Я всё думаю о двух трендах:

1. С одной стороны, самый типичный аргумент "против" "ИИ" строится на романтической ценности человеческого труда и самовыражения.
2. С другой стороны, все области, где можно заняться личным-романтичным трудом сейчас перенасыщены. Инди-игры, романы, хреньки для продажи на этси, аппы, исследования, всё это в наше время это 10% работы над самой вещью, 90% отчаянной и очень формализованной конкуренции с тысячами других таких же независимых созидателей даже не за какие-то типа деньги, а просто хотя бы за немножко внимания (% не по времени, а по затратам душевных сил).

Я не думаю, что это "2" это хорошо – ни для искусств, ни для творцов, ни для потребителей. Это превращает хобби и самовыражение в отчаяние и борьбу, формальную борьбу с медиа-трендами. Это всё не приводит к каким-то массивным улучшениям в качестве выбора или необычной инновации в жанрах.

Поэтому мне кажется, что и "1" это неправильный и вредный подход. "Дайте нам Универсальный Базовый Доход, чтобы мы могли заняться вязанием фултайм" – но тогда вязание (после того как у вас закончатся внуки и коты для носки ваших свитеров) тоже превратится в отчаянные ежедневные гладиаторские бои за место на тиктоке. Да оно уже превратилось.

Меня, конечно, тоже трогает рассуждение Маркса про отчужденный труд, но я не думаю, что с этим сейчас что-то можно сделать. Сейчас отчуждение труда связано с тем медиа-режимом, в котором мы существует. Ничто так не отчуждает, как необходимость пиарить вашу инди-игру для аудитории твиттера.

Поэтому я не думаю, что романтические идеалы самовыражения это то, что сейчас приведет к каким-то разумным подходам ко всё более автоматизирующемуся будущему. Моя утопичная программа выглядит скорее так:

1. Запрещать дешевые вещи – требовать некий минимум человеческого труда в самых разных сферах. Например, так, чтобы на любой саппорт-реквест выделялось полчаса времени. Или чтобы были законодательно минимумы времени на всякие доставки, чтобы запретить курьерам спешить. (Ну и так далее с более высоко-профессиональным трудом. Запретить тексты без какого-то времени редактуры, запретить невычитанный машинный перевод и тд). Так будет больше рабочих часов и куда приятнее работа, даже если она будет довольно "отчужденная". Сейчас в схожих с этим режимах в странах первого мира работают всякие юристы, бухгалтеры и врачи. Мне кажется, эти практики стоит распространять куда более широко.
2. Ограничить рабочее время в неделю, не давать работать больше 30 часов в неделю.

И тогда, если кому-то с освободившимся временем и силами захочется вязать и делать инди-игры, возможно, они будут это делать не ради отчаянной мечты вырваться из ежедневного рабочего ада.

Я думаю, что в отличие от многих своих коллег, Канеман не был настоящим, осознанным мошенником. Но всё-таки он является одним из крупнейших символов булшит-науки на службе индустрии булшит-инсайтов в булшит-книжках. Зачем эта индустрия? Думаю, что для легитимизации современного порядка: если очень много говорить о каких-то простеньких концептах и метафорах, хорошо сочетающихся с современными моделями власти, то они начинают набирать какой-то собственный вес и казаться сами собой разумеющимися. Любые попытки спорить о них превращаются в перепалки типа я тебе слово – ты мне десять.

Мне кажется (или я надеюсь, или я просто воображаю), что эпистемологическая парадигма сильно меняется, и большая часть всякого банального наукообразного дискурса скоро перестанет считаться чем-то очевидно разумным. На постоянные попытки психологии преодолеть свой кризис (сейчас – воспроизводимости), придумывая, как снова делать всё то же самое, грустно смотреть. То, что придет в качестве универсальной эпистемологии дальше, наверняка будет гораздо хуже (судя по тому способу познавать мир, что стоит за "ИИ"), но хотя бы это будет что-то новенькое. Возможно, когда-нибудь люди так же будут смотреть на когнитивную, да и вообще экспериментальную психологию, как мы сейчас – на средневековую теологию. Мне было бы очень интересно почитать философов будущего, которые будут, к изумлению своих современников, рыться в психологии 20-21 веков в поисках каких-то интересных концептов – что они найдут, что им понравится? Вряд ли это будут "система 1 и система 2"... ну или хотя бы я надеюсь, что они найдут какие-то более интересные подходы к этой дихотомии.

"Каждый раз, когда я увольняю лингвиста, эффективность модели распознавания речи растёт", говорил один из пионеров NLP. Это ранний пример того, что сейчас часто называют "горьким уроком" – наблюдения, что ML-моделям очень мало помогает какое-то специфическое знание о предметной области, но рост величины самой модели, и количества данных для ее тренировки, позволяют увеличивать ее эффективность – и предела такого роста пока еще не видно.

Я не думаю, что этот "урок" полностью отвергает обычную лингвистику как науку. Обратная сторона "горького урока" в том, что ML-модели, в свою очередь, мало рассказывают нам про язык как таковой. Что мы узнали про язык из LLM, помимо очень важного, конечно, но (пока еще?) не очень содержательного результата о том, что такая модель в принципе может существовать, и обладать тем, что со стороны выглядит разнообразными "мыслительными способностями"? Поэтому эти две области, скорее, просто разделяются: лингвисты рассказывают про язык нам, ML-инженеры моделируют его на компьютере, хитроумно подгоняя сложные кривые под обилие данных – общение между ними, скорее, напряженное. Лингвистика может помочь найти и объяснить какие-то странные, упущенные инженерами случаи, покритиковать их достижения, но едва ли – помочь построить саму модель; инженеры удивляют нас своими изобретениями, но мир от них становится только непонятнее.

Вот, скажем, пост про труды Канемана, очень ему симпатизирующий, как и многие комментарии к моему вчерашнему посту. Чем он занимался? На современном языке это что-то вроде "подгонки кривой функции полезности"... Пост намекает на то, что его труды как-то ответили на предположение о максимизации ожидаемой полезности: но это разве так? Экономика продолжается пользоваться этой "аксиомой", каждый раз, конечно, со звездочкой – не потому, что она верна, а потому, что без неё изучать было бы особенно нечего. Конечно, люди не рациональны и полезность не максимизируют, но этот подход создает возможность определенного вида человеческой взаимодействия, экономическое сосуществование, а с ним и любую осмысленную политику, с ним связанную. Точно так же люди делают речевые ошибки, пишут экспериментальные стихи и т.д., но это не опровергает возможность общаться на общем, довольно-таки жёстко удерживаемом правилами языке. Так что как именно Канеман повлиял на экономику? Есть ли какие-нибудь интересные примеры экономических моделей, не построенных фундаментально на максимизации полезности?

Горечь горького урока указывает на то, насколько построение хитроумной статистической модели считается в наше время парадигмой знания, хотя эти модели, скорее, про эффективное незнание. Это круто, когда наука и сложные статистические модели сосуществуют, но когда второе выдается за первое, т.е. слепое моделирование предметной области – за науку о ней, это становится разрушительно для науки, уничтожая/мешая развивать ее фундаментальные понятия, ну и хотя бы просто ставя условных лингвистов под угрозу увольнения. Как именно проходит эта граница, между настоящей "наукой" и просто "моделированием предметной области"? Я думаю, что в этом – главный эпистемологический и эпистемо-политический вопрос 21 века.

​​А это — Франсин Декарт, дочь Рене Декарта.

Франсин была дочерью Хелены Янс ван дер Стром, домашней прислуги Томаса Сержанта — владельца книжной лавки и соратника Декарта, в доме которого Декарт остановился 15 октября 1634 года в Амстердаме. Когда следующей зимой Декарт переехал из Амстердама в Девентер, Хелена отправилась вместе с ним. Хотя Франсин называли незаконнорожденной, ее крестили в Девентере 7 августа 1635 как дочь философа. Хелена официально оставалась служанкой Декарта, а Рене называл Франсин своей племянницей. В 1640 году Декарт написал, что привезет свою дочь во Францию, чтобы она выучила язык и получила образование, но прежде чем это произошло, Франсин умерла от скарлатины в возрасте пяти лет. Опыт отцовства и потеря ребенка стали поворотным пунктом в творчестве Декарта, изменив его направленность с медицины на поиск универсальных ответов.

Помимо создания основополагающих принципов западной философии, Декарт также прославился созданием сложных автоматонов — он любил заводных кукол и механические творения. И поэтому, когда Франсин умерла, он был настолько охвачен горем, что решил построить механическую копию, якобы неотличимую от девушки, какой она была при жизни. Когда в 1699 году впервые появляются слухи об андроиде Декарта, в тексте карфагенского монаха (и картезианца) утверждается, что философ построил его, «чтобы наглядно доказать, что животные — это не что иное, как очень сложные машины». Подробности их путешествий варьируются от биографа к биографу, но большинство сходятся во мнении, что автоматон-Франсин повсюду путешествовала с ним. Она «спала» в своего рода гробу рядом с его кроватью. В 1646 году Кристина Шведская вызвала Декарта в свой замок и послала за ним корабль. Будучи на корабле, Декарт вынимал дочь из гроба в своей каюте, заводил и разговаривал с ней. Чуть позже корабль столкнулся с плохой погодой, и суеверная команда испугалась, услышав ночную болтовню в комнате Декарта, где он предположительно должен был быть один. Заподозрив какое-то колдовство капитан и матросы ворвались в каюту философа, пока он спал, открыли гроб и ужаснулись тому, что там нашли. Экипаж схватил Франсин и бросил её на палубу, разбил её на куски и вышвырнул в море. Согласно одному «малоизвестному» отчету, обнаруженному Минсу Кангом в Университете Миссури-Сент-Луис, капитан выбросил автоматон за борт, потому что он «функционировал достаточно хорошо, прямо как женщина с душой — то есть не очень». Столкнувшись с невыносимым горем потери её во второй раз, как гласит история, Декарт вскоре скончался.

Одна моя мечта – предложить какой-то подход к организации собственного труда для тех, кому противно слово “продуктивность”, но при этом всё-таки хочется научиться не тратить уже и так прилагаемые усилия впустую, не убивать свой творческий дух – не потому, что я сам знаю, как труд организовывать, но просто чтобы была какая-то концептуальная альтернатива всему этому продуктивному бреду. Одна из самых убогих сторон движения “продуктивности” в том, что его участники в основном используют свою продуктивность для написания книг о продуктивности – и поэтому я думал, что надо сначать сделать что-нибудь грандиозное, а потом уже всем рассказывать, что можно, оказывается, жить по-другому. Но торопиться с грандиозным бесполезно, а записать мысли хочется, так что вот, терпите уж советы человека, который, может, и не закончит свою жизнь в заслуживающем доверия общепризнанном величии.

Предпосылка в том, что задача самоорганизации – в экономии воли. Воля ограничена, не надо ее тратить на ерунду. Стоит забыть всякие советы типа “просыпаться рано утром”, “заставлять себя”, “просто брать и делать”. Даже если вы верите, что воля – это “мускул”, который можно натренировать, это не значит, что она натренируется всякой ерундой (вы ж не накачаете мускулы, размахивая двух-килограммовыми гирьками).

Самоорганизация заключается в запуске каких-то процессов, которые потом не будут постоянно требовать воли для их поддержания. Если какой-то процесс никак не запускается, и каждый раз приходится себя заставлять – скажем, вы учите язык, и каждый раз приходится себя прям преодолевать для каких-то вещей – то это долго не продлится, потому что волю в какой-то момент надо будет потратить на что-нибудь еще. Лучше признать неудачный запуск процесса, отдохнуть, и попробовать по-другому.

У процесса есть некий натуральный доступный сейчас уровень напряжения. Как вы не сможете долго бежать со скоростью больше, чем ваша нормальная, так и с любым другим процессом. Часто мешают конкретные цели: если вы решили, что вы выучите язык на С1 за год, но такого напряжения вы не можете вынести, вы просто устанете, расстроитесь, и начнете этот язык ненавидеть. Не надо ставить большие цели, пока вы не наладили процесс. (Если есть навязанная извне цель и без нее и правда никуда, то она субсидирует волю на ее достижение, и всё становится куда проще.)

Почему вообще хочется ставить лишние цели? Это просто жадность. Изучение языка, вообще приобретение любого серьезного навыка – процесс на всю жизнь. (Даже родного языка, кстати, хотя на это можно и забить, как я вот забил и пишу теперь безграмотно). Срочные большие цели придумываются, потому что не хочется тратить эту “всю жизнь”. Но это было бы не так уж страшно. Арифметика тут такая: если процесс пойдет, воля не будет тратиться вообще, и эти занятия будут обогащать жизнь, а не отнимать от неё. Так что да, процесс важнее целей, или как у Лао-цзы: “У хорошего путешественника нет ни четкого плана, ни намерения куда-то попасть”.

Всем этим процессам очень сильно помогает какое-то легкое субъективное отчуждение, чему способствует какая-то внешняя опора. Если внешний учитель, консультант, начальник или клиент вас регулярно теребят, то иногда на этом получается построить нормальный процесс. Это получается далеко не в каждой такой ситуации: только в той, где есть адекватное соответствие внутренних возможностей и внешнего напряжения.

И без внешней опоры можно придумать какой-то способ отчуждаться, превращать волевые решения в игровые: пытаться не выучить язык, а набрать очки в дуолинго, или писать не искренне, а притворяясь кем-то другим. Это, конечно, помогает, но требует регулярной корректировки. Но вот и наоборот: хорошо поставленный процесс сам дарит некое приятное отчуждение, которое помогает не воспринимать дело слишком всерьез и легче переваривать критику и даже несправедливые нападки.

“Привычка” это один из вариантов такого процесса, но стоит заметить, что есть и совсем по-другому выглядящие процессы. Я вообще ненавижу привычки, даже время от времени пропускаю чистку зубов, потому что такая регулярность для меня невыносима.

Суть организации бегущего почти что самого по себе процесса – в поддержании какого-то постоянного уровня энтропии. Пусть что-то там варится, что само меня ведёт куда-то; если становится слишком безумно, я начинаю притормаживать, если слишком тихо, то я ищу способ сделать погорячее.

Например, для этого блога процесс – “просто ждать, пока не захочется что-то написать”. Я научился этому процессу доверять и на него полагаться, и это мне нравится куда больше, чем если бы я каждый день себя мучил, мол, “чё б такого сказануть, ведь я обязан писать каждый день, так продуктивнее”. Но конечно, если я замечаю, что как-то долго совсем ничего не пишется, я нахожу способы себя раззадорить (или расслабить то, что мне вдруг внутри мешает) – да, на это нужна воля, но это случается не очень часто. Кстати, обратное тоже плохо: если я замечаю, что завёл, типа, "большой цикл текстов", я стараюсь это пресекать. Это не особо сочетается с большими жизненными целями и амбициями, но какие у меня тут могут быть амбиции? Книжку написать? Десять тыщ подписчиков? Премия блоггер года? Да избавь боже.

Или вот у меня сейчас процесс фандрейзинга для моего языка программирования, который выглядит так, что я вообще не понимаю, что происходит, много чего приходится делать, меня во многом ведут всякие внешние события (дедлайны опенколлов, релевантные разговоры и тд), и если вдруг станет потише, я найду еще способы расширить пространство борьбы. Это не привычка, это не ежедневные усилия воли, это не самоконтроль, это не “берешь и делаешь” – ничего из этого не помогло бы на второй месяц фандрейзинга, только бы убило – а просто некий постоянный уровень стресса, которому я стараюсь не дать ни слишком вырасти, ни слишком упасть. Приведет ли это меня к успеху? Да хрен знает, но по-крайней мере, это весело. Куда-нибудь да приведёт.

Кстати, где-то в этом есть, мне кажется, какое-то альтернативное объяснение прокрастинации перед дедлайном, не связанное со “страхом” и “слабоволием”. Что-то типа: чтобы придумать и сделать что-то интересное, нужно прожить какое-то количество стресса, он как топливо для процесса. Нервная прокрастинация перед дедлайном позволяет этим стрессом воспользоваться. Если что-то пытаться сделать слишком заранее, оно будет просто недозрелым, даже если кажется, что всё и так понятно.

"Natural Language Processing RELIES on Linguistics" – недавняя обзорная статья о том, как традиционная лингвистика используется для того, что нынче принято называть ИИ. Это для лингвистов, которые боятся за свою область. Много ссылок на всякие более детальные исследования или размышления. RELIES большими буквами потому что (зачем-то) акроним, а не просто типа агрессивно выделили.

https://arxiv.org/pdf/2405.05966

"...мои бобы, которых я насадил столько рядов, что они вместе составили бы семь миль, требовали опалывания; первые успели подрасти, прежде чем я посадил последние, и медлить с этим было нельзя. В чем был смысл этого почтенного занятия, этого гераклова труда в миниатюре, я и сам не знал. Но я полюбил свои бобы, хотя их было гораздо больше, чем мне требовалось. Они привязывали меня к земле, и я черпал в них силу, как Антей. К чему мне было растить их? Одному небу известно. И все-таки я трудился целое лето, чтобы вырастить бобы на полоске земли, где прежде вырастали только лапчатка, ежевика, зверобой, сладкие лесные ягоды и красивые полевые цветы. Что суждено мне узнать о бобах, или бобам – обо мне?"

Прошла первая встреча моего курса, скоро она попадет на ютуб, я выдам вам ссылку с комментариями. Мне кажется, получилось не так... содержательно, как могло бы, и какие-то интересные вещи я запихну во вторую, а ее бесплатно "новый центр" не покажет, так что вот так вот, не удастся мне обогатить открытый интернет так хорошо, как я бы хотел.

Для меня это совсем прям эксперимент. Я, конечно, пережил на своей голове, как очень много разных людей учат самым разным вещам, от продвинутой математики до спекулятивной философии, и с позиции студента смотрю на это всё, если честно, довольно скептически. Но при этом преподавание для меня остается какой-то странной, очаровывающей и почти что чрезмерно творческой задачей. Все мои попытки делать это "правильно" и "нормально" меня вводят в тупик, потому что "правильное" и "нормальное" знание я не знаю и узнавать не особо хочу. А преподавать неправильно и ненормально немного неловко: в "новом центре" люди платят деньги, получают всякие настоящие "зачетные единицы" (для сравнения, у меня нет даже степени бакалавра...). Ну, я напоминаю себе, что люди платят деньги и получают academic credits и за всякие другие ну уж точно абсолютно бессмысленные семинары.

Когда-то, когда я еще жил в СПб, у меня было какое-то очень грустное состояние, и я нашел какую-то благотворительную организацию, которая предлагала в качестве волонтёрства преподавать русский язык детям-мигрантам. Я сам в русском языке не эксперт – пользоваться умею, ошибки делаю, диктант не напишу, правила учить не хочу, некоторые правила вообще тупо не люблю и отказываюсь им следовать (например, я обожаю лишние запятые для паузы, предпочитаю повторять одни и те же слова и тд). Так что и учить я никого из детей не пытался, просто болтал с ними; там были и такие, которым не с кем особо было и поговорить (например, одну девочку просто не выпускали из дома религиозные родители, даже в школу, только на эти занятия...). Им это очень нравилось, мне тоже. Что суждено было нам узнать о русском языке, и языку – о нас?

Зачем мне преподавать, я не знаю. Я не двигаю вперед никакую науку, как Гротендик на своих семинарах; не распыляю таинственный символический капитал, как великие философы среди нас, постоянно одалживающие этот капитал у других великих философов; не выращиваю гениев; не исправляю будущее культуры; не храню верность ни истине, ни добру, ни красоте; не нахожу последователей (мой лишенный системы контент для этого просто не подходит, есть, кстати, один смешной плагиатор, но какие могут быть ученики?). Денег я этим особо не зарабатываю, сил трачу много. Клаута от этого никакого, как я узнал на собственной шкуре, неудачно пытаясь как-то выпендриваться и втираться: с символической точки зрения это всё обычное инфоцыганство. Мне точно нравится возможность нести всякую отсебятину в относительно почтенном учреждении, быть в некой ситуации краткосрочной власти над гуманитариями, где я смогу им навязывать свои мнения, и легко пресекать свойственные им попытки втереть мне что-нибудь про какого-нибудь невыносимого симондона. Ну и вообще видимо прикольно делать то, что хочется, хотя те, кто это не делают, склонны это переоценивать.

https://www.youtube.com/watch?v=ttJiECOyS4Y вот первая сессия курса, как обещал

В субботу, 6 июля в 19:00, в Москве пройдёт встреча с теоретиком медиа, активистом, основателем Института сетевых культур Гертом Ловинком для презентации его книг «В плену у платформы» и «Критическая теория интернета». Разговор пойдёт о том, как изменился интернет в последние годы, как его захватили платформы-гиганты и как все это влияет на нашу жизнь. Мы, кстати писали об этом (и довольно часто)

Модератором выступит Катерина Колпинец — (полу)андерграундный философ, культуролог, исследовательница социальных медиа, главный редактор Teller Blog и автор книги «Формула грез. Как соцсети создают наши мечты».

Адрес: Москва, Малая Никитская 12, книжный магазин Пиотровский, 2 этаж, вход свободный по предварительной регистрации.

На «Сверхновой» вышла моя рецензия на последнюю книгу Герта Ловинка, «В плену у платформы» (2022) — в этом году ее перевели на русский в Ad Marginem. Чем больше я читал ее, тем больше убеждался — это скорее один большой мем про левую критику технологий, чем критическое эссе. Цифровые медиа у Ловинка — отчуждающие, утомляющие, лишающие пользователей своей воли, а сопротивление платформам — бесполезно. Мы уже оказались в матрице: лучшее, что мы мы можем сделать — это удалить все аккаунты в соцсетях и уйти в лес. Но мы не можем, как утверждает Ловинк: ведь речь идет уже о фармакологической зависимости.

Через эту книгу я попытался прочитать основные тропы современной критики — и высветить их слабые места. Спасибо Кате Колпинец за многочисленные разговоры про Ловинка, а Вале Голеву — за его замечательный пост, после которого я начал думать про отчуждение совсем иначе.

(Почему-то превью на английском, но нет, этот текст по-русски.)

любопытный пост про канон чтения техно-среде Америки.

I laugh sometimes at the complaints I see on humanities twitter bewailing the shallow reading habits of the tech-bro. The technology brothers read—a lot! I am sure more novels are read every year on Sand Hill Road than on Capitol Hill. Washington functionaries simply do not live a life of the mind. If Silicon Valley technologists do not always live such a life, they at least pretend to.

The upshot of all this is that books have an inordinate impact on the Silicon Valley mindspace. Often these books are stilted academic titles, works which at first glance have no obvious connection to software. “It’s interesting how Seeing Like A State has made it into the vague tech canon,” Jasmine Sun comments, “despite being from a random anarchist anthropologist who specialized in Southeast Asian agrarian societies.”1

“Vague tech canon” is a clever phrase. Siloed off on so many little mountains, I could not speak of a common DC canon, vague or otherwise. But for Silicon Valley the term is just—there are no formal canonizers in Silicon Valley, and thus no formal canon. But a “vague” canon, the sort that ties together any historical community of requisite intelligence and literacy, certainly exists.

#rawreading

Tanner Green. The Silicon Valley Canon. On the Paıdeía of the American Tech Elite

Как-то на уроке математики мы получили серию задач о бесконечных множествах, нужно было доказывать про них разные штуки, разобрать серию примеров и теорем, которые усыпили мою бдительность, заставили думать, что это что-то интуитивно понятное, и привели нас к невинно выглядящему вопросу о множестве всех множеств. Я понятия не имел, к чему это всё идёт, и был парадоксом Кантора взят врасплох. И поймал в итоге тревогу, и какое-то время пытался этот парадокс как-то всё-таки разрешить, мою наивную первую интуицию — починить; ничего не получилось. Потом я подумал, что мне очень повезло — и этот растерянный ужас — опыт, который невозможно уже повторить. Если бы мне сразу сказали про парадокс Кантора, я бы, может, никогда бы не имел возможность его испытать. Годы спустя я жил в Петербурге прямо напротив дома на Ваське, где Кантор когда-то жил — и думал о том, что, может быть, его безумие мне немножко понятно.

Есть такой феномен, метастабильный полиморфизм кристаллов: у кристаллов есть разные способы собираться в решётки и они могут друг друга "заражать", заставлять другие кристаллы принимать ту же форму. Один такой под названием "гидрохлорид пароксетина" долгое время кристаллизовался в одной форме "ангидрата", но вдруг в конце 1984 года случайно сделали новую кристаллическую форму - полугидрат. После этого все новые кристаллы этой штуки начали формироваться в виде этого полугидрата. Как не бились в лабораториях, по всему миру получался лишь этот новый полугидрат. Воздух всей планеты был заражен новой формой, и к старой уже почти невозможно вернуться.

Так вот и с разными парадоксами, они вызывают ужас и безумие у одного поколения, привыкшего к препарадоксальному мышлению, но потом оказываются в культурном воздухе и становятся чем-то абсолютно нормальным, от чего невозможно вернуться назад. Это именно поколенческая история, потому что "идеи" в какой-то конкретной голове очень стабильны. "Наука движется вперёд исключительно похоронами", предлагает принцип Планка — научное сообщество адаптируется к новому мышлению сменяя поколение, а не меняя сами живые умы. Именно между поколениями проявляется метастабильность мысли.

То же можно сказать и про моральные и культурные изменения. В этом отличном обзоре рассматривается история этой идеи, "смены когорт" у Патнэма: Культуры не меняется, когда люди меняют свои старые идеи на новые — они меняются, когда люди со старыми идеями умирают, и их сменяют люди, выросшие с новыми. Хайековские "вторичные перекупщики идей" (люди типа меня и многих из вас) играют в этом процессе важную роль — они никого никогда не переубедят, но создают атмосферу, в которой "новые идеи", уже для следующего поколения, становятся чем-то само собой разумеющимся. Даже если эти идеи не нравятся, вернуться к миру без них не получится — можно только придумать еще какие-то другие, им противоречащие или от них защищающие.

Меня интересует в этом всём именно опыт парадокса. Есть парадоксы или открытия, что мне невозможно "пережить", скажем, я с удивлением наблюдал, как молодые люди радуются концептуальным достижениям модернизма или постмодернизма, вдохновенно повторяя, что "теперь" в творчестве можно всё, и сильно им завидовал, потому что с детства ощущал эту "свободу" как уже старую и довольно утомительную идею, а новой никакой у меня не было и нет. Так же я силился и не смог прожить, например, Кьеркегоровский парадокс про веру (зато про повторение у него отличный), и удивлённо завидовал тем, кто может.

Но мне повезло с Кантором, и именно опираясь на этот опыт, я много думал о Брауэре, чьё безумие (читая Жан-Ив Жирара) я видел как одно из важнейших событий протоистории компьютеров. Когда-то я спорил об этом всём с одной философской знаменитостью, фанатом Гильберта (который разрушил Брауэру всю карьеру, и в итоге жизнь), и я пытался сослаться на этот опыт парадокса, и понял, что аналогичного опыта у моего собеседника просто нет. Как объяснить парадокс человеку, готовому всегда повторять за Гильбертом: "Мы можем знать. Мы должны знать", - Гильберт настаивал на этом даже после того, как Гёдель математикой же уничтожил всю эту его невыносимую программу?

"Людвиг Больцман, который потратил значительную часть своей жизни на изучение статистической механики, покончил свою жизнь самоубийством в 1906 г. Пауль Эренферст, продолживший работу Больцмана, умер аналогичным образом в 1933 г. Настала наша очередь изучать статистическую механику", так начал свой учебник Девид Гудштайн, который умер, кстати, несколько месяцев назад (видимо от естественных причин). В чем безумие статистической механики, я разобраться не успел, мозгов ее изучать не хватило, но, конечно, очень хочется. У Ника Ланда есть книжка "Жажда Аннигиляции", про Батая с участием Больцмана, очень странная — не ручаюсь, что она действительно близка к собственному безумию статистической механики, но определенный вайб выдаёт. Сейчас сходят с ума наследники Больцмана, изобретатели искусственного интеллекта вроде Ильи Суцкевера, – мне трудно отвлечься от твиттерского вайба всей этой тусовки (культуры дешевого инвесторского бабла, тестов IQ, принципов "рационального мышления" и твитов о Сознании чатажипити), так что всерьёз вживаться я в это не очень хочу, но я понимаю, что их так захватывает, пугает, и заставляет создавать странные культы.

Так что я был разочарован, читая посреди "Пассажира" МакКарти длинный монолог об истории физики 20 века — одна фамилия за другой, кто-то на кого-то повлиял, кто-то у кого-то что-то украл, кто-то пытался что-то открыть великое и не смог, кто-то остался неизвестным и т.д. (Откуда вообще этот жанр? Про философию тоже теперь любят так писать, сто фамилий на безыдейный абзац, и обязательно какую-то малоизвестную надо вписать, доказав, что сделали домашнее задание). Уверен, что тревоги про признание заботили этих всех великих физиков не меньше, чем нас с вами. Но настоящее безумие науки вовсе не в неудачных попытках получить нобелевку, и подозреваю, что и не в атомной бомбе и не в гендерных всяких перипетиях (даже известные удивительные сексуальные практики тоже бы объяснял бы не гением, а социологией наук США и СССР середины 20 века). Куда ближе то, как это в "Проблеме трёх тел": облокотившись на привычки свого понимания, как на вечернюю третью ногу, и резко эту опору потеряв, ученые не смогли найти другого выхода, кроме как отравляться, вешаться, стреляться. Так наука двигается вперёд.

Я попробовал выстроить краткую историю автоматического письма — в своем новом тексте на «Теллере». Она начинается с доалгоритмических практик — когда в машину для письма превращалось живое человеческое тело (спиритические сеансы и сюрреалистские компульсии). За ними следуют первые попытки формализации языка — от механической языковой машины Джона Кларка до хомскианских моделей языка как набора синтаксических правил. Последняя остановка — вероятностное письмо: когда машины учатся писать сами, опираясь на сочетаемость слов друг с другом. Это и простейшие цепи Маркова, и рекуррентные нейронные сети, и большие языковые модели.

Вот три оси, по которым проходят ключевые различия между этими типами письма:

(1) письмо и значение
(2) письмо и бессознательное, или психический аппарат языковой машины
(3) письмо и тело

Основной тезис в том, что автоматическое письмо отчуждает язык от тела — выводя его вовне как абстрактную функцию. Но, одновременно с этим, в машинном письме неизменно присутствует телесное измерение — или, вполне буквально, тело поэта, фиксирующего собственное бессознательное; или тела краудсорсеров, которые продают техногигантам свой языковой труд.

Есть сборник эссе Мориса Бланшо, "The Work of Fire", среди них есть несколько о сюрреалистах (а еще его великое "Литература и право на смерть"). Надежды и открытия автоматического письма сейчас читаются совсем по-другому. "Автоматическое письмо" тогда отсылало к (личному?) "бессознательному", которое бы двигало текст вперед в отсутствие сознания – но теперь мы видим, что текст отлично двигается вперед и статистическими закономерностями самого дискурса. (Можно, наверное, называть это коллективным бессознательным)

Когда я в первый раз читал эту книгу, я вычитал фразу, которую сейчас не могу найти – видимо я ее сам придумал: То, что обнаружили сюрреалисты через автоматическое письмо, это что письмо без участия сознания вообще мало отличается от письма с его участием.

В общем, Бланшо написал один из самых романтичных текстов о ChatGPT, неспособном потерять сознание:

"Литература - это тот опыт, через который сознание открывает свое бытие в своей неспособности потерять сознание, в движении, посредством которого, исчезая, отрываясь от щепетильности "я", оно воссоздается за пределами бессознательного как безличная спонтанность, отчаянное стремление измученного знания, которое ничего не знает, которого никто не знает, и которое невежество всегда обнаруживает позади себя как свою собственную тень, превратившуюся во взгляд."

Tails Noir: Rebel Rush вышла в стиме!!

Спидраннерский платформер на тачке! Игра, которая заставит вас почувствовать себя супер хитрыми пока вы гоните на полной скорости!

С любовью к Neon White, Trackmania, Getting Over it with Bennett Foddy, роблоксовским OBBY уровням!

Дебютная игра нашей новой скромной студии Soup with Friends, мой первый опыт креативного директора на коммерческой игре, с офигенной командой и нереальной поддержкой друзей!

Пожалуйста, поделитесь, расскажите друзьям, поиграйте сами, зацените чё мы там вообще сделали!!!

$4.20, 168 рублей, берите скорее!

А ещё на стимовской странице новый Сашин трейлер, зааааццееееннниииитттееееееее 💗

🇬🇧 🇫🇷 🇩🇪 🇪🇸 🇯🇵 🇰🇷 🇧🇷 🇷🇺 🇨🇳