я говорю,
а ты слезой наворачиваешься мне на глаз

я лечууууу

всегда где-то падают звёзды
всегда зажигаются снова

мне тебя сегодня мало

я заморосил
размножился в каплях
стал отражаться вокруг

кто бы меня скосил
если бы сам не упал я
с воздуха на траву

клеток, связанных внутри.
клеток, связанных внутри.
клеток, связанных внутри.

я - соль.
не злись на меня!
растравляю раны твои,
оттого ты страдаешь.

так глотай же в муках меня -
я в крови твоей разойдусь,
я в поту твоём растворюсь,
сделав этим тебя
сильней страданий
и мук.

дух - исцелитель!
я из бездонных мозеровских блюд
так нахлебался варева минут
и римских литер,
что в жадный слух,
который прежде не был привередлив,
не входят щебет или шум деревьев-

я нынче глух.

ты не спала
ты снилась

мое сердце - это горнило.
я вливаю в него три капли ночи с отломанной ветви звёзд.

ты независим,
горд собою,
на все плюешь.
а я скажу: «пойдёшь со мною»,
и ты пойдёшь.

а песни довольно одной,
чтоб только о доме в ней пелось.

расслышишь какую-то песню,
затопит слезами,
сбежишь продышаться,
так ветром впечатает в стенку,
на тонкие рёбра,
бедняга,
тебя нанизали,
зачем-то оставив любить
эту бедную землю,
и любишь ведь,
любишь не ради
случайной подачки,
тягучей баллады,
видавшего виды сонета,
но голод не тётка,
научит скулить по-собачьи
и ждать непонятно чего от хозяйского неба,
а уши торчком на пространстве от моря до моря,
где ветхие домны разлезлись под шорох ползучий
и дети поют, босоногому мальчику вторя,
как только и можно и должно — чем горше тем лучше,
попробуй не выживи,
бедный,
от счастья и скорби,
ведь ты и оставлен услышать, как молвится слово,
и детское пенье проходит иглою под рёбра
последнею волей бескрайней фабричной столовой.