«Конечно, где бы не были, мы всегда в тексте»

Для тех, кому просто книг уже мало, советую почитать или, лучше сказать, прочувствовать книгу-спектакль |общее место|. Ее своими руками создали Полина Кардымон и Элина Куликова. Точнее, это две книги - одна от Элины, другая - от Полины, но какая попадется именно вам, вы узнаете только когда получите свой экземпляр. В этих альбомах отдельные линии жизни, география воспоминаний и геология чувств. Если вы когда-то вели дневник или прямо сейчас отвлеклись от вклеивания в него гербария, то вам должно быть по душе заглянуть в чужой мир переживаний. Там можно обнаружить частички биографий, ссылки на любимые спектакли и мультфильмы, ностальгические прогулки по малым родинам, специально составленные плейлисты и совершенно случайные заметки с телефона, а еще увидеть авторский почерк и вдохнуть когда-то разлитое аромамасло. Магический симбиоз текста и неожиданных жизненных поворотов.

«Каждый оставляет бессчетное количество следов на своем пути, большая часть которых растворяется вместе со временем. Мы определенно состоим из тех мест, где побывали когда-то: пускай, даже незримо, виртуально или присутствуя там во снах. Сумма всех этих мест равняется нашему опыту восприятия пространства, а значит, и всему нашему взгляду на мир.|общее место| - персональный спектакль для одного зрителя, воссоздающий личную психогеографию художниц. Все события, персонажи и декорации спектакля помещены в бумажную книгу. На ее страницах размещаются тактильно-ощутимые тропы, которые зритель сможет пройти в любое удобное ему время и месте».

А если вы живете в Москве, то с 1 июня сможете увидеть/почитать этот спектакль в Центре имени Мейерхольда.

Весь май я провела в компании Роксаны Гей и ее сборника эссе Bad feminist, который должен выйти на русском языке в издательстве «Бомбора» в этом году. Роксана как американка в первом поколении с гаитянскими корнями очень много пишет о том, как черные мужчины и женщины предстают в современной культуре - в кино и литературе. Она пишет, что как писательница, она никогда бы не хотела, чтобы ей запрещали о чем-то писать из-за того, что у нее нет соответствующего жизненного опыта. Если она однажды вдруг захочет написать роман от лица белого мужчины или от лица латиноамериканской лесбиянки, то она бы не хотела чувствовать за это вину. Но как черная женщина, она также не может не злиться, когда видит, как белые режиссеры и белые писательницы пишут плохие книги и снимают хреновые фильмы об афроамериканцах (она подробно разбирает, что не так с «Прислугой» и «Джанго освобождённым»). Она считает, что письмо о другом опыте требует сложного баланса и настоящих усилий от автора.

К чему я веду? Это у меня такое очень длинное вступление к главному. Вот и оно: в первый день лета я начала читать мистический книжный сериал Евгении Некрасовой «Кожа», в котором:

1. Есть черная рабыня Хоуп.
2. Есть белая крепостная крестьянка Домна.
3. Девушки встречаются и понимают, что могут меняться кожей.

Вот такой двойной удар. Евгения объединила два вида рабства - то далекое из США, и наше чуть более близкое, но о котором Голливуд блокбастеры не снимает, так что знаем мы о нем, пожалуй, и того меньше. История выходит по частям на Букмейте (первую часть уже можно почитать вот здесь), и, как написала сама Некрасова в фейсбуке, должна появиться и бумажная версия. Я не знаю, как бы отреагировала на текст Гей, но я первые четыре части прочитала с большим интересом - реальная история, сложные идентичности, фемоптика.

Ниже хочу процитировать короткое вступление к «Коже», которое, наверное, возможно только в 2021 году, когда писатели не просто творят шедевры в высоких башнях, но живут в мире и реагируют на него, могут порассуждать о своих привилегиях, вписать свой опыт в вымышленную историю и не стыдиться этого.

«Моя кожа — русская. Среднерусская. Белая, бледная, с синеватым оттенком от недостатка витамина D. Готовая быстро и надолго ответить на случайный или специальный удар фиолетово-желтым синяком. Красной блямбой распухнуть от укуса комарихи. Моя кожа бывает скользкая от сала, которое выделяет. В ее широких порах быстро созревают гнойные прыщи и растут черные толстые волосы. Кожа часто чешется, и я извиваюсь, барахтаясь внутри нее. Я ощущаю кожу отдельным живым мешком вокруг себя, я существую в нем как детеныш, который не способен начать жить самостоятельно. Моя кожа и я вместе — Евгения Игоревна Некрасова, родившаяся в 1985 году в СССР, выросшая чуть-чуть в СССР, больше и дольше взрослевшая в Российской Федерации, проживающая в Российской Федерации, в Москве. Быть русской и жить в России в общемировом понимании — ужасное неблагополучие и невезение, жить в Москве в общероссийском понимании — привилегия и удача. Я русская на три четверти, на четверть — мордовка (на одну восьмую — эрзя, на одну восьмую — мокша), и я пишу текст о чернокожей рабыне, которая родилась у чернокожей рабыни. И я пишу этот же текст о русской белой крепостной крестьянке, которая появилась в семье русских крепостных. У всех моих предков — белая русская и мордовская кожа, крепостная кожа. Я пишу этот текст и о себе. У меня есть право писать фикшен о себе и о крепостных крестьянах, а из-за моей белой кожи у меня нет права писать фикшен о чернокожих рабах. Но, может быть, у меня есть право попытаться — из-за общности рабского опыта предков, из-за общности современного предубеждения (молниеносного — из-за небелой кожи, довольно быстрого — из-за акцента или русского имени), а главное — because of my love for black people’s literature and folklore»

#русскаялитература

«Опередившая историков в понимании исторических событий»

Я ровно месяц читала «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург и не потому, что страниц много, а потому, что там описаны восемнадцать лет жизни, насыщенные таким ужасом, что справиться с ними, не разбавляя это повествование другим, просто невозможно.

«Симфония безумия и ужаса» началась для 33-летней Евгения Гинзбург в 1937 году, когда она зашла в Казанскую внутреннюю тюрьму НКВД - ее задержали по подозрению в террористической деятельности, не имеющей отношения к реальности. Евгения была преданной своему новому государству и никаких убийств партийных деятелей не планировала, но следующие двадцать лет в стране правили ложь и страх, так что шансов доказать свою невиновность ей не оставили. Без особых разбирательств Гинзбург получила суровое наказание: ей предстояло 10 лет провести в одиночном заключении в ярославской тюрьме. А это значит - совершенно другой порядок жизни, который движется только по пяти командам: подъем, кипяток, оправка, прогулка, отбой. О всех старых привычках приходится забыть. Всю книгу меня поражало, насколько человек может приспособиться к нечеловеческим условиям.

«В семье меня всегда считали страстной и неуемной пожирательницей книг. Но по-настоящему раскрылся передо мной внутренний смысл читаемого только здесь, в этом каменном гробу. Все, что я читала до этой камеры, было, оказывается, скольжением по поверхности, развитием души вширь, но не вглубь. И после выхода из тюрьмы я опять уже не умела больше читать так, как читала в Ярославской одиночной. Именно там я заново открыла для себя Достоевского, Тютчева, Пастернака и многих других».

Но через два года обстоятельства по независящим от неё причинам изменились и этапом Гинзбург направили на Колыму, где она пробыла до 1957 года. Больно было читать, как тысячи политзаключённых радовались, что из ужасной тюрьмы их все-таки увезут, как много надежд у них было на ссылку - смогут работать, смогут общаться, дышать свежим воздухом. На деле же их ждала убивающая все живое работа, постоянный холод, плохая еда, которой стало совсем мало в военные годы. За время заключения Гинзбург потеряла сына, отца и мать. Сама часто была близка к смерти, но каждый раз та отходила в сторону. Гинзбург нашла верных подруг, писала стихи, встретила своего нового мужа, удочерила девочку Тоню, смогла добиться разрешения увидеть младшего, выжившего, сына Васю и была реабилитирована в 1955 году и смогла покинуть Колыму.

«Много раз за восемнадцать долгих лет наших "страстей" мне приходилось быть наедине с подошедшей совсем вплотную Смертью. Но привычка все равно не выработалась. Каждый раз — все тот же леденящий ужас и судорожные поиски выхода. И каждый раз мой неистребимый здоровый организм находил какие-то лазейки для поддержания еле теплящейся жизни. И, что важнее, каждый раз возникало какое-то спасительное стечение обстоятельств, на первый взгляд абсолютно случайное, а по сути — закономерное проявление того Великого Добра, которое, невзирая ни на что, правит миром».

Мне кажется, прочитать «Крутой маршрут» и не понять, как ужасен Сталин и государственный порядок им устроенный - это нереально, при условии, конечно, что читающий вообще способен на какие-то чувства. Если у вас есть силы только на одну книгу лагерной прозы, то потратьте их именно на эту. В ней очень тонкий баланс личного и государственного, предвзятости и правдивости, страха и надежды.

#русскаялитература #нонфикшн #биография

​​​​Для меня литература — самый захватывающий вид путешествия. Открываешь книгу и вот ты уже в совершенно отличных от обычной жизни условиях, разглядываешь местные достопримечательности и неприглядные темные переулки. Американская поэтесса и писательница Майя Анджелу в автобиографическом романе «Поэтому птица в неволе поёт» показала мне первые шестнадцать лет жизни на сегрегированном юге США. В том самом месте, где она пережила насилие, где прочитала первую книгу, где стала первой чёрной кондукторшей трамвая, где успела разочароваться в мире и привыкнуть к нему.

Когда большую часть жизни мир предстаёт перед тобой через глаза мужчин — привилегированных почти во всем — видишь его совсем иначе. Я не перестаю стараться расширить свои представления о происходящем вокруг, заглянуть туда, куда раньше по самым разным причинам вход был воспрещён, но теперь я знаю туда дорогу, точнее дорог этих теперь бессчетное количество. 

Одна из таких дорог — дорога Майи Анджелу. Самым расширяющим реальность моментом из ее детства в штате Арканзас для меня стала глава про школьный выпускной Майи. Это должен был стать самый счастливый день — восьмиклассница Майя отлично училась, бабушка сшила ей новый красивый наряд, ей подарили часы с Микки-Максом — разве может что-то испортить этот день? Парочка белых, например. Они пришли в школу поздравить ребят. Один из них в своей речи прямым текстом заявил, что максимум любого чёрного школьника, сидящего перед ним — удачная спортивная карьера.

«Белые дети получат возможность стать Галилеями, мадам Кюри, Эдисонами и Гогенами, а наши мальчики (о девочках речь не шла вовсе) должны попробовать стать Джессами Оуэнсами и Джо Льюисами. <...>

Ужасно быть чернокожей и не иметь права распоряжаться своей жизнью. Жестоко быть молодой, когда тебя уже выучили сидеть смирно и выслушивать обвинения против собственного цвета кожи, не имея возможности защититься. Зря мы все не умерли».

Эта книга лишь первая часть автобиографического цикла Анджелу из семи книг, последнюю из которых она выпустила в 2013 году. Первая часть, написанная в 1969 году, посвящена времени от трёх до шестнадцати лет, до рождения первого ребёнка Майи. Надеюсь, Popcorn books издаст и остальные шесть частей, где я увижу, как героиня становилась собой.

#зарубежнаялитература

Круто о необходимости разнообразных повествований высказалась другая писательница - Чимаманда Нгози Адичи. Она сделала это в выступлении на TED под названием «Опасность единственной истории» (перевод всего текста целиком сделала Лена @forgetenotreads). Вот цитата:

«У меня было счастливое детство, полное смеха и любви, в окружении дружной семьи. Хотя, например, мой дедушка погиб в лагере для беженцев. Мой двоюродный брат Полле умер, потому что врачи не успели его спасти. Один из моих друзей, Околома, умер при крушении самолета, потому что у пожарных не оказалось воды. В нашем полицейском государстве образование не особо ценили, и в университете родителям часто задерживали зарплату. Однажды нам перестали давать варенье на завтрак. Потом пропало масло. Хлеб стал слишком дорогим. Молоко начали выдавать по талонам. Так политика вторглась в нашу жизнь.

Все эти истории сделали меня той, кем я сейчас являюсь. Но рассказывать только о негативном — нарисовать неполную картину. Так растут стереотипы. Самое страшное в стереотипе — не то, что это неправда, а то, что это только половина правды. Стереотип — это история, ставшая единственной.

Конечно, в Африке не все гладко. В Конго высокий уровень домашнего насилия. В Нигерии такой же высокий конкурс при устройстве на работу (и когда я говорю высокий, я имею в виду 5 000 человек на одну должность). Но в Африке есть и другие истории, и о них тоже стоит говорить.

Чтобы познакомиться с человеком или местом, недостаточно узнать одну историю. Стереотипы лишают нас жизненной силы. Вместо того, чтобы объяснить, что мы все очень похожи, нам указывают на то, что нас отличает, и настраивают нас друг против друга».

​​«Рана» Оксаны Васякиной

Оксана Васякина - поэтесса, феминистка, лесбиянка, сибирячка. Я не зря поставила эти слова в один ряд - все это Оксанины идентичности, с каждой из которых вас ждет близкое знакомство в ее первом романе «Рана». Ещё Оксана Васякина дочь - дочь женщины, которая умерла. Ее тело кремировали, Оксана забрала урну с прахом и повезла маму из теплого города Волжский сначала в Москву, потом в Новосибирск, а затем на их общую с мамой родину - в северный городок Усть-Илимск. Вот и весь сюжет, точнее, та часть книги, которую можно пересказать. Все остальное - эссе, поэзия, записки на полях, критика, извинения, обещания - одно сплошное и такое живое тело Оксаны. Тело, которое хранит воспоминания - радостные и болезненные. Тело как один сплошной орган чувств, с помощью которого мы осмысляем и запоминаем мир.

«Смерть матери — это не то же, что смерть отца. Смерть отца разрушает мир, но смерть матери уничтожает хранилище мира. Смерть отца рождает письмо-вопль, смерть матери — долгое, дотошное, как внимательные подслеповатые глаза, письмо-взгляд. Письмо-прохождение-осваивание-выстраивание-пространства. Смотреть и видеть — значит осваивать.

В детстве долгой тяжелой зимой я взбиралась на дикую необкатанную гору и скатывалась с нее. А скатившись, оказывалась по грудь в глубоком твердом сугробе. До очищенной дороги было далеко, и я шла, проторяя собственным телом рваную глубокую тропу. Вот на что похоже это письмо. Это тело-письмо. Это тело».

Рана - не просто название, это жанр, как сама Оксана признаётся в одном из интервью. Она написала этот текст, чтобы назвать вещи своими именами: смерть - смертью, а пустоту - пустотой. Оксана описывает свою рану во всех возможных подробностях, смотрит прямо и разрешает и нам на неё посмотреть. Ее письмо - фонарик. В ее руках он смело светит туда, где часто ничего не видно, но куда обязательно надо посмотреть, чтобы идти дальше.

«Фонарик — это маленький прибор. Он тускло светит в темноте, отвоевывая вещество жизни. Это не яркий, бьющий в глаза, холодный луч айфона. Это очень древнее устройство. Свет от него тусклый, но мягкий и живой. Фонарик хорош тем, что мобилен. Вещи, которые я освещаю им, начинают отбрасывать тень и создавать дополнительную темноту. Тогда я кручу фонарь, подлавливая рождающуюся тень, и освещаю места, которые были обречены на смерть в забвении и слепоте».

Самое лучшее, что подарила мне «Рана» - чувство, что фонарик посвятил и на меня. Я теперь о себе знаю чуть больше. И о хорошей современной литературе на русском тоже.

#русскаялитература

О «Ране» мы также поговорили вместе с Аней и Крис в новом выпуске подкаста «Феминистки читают». Ссылку на нужную вам платформу для прослушивания вы можете найти здесь.

Это последний выпуск в этом сезоне! До этого мы записали выпуски про «Невидимых женщин» Кэролайн Криадо Перес и про трилогию Тове Дитлевсен: «Детство», «Юность» и «Зависимость».

#подкастфеминисткичитают

​​​​«Неукротимая» Гленнон Дойл

Американской писательнице Гленнон Дойл было сорок лет, когда ее жизнь влетела в крутое пике: она полюбила женщину, развелась с мужем и стала собой. Никак кроме озарения этот период жизни Гленнон не назвать. Ее муж, отец троих детей, изменял ей с самого начала их брака. Она попыталась его простить, даже написала об этом книгу, но его предательство не давало ей покоя. Гленнон, которая всю жизнь пыталась всем угождать и быть во всех отношениях «хорошей женщиной» (как мы понимаем, существо это мифическое, в реальности не встречающееся), вдруг поняла, что пора бы уже этому периоду сойти на нет - у нее одна жизнь, запасной нет и не будет, и нужно наконец спросить себя «Чего я хочу?» О сложной практике обращения к себе в любой непонятной/неприятной/болезненной ситуации и написана «Неукротимая».

«Когда я увидела Эбби, гепард во мне поднял голову. Я захотела ее — впервые захотела не то, что меня научили хотеть. Я полюбила ее — впервые полюбила не того, которого должна была любить. Совместная жизнь с ней — это моя первая оригинальная идея и мое первое самостоятельное решение как свободной женщины. После тридцати лет обтачивания себя в попытках втиснуться в чужое представление о любви в моей жизни наконец появилась любовь, которая была мне впору — отлитая по моей форме, созданная моими же руками. Наконец я честно спросила у себя, чего хочу я сама, а не чего хочет от меня мир. И почувствовала, как во мне снова проснулась жизнь. Вкус свободы мне понравился. И я захотела еще».

Пожалуй, никогда я так рьяно не добавляла в избранное цитаты из книги. Если бы существовал инструмент, измеряющий количество дельных замечаний о жизни современной женщины на одну книжную страницу, то здесь бы он вышел из строя.

«В десять детям приходится распрощаться с теми, кем они являются на самом деле, и стать теми, кем их хочет видеть мир. В десять мир начинает дрессировку. В десять он усадил меня и велел вести себя тихо, а потом указал на ряд клеток, в которых мне предстояло жить:

Это — те чувства, которые тебе можно испытывать.
Это — та версия женственности, которую ты будешь показывать.
Это — идеал тела, к которому тебе нужно стремиться.
Это — то, во что ты будешь верить.
Это — те, кого ты можешь любить.
Это — те, кого ты будешь бояться.
А это — жизнь, которую ты будешь хотеть.

Устраивайся. Поначалу тебе может быть неудобно, но не бойся, со временем ты забудешь о том, что это клетка, и перестанешь ее замечать. Вскоре ты поймешь, что это и есть жизнь. Я хотела быть хорошей и добровольно сдалась в клетку. Я выбрала себе такую мелкую личность, тело, веру и чувственность, что мне пришлось втягивать живот и задерживать дыхание, чтобы в них втиснуться. Неудивительно, что очень скоро мне поплохело».

При этом книгам в духе помоги-себе-сама я не могу следовать на сто процентов, даже при наличии в них четкой и понятной мне феминисткой позиции. Любая книга этого жанра так или иначе выводит универсальную формулу достижения счастья - попробуй сделать то и это и, возможно, это поможет. Возможно, вам, как и мне, будет интересно читать книгу Дойл, но вам также может быть совершенно непонятно, как приложить ее к вашей реальности. И это нормально.

Я понимаю, в чем именно не совпадаю с Гленнон. Мне, например, не близка тема божественного, даже если бог - женщина. А ещё я не богатая интеллектуалка с американским гражданством. Но ещё я точно уверена, что эта книга лучшее, что я пока читала в этом жанре. В ней простые, но очень показательные примеры, в ней много боли и радости, в ней, кажется, нет умолчаний удобных для такого повествования. Мне хочется верить Дойл, я чувствую, что она желает мне добра. Пару откровений, которые если и не изменят жизнь, то хотя бы подскажут способ, как взглянуть на нее по-другому, я точно здесь для себя нашла.

«Каждая жизнь — это беспрецедентный эксперимент. Моя жизнь принадлежит мне и только мне. Именно поэтому я перестала спрашивать у окружающих дорогу туда, где они все равно ни разу не были. Карты не существует. Мы все — в равной степени первооткрыватели».

#зарубежнаялитература #биография #нонфикшн

Если вам захочется в это жаркое лето почитать роман, от жанровой сложности которого ваш мозг завяжется в бантик, то протяните руки в сторону «Обладать» Антонии Байетт. Английская писательница, ещё в 1990 написавшая этот текст, рассказывает историю двух вымышленных филологов, которые всю жизнь исследовали двух вымышленных викторианских поэтов - Рандольфа Падуба и Кристабель Ла Мотт. Так уж получилось, что литературоведы из века двадцатого совершенно случайно обнаружили любовные письма, которые полтора столетия назад стихотворцы писали друг другу. Помимо этой переписки Байетт выдумала и произведения обоих авторов, и научные статьи о них же.

Лично я поэтическую мудрёную часть пропускала, но вот история взаимоотношений из прошлого и настоящего, окутанная тайнами одна заковыристей другой, меня затянула. Так что я пыхтела, но читала, не понимала сложных аллюзий, но шла дальше. Короче, это была та разновидность читательских мук, которые все же можно стерпеть. Стерпеть их можно настолько, что я все же решила попозже, когда и воздух за окном, и моя черепная коробка остынут, одолеть «Деву в саду» - этот тяжеленный роман Байетт впервые вышел на русском в этом году.

Лиза из канала «я не знаю» @notknowing заметила важное про Байетт, что необходимо тут дать дисклеймером и что чувствуется в книге при описании феминистских статей о вымышленной Ла Мотт: «я немного почитала ее интервью: Байетт гордо высказывается против премии Оранж, против изучения женщинами литературы, написанной женщинами. и вообще, зачем читать неизвестных женщин, если можно почитать Пруста и других великих мертвых белых, которые научили Байетт так ловко умничать». Не круто.

#зарубежнаялитература

​​В прошлом году я посмотрела фильм «Рассказ», этой весной прочитала «Трёх женщин» Лизы Таддео, вчера закончила «Мою темную Ванессу» Кейт Элизабет Расселл. Эти три истории, созданные женщинами разных возрастов, объединяет тема сексуализированного насилия. 13-летнюю Дженни растлил ее тренер по бегу, старшеклассницу Мэгги - преподаватель английского, а 15-летнюю Ванессу - 42-летний учитель литературы. В каждом из этих случаев текст/сценарий был основан на реальном опыте: фильм снят по воспоминаниям режиссёрки Дженнифер Фокс, Тадео говорила с Мэгги о ее прошлом в течение восьми лет, авторка «Ванессы» хотя и пишет в предисловии, что текст не имеет никакого к ней отношения, но позже в своём блоге признается - это произошло и с ней.

Во всех этих историях я увидела ужасающую общность - типичность насилия. Слова взрослых, желающих выдать насилие за любовь до смешного однотипны. Ты особенная, я впервые почувствовал такое к своей ученице, это должен быть наш секрет, не плачь, ты же тоже этого хотела. Хоть бери и брошюру пиши «Как опознать учителя-мудака». Чаще всего «жертв» они ищут среди не слишком социально активных школьниц - у них может быть одна лучшая подруга, а может и не быть; они чувствуют себя одинокими, их пугают сверстники своей ярко выраженной заинтересованностью сексом; у них любого вида нелады в семье. Как видите, выбор у преподавателей-мужчин всегда огромный.

Ванессе было пятнадцать, когда учитель коснулся ее голой коленки прямо посреди урока. Внимание мистера Стрейна показалось ей тем, чем оно очень хотело быть - особенным опытом, который ждал именно ее. Героиня Рассел словно заевшая пластинка на протяжении 500-страничного романа воспроизводит одну мелодию: это была любовь, я этого хотела, я не жертва. Вот только слова почти всегда расходились с ощущениями тела, которое постоянно подвергалось насилию.

«Заслоненный столом, мистер Стрейн опустил руку и мягко, опасливо погладил мое колено - так гладят собаку, которая можно взбеситься и укусить. Я не кусалась. Не шевелилась. Даже не дышала. Он продолжал писать заметки о стихотворении, поглаживая мое колено свободной рукой, и мой разум ускользнул. Он парил под потолком, и я видела себя сверху - сутулые плечи, отрешенный взгляд, ярко-рыжие волосы. <…> Я больше не была собой, не была никем. Я была красным шариком, повисшим на суку. Абсолютно пустой».

В романе несколько временных точек: от того дня, когда все началось и до того момента, когда о преступлениях Стрейна узнали тысячи людей. Между двумя этими событиями прошло семнадцать лет. Все это время Ванесса пыталась себя спасти - самообман об «отношениях с учителем» стал ее мнимым спасением. Лишь под конец ее защита дает слабину и она говорит психологу: «Мне просто действительно нужно, чтобы это была история любви». В книге очень много боли, но совершенно очевидно, что Рассел ведёт и свою героиню, и нас по пути полному светлой надежды на лучшее.

Эта книга пугающе правдоподобно позволяет читательницам на безопасном от них расстоянии увидеть зло во плоти. Начать разговор о травмирующих переживаниях и их последствиях. Но хотела ли Расселл дать нам возможность «понять» Стрейна? Точно нет. Этот роман не написан, чтобы вызвать чувство сострадания и эмпатии к учителю, который, к счастью дожил до эпохи #metoo и почувствовал, что лапать школьниц и одновременно весело жить больше не получится. У «Моей темной Ванессы», как пишет на самой последней странице сама Кейт, совсем другой адресат: «И наконец, спасибо вам, самопровозглашенных нимфетки, с которыми я познакомилась за эти годы, Лолиты, пережившие похожие истории насилия, принимаемого за любовь, и видящие в себе Долорес Гейз. Эта книга написана только для вас».

#зарубежнаялитература #феминизм

Прочитала крошечную повесть Туве Янссон с самым подходящим для июля названием «Летняя книга». В книге двадцать две истории о девочке Софии и ее бабушке, которые по стандартной схеме летние деньки проводят на даче. Только добираются они до неё не по суше, а по воде, потому что находится она на острове в Финском заливе. Так что в тексте вечно дует легкий зюйд-вест, а бабушка с внучкой любят вздремнуть в гроте (бабуля ещё любит выкурить сигаретку, но это большой секрет).

Дуэт бабушки с негнущимися ногами и любопытной до всего Софии получился у Янссон очень живым - в меру приключенческим и в меру умилительным. Старушка и девочка то ругаются, то строят свою Венецию, то вместе пишут многостраничный «Трактат о червяках, разрезанных на двое». У них разные интересы и они не всегда пересекаются. Бабушка любит почитать и полежать, а София все время в движении. София любит задавать взрослым сложные вопросы о мире: «Бабушка, а когда ты умрешь?», «Бабушка, а муравьи в раю есть?». Объяснений она требует содержательных: «Отвечай как следует». Но бабушка не спешит давать внучке прямых указаний: она и свое лично пространство, и внучкино уважает, так что не обрушивает на неё свой опыт. Да и есть у меня подозрение, что мы в любом возрасте все ещё находимся в процессе поиска ответов. Но вот волшебное очарование повседневности вам в этой повести точно повстречается.

«Летнюю книгу» Янссон написала в 1972 году, когда ей было 58 лет. У книги есть конкретный адресат - племянница Туве, дочь ее брата Ларса - София (вторая картинка - это их совместное фото, а первое - обложка шведского издания). София Янссон, между прочим, сейчас художественный директор фирмы Moomin Characters, владеющей правами на бренд Муми-троллей. В России «Летняя книга» отдельно никогда не издавалась, что странно. Я прочитала ее как часть одноименного сборника, где также есть единственный роман Туве «Город солнца» и ее дневниковые «Записки с острова», посвященные строительству летнего дома на Кловхаруне, где Туве с 1964 по 1998 годы жила вместе со своей возлюбленной, художницей Тууликки Пиетиля.

#зарубежнаялитература

В прошлом году дизайнерское бюро Minalima (именно они создавали мир Хогвартса и всего вокруг) решили переиздать всю поттериану с собственными иллюстрациями. Я долга себя переубеждала, что мне это не нужно, дорого и вообще, но красота этой книги в итоге победила. Извиняюсь заранее, если фотофиксацией этой прекрасности посею хаос и в вашей гриффиндорской/слизеринской/когтевранской/пуффендуйской душе.