, что только книги, издающиеся в России и имеющие возможность относительно просто (без плясок с бубнами и заказов в Казахстане) попасть читателю в руки, будут окупать себя. Таким образом, например, переводная литература (выпуск которой предполагает приобретение прав и расходы на перевод) за пределами России просто не "полетит" - денег не хватит.

Еще одна важная вещь - русское читающее сообщество в мире очень распределенное, и даже в самых обжитых точках типа Еревана или Тель-Авива его плотность не приблизится к плотности в Ярославле (уж не говоря о Москве, Питере или Екатеринбурге). Из этого следует, что в каждом отдельном месте можно продать, условно, 50 экземпляров книги, но никак не 1000. Значит, нужна такая же распределенная, как аудитория, система печати (или доставки), что существенно удорожает продукт.

Иными словами, можно открыть русский книжный в Белграде или Лимасоле, но это будет маленький, некоммерческий, в сущности, проект. Можно открыть издательство и вообще отказаться от бумаги, ограничившись аудио и электронкой, но этим, увы, расходы не отобьешь (люди по-прежнему предпочитают бумагу, что с ними ни делай). Можно провести книжную ярмарку в Тель-Авиве, но это никогда не будет событием, хотя бы сопоставимым с ярмаркой "Нон-фикшн".

Вы спросите, почему я так упираю на коммерческую сторону вопроса? Не все же, в конце-то концов, вертится вокруг денег. Ну, на самом деле, потому, что в такого рода вещах я убежденный либертарианец. Выживает, развивается и обладает подлинной свободой и независимостью только то, что само себя кормит. Издательства, живущие на гранты и донаты, иногда делают что-то любопытное (и я с радостью за этим слежу), но рано или поздно что-то у них ломается. Магазин, созданный "не для денег", в какой-то момент превратится в кафе с небольшой книжной полочкой. А то, что само зарабатывает и окупается (не обязательно приносит космическую прибыль, но уверенно стоит на собственных ногах), живет, выживает и в конечном счете делает все самое интересное и важное. Если вы посмотрите на свою книжную полку, то, скорее всего, большая часть книг на ней выпущены "нормальными" коммерческими издательствами, и это не случайно.

Означает ли сказанное, что у российской книжной отрасли все будет хорошо? Ох, боюсь, что нет - хорошо не будет (в ближайшее время уж точно). Но, нравится оно нам или нет, сердце русскоязычной книжной жизни еще долго (возможно, всегда) будет биться в России - со всеми ее проблемами, опасностями, бедами и ограничениями. А зарубежные проекты в этой сфере в лучшем случае немного сгладят углы.

Всё, что я могу сказать по этому поводу - мы точно доживём до дня, когда уголовные дела будут возбуждать против нынешнего СК. Странно, что они этого не понимают - хотя что это я, конечно, понимают. И наверняка им уже чертовски страшно.

Константин Сонин - не только один из лучших российских экономистов и мой многолетний коллега по Вышке, но и мой близкий и важный друг. Дорогой Костя, просто знай, что я рядом, сегодня и всегда - тьма развеется, я точно знаю. Думаю, ты тоже, в общем, в курсе.

СК возбудил уголовное дело по статье о фейках против экономиста Константина Сонина.

По версии следствия, профессор Чикагского университета в период с апреля по июль 2022 года выпустил в своем телеграм-канале несколько публикаций с «заведомо ложными» сведениями про российскую армию. Сейчас силовики решают вопрос о его объявлении в розыск.

С 2015 года Сонин живет не в России. Летом 2022 года его уволили из НИУ ВШЭ, где он был научным руководителем Факультета экономических наук.

Как наше слово-то отзовётся - думал ли Алексей Юрчак о таком преломлении своей книги.

https://t.me/forevernotes/2292

Наследники Туве Янссон запретили использовать образы муми-троллей в России. Ну, все - теперь Путину точно крышка.

(Уточню: если ты категорически против происходящего, не поддерживаешь войну, а нынешнюю российскую власть мечтаешь увидеть в Гааге, это не значит, что ты автоматом должен поддерживать любые санкции против России).

Обсуждали вчера с любимыми магистрантами роман Филиппа Дзядко "Радио Мартын" (в чем-то даже милый, но для меня слишком перенасыщенный и хаотичный). И подумалось мне о несколько навязчивом и, насколько я могу судить, присущем преимущественно людям старше 35 лет желании во что бы то ни стало предъявить миру свои культурные референсы. Рассказать о себе посредством культурных отсылок, а также прямых и косвенных цитат (роман Дзядко прошит этими самыми референсами, отсылками и цитатами в тысяче мест - тут вам и песни, и кино, и книги, конечно же, в ассортименте настолько широком, что самым прилежным студентам пришлось гуглить). Откуда эта заложенная в нас (окей, во многих из нас) истинно постмодернистская потребность говорить о мире и в первую очередь о себе посредством определенных культурных объектов?

Конечно, это можно свести к самолюбивому желанию предъявить миру свой культурный багаж и тем самым подчеркнуть собственную исключительность. Но мне в нем видится скорее обратное - а именно желание подать сигнал на определенной частоте, который будет считан и радостно распознан "своими", то есть носителям тех же самых кодов, референсов и цитат. Методом транслировать не исключительность, но принадлежность (не знаю, важно ли это, но именно такую отчаянную жажду принадлежности я увидела много лет назад в прочно забытом, а когда-то бурно обсуждавшемся романе Владислава Суркова "Околоноля", буквально кричавшем - ну посмотрите же на меня, я ваш, ваш!).

Так почему же именно в людях, хотя бы в детстве, хотя бы на уровне свежей родительской фантомной боли заставших СССР, так сильна эта потребность?

Моя гипотеза состоит в том, что она связана с ограниченностью, относительной бедностью культурного ассортимента породившей нас эпохи. Всего было мало - возможно, вполне достаточно, но определенно радикально меньше, чем сейчас. Как результат, мы все читали одни и те же книги, смотрели одни фильмы, взрослели на одной музыке, и даже то, чего мы не читали (не слушали, не смотрели) сами, мы легко считывали как вполне ясный культурный код. Таким образом, обращаясь к культурной автоархеологии и выкладывая на газетку свои сокровища, мы ищем родства. Вставляя в речь цитату, мы рассчитываем, что она будет узнана - и скажет о нас кое-что важное тому, кто способен услышать.

Коротко говоря, мы оперируем культурными кодами как словами ограниченного искусственного языка, эдакого культурологического эсперанто, и каждое из них нагружено конкретным, но при этом довольно объемным смыслом. Легко опознаваемые, всеобщие референсы (например, из братьев Стругацких, из "Евгения Онегина" или песен группы "Кино") приятны, но стоят недорого. А вот встретить того, кто разделит с тобой какую-то экзотическую отсылку (все равно из конечного, наперед заданного ряда) - вот это уже настоящая редкая радость. Помню, одна очень важная для меня юношеская дружба началась с того, что человек опознал в моей речи отсылку к ирландскому эпическому преданию "Похищение быка из Куальнге". А один мой сильно старший друг говорил, что в юности всегда старался познакомиться с тем, кто читал в транспорте стихи - неважно, мужчина это был или женщина. Сам факт чтения стихов подавал сигнал - мы с тобой одной крови.

Сегодня эта культура референса не то, чтобы совсем утрачена, но все больше остается в прошлом. И причина этого, как мне кажется, в перенасыщении пространства культурными объектами и неизбежно следующем за нею распаде четко распознаваемой системы "означающее - означаемое". Какой смысл цитировать, ну, не знаю, Мэгги Нельсон, если за ней не стоит однозначной коннотации? Да и вообще, кто ее читал, ту Мэгги Нельсон?

Конечно, универсальные, легко распознаваемые и наполненные ясным смыслом культурные объекты еще встречаются ("я рос на Гарри Поттере", "я без ума от "Тайной истории" Донны Тартт, я фанат манги "Onepiece"), но их становится все меньше - хвост культурного распределения, в строгом соответствии с книгой Криса Андерсона, все удлиняется, голова сплющивается. Вещей, которые знают все, сегодня неизмеримо меньше, чем тех, которые уверенно опознают единицы.

(Простите, не упихалось в один пост - это продолжение предыдущего)

Спору нет, пересечения при такой низкой их вероятности волнуют неизмеримо сильнее, но это уже не то, на что можно рассчитывать. А значит, общие культурные референсы - не то, на чем можно выстроить коммуникацию. Язык разросся, в нем стало слишком много слов, все не упомнишь.

Грубо говоря, наше поколение рассылало (и отчасти рассылает) позывные в Черном море. Нынешнее пиликает в межзвездном пространстве. С одной стороны, это ужасно грустно. С другой, возможно, они долетят до других планет, а мы в лучшем случае доплывем до Трабзона.

Когда мои дети окончательно и бесповоротно выросли, я лишилась одного из самых любимых моих занятий - чтения вслух. Поэтому я бесконечно благодарна дорогим коллегам из "Букмейта" и издательства "Лайвбук", которые предложили мне записать для них небольшой роман американки японского происхождения Джули Оцука "Пловцы".

Я обязательно напишу про эту книгу подробно, а пока просто скажу: в "Пловцах" есть все, что я люблю. Прощание и прощение, утрата, память, любовь, отчуждение и его преодоление, отношения матери и дочери, повествование от первого лица множественного числа (была заворожена этим "мы" еще в "Девственницах-самоубийцах" Джеффри Евгенидиса), а еще очень, очень много света - последнее особенно удивительно, учитывая, что вообще-то это книга о деменции.

В "Пловцах" много голосов (и они, конечно, пришли сюда из американской традиции - от Эмили Дикинсон до Джорджа Сондерса), а еще очень много японского лиризма (больше всего в прозе Оцука от Сэй Сёнагон и Нидзе). Это вообще иногда не столько роман, сколько стихи - точные, негромкие, одновременно душераздирающие и целительные.

В общем, я очень полюбила эту книгу - и надеюсь, это слышно по тому, как я ее читаю. Буду счастлива, если вы разделите со мной эту любовь.

А вот и обложка - по-моему, тоже замечательно красивая

Смотрите, Настя из "Птица и книжки" тоже написала про Джули Оцука! Значит нас таких, по-хорошему ошпаренных этой книгой, как минимум двое!

С чувством, как говорили в моём советском детстве, глубокого удовлетворения прочла статью дорогого коллеги Антона Долина (коллега once - коллега forever) в любимом медиа-которое-нельзя-называть про экранизацию пелевинского "Empire V". Всегда приятно почувствовать себя правой. Всегда радость в нужный момент встать на табуреточку и сказать "А я же говорила". После провального "Generation П" ждать от режиссёра Гинзбурга творческой удачи было по меньшей мере наивно - ну и, собственно, вот: не удивил. Те же, судя по всему, грабли.

И да, конечно, я очень люблю Пелевина, но в данном случае дело, ей-богу, не только в этом.

Сегодня день рождения у одного из самых важных и близких для меня людей - у (лучшей) половинки "Книжного базара", у великой (да, и не спорьте!) переводчицы, у невероятного профессионала, чуткого читателя и просто верного друга - в общем, у нашей Насти Завозовой. С днём рождения, Настичка, пусть сил хватает на всё задуманное, и ещё немножко остаётся на то, чтобы смешить меня и рассказывать нам всем интересное!

У себя в канале Настя просит всех, желающих её поздравить, перевести немного денег в фонд "Старость в радость". Но я точно знаю, что если вы купите и закажете книг издательства " Дом историй", которым Настя руководит, или просто подпишетесь на неё в Телеграме, ей тоже будет приятно.

Написала по просьбе коллег из "Кинопоиска" ещё немного о "Пловцах" Джули Оцука - не вполне рецензию, скорее инструкцию по применению.

https://www.kinopoisk.ru/media/article/4007665/

Вчуже было любопытно, почему из всех пелевинских героев покойный выбрал в качестве эпонима именно Татарского - самого бесцветного и инструментального. Причём даже имя у него заимствовал не настоящее (Вавилен), а адаптированное - Владлен. Теперь уж и не узнаем никогда, наверное.

Доминирующая концепция нашего коллективного прошлого сегодня состоит, насколько я могу судить, в том, что вот, дескать, был Александр II неоправданно мягким государем, крестьян освободил, великие реформы провел, гуманистические ценности насадил, конституцию практически даровал - ну, и чем хорошим дело кончилось, для него самого и для страны? Сначала террор в сочетании с либеральщиной расплодились, потом цареубийство, а в конце концов и вовсе до большевиков дело дошло. А вот будь Александр II построже - как отец его или хотя бы как сын, глядишь, удалось бы придушить заразу в зародыше, и жили бы как люди, без потрясений и революций, в великой России.

В этой концепции много разумного (по крайней мере, на первый взгляд), но есть одна большая содержательная и хронологическая дырка - так называемая "александровская реакция", о которой редко вспоминают и о которой много пишет в своей "Истории моего современника" Владимир Галактионович Короленко.

Дело в том, что правление Александра II было либеральным в начале - в конце 1850-х и первой половине 1860-х гг., а потом уже в самом конце - та самая Лорис-Меликовская "диктатура сердца" начинается буквально за пару лет до убийства царя Желябовым и Ко. Середина же правления Александра II - это время суровых заморозков, пришедших на смену оттепели, и торжества так называемого "административного порядка". Не имея сил (или отваги) действовать на пути реформ решительно, царь-освободитель обращается к репрессиям.

Что это значило на практике? Всего лишь то, что любой человек, любого звания и сословия, при малейшем подозрении в неблагонадежности мог быть вырван из семьи, отлучен от работы и отправлен без суда и следствия ("административным порядком") в любую точку необъятной империи под надзор полиции на срок до 6 месяцев. Однако в действительности сроки эти могли продлеваться почти бесконечно, а поводом для высылки становилось все, что угодно - от неподцензурной литературы в домашней библиотеке до неудачной фамилии.

Да, даже так! Короленко рассказывает о курьезном случае: жандармам стало известно, что некий человек по фамилии Гордон собирает у себя дома для крамольных бесед кружок единомышленников. Но поскольку какой именно из петербургских Гордонов так запятнал себя, выяснить не удалось, выслать на всякий случай решили всех - и вот в какой-то момент писатель оказался в камере с добрым десятком Гордонов, не имеющих ни малейшего представления, в чем их вина.

Крестьяне, жалующиеся на помещиков, и студенты, обсуждающие с друзьями вопросы философии; мастеровые, читающие книжки вместо того, чтобы пить горькую; офицеры, желающие модернизации и гуманизации армии, и барышни, стремящиеся учиться на курсах вместо того, чтобы выходить замуж - все они, тысячи, десятки тысяч людей, оказываются в годы александровской реакции вырваны из привычной среды, лишены нормальной работы, разлучены с друзьями. Рушатся семьи, многие умирают (горожанину выжить в глухом селе, а южанину - в восточной Сибири не так просто), и главное - в обществе нарастают злоба и ненависть, не имеющие легального выхода. Короленко уподобляет эту огромную ссыльную среду ране, гноящейся и нарывающей под излишне тугой повязкой. И те, кто могли бы обратить свои силы на созидание, в результате обращают их на террор.

Иными словами, по мнению Короленко, причина и цареубийства, и прочих потрясений кроется не в излишней "мягкости" режима, а наоборот - в его репрессивности. Не в том, что свободы при Александре II было много, а в том, что люди, готовые и способные служить отечеству, оказались во время его правления выброшены на периферию и лишены возможности даже протестовать и отстаивать свои права. Гнойник рос, рос - и прорвался самым ужасным, самым трагическим и необратимым способом.

Любые исторические аналогии работают плохо - примерно никак, честно говоря, не работают (вот и в этот раз человек с фамилией "Трепов" - не жертва, как на прошлом историческом круге, а убийца). Не работают - да, но думать помогают. Мне, во всяком случае.

Спасибо издательству Individuum за формулировку. И да, это будет первая ярмарка "Нон-фикшн", для которой я не напишу гид по новинкам (нет, никаких принципов - просто не складывается, да и некуда). И вторая, на которой не будет меня.

А вот и проект "тамиздата" заявил о себе - бывший руководитель премии "Большая книга" Георгий Урушадзе запустил неподцензурное издательство. Я уже говорила, что с некоторым скепсисом отношусь к такого рода проектам, но это тот случай - один из многих, на самом деле - когда я буду рада (даже так - ОЧЕНЬ рада) ошибиться. Удачи дорогим коллегам - будем смотреть и помогать.

У "Страдающего Средневековья" новый сезон подкастов, и в первом выпуске - я. Говорим про то, почему у исторического романа всё не очень хорошо, и при чем тут, казалось бы, французская школа "Анналов". Ну, и вообще про историю в литературе и литературу в истории.

https://srednevekowje.mave.digital